Бабушка была труденником тыла. Она жила с нами и много рассказывала о войне. Но лучше я поделюсь ее мемуарами. Здесь рассказ о годах войны и нашем деде Исакове Иване Александровиче. Был теплый и солнечный день. Воскресный день 22 июня 1941 года вошел в мировую историю, как начало невиданной трагедии и преступления, которых не знало человечество. Без объявления войны вооруженные силы фашисткой Германии, и ее сателлитов вторглись в пределы СССР. С началом войны Советское правительство приняло решение о перестройке всей жизни страны на военный лад, страна была превращена в единый боевой лагерь. Коммунистическая партия и Советское правительство поставили задачу любой ценой удержать Москву. Сотни тысяч людей вышли на строительство оборонительных сооружений, противотанковых рвов, огневых точек, проволочных заграждений, ставили надолбы, устраивали завалы. Я была уже в деревне у Шуры в своём доме. В воскресенье 22 июня я убирала вместе с колхозниками клевер. Слышим, дети кричат: «Война!». На руках были кровавые мозоли, но мы работали, свезли весь клевер в сарай. На другой день к нам в деревню пришел председатель Благовещенского сельского совета и уполномоченный товарищ Хохлов. Меня мобилизовали на оборону на дальних подступах к Москве к Наро-Фоминску. На другой день я взяла дома лопату и с другими женщинами пошла рыть окопы, начиная от деревни Подосинки. Так мы копали поля, луга от деревни к деревне. Из молодых женщин я осталась из нашей деревни одна. Копала окопы с людьми из других деревень. У наших женщин были дети дома, их освобождали. Зашли уже далеко, и надо было здесь ночевать. Нас кормили в колхозных деревнях. Стало прохладно. Я отпросилась у бригадира – сходить домо. Мне разрешили (Прошло времени около 2-х месяцев от начала работ.) В деревне Шура сказала, что меня разыскивают по всему фронту работ, чтобы я скорее шла в сельский совет. Там мне сообщили, что я мобилизована на работу в Благовещенский сельский совет секретарем сельского совета. Мне было 18 лет, грамотная, комсомолка, я не должна была отказываться. Я просилась на фронт, но мне откази в этом. Бывший секретарь сельского совета ушел на фронт. Так я стала работать секретарем Благовещенского сельского совета. Меня познакомили с РИКом и райкомами партии и комсомола. Давали четкие указания, что я должна делать в сельском Совете. Все работы сельскохозяйственные я знала, а потому и включилась в эти работы. Главное – убрать урожай во всех колхозах, а их было восемь в нашем сельском Совете. Сучков И. С. – мужчина средних лет, был очень болен. У него была легочная астма. Он иногда задыхался. Мне приходилось работать и днем и ночью на полях. Фронт приближался к Москве. Немцы, их самолеты, летали и днем и ночью, разведывали, бросали светящиеся парашюты из белой материи, похожей на шелк. Нас предупредили, чтобы мы эту материю не брали, она была отравлена. Мы такую материю сжигали и тут же закапывали, а потом на носилках стали относить в овраги и там закапывать. Немецкие фашисты стреляли в нас, когда мы работали, поджигали фугасами поля. Мы стали работать ночами и при луне. Вскоре МТС (трактора) эвакуировали. Мы стали работать вручную. В сентябре мы эвакуировали весь колхозный скот – коров, лошадей, сдали полностью по плану зерно государству. Провели осенний сев. Руками сеяла и я рожь, пшеницу. Больше мы сеяли ржи. Я однажды попросила разрешения у Сучкова И. С. эвакуировать скот – быть погонщиком скота (было некого посылать, посылали подростков). Мне председатель сказал, что нас посчитают дезертирами и расстреляют. Товарищ Сталин приказал, что надо быть всем на своих постах. Людей нам не разрешали эвакуировать, чтобы не было паники. А фронт все приближался к нам, к нашей местности. Немецкие фашисты рвались к Москве. Мы заканчивали уборку хлеба и овощей в колхозах сельского Совета. Увезли зерно нового урожая в город Верею в заготзерно, а они увозили зерно на зернохранилища московской области. Сучков И.