«Ах, война, что ты, подлая, сделала!» Как прошла ты огненной кровавой косой по нашей Родине! Какую жатву ты собрала! Тысячи, сотни тысяч, миллионы. Представить себе невозможно, сколько полегло в землю воинов, сколько беззащитных малых детей, женщин и стариков. Расстрелянных, сожженных, замученных, умерших от голода и холода, надорвавшихся на непосильной работе в тылу.
Что такое 4 года в истории? Но эти 4 военные и через 70 лет болью отзываются в наших сердцах. О них не дают забыть шрамы окопов и блиндажей, язвы воронок, оставшиеся в лесах останки солдат, застывшие над братскими могилами обелиски. Нет, не массовые захоронения, а братские могилы…. Как сжимается сердце и подкатывает к горлу ком, когда ты видишь на одной из многочисленных плит братской могилы знакомое имя… Дед.
Уже давно нет в живых любимой жены Нюрочки, милого Шурика, многоуважаемой тещи Марии Ефремовны, нет ни Матроны Яковлевны, ни свояка Михаила Ивановичи и их сына Ивана тоже нет, скорее всего. Нет братьев Поликарпа, Василия, Леонида, Аркадия. Ты был старшим, дед, и так о них волновался, просил их адреса, писал им письма. Они все вернулись с войны, израненные, но вернулись.
Стоит на маминой кухне сделанная тобой табуретка…. Ты был добрым семьянином. Я даже в уме не водил гоняться в поле за ветром. Я люблю спокойную семейную жизнь. Но милому и вечному другу Нюрочке приходилось порой очень не просто. Ты, дед, был искателем правды. Правды человеческой. Первый комсомолец, ты нигде не уживался. Только начнет семья хозяйством обзаводиться, огородик засеете…. И вдруг: «Собирайся, уезжаем». Значит, опять встретилась неправда и несправедливость. Даже на войне тебя больно задевало: Наша совесть чиста, мы работаем честно, все отдаем для своей родной власти. Разгромим фашистов, вернемся к мирному труду, а тыловым мародерам спасибо не скажем.
Родная власть. Как там, в том веке все было переплетено и замешено на крови. Отец твой, Малафей Петрович Кислицин взял в жены себе сироту Евросинью Патаповну Новоселову. Ее сестру Аксинью удочерили добрые люди, стали звать более благозвучным именем – Нина, увезли на КВЖД, потом Шанхай…. А бабушка Сина родила десять детей и все они выросли здоровыми и сильными: Петр, Анна, Василий, Поликарп, Евгения, Леонид, Аркадий, Зинаида, Римма. Был еще Виктор, он ушел из семьи и пропал, а бабушка все ждала его возвращения и говорила, что старость свою она будет доживать с ним.
Ох, и досталось кроткой и доброй Сине. Малаша был певун, на другом конце Филатова было слышно, как он поет, а еще он был гуляка. Но при всем том хозяйство у него было крепкое. Мельницу его я в конце 60-х видела – хорошая была мельница. Дом добротный, амбары каменные… вкусный хрустящий хлеб из русской печи, молоко… А как красиво в Филатово! Тихая Пышма, заливные луга, леса на том берегу – все осталось в детской памяти.
У тебя, дед, уже была своя семья, уже родился Шурик, когда в 31-м арестовали отца. Никто теперь не скажет за что, мельницу-то свою он отдал колхозу и был при ней просто мельником. Твой Шурик, Александр Петрович, дядя Саша, собиратель семейных преданий, выяснил, что Малафея Петровича увезли на Беломорканал, оттуда он не вернулся. А у семьи конфисковали все имущество, забрали даже швейную машинку (так мама всегда рассказывает). Младшей Римме было тогда два года.
Малафей запретил крестить младших детей и все, начиная с Аркадия, были некрещеными. Как мы убеждали тётю Зину покреститься! Она никак не соглашалась, говорила, что ей отец не разрешил, с тем и ушла в Вечность. И ты, дед, не разрешил маму крестить.
