После освобождения из оккупации я проходил военную подготовку в 48-м запасном артиллерийском полку в Чугуеве Харьковской области. А на фронте нас определили в пехотный полк. Я попал во взвод бронебойщиков. Это значит, что мы были вооружены не только карабинами, но и противотанковыми ружьями, ПТР, которые носили вдвоем на плечах, так как весило ружье 16 кг. Да еще и сумка патронов к нему. Старшим в нашем маленьком отделении был Первый номер, а я был у него помощником — Вторым номером. Он стрелял, а я готовил и подавал ему патроны.

1944 год. Польша. Подошли к Висле. 12 января 1945 года было общее наступление по всему фронту. По льду форсировали Вислу. Через 10 дней освободили Варшаву. Вперед продвигались с непрерывными боями, освобождая польские го- рода и села.

Одно село мне очень запомнилось. Наш полк шел колонной по дороге через лес, а слева и справа располагалось село. Увидев нас, Красную армию, селяне выбежали на дорогу, столпились, бросались обниматься, радостно что-то кричали, гомонили...

А потом уговорили наших командиров и разобрали полк по хатам — по 2-3 человека в каждую. Угощали нас, кто чем мог. Я и еще двое солдат попали к женщине, которая привела нас к себе в очень бедную хату и куда-то убежала, а через минуту принесла большую, круглую буханку вкусного крестьянского хлеба. Моя мама пекла такие в русской печи.

Гостеприимная полька нарезала хлеб большими ломтями, намазала его смальцем, сверху посыпала сахаром. Мы с таким угощением быстро справились. А она все извинялась: «Больше ниц нема, вшистко герман забрав».

Я до сих пор помню, как она суетилась, как искрились ее глаза от радости, и все говорила, говорила, не сводя с нас глаз. Провожая, обнимала и плакала от радости. Наверное, изрядно досталось ей от оккупантов. Меня до сих пор удивляет то радушие и дружелюбие, с которым нас встречали и потчевали простые польские крестьяне того селения.

На следующий день нас остановили немцы на очередном оборонном рубеже. После нашей короткой артподготовки мы заняли их окопы. А через не- которое время немцы из своих запасных позиций начали обстреливать нас. Потом пошло несколько танков и пехота. Один из танков шел наискосок в нашу сторону. Мой Первый номер, надеясь поразить его в бок, сделал 2-3 выстрела из ПТР, но без пользы. Наши выстрелы засекли с немецких позиций, и вот орудийный снаряд разорвался рядом с нами. Меня только оглушило, но не ранило. Я оглянулся на Первого и ужаснулся: ему полностью оторвало нижнюю челюсть. Рот и горловина были обнажены, а из горла клокотала кровь при каждом выдохе. Через 2-3 секунды мой Первый сник и осел. Все. Его не стало...

Эти секунды мне видятся всю мою жизнь, я этого не могу забыть. А имя моего Первого было Анатолий, родом он из Молдавии, возраст — около 40 лет. В то время он был вдвое старше меня. Он отдал свою жизнь, освобождая Польшу. Ко мне Анатолий был всегда добрым, помогал нести ПТР, беря на свое плечо тяжелый конец. Часто брал у меня и тяжелую сумку с патронами к ПТР.
Атаку немцев мы тогда отбили, но Анатолия мне жалко всю жизнь.

1 февраля 1945 года мы подошли к границе между Польшей и Германией. Кто-то до нас прибил к столбу кусок фанеры с надписью: «Германия».

Странные чувства были у нас в тот момент: ведь знали, что приближаемся к Германии, а появилась она как-то неожиданно. Чувствовалась настороженность, тревога в душе, но и восторг, и гордость.
Когда в начале войны я был под оккупацией на Украине, меня трижды ловили для отправки в Германию — работать на них в шахтах, на заводах, на их победу. Но Бог меня хранил. С большим риском для жизни я трижды убегал из их лагерей. Ступив на немецкую землю, я сразу же подумал: «Вот я и пришел, добровольно, сам, но в другом качестве, с другой целью». Я был и рад и горд и за себя, и за свою семью, и за свою Родину. Я не националист, но я всегда гордился и горжусь, что я русский, что принадлежу великой нации.

Хотелось сказать: «Посмотрим, что это за Германия». Ведь столько горя принесли фашисты нашим людям — почти в каждой семье были убиты, повешены, сожжены заживо отцы или матери, братья или сестры, мужья или жены. Миллионы погибли.