С. отобрал документы, которые надо было сжечь. Мы жгли их в печи сельского Совета. Я предложила закапывать их в землю. Председатель колхоза приказал мне больше быть у телефона, ждал из города Вереи указаний, но звонков из города не было, указаний не было. Вдруг налетели немецкие самолеты, начали стрелять по деревне, по колокольне церкви. У нас стрелять было некому. Я позвонила в город о налете немецких самолетов. Мне показалось, что злой, голос ответил, чтобы я больше об этом не звонила в город. Меня спросили: «Что, откуда звонят?». Я не стала отвечать и повесила трубку. Мне показался голос с акцентом, каким-то чужим. Председатель одобрил моё решение. Два дня было тихо. Председатель скзал, что поехал жить в лес, и чтобы я не отходила из сельсовета. (Мы знали, что немецкие фашисты захватили город Можайск и движутся к нам).Председатель сказал, что если будут какие звонки или указания из Вереи, то нарочным сообщить ему. Он сказал куда. И так я не отходила от телефона целый день. Вдруг вездесущие мальчишки кричат мне: «Что ты сидишь здесь, Ира! Немцы в пяти километрах от нас». Шли немецкие фашисты. Звонков из города не было, не было никаких указаний. Была у нас в сельсовете член сельсовета умная бедовая женщина. Она пришла в сельсовет и прямо мне сказала: «Беги, Ирка, в лес». Я сорвала телефон, спрятала его. Сельсовет был пуст. Прибежала домой и мы все убежали в лес. У Шуры был почти трехмесячный ребенок, мальчик Юрий. Было это в конце октября, начале ноября. Мы и Юру взяли в лес. Было уже холодно. Было тихо. Никакой стрельбы не было. Мы пошли домой во второй половине дня. И, о, ужас – едут мотоциклисты-фашисты – разведчики человек 100 и более. Узнали, что у нас никаких войск нет, поехали по берегу нашей речки дальше, в то время как примерно в километре от нашей деревни «шел» большак на Верею, шоссейная мощеная дорога – Верея-Медынь (Калужской области). Вооружены были фашисты до зубов. У всех висели автоматы и пистолеты, торчали в ножнах финки. Нас они не трогали, ни о чём не спрашивали. Уехали. Ночь прошла спокойно. Коров в стадо перестали гонять. Выпал снег. На другой день пошло-поехало, повозки на колесах в рост человека, как зеленые тараканы. Мы – девочки убежали в лес, пошёл снег. Мы покрытые низко в платках вернулись домой. Фашисты замки посбивали с домов и заняли избы. Я вбежала в большую избу и пришла в ужас. Молодые парни – немецкие фашисты сидят в избе на столе, играют в мою гитару и поют интернационал. И я обезумела, когда услышала это пение. Вырвала у фашиста гитару свою и со слезами убежала. Меня Шура очень ругала, это слышали фашисты и понимали. Мне они ничего не сделали. Сами на божницах у икон зажгли лампаду и поставили свечку. К вечеру, говорила Шура они уехали, забрав мою гитару. К вечеру и мы вернулись домой. Немецкие фашисты все ехали и ехали этой дорогой, сделав глубокие колеи. Вечером приехали другие фашисты и остались у нас ночевать. Мы сидели в теплом омшанике для овец. Овцы (две) были в закуте. Наших войск мы так и не увидели, их не было у нас. Немцы заняли с юга город Калугу, город Боровск, на западе Можайск, Верею, Рузу, Дорохово, по ж/дороге Москва-Минск и шоссейной магистрали дошли до станции подмосковной Кубинка. Они рвались к Наро-Фоминску и затем к Москве. Фашистские войска обошли Верейский район с юго-востока и к нам пришли с юго-востока. Красная Армия, ее стрелковые дивизии в районе Наро-Фоминска вынудили немецкое командование перейти от наступления к обороне. Начались оборонительные бои, продолжавшиеся почти два месяца. Жестокостью и насилием немецкие оккупанты стремились сломать веру советских людей в победу Красной Армии, внушить им страх и покорность, а вызывали всеобщую