Начало, 21.06.1941 год.
Начинался рассвет. После смены караула прилёг отдохнуть на нары. Вспомнил о доме, прикинул, что нужно сделать в воскресенье 22 июня в свободные от службы часы. И, конечно, я не мог предполагать, что через каких-то несколько минут всё, о чём я только думал, будет надолго вычеркнуто из моего сознания. Сон не успел сморить меня, как вдруг раздался сильный гул, переходящий в зловещее завывание. Одновременно слышались глухие звуки, похожие на раскаты грома, а также прерывистые пулемётные очереди.
Все мы смотрели на небо. Солнце ещё не взошло, но было светло, занималась заря. Прочерчивая небо, близко от нас проносились самолёты и периодически трещали своими пулемётами. Их было около трёх десятков. Кто-то из красноармейцев крикнул: "Это манёвры!". Я тоже подумал, что, вероятно, начались воинские учения. Но вот мы хорошо различили на фюзеляжах самолётов фашистскую свастику и чёрные кресты.
Наконец к нам, запыхавшись, прибежал офицер и сразу же оглушил страшным словом: "Война!».
День 22 июня был насыщен, как ни один другой, сменяющими друг друга событиями. Он же и самый длинный из всех дней в году - 17 часов 37 минут. Этот день запомнился на всю жизнь.
«Самолёты пролетели так низко, что мне удалось увидеть уже в первый день войны лица врагов, оскалившихся и злорадно смеющихся фашистских лётчиков. Они чувствовали себя в то время вольготно, безнаказанно, как на учениях. Наши же самолёты не появлялись, что вызывало у нас досаду и крайнее недоумение.»

В первой половине августа 1942 года, враг, сосредоточив ещё большие силы на нашем участке, с раннего утра предпринял ряд яростных атак и бросил на позиции пехоты беспрерывные налёты авиации. Первым дрогнул наш правый фланг.
Стрелять из пушки мы не могли, так как поражали бы своим огнём своих же. Пули противника летели через наши позиции сплошным потоком. Огонь противника прижал всех к земле.
Я, вначале, было растерялся. Но видя, что впереди меня уже нет пехоты, крикнул изо всех сил: "Отбой!" И начал подавать сигналы водителю машины. Водитель быстро подвёл машину к пушке. Но цеплять её было некому - расчёт не выходил из окопов. Я крикнул ещё раз - "Отбой!" Но тщетно. Тогда мы вдвоём с водителем свели станины пушки, подтолкнули её - и где только взялись силы! - и прицепили к машине. Шофёр быстро повёл машину, спуская её вниз с возвышенности. Пули летели выше нас и пока не задевали машину. Немцы стреляли разрывными. Пули рвались и создавалось впечатление, что стреляют со всех сторон, что мы находимся в огненном кольце. Я почему-то не сел в кабину машины, а устроился наружи, согнувшись на крыле кабины, инстинктивно сжавшись в комок. Машина шла по направлению к посёлку Калмыков, но вдруг как-то странно завилял. Пули продолжали сыпаться градом, кое-где рвались мины, мне показалось, что водитель настолько нервничает, что уже не в состоянии хорошо управлять машиной. Подняв голову, я заглянул в кабину и обмер. Голова водителя повисла на руле, изо рта его шла кровь, затылок был прострелен, на нём зияла рана. Рука же водителя мёртвой хваткой застыла сжимая баранку руля. Машину вёл мертвец. Так вот почему она так странно виляет из стороны в сторону. Водителя, по-видимому, убил немецкий снайпер, целясь в заднее окно кабины. Оно оказалось пробито пулей.
Я вначале растерялся и не знал, что делать. Управлять машиной мне никогда не приходилось. Но мёртвый водитель продолжал её вести, и я на время отдался воле судьбы, всё же машина увозит меня дальше от врага. Но вот колесо машины врезалось в оказавшийся на пути окоп, мотор заглох и машина остановилась. Что делать? Соскочив с крыла машины, я огляделся по сторонам, оценивая обстановку и лихорадочно думая. Но думать долго не пришлось. Справа от меня вдруг показалась грузовая машина старшины Сапельникова, который спешил укрыться в посёлок. Сапельников заметил меня, приблизился на своей машине и остановился. Моментально сообразив, что произошло, старшина быстро помог мне отцепить пушку от застрявшей машины и прицепить к своей. Дальнейшие события протекали также с молниеносной быстротой. Поняв, что с застрявшей в окопе машиной уже ничего нельзя сделать, мы вытащили из её кабины мёртвого водителя и положили его в кузов машины старшины. А застрявшую машину, чтобы она не досталась врагу облили бензином и подожгли. Сами же на максимальной скорости поехали к посёлку и через каких-то десять-пятнадцать минут въехали в него. Всё это происходило при массированном вражеском обстреле из пулемётов, автоматов и миномётов. Уцелели мы каким-то чудом, один скат нашей машины был пробит пулей, кузов машины во многих местах был испещрён пулевыми попаданиями.