И вот война пришла на их землю, в их дома, в их семьи. «Вы ее начали — вы ее и принесли на своих плечах в свои города и села!» От границы на десятки, сотни километров вглубь Германии горели города, села, хутора, усадьбы. Да, это была месть. Зло породило зло. На полях бродили коровы, лошади. Фермы были разрушены. Война никого и ничего не щадит. Местное население бросало все и уходило на запад — бежали на повозках, лошадях, пешие... Надеялись уйти от войны.

Но война беспощадна. Люди не успевали бежать, а власти бросили их, эвакуировать не стали. Мы пришли в Германию, но не расстреливали мирных жителей за то, что они немцы, что их сыновья и мужья воюют против нас и творили зверства на нашей земле, мы не сжигали их в домах и крематориях, не сгоняли в концлагеря и не отправляли эшелонами к себе в Советский Союз для работы на наших заводах и шахтах, как это делали фашистские оккупанты. В мае 1945 из Советского Союза шли эшелоны с зерном для весенней посевной, чтобы немцы вырастили себе урожай и не голодали. Наши солдаты загружали это зерно в машины и развозили по селениям. Возле наших полковых кухонь стояли очереди голодных детей и женщин, и им не отказывали в еде. Наши медики лечили больных.

Мы видели в их квартирах богатую мебель, одежду, автомашины. И опять возникал вопрос: «Что же вам надо было еще, зачем к нам пришли? Вы ограбили всю Европу, но вам показалось мало, вы пришли грабить к нам, вывозили к себе наше добро».

Будучи под оккупацией, я видел, как немцы пригоняли наших военнопленных на поля и на железнодорожные станции, заставляли грузить чернозем и отправляли в Германию. Даже землю они старались вывезти!
Первым немецким городом после границы был Шнайдемюль. Рядом был небольшой лес, а перед ним — дорога. Было очень много снега. Нашу роту одели в маскхалаты, и рано утром мы переползли через дорогу и подобрались к немецким окопам. Но в этот момент откуда-то появилась наша «полуторка» с солдатами, проворно так проехала мимо нас. И вдруг мощный взрыв на дороге. Машина взлетела в воздух, а осколки от нее полетели во все стороны. Она подорвалась на противотанковой мине. Как мы потом узнали, это куда-то торопились наши трофейщики...

Взрыв выдал нас, немцы открыли огонь. Лейтенант отдал команду, и мы быстро побежали к немецким окопам с криками «Ура!», стреляя на ходу. И тут под ногами солдат начали взрываться противопехотные мины. Мы бежали по минному полю. Кто уцелел, вваливался в немецкие окопы, но немцы по ходам сообщения перебегали в другую траншею. Мы свою задачу выполнили. Когда к нам подошла подмога, начался бой за овладение другой траншеи. Бои длились несколько дней — оборона у немцев была заранее подготовлена, много траншей, местами проволочные заграждения... Немцы прорвали наши позиции в противоположной, западной части города и ушли из окружения. А мы заняли город. После этого наш полк отправили на переформирование.

Привели нас в соседний лесок. Там были блиндажи, землянки. Рядом стояли две очень большие палатки, а возле них — автомашины с цистернами, в которых с торца была сделана топка. В цистерне грели воду, а от нее проложили шланги в одну из палаток. Нас заводили в палат- ку по 10-15 человек. На земле поверх снега были уложены еловые ветки. Здесь мы раздевались и босые по снегу переходили в другую палатку, где на скамейках стояли цинковые тазики, было мыло, мочалки. Потом нам принесли новое нижнее белье, новые портянки, наши «прожаренные и пропаренные» гимнастерки, шапки, шинели. Вот так мы за пол зимы впервые помылись в походной фронтовой бане.
Мы были очень уставшие, нам ничего было не надо, только бы поспать. В землянках мы спали долго, сколько хотели. Кормили нас очень хорошо, и мы писали домой письма.

Через пару дней приехали какие-то «чужие» офицеры и отобрали всех, кто имел специальность артиллериста. Так я распрощался с пехотой. А в артиллерии была совсем другая жизнь. Хоть пушки у нас были противотанковые, не- большие, и мы находились всегда рядом с пехотой, но все-таки чуточку позади них. Я всегда сочувствовал пехотинцам. Какая тяжесть войны на них лежала! Это они на своих плечах вынесли всю войну!

