Моя мама не дожила до 70-летия Победы совсем немного. Умерла она 23 февраля 2014 года - в День Советской армии. На фронт мама попала совсем юной. Самоотверженно ухаживала за ранеными, была доброй, заботливой и сострадательной.

О чём молчат ветераны

Мама не любит вспоминать прошлое. «Мама, расскажи, пожалуйста, как ты на фронт попала», — прошу я её, но она молчит или переводит разговор. «Мамочка, пожалуйста», — тереблю я, но она только тяжело вздыхает в ответ.

Однажды, перебирая письма, я наткнулась на кремовато-кирпичную от времени газетную вырезку, рассказывавшую о том, какой замечательной медсестрой она была, как тянулись к ней раненые и как она, входя в больничную палату, словно солнечный лучик, растворяющий серую мглу, озаряла всё вокруг доброй улыбкой, сочувственным словом, сострадательным взглядом. Ни названия газеты, ни времени опубликования заметки я не знаю, как не знаю и многих подробностей военной биографии мамы. Видно, слишком много тяжёлых воспоминаний стоит за её молчанием. Нелегко, видать, и больно тревожить память. Но как же нам жить без корней? Что из наследственной памяти рода передать своим детям и внукам? Дерево, вырванное из земли, быстро умирает, и засохшие ветви, срезав, бросают в огонь. Носит бесшабашный ветер перекати-поле по диким степям и безводным пустыням, и бесплотным, легкомысленным колобком скачет это не имеющее корней растение по прихоти стихий. Неужто и нас так будет носить по жизни, коль не помним мы и не знаем биографий отцов и матерей, не говоря о предках из седьмого колена? Затерянные в веках, пройдём мы по земле бледной тенью, не успев понять, кто мы и зачем на свет явились, коль не восстановим по крупицам историю своего рода; и не исправим то, что можно исправить; и не восстановим то, что можно восстановить; и не воздадим чести тем, кому можно воздать; и не оправдаем тех, кого нужно оправдать; и не вымолим тех, кого до́лжно вымолить; и не оплачем тех, кого необходимо оплакать… «Мама, милая мама, расскажи, пожалуйста, расскажи!» Молчит мама: «Помнить не помню, а врать не хочу». Жадно ловлю по крохам скудно просачивающиеся воспоминания мамы и рассказы её младшей сестры Зинаиды и расцвечиваю их своей фантазией.

На фронт мама ушла 15-летней девочкой вместе со старшей сестрой Татьяной, и путь их начался от Прохоровки, до которой от села Больше-Боброва, где они жили, было рукой подать. Таня работала в эвакогоспитале, а мама — палатной медсестрой. Одна вывозит раненых, другая — их принимает, всё время на передовой. Дежурить в госпитале приходилось сутками: раненых подвозили машинами — только успевай перевязывать. «Лишь заснёшь — будит сменщица. "Ниночка, дай мне немного поспать: я так устала!" — прошу я её.

— Да ведь и я устала, девочка, — отвечает она.

Но самое ужасное — смотреть на страдания раненых. Больно и тяжело было видеть, как они плакали, стонали, метались от боли — кто без рук, кто без глаз… А иные лежат, как дети: беспомощные, тихие, доверчивые. "Помоги, сестра! Век благодарить буду". Да, многое выпало на долю бедных солдатиков…».

Но и на долю сестёр выпало не меньше испытаний. Татьяна, застудив на фронте лёгкие, умерла вскоре после Победы. Мама вспоминала: бомбы летят, а медсёстры только после бани, мокрые все, лежат в окопах, полных воды. Час бомбят, два бомбят, три бомбят… Встали девушки после бомбёжки, а шинели в лёд превратились.

Бессонница и непомерная эмоциональная нагрузка дали себя знать. Однажды пошатывающаяся от усталости мама, подняв к небу тоненькие ручки, взмолилась: «Господи, дай мне хоть денёк отдохнуть — я так устала!». Начинался брюшной тиф… Выживали после него не все, но мама родилась в шапочке: лёгкий, весёлый характер, молодой организм и любовь к жизни победили смертельный недуг.

После отдыха, продлившегося не один день, она отправилась на поиски своего медсанбата. Пешком, на грузовиках, на попутках… И нашла, и догнала. В Варшаву и Берлин она уже входила вместе со своими фронтовыми друзьями.

На вопрос, страшно ли было на фронте, мама отвечает:

— Конечно, страшно. У нас были «катюши», а у немцев — «ванюши». Они так жутко завывали! Бывало, начнут стрелять, а я сестру спрашиваю: «Таня, фронт, наверное, близко?». Она успокаивает: «Не бойся, малышка, далеко».

Фронту предшествовали не менее трагические картины голода и оккупации… «Ох, как мы боялись, когда немцы на мотоциклах в село въезжали! Соседский мальчик Ваня, — высокий такой, коренастый, лет 14–15 ему было, — увидев фашистов, побежал. Немцы решили, что он партизан, и давай стрелять ему вслед. А учительница немецкого, Елизавета Ивановна, увещевать их принялась на их языке: "Разве вы не видите, что он совсем ребёнок? Какой же он партизан?". Вскоре Ваня на фронт ушёл, а старший его брат Илья в полицаи подался. Такие вот братья…»

Был фашистский штаб, стоявший в избе; были долгие дни и ночи оккупации, проведённые в погребе; был голод и мародёрствующие немцы; связь с партизанами и пережитый страх смерти, когда на жителей села, выстроив их на центральной улице, навели дула автоматов…  

Мама, милая, родная мама, расскажи мне правду о войне!