Думаю, что ты не был богоборцем или богохульником, хотя бы Нюрочки ради. У нее в комоде лежала икона Богородицы, мама говорит, что это была Казанская. Перед смертью бабушка просила на могиле на пирамидке звездочку не ставить. А в гробу она лежит с большим крестом, а это был 62-й год, даже Матрона Яковлевна, увидев фотографию, ахнула: «Надо было, пока фотографируют крест убрать!» А уж Матрона то Яковлевна у себя дома не садилась за стол, не перекрестившись на висящие в углу иконы. Как же Господь долготерпелив! Он не отвернулся от нас, Он ждал Своих блудных детей. И правнук твой стал священником. Если немного перефразировать поэта, то можно сказать: «Всем миром сойдясь, наши правнуки молятся за в Бога неверящих дедов своих».
Ты очень любил свою милую, дорогую, горячо любимую жену Нюрочку. Вы никогда не ссорились, а уж, если нужно было выяснить отношения, то вы это делали шепотом на печке, чтобы теща Мария Ефремовна не услышала. Впрочем, как-то она все-таки вмешалась в ваши «разборки». Нюрочка выражала неудовольствие, что ты за ней строго следил на вечеринках, не давал вволю поплясать и повеселиться. Сам ты не только не курил, но и не пил, и при этом пел и играл на гармошке. Вот многоуважаемая теща и вступилась за тебя: «Ты, Петя, напейся да навзвигай ей, чтоб знала», – сказала она смеясь.
Нюрочка, баба Нюра, Анна Яковлевна. Она была младшей в семье Якова и Марии Княгиничевых. Родилась она слабенькой, болезненной. Когда взрослые уходили в поле, то оставляли воду в кувшине и чистое полотенце и наказывали ее нянькам – старшим сестрам: «Если помрет, так обмойте».
Мама ничего не знает о своем деде кроме того, что он был волостным писарем в Верхней Пышме, что их не раскулачили только потому, что он был человек запойный и мог год держаться, а потом почти все пропить. Когда он умер?… Как его отчество?... О двух старших сыновьях Якова – Василии и Ефимии в семье тоже не говорили. Вроде бы они погибли в гражданскую и воевали в белой армии. У них остались семьи, жен их звали Екатеринами.
У бабушки Нюры было еще три сестры: Прасковья, Матрона и Зинаида. Она маленькая очень любила Прасковью и когда ту приехали сватать, то говорила: «Не забирайте ее, лучше Мотю возьмите». А потом по жизни они именно с Мотей были близки, часто гостили друг у друга. Ты даже на фронте свояку Михаилу Ивановичу писал: Матрена Яковлевна гостила с внучкой (Нелочкой) у нас в конце июня. Лида с ней уехала в Асбест. Нюра пишет, что от вас с Ваней ждут письма. И я в детстве несколько раз гостила у бабы Моти и до сих пор помню её знаменитый крыжовник и малиновые заросли. Помню, как они с подругой Анной Пестовой любили понюхать табачок из табакерочек….
Дети Прасковьи Анатолий и Наталья воевали. Наталья вернулась, а Анатолий пропал безвести. Тетя Прасковья так его ждала…. не дождалась, умерла. Мама рассказывала, что они собирались ехать на ее похороны, как вдруг в окно постучали – это был Анатолий!
Дом ваш стоял недалеко от вокзала и был не богат, но гостеприимен, у вас часто жил кто-то из родни. Доживала в нем свой век Мария Ефремовна. Она так любила тебя, дед, что не смогла перенести горя, когда пришла твоя похоронка. Она и до того болела, а тут замолчала, отвернулась к стене и через три дня умерла.
Богданович. Тихий небольшой уральский городок. Станция, шамотка, заготзерно. Хорошая советская семья. Нюрочка – кассир, ты – главный электромеханик. Дети прилежно учатся, на доске почета, в самодеятельности участвуют, родителям за примерное воспитание грамоты вручают. Огород, корова, овечки….
И вдруг война!
Жить стало тяжело – карточки, пайки, но вы все вместе – у тебя бронь. И тут снова пришла «несправедливость». В город приехало много эвакуированных евреев и одного из них назначили на руководящую должность в заготзерно. Да нет, ты, наверное, не был антисемитом, потом в вагоне у тебя будет друг еврей Кузьма, но с этим ты не сработался и ушел в ополчение. Был март 43-го.

Тесный и душный вагон везет тебя «от восхода солнца на запад» все дальше и дальше от семьи. «Нюрочка, не горюй и не тоскуй, береги себя для детей». Как же тосковало твое сердце, дед?! Тебе и весточек от семьи еще долго не получать. А как Нюрочка, такая слабая, справится с хозяйством, с детьми. Как справится она с круторогой красавицей Варькой, предводительницей всего коровьего стада («может выменять под осень коровенку поменьше в колхозе»), как запасется для нее и овечек сеном? «Нюрочка, я знаю, вам будет нынче очень тяжело, береги себя и детей».