После перехода польско-немецкой границы наши войска продолжали наступление на запад, но уже по немецкой территории. Теперь дымилась не наша, чужая земля. Возмездие приближалось к фашистскому логову, но остались самые трудные километры. Бои были все ожесточеннее. Каждый населенный пункт превратился в укрепление. Каждый город, поселок, хутор приходилось брать штурмом. Дом, этаж, квартира — отовсюду стреляли в нас. Гибли наши солдаты, горели танки, машины. Но остановить наши войска было уже невозможно.

С непрерывными боями мы подошли к реке Одер. Весь ее западный берег был превращен в сплошное оборонительное укрепление, глубоко эшелонированное. Немецкое командование было уверено, что здесь уж наверняка остановят советские войска: тут были не только сплошные окопы, траншеи и ходы сообщения, но и множество ДО- Тов, ДЗОТов, бронеколпаков. Были также железо- бетонные огневые точки, блиндажи в несколько накатов, минные поля против танков и пехоты, проволочные заграждения и прочее.

Но наши войска, подойдя к Одеру в начале марта 1945 года в районе г. Кюстрин, с ходу форсировали реку и закрепились на ее западном берегу. Немецкая авиация беспрерывно бомбила, артиллерия массированно обстреливала этот «пятачок», надеясь уничтожить наших солдат. Но по ночам наши саперы наводили переправу, восстанавливали ее после бомбежек и обстрелов, и плацдарм получал подкрепление пехотой, а потом и легкой артиллерией. Затем переправились и танки.
Залп гвардейских реактивных минометов БМ-13 «Катюша», на шасси американских грузовиков «Студебеккер»

Наш полк был вооружен легкими противотанковыми орудиями калибра 76 мм, поэтому нас переправили по понтонному мосту в первую очередь. Это были незабываемые бои. Нам не давали покоя ни днем, ни ночью. Немцы не только обстреливали — они атаковали танками с пехотой. Но плацдарм устоял.

Тогда немцы придумали новшество. Мы даже не сразу поняли, что это такое: летит самолет, снижается над плацдармом и падает на переправу. Мощный взрыв — наверное, как от небольшой атомной бомбы. Вверх вздымается столб огня и черного дыма, переправа — вдребезги. А потом опять атаки танков и пехоты. Ночью саперы вновь восстанавливают мост...

Потом второй и третий самолет «падали» уже на наши позиции. И мы успели разглядеть, что над транспортным падающим самолетом, начиненным взрывчаткой, «сидит» другой самолет, меньших размеров. Он-то и направляет падающий самолет на цель, а сам взмывает вверх и уходит в сторону, спасаясь от наших зениток.

За дни пребывания на плацдарме мы много раз меняли огневые позиции, уничтожая немецкие огневые точки. Делали мы это по ночам — копали окопы для орудий и для себя, уделяя особое внимание маскировке. Сколько грунта перекопали — ничем не измерить.

Но все-таки это была только подготовка к прорыву немецкой обороны и наступлению на Берлин.

Захватив в начале марта 1945 г. плацдарм на западном берегу Одера в районе Кюстрина, удержав и расширив его, советские войска сосредоточили там большое количество живой силы и техники. На этом берлинском направлении немецкое командование укрепляло свою оборону, противопоставив нам 85 дивизий, что составляет более 1 млн солдат и офицеров, свыше 10 тысяч орудий и минометов, 1500 танков и штурмовых орудий, 3300 самолетов. В то же время на Западном фронте англо-американским войскам выставили только 60 дивизий, укомплектованных наполовину.

Опираясь на густую сеть населенных пунктов с каменными строениями, каналы, реки и озера, гитлеровцы создали между Одером и Берлином несколько укрепленных линий обороны. Именно здесь решалась судьба Берлина. Готовилась заключительная операция Второй мировой войны в Европе.

Мы тоже готовились к наступлению и прорыву немецкой обороны — углубляли и маскировали огневые позиции, подвозили на каждое орудие несколько боекомплектов снарядов, уточняли секторы обстрела.

