Жила-была девочка

Так начинаются сказочные истории. Для меня эта история тоже звучит почти как сказка-так давно это было. Но это было в нашей семье.
В небольшом уютном домике с цветущей под окнами сиренью родилась девочка. Назвали ее Александрой. «Шурочка»,- ласково называла ее мать. В доме жила большая семья: отец Павел Исаевич работал в колхозе, кормил лошадей на конюшне, которых любил и очень берег. Мать Ефросинья Архиповна, мастерица на все руки, тоже была колхозницей. В колхозе работали и тетки Анастасия Исаевна, Евдокия Исаевна, а также дядя Филипп Исаевич. Еще была бабушка Татьяна. Жили все вместе, разделив дом тоненькой дощатой перегородкой. Дружно и весело жили. В этой большой семье очень любили детей, и растили, и холили, считая, что дети – это Божий дар, который надо особенно беречь. Так в мире, любви и согласии подрастала Шурочка.
А за окном по весне шумел овраг, неся стремительные вешние воды с полей в небольшую, похожую на ручей речку Чувашку, протекавшую посередине деревни  и делившую ее на два берега. Маленькая деревенька Махни утопала в кустах сирени и черемухи.
На волшебной речке, как игрушка,
Деревенька малая стояла,
По весне –вся в розовых веснушках,
А зимой – в пуховых одеялах,-
напишет потом племянник Александры Леонид Караваев.
Шурочка росла смышленой, живой девочкой, ласковой и веселой. А когда в семье родился ее брат Сережа, Шурочка стала маминой помощницей. Сердце матери не могло нарадоваться: какая помощница, какая ласковая умница  растет в семье!
Посмотрите на эту фотографию: под окнами своего дома стоит мать с сыном и дочкой. Уже выпал снег, но еще тепло. Наверно, заезжий фотограф запечатлел на память. Сыну Сереже лет пять, значит, Шурочке здесь лет двенадцать-тринадцать. Она не по годам крепкая и высокая. Как ласково улыбается Шурочка! Как нежно обозначились ямочки на ее щечках! Мир улыбается ей, и она по-детски радуется жизни. Сколько добра и любви к людям в ее лучистом взгляде!

Учись, дочка!

Училась Шура легко. Учеба доставляла ей удовольствие. И поэтому, окончив четыре класса Вороничевской начальной школы, она продолжила свое образование в Пиштенурской школе-семилетке. Обычно в те годы никто более четырех классов не учился. А Шуре учиться нравилось. И мать Ефросинья Архиповна поддерживала ее стремленье. Ведь сама она смогла только первый класс и закончить, а отец Шуры Павел Исаевич и вовсе был безграмотный. Понимали родители, что способную девочку надо учить дальше.
«Помню, Шуру провожу на целую неделю в Пиштенур (она там на квартире стояла),- вспоминала бабушка Ефросинья,- так наскучаюсь по ней! А в субботу с утра полы вымою в доме чисто-чисто, баню истоплю, наварю-настряпаю всего и сяду у окошка ждать. Все гляжу вдоль улицы, когда Шура покажется. Вот, вижу, бежит, торопится, рукой мне машет издалека. Господи! Шура,- кричу ей. На крылечко выбегу, обнимаю, целую, реву. А она смеется: «Что ты, мама? Вот же я. Все хорошо!»- и пятерки в дневнике показывает».
Закончив семь классов, Шура осталась в деревне. Дальше на учебу средств не было. А потом и война началась. И оборвались мечты в самом начале жизни.
Видная, симпатичная, умная и веселая девушка не могла не привлечь внимание молодых людей. За Шурой стал ухаживать молодой учитель из Пиштенура. За шесть километров приходил к ним домой, культурный и воспитанный, и в доме была радость. Радовалась счастью дочери и мать: ни кому-нибудь, а учителю, уважаемому человеку на селе, полюбилась Шура. А ей хоть бы что! Не загордилась перед подругами, не вознеслась, а осталась простой и искренней, как прежде. И очень веселой! Остроумные шутки так и сыпались из ее уст. «Веселая очень была. Все, бывало, смеется да шутит!»-вспоминала тетя Настя. С ней они были подружки, так как разница в возрасте между молодой теткой и племянницей была небольшая – десять лет. А работали вместе и жили одним домом.

