Звали партизана Денис Максимович Ивако. Сам родом из Хоромного, Ивако вымахал за два метра, чем заслужил у односельчан завидное, в общем, прозвище Денис Великий. Человек по природе добрый, с хитринкой, дед Денис, как его называли партизаны, на вопрос, сколько ему лет, обычно отвечал: «Мы с винтовкой одногодки». Винтовка же у него была старая-престарая, мосинская, образца 1891 года. Партизанская жизнь у Ивако поначалу не задалась. Он давно страдал ревматизмом ног, но как-то перемогался. А как ушел в партизаны да находился по лесам и болотам, то старая болезнь скрутила так, что Денис Максимович совсем обезножел. В первую военную зиму больше отлеживался на печи в партизанской деревне Мостки, лечился разными снадобьями из трав. Как только хворь малость отпускала, снова водил боевые группы через Хороменские болота, где знал все ходы и выходы. Весной же 1942-го, когда немцы разбомбили Мостки, испепелили окрестные деревушки и партизанам пришлось с боями пробиваться к северу, на Брянщину, болезнь у Дениса, как назло, опять обострилась.

– Какой теперь из меня ходок? – рассудил по совести. – Одна обуза для отряда, да и только. Ладно, я уж тут как-нибудь один повоюю. А там, глядишь, и вас дождусь.

Так и остался Денис на болотах. Остался, правда, не один – на его попечение передали нескольких раненых. 

Бывший боец отряда имени Щорса, преподаватель Нежинского государственного пединститута Александр Маркианович Шуман рассказывал:

«Во время боевых операций зимой – весной 42-го партизаны несли потери. Был легко ранен в левую ногу и я, но приключилась в дополнение болезнь, парализовавшая поясницу и ноги, и стал я совсем недвижим. Нас укрыли в зарослях у реки Снов. И вот тогда-то на помощь пришел дед Денис. Прежде всего нес охранную службу. С лекарствами тогда было очень туго, и он лечил нас народным способом: готовил снадобья из трав, которыми запасся с лета, грел песок для лечения простудных заболеваний. Готовил горячую пищу из возможных в то время продуктов по своему рецепту – с примесью растертой березовой коры, чтобы уберечь нас от цинги, поил березовым соком. После выздоровления нам нередко доводилось ходить в разведку в район Чуровичей, Климова и встречаться с ним все на том же Протябском бугре. С тех пор, как наше соединение ушло на Правобережную Украину, сведений о дальнейшей судьбе деда Дениса не имею. Знаю только, что в годы войны он был на том месте, где и подобает быть».

Таким местом на войне для Дениса Ивако стал Протябский бугор.

Зимой к нему не подступиться – снег по пояс, летом не подобраться – кругом непролазная трясина, бугор этот был для оккупантов как бельмо на глазу. И в самом деле: повсюду хозяйничают немцы, а здесь, на Протябском, сидит себе партизан с винтовкой – и никакой у них управы на него. Денис, меняя огневую позицию, своей стрельбой с разных точек создавал иллюзию, будто на Протябском не он один, а несколько партизан. Потопчутся немцы и полицаи в нерешительности час-другой на дальних подступах к бугру, обстреляют его напоследок из пулемета и уберутся прочь.

Жизнь в одиночку до предела обострила в Денисе чувство предосторожности. Сплел себе лапти: в них ступаешь бесшумно, да и ногам легче. Возвращаясь, всякий раз обследовал все подступы к бугру: не примята ли где трава, не сломана ли где лозина и, убедившись, что чужих следов нет, поднимался на свой островок с землянкой.