И вот 16 апреля перед рассветом внезапно вспыхнули более 200 мощных передвижных прожекторных установок. Это было применено впервые за всю войну. Яркий свет ослепил противника. И это был сигнал начала нашей артподготовки по немецким позициям. Огонь вели все виды артиллерии, от легких до тяжелых орудий, включая «Катюши». После двух часов непрерывного обстрела на гитлеровские позиции ринулись наши самолеты-штурмовики и бомбардировщики. А затем в атаку пошли наши танки 1-й Гвардейской танковой армии, в составе которой была наша 197-я отдельная легко-артиллерийская бригада. Танки «утюжили» немецкие окопы, а мы, заехав в тот прорыв, начали вести огонь прямой наводкой по всем огневым точкам гитлеровцев. В месте прорыва горели наши танки, автомашины, несла потери пехота — многие точки немцев вели прицельный огонь с близкого рас- стояния из своих орудий и минометов, из танков, укрытых в окопах. Они вели огонь и из второй линии обороны.

Но в этот прорыв шли и шли всей своей массой наши танки, артиллерия, пехота. Все пришло в движение, каждый делал свое дело, все выполняли одну задачу.

Невозможно описать, как все это было. Изо всех боев, в которых мне пришлось участвовать, этот был особенный. И по размаху, и по массовости, и по жестокости. Шла сила на силу, как-то «нахально», во весь рост, не обходя преграды и точки сопротивления.

Прорыв Одерской линии немецкой обороны был совершен! Наши войска продвигались вперед. Но через 12 км начались Зееловские высоты. На них была очередная линия фашисткой обороны, укрепленная сильнее прорванной. Кроме обычных окопов, ДОТов и ДЗОТов здесь были железобетонные бункера, бронированные огневые точки. С ходу пройти их было невозможно, несмотря на мощь, сосредоточенную нашим командованием на этом участке фронта: 83 стрелковых дивизии, 1150 танков и самолетных орудий, 14600 полевых орудий и минометов, 1531 «Катюша».

Наше наступление было остановлено. Трое суток наша артиллерия и танки обстреливали их позиции, самолеты непрерывно бомбили их бункера и траншеи. Атаки наших танков и пехоты не приносили успеха. Целые танковые бригады, по три полка в каждой, ходили на штурм, но нем- цы пускали в контратаки свои танки в не меньших количествах. Горели их танки и наши, стоял сплошной гул, черный дым от горящих танков застилал небо, ревели наши самолеты ИЛ-2, наносящие бомбовые удары.

Бои не прекращались ни днем, ни ночью. Казалось, что на месте обороны фашистов не должно было уже ничего остаться. Но немцы «оживали» и вновь вели огонь.

На третий день, когда была введена в бой еще одна 2-я Гвардейская танковая армия, Зееловские высоты были взяты. Судьба Берлина была решена. Но его надо было еще взять. Штурмом!

В начале марта 1945 года, мы находились на Одерском плацдарме, к нам каждую ночь переправлялось через Одер все больше и больше под- креплений. А потом мы совершили прорыв гитлеровской обороны и с упорными боями двигались вперед.

Шли ожесточенные бои на подходе к Берлину. Стоял сплошной и непрерывный гул от танков, стрельбы артиллерии и разрывов бомб, сна- рядов. Содрогалась земля и все поле было в дыму и пыли.

На третьи сутки над нашими позициями на небольшой высоте пролетел наш «ИЛ-2», а после чего мы увидели в небе маленький белый парашютик, на стропах которого весел какой- то предмет. Он приземлился в окопах нашей пехоты. Не прошло и часа, как к нам в батарею пришел замполит дивизиона и рассказал, что командование фронта сбросило нам символический ключ от ворот Берлина. Это был ключ длиной около метра и к нему прикреплена записка с воззванием к наступающим. Но штурмовать надо было не символически, а по-настоящему — с автоматами, танками, артиллерией, и само- летами, т.е., людьми.

К вечеру третьего дня немецкая оборона была прорвана, и гвардейцы двинулись с такими же тяжелыми и кровопролитными боями на Берлин.

После прорыва советскими войсками немецкой обороны на реке Одер и взятия штурмом Зееловских высот мы продвигались все ближе и ближе к столице фашисткой Германии Берлину. В этом наступлении с нашей стороны участвовало 5 пехотных и 4 танковых армии.

Сначала наши войска окружили Берлин, а потом начали его штурм. Но, не доходя до Берлина 11 км (предельная дальность стрельбы наших 76-мм орудий), наш командир артиллерийского дивизиона приказал остановиться и расположиться всем орудиям в одну линию. И дал исходные данные для стрельбы. А затем скомандовал: «По фашистскому логову Берлину — сто снарядов на орудие, беглый огонь!» Это было здорово! У нас возникло какое-то особое чувство — мы впервые вели огонь по самому Берлину! Четыре долгих и трудных года шли к нему и вот — дошли!