                                               Война

И вот – война! Как гром среди ясного неба грянула весть. Деревня работала в поле.
«Вдруг видим, из сельсовета едут, кричат остановиться, собраться всем. Война, говорят, с германцами. Так и охнули все! Заревели бабы. Бросили все, пошли домой. Работать уж не хотелось!»-вспоминала бабушка Ефросинья.
Из дома сразу же ушел на фронт отец Павел Исаевич. Осталась Ефросинья Архиповна с десятилетним сыном Сережей и семнадцатилетней дочерью  Шурой. Да за стеной – сестры мужа Настя и Дуня, старая свекровь да больной брат мужа Филипп.
Да разве об этом расскажешь,
В какие ты годы жила,
Какая безмерная тяжесть 
На женские плечи легла!-
писал Михаил Исаковский о русской женщине в годы войны.
Один на один со слезами,
С несжатыми в поле хлебами
Ты встретила эту войну.
И все без конца и без счета
Печали, труды и заботы
Легли на тебя на одну.

 Вряд ли можно более проникновенно сказать о тяжелой доле женщин, оставшихся в тылу. Но эта же доля легла и  на плечи детей и подростков. Семнадцатилетняя девушка впряглась в работу, как взрослая женщина. А поскольку у нее детей нет, то ей и идти на самые трудные участки.
«Целую зиму работали мы с ней в лесу на лесоповале. Придем из лесу по пояс в снегу. В бараке одежа оттает, пар идет от нее. Валенки насквозь промокли. Я все старалась ее валенки на печку поставить. А места там всем не хватало, много народу. Одежу развесим. Высохнет-не высохнет, а утром надевай да иди опять в лес – другой-то нету,-вспоминала тетя Настя.- Я Шуру жалела. Говорю: ты хоть в самую-то сутолоку не лезь, молода еще, надорвешься, как потом жить будешь больная. А она ребенок настоящий, старается, работает, за тяжелое хватается, себя не бережет. А вечером присядет на нары, обнимет: Настя, чего пригорюнилась? Давай споем лучше. Петь любила. Певунья была, как мать».
Так прошли два первых военных года: в лесу да под мешками. Мешки наваливали полные, и их надо было тащить на спине в амбар. Не щадили, что дети работали, девушки, подростки, а не взрослые мужики.
«А уж как семена на себе носили из Шешурги: целый мешок за спиной, да десять-то километров пешком, так и вспоминать не хочется,- со слезами на глазах говорила тетя Настя.- И Шура с нами».

Повестка

Осенью 1943 года Шуре пришла повестка из военкомата. Отец ее Павел Исаевич был тяжело контужен и уже не воевал. Но и домойтоже не пришел. Сразу после госпиталя был отправлен в трудармию на Урал: в Челябинскую область, город Бакал. А Шуре было девятнадцать лет… Ефросинья Архиповна больше ночами не спала. Неотступная дума, что дочь отправляется на фронт, жгла ее сердце огнем. Понимала, что война. Понимала, что надо защищать Родину. Все понимала. И то, что ушел и пропал где-то муж, ее волновало. Но он мужчина, его дело - воевать с немцами. А тут – девушка, только начинающая жить. Как она там одна, под пулями, с мужиками… А Шура расцветала с каждым днем. И хоть было голодно и холодно, но молодость брала свое. В положенный срок цветы распускаются и цветут.
«Я никогда не забуду эту последнюю ночь перед отправкой на фронт.Мы долго говорили.Потом Шура уснула. А я все ходила по дому, тихонечко собирала ей котомку. Печь истопила, напекла пирогов, ватрушек из последних запасов. А сама все на часы смотрю: вот уж два часа, три…скоро вставать. Шура спит, а у меня сердце заходится от горя, глядя на нее. Сквозь слезы ничего не вижу… Шура проснулась сама. Глядит на меня, зареванную: «Мама, уже пора вставать?» пора, говорю, дочка. И опять в голос реву.
Встала, обняла меня, прижалась, теплая спросонок, и говорит: «Не реви, мама! Не одна я там буду. И другие девчата есть. Видно, так надо. Такая моя судьба»
Меня же и успокаивает. Собрались мы с ней, посидели на прощанье. Она со всеми простилась, руку дала, обняла всех. Пошли по деревне на конюшню. Там уж лошадь запряжена, везти ее в Тужу. Сели, поехали. А утро такое туманное, небо низкое. Дождик накрапывает. Поехали в Тужу на лошади. Я тоже поехала ее проводить, и сын с нами. Чего-то говорю ей. Но она уж, видно, что не больно меня слышит. Уж свои у нее думы, печальные. Взглянет на меня, улыбнется, а глаза печальные. Доехали до Тужи. Там еще другие лошади. Все вместе и поехали в Котельнич, повезли их. Я думаю, хоть еще провожу, хоть еще немного с ней побуду, нагляжусь хоть. Но ей, видно, тяжело было расставаться. Как за Тужу выехали, повернули на котельническую дорогу, она и говорит: «Ну, все, мама. Давай прощаться. Сколько не сиди, все равно расставаться». Остановила лошадь. Я ее обняла да как зареву, запричитаю: «Дитятко мое, доченька родная моя!» А она мне говорит: «Не реви раньше времени, не оплакивай меня, мама! Может, все хорошо будет. Может, еще и встретимся». Обняла меня крепко, поцеловала. И отвернулась. «Поехали»,- говорит ямщику. И больше не оглянулась. Видно, больно тяжело у нее было на сердце.
 Они поехали, а я стою, гляжу ей вслед и ничего сквозь слезы не вижу. Скрылись они за поворотом, ну и мы с Сережей пошли домой. К вечеру вернулись в деревню. Больше я ее и не видела»,- рассказывала бабушка Ефросинья.