ненависть и презрение. Начались массовые грабежи. Они прошли наши деревни, разграбили все, что осталось у крестьян. Забрали, украли у нас корову, двух овец, поросёнка, кур. Возражать было нельзя, фашисты за это убивали. От фашистов убегали. Иногда они врывались в нашу деревню. Я пряталась в сараях дальних, на гумнах. Фашисты все сожгли у нас, все строения. Мы потом на пепелище искали и капусту соленую, и грибы, и огурцы. Шура всё заготавливала, но ничего не было. Всё украли фашисты. Очень боялись мы одного рыжего и очень высокого фашиста. Он знал, что у нас маленький ребёнок, значит, есть какие-то сладости. Он приходил к нам, открывал русскую печь, прикрытую железной заслонкой, и крал детскую манную кашку и уходил. Когда не стало у нас коровы, Шура варила манную кашку для 4-х месячного Юры на воде с сахаром. Рыжий фашист достал горшочек с кашей, увидел, что на воде и сказал на ломанном русском языке «плёхо» и выбросил горшочек. Больше он в печь нашу не заглядывал, но вещи крал, когда приходил в дом наш. Шура продолжала варить детскую кашку на воде и прятала её где-то на печке. В нашем колхозе «имени Калинина» не успели до немцев обмолотить стог пшеницы яровой. Тайком от немцев к вечеру мы всей деревней ходили к этому стогу о и отрывали колоски пшеницы, сушили их и руками выбирали зёрна. Из этих семян варили кашу. Помню, пролетел как-то наш самолет «кукурузник». Летел низко и бросал листовки «Ждите, Красная Армия скоро придет!». Мы подбирали эти листовки, плакали, прятали их. Слышали мы от солдат-красноармейцев, что много войск наших немецкие фашисты окружили под станцией Вязьма и целую армию под Ельней. Солдаты зеленые бежали через наши деревни на Восток, (кто сумел убежать из плена). К нам ночью стучали солдаты и просили, чтобы мы не боялись. Они говорили нам «Мы свои, пленные. Бежим на Восток». Как-то пришли два солдата, переодетые в крестьянские одежды, назвали себя по имени: Николай из Сталинграда с тракторного завода и Андрей, высокий парень из узбекского города Ташкента. Шура накормила их, дала с собой продуктов, отдала сапоги Николая, у Андрея сапоги все растрепались в дороге. Я им рассказала, как добраться до Наро-Фоминска. Двадцать километров от нас. Там наши войска немцев остановили. Мы это знали из листовок, тем более что я рыла под Наро-Фоминском окопы и деревни знала. Ночью, подкреплёные всем, они ушли на Восток. Были солдаты родом из Серпухова и других городов. Все были здоровы, не ранены. Мы целыми днями сидели дома эти месяцы. 6 декабря 1941 года началось победоносное контрнаступление Красной Армии под Москвой. 26 декабря был освобожден Наро-Фоминск, 28 декабря – Балабаново, 4 января – Боровск. Бои за освобождение Верейского района и самой Вереи продолжались более двух недель и носили особенно упорный характер. От Вереи шла магистраль Верея-Медынь, мощёная дорога. У нашей деревни эта магистраль была забита немецкими войсками, немцы держались за неё – эту магистраль. Кроме того, от Вереи до станции Дорохово – 30 километров. Вдоль ж/дороги Москва-Минск проходила старая смоленская дорога – асфальтированное шоссе. В деревнях наших: Перемешаево, Дудкино, Подольше, Лукьянове, Мальцеве, селе Благовещенское шли жестокие бои. Наша деревня пять раз переходила из рук в руки. Деревни Подольное, Лукьянове, Петровское, Лобанове расположенные на горах реки Руть (приток Протвы) успешно были заняты войсками Красной Армии. Это в трех-шести километрах от нас. А наши деревни, были расположены на всхолмленной местности, и к нам, ворвались немцы со всей своей военной техникой. Начались упорные бои. Нас из домов выгнали, заняли их фашисты. Мы все перешли в окоп на огороде, который я выкопала в сентябре. Набилось народу человек 20. Спички гасли, так было душно. Сидели мы в окопе всю ночь, кругом, слышим, рвутся снаряды и мины. Один снаряд разорвался недалеко от окопа. Мы решили ползти по снегу в Комолов дом. Наш дом был разбит снарядом, рухнул. Шура говорила, что картошка в подполе будет закрыта домом. Приползли мы через огороды в большой дом к Комоловым, он был третьим домом от нашего дома. В нём жили старики: дед Гриша и бабушка Акулина. Было Рождество – христианский праздник. У них на божнице горела лампадка. 