21 апреля мы увидели первые дома окраин города. Стреляли уже прямой наводкой по фашисткой столице, в которой была окружена 300-тысячная группировка гитлеровцев. Каждый квартал, дом, этаж и квартира, подвалы и крыши домов были напичканы немцами, которые с особым упорством и ожесточение обороняли свой город, свою столицу.

Все улицы и переулки были перекрыты баррикадами, во всех домах первых этажей окна были заложены мешками с песком, за которыми засели немцы. В нас стреляли отовсюду, из каждой щели. Бой не прекращался ни на час ни днем, ни ночью. Наши орудия вели прицельный огонь по баррикадам, по каждому дому, по танкам и самоходкам. На крышах многих домов располагались зенитные автоматические пушки, которые обстреливали нас сверху и не давали пройти перекресток. Чтобы поразить эти цели, нам приходилось стрелять по верхним этажам до обрушения крыши.

Стоял сплошной гул и грохот. Дома горели, рушились, заваливая улицы. Весь город был в огне, в дыму и гари. Трудно было разобраться, в каком доме — наши, в каком — немцы. Мы стреляли туда, откуда стреляли в нас. Орудия мы передвигали только вручную — машины по завалам пройти не могли. В этом нам всегда помогали пехотинцы. Все мы были очень уставшими и хотелось спать. Бое- припасы и еду нам доставляли только ночью.

Но что мне запомнилось: на занятых нами домах из каждого окна жители вывешивали белые флаги, простыни, полотенца — чтобы в их окна не стреляли.

Шаг за шагом мы продвигались к центру Берлина. И вот однажды утром немцы перестали стрелять. В этот момент поднялся многоголосый крик, крик отчаяния и страха. Казалось, что кричал весь город. И, не прекращая крика, над немецкими баррикадами встали женщины и дети с белыми флагами и ринулись в нашу сторону. Их было много, человек 300. Наша сторона тоже перестала стрелять. Мы поняли, что эти люди бегут к нам спасаться, так как поняли безвыходность своего положения. Когда они перелезли через баррикаду, огонь снова открыли и немцы, и наша сторона.

Бой продолжался. В таком напряжении и накале штурм Берлина длился 12 дней.
А утром 2 мая, после взятия нашей пехотой одного из домов, мы увидели площадь перед большим массивным зданием с куполом, над которым развевалось красное знамя. В первые минуты мы не могли понять, как оказались впереди нас наши солдаты. Мы привыкли к тому, что перед нами были всегда немцы. Оказалось, что это — здание рейхстага, символ фашистского режима. И над его куполом алело Знамя Победы!

От окончания штурма Рейхстага нас отделяли 1-2 часа. А Знамя Победы было водружено вечером 30 апреля. Сюда, на эту площадь, стекались толпы солдат — тех, кто штурмовал Берлин. Все ликовали, радовались, обнимались, стреляли вверх из автоматов, пистолетов, ракетниц — салютовали нашей Победе! Такого ликования победителей наверняка нигде и никогда не было.

А потом мы пошли в здание рейхстага, осматривали его внутри. Рейхстаг еще горел и дымился, не везде можно было пройти.

В боях мы больше не участвовали. Но война еще не была окончена — оставались группировки гитлеровцев, которые не сдавались. И еще надо было освободить Прагу.

День Победы 9 мая мы отметили там же, недалеко от рейхстага, всем полком. Это было незабываемо!

«Двадцатилетние парни, мы появились в траншее,
На потрясенных равнинах участь решили земли.
Шли мы по Унтер-Ден-Линден, шли по Зигес Аллее -
Всеми дорогами мира, всеми проселками шли.»
— Василий Субботин, 1945 год

В день 1 мая мы были уже в центре Берлина. Каждый дом этого города был крепостью. Стрельба по нашим позициям велась из-за баррикад на каждой улице, со всех домов, окон, крыш и даже из подвалов — из орудий и минометов, из танков и фаустпатронов. Каждый дом и баррикаду наша пехота брала штурмом после артподготовки.

Но в конце дня в нашем секторе обстрела наступление было остановлено, пехота отошла за баррикаду. Опять потребовалась помощь артиллерии. Нашему орудийному расчету приказали подавить огневые точки дома, расположенного справа от перекрестка за кирпичным забором, закрывающим дом.