На фронте

Жизнь в деревне продолжалась. Сын Сережа остался за старшего в свои тринадцать лет. Дрова, вернее, сучки вместо дров (их пилить не разрешали) пришлось заготавливать на зиму. И еще в колхозе работать. Дали ему свою лошадь: корми ее, береги, на ней и работай. А с фронта пошли письма, ласковые, успокаивающие:
«Добрый день или вечер, дорогие мои родители папа, мама и дорогой мой брат Сережа, и бабушка, Тася и Дуня, еще подруга Шура! Шлет вам свой фронтовой привет ваша дочь Шура!.. Дорогая моя мамочка! Решила написать вам письмо. Но писать нечего. Пока жива, здорова, того и вам желаю!»
Понимала Ефросинья Архиповна сердцем, что стояло за ее простыми обыденными словами «писать нечего».
Окончив курсы связисток в Чебоксарах, Александра служила в 169 отдельном батальоне связи, вместе с армией постепенно продвигаясь на запад. Службу свою называла просто работой:
«Дорогая мама, я пока живу по-старому, все также работаю хорошо. Одевают и кормят так, что я еще не видала дома»,- пишет она в одном из писем домой. И заканчивает теплыми словами: «Дорогая мамочка!  Я от вас получила 8 писем сразу. Знаешь, как хорошо мне было и весело, словно я встретила праздник. Пиши чаще. На фронте получить письмо – большое дело. Сразу настроение повышается, и делаешься веселым. Жду. Целую вас крепко, крепко. Будьте здоровы, мои родители. Ваша дочь Шура». И ни слова о войне. Как будто делает обыденную повседневную работу.
Два года прошло на фронте. Воинская часть, в которой служила Александра Павловна, приближалась к Берлину. Уже издали видны были его очертания. Шура пишет об этом домой:«Скоро, совсем скоро закончится война. Мы стоим на подступах к Берлину. И может быть, мы еще увидимся». Настроение приподнятое. На фотографии Александра со своей фронтовой подругой на крыльце какого-то немецкого здания, веселая, улыбающаяся. Но на обороте фотографии тревожные слова: «Думала, больше с вами не встретиться». Бои идут ожесточенные, и эта тревожная фраза, написанная Александрой 8 апреля 1945 года, свидетельствует об этом. А в письмах все спокойно. «Знаешь мама, решила я вам написать песни, которые мы поем очень часто… я приеду, и мы с тобой споем их вместе…» Александра на двух страницах пишет песни «Огонек» и «Моя любимая» и отсылает их в письме к матери. Ефросинья Архиповна ждет и надеется на встречу с любимой дочерью.
 

Прощай, мамочка!
В России в конце апреля бывает прохладно.  Проснувшаяся  от зимней спячки природа еще только начинает оживать первыми нежными цветами подснежников и  мать-мачехи. Начинают набухать почки, и распускается пушистая верба.
А в Германии  буйно цвели сады, и было  тепло и солнечно. До Берлина оставалось совсем немного -  пятьдесят километров.
  Немцы упорно защищали каждый метр родной земли. В страшном круговороте бомбежек, обстрелов,  пулеметных атак, гари и дыма  удивительно нежно и совсем по-русски пели вечерами соловьи. Пела и душа Александры от ощущения близкой  победы. Скоро, совсем скоро закончится проклятая война, и можно будет вернуться в родные края! Неужели это случится когда-нибудь? 
В предпоследнем письме домой она писала: «До скорой встречи, мама. До Берлина 50 километров. Видим стены рейхстага».
  В короткие минуты передышки  Александра  со своей подругой вышла прогуляться по саду, где остановилась их часть. Когда-то ухоженное немецкое хозяйство было разрушено бомбежками. Но искореженные осколками снарядов яблони  вопреки войне распустили свои нежные лепестки. Александра шла и вспоминала, как цвела под окном ее родного дома яблонька – дичок в облаке розово-белых лепестков. Мама так любила это время цветения в природе!
Внезапно послышался гул снарядов,  началась бомбежка. Александра с подругой бросились обратно в укрытие. Еще немного… еще несколько метров … вот уже крылечко и вход в убежище… Подруга бежала первой. Она успела скрыться в проеме двери. Александра бежала следом. Сделав последние шаги, поднялась на крылечко!  Но страшная боль мгновенно пронзила ее грудь слева, там, где отчаянно стучало и билось юное  сердце.  «Осколок разорвавшегося снаряда попал прямо в сердце Шуры. Она умерла сразу, не мучась,- писал матери Ефросинье Архиповне шурин друг Василий.- Мы похоронили Шурочку честь по чести, в гробу, надели на нее красивое платье. Я никогда не забуду ее, и если останусь жив, то обязательно навещу вас и все-все расскажу о ней подробно». На обороте Шуриной фотографии ее кровью он написал трогательные слова прощания. 
Это  случилось 18 апреля 1945 года, в пятидесяти километрах от  Берлина. Александре было 21 год…