7.01.1942 г. Акулина сварила для нас в двух чугунах картошку в очистках. Мы всю ее съели с очистками, а ребенок Шуры Юрий попил сладкой водички и пососал в тряпочке хлеб. Вдруг бежит в дом дед Гриша и кричит, что двор и дом горят. Мы все поползли к соседям Русаковым через большие сугробы снега. Зима 1941 года была очень снежной и морозной. У Русаковых мы спрятались в подпол. Шура кричит: «Наш дом горит». Она выглянула из подпола, а в доме свищут пули через окна и стены. Я пригнула голову Шуры и не разрешила ей выглядывать. Стихло немного. Мы решили, что сидеть в доме небезопасно и поползли в ближайший погреб к Стеганой Дуняше. Погреб был в горе. Там у Дуняши была капуста квашенная. Мы ее не ели, она замерзла. Таяли снег в руках, для Юры водичку. Сидели мы около двух дней. Маня выползала, приносила от соседей корки хлеба. Это мы разминали для Юры. Нас увидели немцы. Подошел немец и закричал «Матки, хальт, хальт!». Нас погнали ночью на запад по целине сугробов снега. Фашисты так протоптали себе дорогу. Там стояли немецкие танки, пушки и на дорогах лежали одежды нашей деревни: одеяла, шубы и другое. Немцы лежали на этой одежде, вооруженные автоматами и стреляли. А нас немец погнал к селу Никольское, расположенному на магистрали Верея-Медынь. В дома нас немцы не пустили. Мы перешли эту расчищенную дорогу. На ней сплошь стояла военная техника, повозки, солдатские кухни. Нас погнали через эту дорогу дальше в деревню Носово. Немец погнал нас по полю, так как и в эту деревню нас не пустили, там всё было забито немцами. Мы пошли к деревне Ново–Зыбинка. В этой деревне немец от нас отстал. В доме на краю деревни я встретила свою згакомую, она сказала, что это уже тыл немцев (20км) и никого в дома не пускают. Ночуют они в подполе. Мы были грязные и голодные. Она вынесла нам котёл щей забеленных чем-то, вынесла в сени. Мы по очереди похлебали этих щей с корками хлеба, а Шуре она дала несколько кусочков сахара для Юры. Отдохнули здесь в сенях. Был тепло (относительно). Дверь из избы в сени была открыта, и в сенях было тепло. Мы уже без немца продолжили свой путь. В следующей деревне нас тоже не пустили в дома, там тоже было много немцев, но нам жители сказали, что за деревней в полутора – двух километрах за лесом стоит пустой колхозный сарай. Колхозники убирали в него картофель, зерно при уборке, а потом перевозили все это в деревню. Мы пошли через поле за лес ночью, чтобы не видели немцы. По дороге в поле стоял стог соломы яровой. Мы разобрали охапками этот стог и внесли в сарай. Заткнули соломой щели в стенах, настилили на землю. Солома была в снегу, но чувствовали тепло соломы. У меня заболело горло, и я плохо спала и слышала как стонал маленький Юра. Этот стон я слышу и сейчас. В эту ночь он умер. Шура, была как безумная, она схоронила его здесь же в сугробе снега. Ждали освобождения нас от немецко-фашистских войск дня три, четыре. Выстрелов орудий мы уже не боялись. Через наши головы летели снаряды «катюши» светящиеся. Мы радовались «Наши бьют». Я уже температурила, плохо спала. Некоторые из нас, Маня и другие беженцы тайком к ночи ходили в деревни, приносили корок хлеба и вареной в очистке картошки. Мы всё съедали. Слышим тишина. Пошли назад в деревню, немцев там уже не было. В деревне нам сказали, что наша Красная Армия освободила нас, немцы бежали, бросив все и орудия и походную амуницию. 