Чтобы стрелять прямой наводкой, нам предстояло выкатить орудие за угол забора и сразу же открыть огонь. Мы положили на станину ящик с пятью снарядами и покатили вручную по тротуару вдоль забора. Вдруг мы увидели проем с воротами, одна створка которых была приоткрыта. Попросив помощи пехотинцев, мы быстренько прокатили свое орудие мимо ворот за угол. Немцы нас не заметили, а наш наводчик сразу же открыл огонь. Но когда я побежал мимо ворот за снарядами, то немцы меня обстреляли. Взяв в руки по снаряду, я снова успел проскочить мимо ворот. Немецкий пулеметчик стал стрелять короткими очередями, но чаще. Я учел это и после короткой пулеметной очереди стартовал сразу.

На этот раз орудийный расчет опять справился с заданием командира батареи. Наша пехота во- рвалась в дом.

Бои продолжались днем и ночью, так продвигались вперед. За весь день боев мы так и не вспомнили, что это происходило 1 мая. И только утром второго мая мы подошли к рейхстагу, который уже был взят этой ночью.

А Знамя Победы на нем водрузили в ночь с 30 апреля на первое мая знаменосцы 150 стрелковой дивизии. Уже потом мы узнали, что штурм Рейхстага был начат утром 30 апреля, но ворваться в него удалось только ночью. Бои в здании, где было более 2 тысяч эсэсовцев, продолжались и днем, и ночью 30 апреля, день и ночь 1 мая, до утра 2 мая.

«Не гремит колесница войны.
Что же вы не ушли от погони,
Наверху бранденбургской стены
Боевые немецкие кони?»
— Василий Субботин, 1945 год

Последний выстрел наше орудие сделало утром второго мая 1945 года перед штурмом нашей пехотой одного из домов, в котором скопились немцы. А когда солдаты овладели этим домом, мы вслед за ними пошли вперед, и нам открылась площадь, а за ней — рейхстаг, на куполе которого развивалось красное знамя. Небольшие знамена и флаги алели во многих местах этого здания, но на куполе было только одно — большое! Я тогда не знал, что оно будет называться Знаменем Победы. А на площади уже ликовали фронтовики!

Конечно, мне захотелось осмотреть это большое, мрачное, издолбленное снарядами здание. Вдвоем с другом поднялись мы по маршевой лестнице ко главному входу. На первом этаже находился зал, из которого слева и справа поднимались широкие лестницы из белого мрамора с красивыми фигурными балясинами. В начале и конце перил были тумбы, на которых стояли небольшие мраморные статуэтки, изувеченные пулями и осколками снарядов. Поднялись на второй этаж. Там тоже все было изуродовано и разрушено. А в коридорах и комнатах еще хозяйничали пожар и дым. В одном месте был обрушен потолок, а рядом — развалившаяся наружная стена. Мы дальше не пошли, не стали искать приключений на свою голову. Вышли на площадь. Рядом с рейхстагом находятся Бранденбугские ворота — символ бывших побед Германии. Групповая скульптура с лошадьми на во- ротах была сильно повреждена, а на ней тоже алели красные флаги и флажки. Под сводами арки брели пленные третьего рейха. Мне показалось это символичным. Надо же, как история распорядилась!
Тут же недалеко высилась колонна Победы с сияющим ангелом наверху, воздвигнутая в честь победы Германии над Францией в тысяча восемьсот каком-то году — тонкая, граненая, изящная. А золоченый ангел лучился на фоне облаков, казалось, он плыл.

Недалеко от колонны из здания станции метро выходили пленные немцы в сопровождении наших солдат.

Сам город выглядел как сплошные развалины. Казалось, что это мертвый город, что в нем никто не живет. А ведь здесь, на улице Унтер-ден-Линден в свое время было многолюдно, духовые оркестры играли марши, проводились военные парады.

Нашей Отдельной 197-й легко-артиллерийской бригаде повезло: мы закончили войну на неделю раньше — утром 2 мая. Раньше официального Дня Победы! А другие советские войска в это время совершали марш-бросок на помощь восставшей Праге и к берегам Эльбы, навстречу американцам.
Где-то перед полднем нашу бригаду вместе с танкистами отвели на окраину парка Тиргартен, так как на Королевскую площадь перед рейхстагом все прибывали и прибывали войска, а наши орудия с машинами и танками запрудили площадь. Здесь, возле парка, мы и отметили День Победы — всем полком, организованно, красиво, торжественно. Запомнилось на всю жизнь!