                        День    Победы
В день победы, 9 мая 1945 года, в деревне Махни сеяли  рожь, и все женщины работали на поле у Ершинского леса. Там же была и Ефросинья Архиповна. Дома остался  сын Сережа. Ему и вручила  почтальонка похоронку. Не помня себя, захлебываясь слезами, он побежал на поле к матери, неся перед собой этот маленький серый листочек со страшными словами: «Ваша дочь… Караваева Александра Павловна…пала смертью храбрых…»
Ефросинья Архиповна увидела сына издалека. Недоброе предчувствие остро кольнуло сердце. Сын бежал  по вспаханному полю и падал, держа перед собой в руке листок. Напряженными глазами вглядывалась она в то, как  неотвратимо приближается  этот маленький листок к ней. « Шура…»,- только и смог выговорить сквозь слезы Сережа и скорчившись опустился на землю. Работавшие с ней женщины окружили Ефросинью, а она, видя, как страдает сын, еще смогла поднять его с земли, сказать несколько успокоительных слов и, обняв Сережу, вместе с ним побрела домой.
«Не помню, как дошли до дома, как успокаивала рыдавшего Сережу. Когда он уснул, я дала волю слезам. Забравшись в темный чулан, я рухнула на пол и выла, как собака, и молила:  
« Шурочка, доченька моя, покажись мне хоть на минуточку, хоть на секундочку появись. Дай мне еще разок поглядеть на тебя, родная моя, кровинушка». Нет тех слов, чтобы передать, как страдает мать, когда гибнут дети»,- рассказывала бабушка Ефросинья, и слезы всегда  катились из ее старческих глаз. Всякий раз она заново переживала смерть своей дочери, и это доставляло ей неимоверные страдания.

Память
  Отшумели года, отгремели бои. Висит  в комнате на стене  деревенского дома фотография. На ней  Ефросинья Архиповна с седыми волосами и печальным взглядом.  Плечом к плечу рядом с ней юная  Александра в солдатской форме с погонами сержанта связи.   Вот и встретились мать и дочь благодаря искусству фотографа. Встретились, чтобы больше не расставаться. Висит эта фотография на стене вопреки всем веяниям моды и будет висеть, пока жива наша семья. Это наши корни, наша память и боль.  И чем дальше уходят годы войны, тем ближе и дороже  сердцу  становится  эта красивая девушка, наша родная тетя, отдавшая жизнь за то, чтобы мы жили в мирной, спокойной стране.  Это наш жизненный ориентир.
«Только раз я встретилась с тетей Шурой, но помню  встречу  до мелочей. Это было во сне, накануне дня Победы, в 1984 году. Я стояла  на перроне вокзала в Котельниче, встречала поезд из Германии, везущий наших фронтовиков. И вот он приближается  со стороны Москвы. Ликующие лица фронтовиков в окнах поезда, цветы, песни, марши. Я стою  в толпе народа и волнуюсь: как же я ее узнаю, ведь я же ее никогда не видела?  Шура  бежит ко мне сама, такая ликующая и радостная, обнимает меня, торопит: «Скорее пойдем домой!» И вот мы идем  уже  от речки  Чувашки по нашему огороду к дому, а она все торопит:  «Скорее! Скорее!» Потом обгоняет меня, бежит к калитке и радостно говорит: «Наконец-то я увижу маму!! Я так давно ее не видела!!!» И столько необъятной радости в ее голосе и глазах! Шура обгоняет меня, бежит к дому…. И я просыпаюсь. В тот год умерла наша бабушка Ефросинья Архиповна. Теперь они вместе навсегда. А сына своего я назвала ее именем – Александр. И он знает это». (Племянница Александры Павловны Лидия Караваева)         

Похоронка:

«Прошу известить… Ваша дочь, связистка, красноармеец Караваева Александра Павловна в бою за социалистическую Родину, верная воинской присяге, проявив геройство и мужество, погибла 18 апреля 1945 года. Похоронена с отданием воинских почестей на территории Германии в саду парникового хозяйства Аль-Требен Брандербургской провинции».