14 января наши войска взяли верейскую группировку немцев в клещи. О том, в каких условиях велось наступление, можно судить по отчетам 110-й стрелковой дивизии. «Действия дивизии проходили вне дорог. По глубокому снежному покрову. Находясь, в большинстве случаев в беспрерывных боях, бойцы месяцами были под открытым небом, так как большинство занятых населённых пунктов в результате упорных боёв было разрушено или сожжено противником». По обочинам дорог, в снегу, на полях лежали хвастливые завоеватели; лежали занесённые снегом, замерзшие, растерзанные орудийным огнём трупы в серо-зеленых шинелях, обмотанные тряпками, одеялами, награбленными у советских людей. Кругом валялись брошенные, раздавленные, обгоревшие тягачи, танки, орудия, автомашины, повозки, ящики с боеприпасами, трупы лошадей. Когда мы возвращались на свои пепелища, то переходили дорогу Верея-Медынь и там увидели наших молоденьких солдат, целовали их, а они говорили: «Проходите, мамаши!», а были мы девочки молодые. Наверное, вид у нас был страшный, я еле двигалась, заболела. Будьте прокляты фашисты, начавшие войну! Тяжело об этом вспоминать. Шапок у фашистов не было, на головах у них были только пилотки, а под пилотки они покрыли наши платки. Всё это я видела, когда нас погнали на Запад. Бойцы рассказывали. «Небо голубое, голубое, ни одного облачка. Блестит снег. Сорокоградусный мороз. По заметённой дороге наш батальон втягивается в берёзовую рощу. Бойцы замечают недалеко от дороги фигуру фашиста с автоматом, прислонившуюся к дереву. За ним другой, третий. Кто-то предупредил «Немцы». Но фигуры врагов не двигаются Тишина. Бойцы приближаются к одной из них, толкают. Фашист падает. Он мертв. Несколько замёрзших гитлеровцев сидят на корточках, скорчившись. Двое у берёзы стоят обнявшись. Весь лес полон призраков…; 19 января 1941 года – день освобождения от фашисткой оккупации. В память об этом знаменательном событии одна улица Вереи носит имя прославленного командира 33-й армии генерала М. Г. Ефремова, другая улица «19 января». Глубокие раны нанесли немецко-фашистские захватчики городу и району. Было разрушено 134 населенных пункта, в том числе полностью 79 деревень и сёл. Оккупанты сожгли и разрушили в районе 3085 жилых домов, в городе Верее – 429 дома. Разрушению и сожжению подверглись все промышленные предприятия, общественные постройки в колхозах, все учреждения культуры, 38 школ, больницы. Нас освободил немного пораньше. Не помню, какого числа. Два дня мы жили в деревне. Не могу вспомнить название деревни. Нас покормили, спали мы на полу на одежде. Я даже теплой водой с солью пополоскала горло. Мы возвращались в наши края. Нас предупредили в деревне, что, отступая, немцы расставили много мин. Многие подрывались на минах из нашей деревни и из других деревень. Их гнали немцы по другим дорогам. Мы пошли в свою деревню – пришли к пепелищам. Когда мы переходили расчищенную нашими бойцами дорогу Верея-Медынь стояли по всей дороге бойцы наши с флажками красными. Они говорили нам: «Бабушки, мамани, проходите». Так плохо мы выглядели. Было больно, но мы все молчали. Куда идти жить? Четыре деревни нашего сельсовета были целы. Были разрушены снарядами некоторые дома, но в остальном деревни Подольное, Петровское, Лукьяново, Лобаново были целы, но наша деревня – Перемешаево почти вся сгорела и сараи, и амбары, и погреба – всё сгорело. Сгорела и деревня вся. Остался один дом. Сгорело Дудкино, Мальцево. В селе Благовещенье было семь улиц, остались целыми несколько домов, в том числе и дом сельсовета. Церковь фашисты разбили, все утащили из церкви. Во время боев с колокольни-звонницы фашисты стреляли из минометов и пулеметов по нашим деревням. Мы шли своей деревней и людей никого не встретили. А партуполномоченный из Москвы товарищ Хохлов разыскивал меня как секретаря Благовещенского сельского совета. Он сообщил, что председатель погиб. Дней через десять меня