Главной заботой Ивако после ухода партизанских отрядов стал сбор разведданных. Соединение в любой момент могло вернуться на прежние места, и надо было иметь полное представление об обстановке в округе. Самым надежным своим связным в Хоромном Ивако считал сельского мельника Сидора Пинчинского. Если крылья ветряка – таков был условный знак – ставились вширь, это означало, что немцев в данный момент в селе нет. По этому сигналу Денис незаметно подбирался к Хоромному, чтобы забрать в тайнике заложенную Сидором записку и оставить ему новое задание: узнать, как ведет себя полицейский гарнизон в Чуровичах, или испечь хлеб… Но не всегда хороменский ветряк распахивал свои махи широко – на село то и дело налетали каратели, чиня расправу по малейшему подозрению в связях с партизанами. О семьях партизан и говорить не приходилось – скитались, как его жена Марина с сыном Мишей, по округе или искали себе спасение и защиту у Дениса на бугре. Бывало, в землянке на Протябском собиралось несколько семей сразу.

– За Денисом мы чувствовали себя как за каменной стеной, – рассказывала мне жена партизана Елизавета Александровна Мельникова, которая с двухлетней дочуркой не раз укрывалась тогда на Протябском. – Даже не знаю, где он добывал для нас хлеб. Приносил детям по горстке черники – чтобы животы не болели от болотной воды. Душевный был человек Денис, веселый, умел подбодрить шуткой.

Так вот жил и воевал на островке среди болот Денис Ивако – «комендант Протябского бугра», как его иногда называли партизаны. 

Молва о Протябском к тому времени разнеслась далеко окрест.

В планах немецкого командования, предпринявшего летом 1943-го карательную экспедицию против партизан, этот бугор, по-видимому, значился особо – иначе трудно объяснить, почему для обстрела его была задействована целая батарея. 

– Немцы развернули орудия на краю Хоромного и повели обстрел Протябского, – рассказывал партизан отряда имени Кирова Иван Антонович Мельников, оказавшийся в тот день на бугре вместе с Ивако. – Мы засели в корчах. От разрывов снарядов вздымались огромные фонтаны грязи – она тут же обрушивалась на нас. Потом в небе появился самолет-корректировщик. Трудно сказать, заметил нас летчик или нет, но артобстрел сразу же усилился. «Рама» кружит, орудия бьют, и так –  с полчаса. Как только мы остались живы – сами не могли себе объяснить. Когда самолет улетел, огонь прекратился. Отползли мы в сторону от бугра и стали высматривать из-за куста: не идет ли на нас немецкая пехота, но никакого движения на болоте не заметили. С тем каратели и покинули Хоромное. Видимо, посчитали, что после такого артобстрела ничего живого на бугре быть уже не может. 

Протябский, весь перепаханный снарядами, так и остался советским.

Осенью 1943-го Ивако с медалью «Партизану Отечественной войны» на груди и винтовкой выпуска XIX века за плечом вступил в освобожденное советскими войсками Хоромное. Своей хаты не нашел: немцы к тому времени уже полсела выжгли, как раз ту его половину, что была ближе к лесу, – так боялись партизан.

– Были бы мы живы! – сказал, себя ли успокаивая, других ли подбадривая. – А хаты – покрасивше тех, что были, построим. 

Как в воду Денис глядел – красивее села во всем районе сейчас вряд ли встретишь. Одно слово: Хоромное!

Когда он вернулся с бугра и сразу же возглавил в Хоромном сельсовет, затем и колхоз, все лежало в разрухе, и все надо было начинать сызнова. С неразлучной своей винтовкой за плечом ходил Денис по селу от дома к дому, от землянки к землянке – собирал, кто сколько подаст, семена для первой после изгнания врага колхозной посевной и насобирал целых двадцать пудов. Ездил в район хлопотать насчет строевого леса для хороменских погорельцев. И сам же, как плотник, ходил на толоку, когда кто-либо ставил новый дом…

С винтовкой-одногодкой своей Денис не расставался до самого конца войны.

Вот и вся быль о Протябском бугре и партизане по прозвищу Денис Великий.

Казалось бы, ну что такое бугор! В сущности, кочка, какой-то там островок среди болот. Так нет же! Этот бугор стал для Ивако той самой пядью родной земли, которую он ни за что не хотел уступить врагу.