Ты пишешь знакомым и просишь их помогать твоей семье, ты ведь никому никакого зла не делал, ты добрый был (мама так говорит). Наказываешь Нюрочке не забывать, что она жена фронтовика и требовать все положенное, главное без дров не сидеть.
Детям наказываешь хорошо учиться и помогать маме, а «мама вас всегда сумеет сберечь, она испытала трудовую жизнь с малых лет, только ее слушайтесь». Шурику 14, но он слаб здоровьем, а Лиде только 11 исполнится. «Нюра, ты в свою очередь, не давай тяжело поднимать Шурику и Лиде и сама береги свое здоровье». Как ты любил своих детей, играл с ними. Когда они были маленькие, то вдвоем усаживались верхом на тебя, а ты катал их по комнате распевая свою любимую песню: «крутится, вертится шар голубой». Окончим войну, вернусь домой, тогда я с вами, мои милые поиграю.
Боль за семью не оставляет тебя. Успокаиваешь их, что у тебя все хорошо, что ты получаешь такие продукты, каких у них нет. Помнишь, ты потом писал, что можно насушить на зиму морковный и свекольный лист, крапиву для овец. А «головки клевера можно добавлять в хлеб, как это делали в Белоруссии в худой год, говорил нам белорус». Ты знал, что этот худой год пришел. Спешил хоть денег им немного переслать, они там, на войне, тебе не нужны, а Нюрочка купит себе на них новые ботинки, порадует тебя…
Мне думается, ты не мог не пойти на войну. Да, в каждом письме – боль за семью, тревога за оставленную работу (как там подготовят техбазу, кто механиком, как работают в заготзерно), но пришел жестокий и коварный враг, не признающий никакой справедливости, он отнял у нас мирный труд и счастливую жизнь и ты стал солдатом. «Обо мне не беспокойтесь, свой долг я должен выполнить»!
22 дня пути в вагоне, а потом 75 километров пешком по разоренной смоленской земле. Тогда в 41-м, отступая и оставляя эти места, Симонов писал
«Слезами измеренный чаще, чем верстами,
Шел тракт, на пригорках теряясь из глаз.
Деревни, деревни, деревни с погостами,
Как-будто на них вся Россия сошлась.
……..
Ты помнишь, Алеша, изба под Борисовым
По мертвому плачущий девичий крик,
Седая старуха в салопчике плисовом,
Весь белый, как насмерть одетый старик.
Ну что им сказать, чем ответить могли мы им,
Но горе поняв своим бабьим чутьем,
Ты помнишь, старуха сказала: «Родимые,
Покуда идите, мы вас подождем….»
Теперь вы возвращались тем же трактом. «Где мы шли все разрушено, от деревень ничего не осталось только есть надписи, что тут был такой-то населенный пункт», «возле тракта везде мины, сходить с тракта запрещали». Трактом на Урале называют большую дорогу, думаю, что это была Варшавка, за которую больше года шли бои. Как раз в марте месяце наконец-то взяли Зайцеву гору и Безымянную высоту 269,8, закончилось противостояние, унесшие по самым скромным подсчетам жизни более 60 тысяч наших воинов. Вы прошли сначала нашу, потом фашистскую линию обороны. Кругом мины, кругом ужас, который оставляет за собой война.
Ты попал в боевую часть, она 18 месяцев была на передовой и уже 3-й месяц на переформировании. Тебя не тяготила воинская дисциплина, ты хотел поскорее стать настоящим мастером своего оружия. Вы жили в землянках в лесу, занимались от зари до зари с 5 утра и до 7 вечера, а потом еще чистили оружие. Походы по 20-30 км. и окопы, окопы, окопы…. Жителям хватит зарывать их несколько лет. «Впервые за время войны Красная армия имеет возможность обучаться». Но «Недалек тот день, когда мы будем громить фашистов и освободим советскую землю от них».
А пока вы учились переносить все трудности войны. В походах вам часто постелью служила еловая ветка, от усталости вы засыпали на земле и не слышали как вас ночью полило дождем, а рассвело – обсушились у костров. Один выходной за целый месяц, когда можно сходить на речку и постирать гимнастерку.
