«Через войну и плен» - очерк В.Ковязиной посвящен Ивану Кузьмичу Клешнину - районная газета - «Все дальше уходит в историю Великая Отечественная война. Происходящие в стране события стирают память о тех, кто в смертельных схватках с врагом сложил свои головы, отодвигают на задний план внимание и заботу о тех, кто ради   победы                   прошагал кровавыми дорогами тысячи километров, кто непомерным трудом крепил надежные тылы, смутно надеясь на встречу с фронтовиками.

... Вздрагивая колесами на стыках рельсов, солдатский эшелон приближал Ивана Кузьмича Клешнина к линии фронта. Шел апрель 1942 года. В памяти 19-летнего паренька еще были живы родная деревня Звонари, белоствольные, вперемежку с сосняком, березы, заплаканная от горя мать. На деле он был уже солдат, защитник Родины, защитник своего будущего. Высадились под Воронежом. К тому времени немцы уже перешли Дон, вовсю орудовали на его левом берегу. Стягивая свои силы под Сталинград, они временно не вели наступление. Этой заминкой и должен был воспользоваться полк, в котором был Клешнин. Видимо восстанавливая в памяти те страшные события, Иван Кузьмич замолчал. А потом сказал отрывисто и просто: «Мы их вышибли на тот берег».

Кровь войны, дым пожарищ, многочисленные людские потери, кромешный ад беспрерывных атак казались бесконечными. Вооруженный до зубов враг мял, громил, «прореживал» наши войска, подтягивая новые и новые силы. «Мы порой перед ними выглядели беспомощными, - с грустью говорит бывший воин. - У них такая техники, танки, а у нас - ружье ПТР. А на «ура» много не навоюешь. Били нас, как мух». 20 августа 1942 года вятский парень в числе других попал в плен. Об этом у него особые воспоминания. - В первый же день немец дал знать, что такое плен. Выстроили в колонну по три человека и каждого третьего тут же расстреливали. Работать отправили на шахту г.Кременчука. Когда туда гнали, смерть вновь, может быть в сотый раз, нависала надо мной. За проклятое немецкое «шнель, шнель» я, злой на них донекуда, послал одного по-русски. Он уже прицелился в меня, но немцы тоже разные. Один стал заступаться, возникла ссора, а в это время наши меня оттащили, и я затерялся в толпе. Голодных, измученных пленников заедали вши. После отбора с сотнями других я прошел обработку

в Шепетовке, а потом нас 120 человек отправили в Мюнхен. Работал на элеваторе, разгружал вагоны. Тяжело было. Но зато тут я особо не голодал. Часто на хлебозаводе воровали хлеб. А вот в лагере г. Россошь наши умирали от голода сотнями.

Как ни странно, но по дороге в Германию, в вагоне, благодаря вятскому говорку мы встретились с арбажанином - Федором Даниловичем. Это был дядя Николая Антоновича Вылегжанина. В плен он попал под Курском. Три долгих года не было возможности сообщить о себе домой. А матери, Екатерине Перфильевне, в Звонари пришла на сына похоронка. Этот серый казенный листок, дрожащий когда-то на ладони убитой горем старушки, и сейчас храниться в доме Клешниных. Умом признавала мать сообщение о сыне, а сердце не могло. И не ошибалось чуткое материнское сердце.

Мартовским утром 1947 года шагал домой своим полем солдат «с того света». Никто не знал, что он жив, что каждый шаг приближает его к дому, к маме. Шагал. И верил, и не верил в это. Ватага мальчишек-баловников, заметив встречного подозрительного человека, вдруг посерьезнела. Племянник узнал своего дядю раньше, чем он его. И побежал. Но не к нему, а домой, в деревню. Растроганная мать, пережившая границу скорби, чуть не умерла в объятьях мысленно похороненного сына.