17 июля всех командиров орудий, командиров огневых взводов и командиров батарей вызвали на «КП» командира нашего артиллерийского дивизиона. На командном пункте нам сообщили, чтобы мы были готовы к предстоящей мощной артподготовке, о времени начала её будет дана дополнительно команда. Придя на свою огневую позицию я улёгся спать у лафета пушки. Сон был очень тревожным, не глубоким. Спать пришлось не долго. Перед рассветом меня разбудил и заставил подняться мощный гул моторов, плывущих по небу, с востока, самолётов. Они, проходя над нами, замедлили свой ход и над передним краем немцев вдруг одновременно разрисовали небо огнями многих ракет. Передо мною на мгновенье предстала сказочная картина. Затем самолёты, а их было не меньше сотни, начали сбрасывать на позиции немцев свой смертоносный груз. Такой налёт нашей авиации на вражеские позиции я увидел первый раз за весь период войны с 22 июня 41 года и по июль 1943 года.
Наступил рассвет. Самолёты, сделав своё дело, улетели на восток. Вслед за постепенно стихающим гулом моторов самолётов, вдруг послышались новые своеобразные, как бы догоняющие друг друга звуки. Это "заговорили" наши "Катюши", осветив длинными полосами небесное пространство. На артиллерийских батареях наших позиций всё пришло в движение. Послышались громкие команды «К бою!» И вдруг, как будто бы по взмаху дирижёра, началась грандиозная артиллерийская симфония. Одновременно зазвучали разнообразные звуки множества грозных "инструментов": оглушительно "забухали" двести трёх миллиметровые гаубицы, загрохотали сто пятидесяти двух миллиметровые пушки, им почти не уступали сто двадцать двух миллиметровые (пушки и гаубицы), отрывисто забухали семидесяти шести и пятидесяти семи миллиметровые противотанковые пушки, издавали свой особый, металлический звук самоходки. Все звуки сливались в какую-то волшебную, мощную симфонию грозного композитора - бога войны. Я чувствовал себя, как никогда, сильным и грозным, грозным мстителем за погибших товарищей, за муки и страдания, которые перенёс.
За эти бои я был представлен к награде. Но её я не успел получить, вследствие того, что был эвакуирован в глубокий тыл по причине тяжёлого ранения.

9 мая я находился в расположении нашей - 2 роты 19 батальона, на окраине Вены в помещениях казарменного типа. Был дежурным по роте. Солдаты отдыхали, кажется, все пообедали. Вдруг мы услыша¬ли стрельбу из автоматов, винтовок и даже пулемётов. Стрельба усилилась. Я, взволнованный стрельбой, выскочил из помещения, чтобы узнать что случилось. У домов, на улице, я увидел много военных - солдат и офицеров, которые что-то кричали, размахивали руками и стреляли вверх из винтовок, автоматов, ручных пулемётов и пистолетов. Я крикнул одному из ближайших солдат: "В чём дело? Что такое произош¬ло?" Он, вставляя новый диск в автомат, радостно закричал мне в ответ: "Да ты не знаешь что ли, что войне конец?! Германия капитулировала! Победа! Победа! Победа!" и запустил из автомата длинную очередь. Я, возбуждённый и радостный, охваченный непередаваемым чувством, вскочил в помещение роты и ликуя объявил радостную, всеми с нетерпением ожидаемую, весть: "Победа! Мы победили! Войне конец!"

Война, длившаяся 1418 дней, дней крови, смерти, ужасов, жестокостей и страданий, закончилась.