повели в сельсовет. Я узнала, что старики Комоловы замерзли в овраге, стариков Гаврина и Матвеева – застрелили, коммуниста Петрова – застрелили. Моя подруга Нюра Титова погибла от снаряда, когда сидела в погребе. Некоторые подорвались на минах. Наши деревенские почти все разъехались в Москву к родственникам, в другие деревни. Я стала приступать к работе в Благовещенском сельском совете. Отдали мне сохраненный телефон, откопала я во дворе сельсовета все целые, немного сырые книги и документы, принесли два стула, скамейки, столы сохранились. Я просила т. Хохлова и Верейский РИК, чтобы прислали нам председателя сельского совета. Мне было очень тяжело восстанавливать жизнь в сельском совете. Казалось, не было сил, которые могли бы поднять из пепла, то, что было разрушено. Все усилия необходимо было направить на восстановительные работы, всемерную помощь фронту, расселить людей в дома, которые сохранились. Церковь в селе Благовещенье была разбита и ограблена. Мы повесили замок на двери церкви. Фашисты устроили кладбище своих немцев в деревне, у церкви стояло много деревянных крестов. Наши солдаты убрали кресты и где-то перезахоронили немцев. Весна 1942 года была очень трудной. Нечего было есть. Люди опухали и умирали. В лес ходить было нельзя. Наши наступали, большей частью, из ближнего леса. Фашисты снарядами срубили лес, кусты, там лежали неразорвавшиеся снаряды, трупы людей. Наши солдаты чистили этот завал в лесах, но ходить в лес было опасно. Съели весь щавель, росший на горках, питались съедобными травами с лугов. Весной к нам прислали нового председателя. Мы принялись за работу. Я ознакомила его со всеми бумагами и документами сельсовета, которые мы сохранили. Работали мы дружно. От бежавших из немецкого плена наших солдат мы слышали, командующий Западного фронта теперь Жуков Г.К. (так и было). Мы надеялись, что скоро немецких фашистов выгонят из страны, тем более мимо нас летели светящиеся снаряды «катюши» в тыл к немецким войскам. Такие огненные снаряды летели на магистраль Верея-Медынь. Все это мы видели и очень надеялись, что нас скоро полностью освободят. Мы расселили всех людей, оставшихся живыми после немецкой оккупации. Мёртвых предали земле. Нам помогали воины Красной Армии, которые шли вторым эшелоном за наступающими. Близился весенний сев. Солдаты очистили поля от снарядов и трупов. Вернулась из эвакуации МТС (машино-тракторная станция). Государство помогло сельсовету семенами, картофелем. К нам приехала в сельсовет бригада трактористов. Начался весенний сев. Недостаток лошадей создавал, казалось, непреодолимые трудности для проведения весеннего сева. Но оставлять поля не засеянными было нельзя. На счету был каждый грамм хлеба. Зерно посевное мы переносили на поля на руках, но сев весенний провели и на своих огородах, там где были люди, посадили картофель. У нас был лозунг: «Все для фронта, все для Победы!». Мы копали поля лопатами под горох, чечевицу. Их посеяли немного. Все копали свои огороды по 25 соток. Спасибо Владимирской, Горьковской областям. Они прислали нам несколько телят в колхозы, по две лошади. Наступил сенокос. Я косила траву вместе с колхозниками. Я знала, что созревают ягоды в лесах, но в лес мы не ходили ни за ягодами, ни за грибами, ни за съедобной зеленью. Часто мне приходилось ходить в город Верею на различные совещания. Наступило лето 1942 года. На полях колхозов зрел обильный урожай, политый потом и кровью нашего народа. Зрели хлеба. Появилась большая забота, как сохранить зерно. Люди были голодны. Некоторые тайком уходили в поля, рвали колосья ржи и пшеницы яровой и сосали колоски молочно-восковой спелости. Люди объедались. Были случаи смерти: живот вздувался и ничего сделать было нельзя. Мы решили – поставить охрану. Помогло. Убеждали колхозников, что это не выход из тяжелого положения. Сберегли