После торжества и ликование перед рейхстагом 2 мая 1945 года нас (артиллеристов и танкистов) переместили на соседние улицы, чтобы освободить площадь для войск. Наша артиллерийская бригада расположилась возле парка Тиргартен, где почти все деревья были «скошены» нашими «Катюшами». Рядом был какой-то разрушенный завод. Мы расположились вдоль кирпичного забора, возле нас остановилась и танковая бригада. Там мы отдыхали, отсыпались на солнышке.

А 9 мая рано утром нас срочно подняли на построение. Командир дивизиона приказал, чтобы мы в течение часа привели в порядок обмундирование, подшили на гимнастерке подворотнички, умылись и начистили сапоги — через час будет общее построение полка. Мы были всегда ко всему готовы и справились с заданием в срок. На построении нам ничего не сказали, а повели строем на территорию бывшего завода в чудом уцелевшую столовую.

Нам показалось, что мы в какой-то рай попали. На окнах — тюлевые занавески, большой светлый зал уставлен столиками, покрытыми белыми скатертями. На каждом столе — по две бутылки марочного вина, красивые фарфоровые супницы, глубокие и мелкие тарелки, хрустальные бокалы, ложки, вилки, салфетки...

Я пишу об этом подробно потому, что мы от всего этого отвыкли, а большинство из нас дома и в мирное время этого не видел. Мы считали обычным есть из котелка, сидя на земле или на станине орудия, первое блюдо, а второе — из крышки. Контраст поразил нас, напомнил, что мы тоже люди. В головах у нас все перепуталось, пролетели всякие мысли...

И тут командир скомандовал: «Смирно!» И объявил, что сегодня в два часа ночи был подписан акт о безоговорочной капитуляции гитлеровской Германии. Война окончена! Сегодняшний день 9 мая объявлен праздником «День Победы». Потом поздравил нас с Победой, высказал в наш адрес добрые пожелания и передал поздравления командующего нашей Первой гвардейской танковой армии дважды Героя Советского Союза генерала-полковника Катукова. Затем дал команду налить бокалы, поднять их и сказал: «Мы пьем за нашу Победу! Ура!».

От всей души все прокричали «Ура!». Выпили. После команды «Садись!» мы наливали в тарелки отменный борщ пополам с мясом, закусывали, опять наливали вина, уже без команды, разговаривали обо всем. У всех были счастливые лица. Только теперь мы поверили, что война закончилась. Хотелось кричать: «Мама! Я жив остался, скоро домой приеду!».

Так торжественно и замечательно всем полком мы встретили и отметили первый День Победы. Потом мы строем вернулись к своим орудиям и поголовно все писали письма домой. Первые письма после Победы.

В Берлине мы находились около месяца, а потом несколько раз меняли свою дислокацию. К осени 1945 года мы расположились в бывшем немецком военном городке Кенигсбрюк, недалеко от Дрездена. Нетронутые войной казармы, столовые, спорт- площадки — здесь все было обустроено. Многое нас удивляло — отдельные комнаты на каждое отделение, душевые, туалет, комнаты с пианино...

В конце 1945 года к нам прислали немцев-портных. Они сняли с каждого мерку и сшили красивую форму, точно по росту и размеру. Кирзовые сапоги нам заменили на кожаные.

А 1946 год стал для меня знаменателен. Дело в том, что в марте должны были состояться первые послевоенные выборы в Верховный Совет СССР. По нашему избирательному округу баллотировал- ся в депутаты маршал Советского Союза Г.К. Жуков — командующий группой советских войск в Германии. И вот он приехал в расположение нашей 197 отдельной артбригады на встречу с избирателями. К тому времени я был уже в звании сержанта, командиром орудия, комсоргом батареи.

Появление Г.К. Жукова в президиуме все встретили стоя, бурно аплодируя. Выглядел он как на портретах — строгий, серьезный, сосредоточенный. Он рассказал о начале войны, ее причинах и о том, как он от имени Советского правительства подписывал в Потсдаме акт о безоговорочной капитуляции фашисткой Германии.

Мне приятно сознавать, что я участвовал в этой встрече, лично видел Г.К. Жукова, командующего Первым Белорусским фронтом, в составе которого мне пришлось воевать.