И все-таки ты успевал писать письма, успевал увидеть, как прекрасна русская земля, даже теперь, изуродованная войной. «Природа ожила, зазеленели луга и непаханые поля, природа восстанавливает жизнь, но мы учимся уничтожать жизнь, но только тех, кто у нас отнял мирный труд и счастливую жизнь». Детская у тебя какая-то душа была, дед. «Нюрочка, сколько здесь будет разных ягод. Земляна отцвела, завязались ягоды. Если постоим здесь долго, то ягод поедим вволю». А потом в августе «Малину ем каждый день досыта».
Ты рвался на передовую: «За все наши страдания, если доберусь до передовой, я с фашистами рассчитаюсь». Но получилось иначе. С 1 июля тебя отправили строить дорогу, она нужна была наступающим войскам, и она потом свое дело сделала. Работа тяжелая до потемок: грузить песок на автомашины, лаги, лес на подводы. Болотистая местность, частые дожди, редко когда выпадали теплые солнечные дни, а еще гнус…. «Я живу не плохо, временами бывает трудно, война не без трудностей, донимает больше природа». Да, от природы вам доставалось! А еще ты скорбел, что тебя не используют по специальности. Что ж, дед, ты был большой и сильный, вот твоя сила и понадобилась. Рядом совсем гремела канонада…
И вот наконец-то: «Сообщаю – задание выполнили! 11 августа с обеда пошли в поход. Ночь и день 12 ехали на автомашинах и шли пешком. Сегодня 13 го вышли на передовую». Вас оставили в резерве фронта. Ты пишешь, что население возвращается из лесов в села, что посевы убраны, а часть перестояла, пашут на лошадях женщины, молотят хлеб вальками, машин пока не видно все уничтожено, часть красноармейцев выделили на покос.
А совсем рядом «слышна пулеметная стрельба, не говоря уже о минометах». Вы с минуты на минуту ждете боевого приказа выступить в бой. Враг «отступил, мы будем догонять, но в населенных пунктах, возможно, будут бои». Что ты тогда чувствовал, дед? Ты полгода был рядом с войной, ты нес на себе ее трудности, но над тобой еще не свистели пули, ты еще не вставал лицом к лицу со смертью. Мне, кажется, ты рвался на передовую: «За меня, Нюрочка, не беспокойся. Сколько я видел вчера танков и всякой техники, с такой мощной военной техникой наступать можно».
***
На Западном фронте шло наступление. Войска с боями продвигались на 10-16-25 км. в день. Освободили 14 августа Спас–Деминск и продвинулись еще на 10-15 км. 20 августа фронт западнее Спас–Деминска стабилизировался.
28 августа Западный фронт вновь перешел в наступление. Направление главного удара было изменено. Перед войсками фронта стояла задача разгромить Ельнинско–Дорогобужскую группировку. Западнее Ельни войска вышли к подготовленному рубежу обороны немцев, попытки прорвать его с ходу не дали положительного результата. Для преодоления обороны противника надо было создать новые группировки, подготовить войска. Поэтому был сделан 7- дневный перерыв с 7 по 14 сентября для подготовки к новому наступлению.
А на Рославльском направлении наносился вспомогательный удар силами 49 и 10 армий. Ваша 36 стрелковая бригада с 1-го сентября вошла в состав 49 армии, которая наступала севернее шоссе Москва – Рославль и втянулась в тяжелые бои в лесных массивах. В то время, когда войска правого крыла и центра Западного фронта закрепились на достигнутых рубежах и производили перегруппировку сил, готовясь к дальнейшему наступлению, войска левого крыла Западного фронта (49-я и 10-я армии), продолжая наступление, преодолели лесной массив и вышли к рубежу реки Десны.
Но уже без тебя, дед. Ты остался там, в лесном массиве, в полосе тяжелых боев, прорывая оборону немцев.
8 сентября. 809 день войны. Рославльские леса. Деревня Лёвченково. Вы наступали с севера….

Твое последнее письмо датировано 31 августа. Мама говорит, что оно не последнее, что было еще одно, в котором ты писал, что вы вышли из боя и завтра снова в бой. А это заканчивается так:
«Мы скоро разобьем фашистов и вернемся в родные места.
Пока до свидания. Крепко вас обнимаю и целую.
Кислицин».
Ты не написал, как обычно,
ОСТАЮСЬ ЖИВ И ЗДОРОВ.