колосья хлебов. Убирали хлеба МТС. Мы колхозникам обещали, что первый урожай им, нам разрешил РИК. Так и сделали. Мололи зерно на домашних каменных мельницах, у кого они сохранились. Варили каши супы из зерна, поспевали овощи, ели листья овощей. Просили людей, чтобы они не объедались, так как помочь в таком случае было некому. Так вот жили и боролись. Позже руководство мне сказало без предисловий, что я учительница, что секретарей мы найдем, а учителей у нас нет. Вам надо работать учителем и дальше учиться. Сказали, чтобы я шла в РОНО и получала назначение. У нас в сельсовете было три школы. Две сгорели, третья требовала ремонта. Я получила назначение в свой Благовещенский сельский совет. Дети у нас не учились весь 1941 год. Я пошла работать учительницей с сентября 1942 года в школу деревни Лобанове в нашем Благовещенском сельском совете. Там школа сгорела и была одна учительница. В этих ближних деревнях сельсовета: Петровском, Лукьянове, да и в Лобанове было много детей. Весь 1941 год они не учились. Мы с женщинами, были и старички, приступили к постройке школы. Нам помогали и дети, которые постарше. В сарае старой школы осталась старая школьная мебель. Школа была большая, деревянная, стояла за деревней, в поле. Её фашисты подожгли, а сарай остался целым. Он стоял поодаль от школы. Мы решили отремонтировать старый разбитый деревенский дом. Все дома колхозников были целы. Эту деревню, стоящую на южной границе Московской области с Калужской областью, Красная Армия успела освободить в декабре 1941 года, так как и деревни: Лукьянове, Петровское и Подольное. Все они расположены по реке Руть. Там крутые горы, но – и это не спасло фашистов. Мы заменили часть бревен. Старики починили крышу, сложили заново из кирпичей печи, поставили парты, повесили старую классную доску, кто-то дал нам стол для учителя и стул. Если не хватало сидений и парт, то мы ставили столбики, а на них клали доски. Они заменяли парты. Собрали кухню большую для семьи Марфы Михайловны и классную комнату метров 25-30, наставили ряды парт и у нас получился один класс, в котором учились два класса в первую смену и во вторую смену два класса. Я работала в первую смену с первым и третьим классами одновременно. Школа наша называлась двухкомплектной, то есть в одной классной комнате обучалось сразу два класса. Детей обучала одна учительница. Было нелегко тем, что не было тетрадей и учебников, ручек, чернил. А у меня сгорели все мои конспекты и учебные пособия, но мы работали и не боялись трудностей. 1 сентября 1942 года школа была открыта. Начались занятия в школе. В первом классе у меня было около двадцати детей и здесь же в третьем классе было человек 15-18. Дети очень хотели учиться. Дисциплина всегда была отменная. Никогда дети не шептались на уроках. Писали учащиеся на обложках старых тетрадей, у кого они сохранились в семьях, на полях газет «Верейский колхозник». Других газет у нас не было. Вскоре РОНО Верейское послало меня в Москву в облоно Московской области за тетрадями и учебниками. Облоно располагалось на Неглинной улице (я хорошо помню). Дали мне тетрадей и учебников (по 1-2 учебника на класс), чернил, карандашей. Ездила я на попутных машинах до станции Дорохово, а до Москвы по ж/дороге Москва-Минск. Насмотрелась всего. Фашисты почти всё сожгли и разрушили. В Москве я была только в облоно, ехала на трамвае от Белорусского вокзала и дальше шла пешком. Все окна в домах в Москве были заклеены крестом. На рынок я не ходила, а в магазинах купить было нечего. Я уехала из Москвы в тот же день. Над Москвой висели аэростаты, прикрывающие Москву от бомбежки немцев. Поезда ходили только до города Можайска. Все учебные принадлежности я несла на себе, часть оставила в Верее в роно. Потом мы с Марфушей (ее часто так называли) перенесли в свою школу, а идти до нас было двадцать километров.После изгнания немецких войск из нашего района они все вернулись в село Вышгород. Наш биолог предложила мне свою помощь. Консультировала проведение уроков. Я уже вошла в нормальную «колею», работая в школе. Мне не хватало гитары, для проведения уроков пения. Я купила гитару (хорошую) на рынке в городе Верея. Теперь у нас в школе стало веселее. В деревне Лобанов я создала комсомольскую организацию. Были девушки. Они работали в колхозе. Меня избрали секретарем комсомольской организации. В свободное от работы в школе время я работала с ними в колхозе. Косила траву, убирала сено (у колхоза уже появился скот, приобрели скот и некоторые колхозники). Я убирала урожай с учащимися. Убирали картофель, чистили луга. Иногда с девушками я ходила в лес недалеко от деревни за ягодами, но это не сравнимо с моим детством, когда мы в лесу бывали допоздна по три раза в день. Успевали и ягод, и грибов собрать, и искупаться в реке. Фронт войны был далеко теперь от нас, за 250-300 километров, где-то за Юхновым. И вот, однажды, залетел в нашу деревню Лобанов немецкий самолет. Я только что пришла с работы из школы. Услышала рёв самолета, выбежала. Гляжу – над лесом опускается парашют, а самолет летит на деревню. Все разбежались по домам. Лётчик-немец направил свой самолёт на дома деревни. Слышу взрыв. У нас в доме вылетели два стекла, потому, что самолёт упал в огород Моти (забыла её фамилию) от нашего домика через один дом и взорвался. От этого взрыва загорелся дом Моти. Вся деревня тушила пожар, отстаивая соседний дом. Дом Моти сгорел. Сколько было горя и печали в деревне. Мотя была портниха. Всем шила и одежду и платье в деревне. Мотю устроили жить в дом к одной женщине. Все чем-то делились с нею. Я побежала в этот день в Благовещенский сельсовет звонить в город Верею о случившемся. Телефон был только там, в сельском совете за 5 километров от нас. Я потом узнала, что летчика-парашютиста поймали, а летчик, который направил самолет на деревню, погиб. Мы позднее увидели, что он был прикован к сидению. С сиденьем мёртвый и вылетел из самолёта. Долго не могли оправиться от шока произошедшего в деревне. Я старалась как-то утешить людей, особенно детей. В 1943 году РОНО назначило меня и военруком в двух школах сельсовета. И.В. Сталин приказал ввести в школах страны военное обучение. И я обучала всех детей с первого по четвертый класс в двух школах нашего сельсовета. Обучение военному делу было самое элементарное; строй, повороты, бег, прыжки, ползание по-пластунски, строевая песня и другое – не трудное. Собирали нас на семинары, а летом мы выезжали под Москву в Кунцево на учебные семинары. В селе Благовещенское была одна учительница, способная девица 1917 года – Смирнова Степанида Сергеевна (моя бывшая учительница в Благовещенской начальной школе). Она когда-то училась в ШКМ с братом моим Яшей. Её по окончании школы направили работать учительницей начальных классов. Педучилище она заканчивала где-то заочно. Вот теперь мы с нею стали вместе работать учителями. Военруком она работать отказалась. Меня и направили в их школу. Ходить в Благовещенье надо было за 5 километров после своих уроков в школе. Ходила к ним. Просили меня помочь колхозам в работе счетовода, особенно в подсчёте в конце года и я помогала всем без оплаты. Меня все знали, поэтому и просили. Работа в колхозе нашей деревни шла успешно. Чаще стали приезжать партуполномоченный Иван Александрович Исаков. Исаков Иван Александрович перед войной был в Верее управляющим районным отделением Госбанка (еще не женатым). Он вступил в ВКПб 16 октября 1941 года. Принять его могла только Верейская партийная организация, где ему дали рекомендации. Значит, 16-го он еще был там и верейский райком был еще в Верее. Уехал он, наверное, 17-го октября 1941г. рано утром, чтобы не застала авиация, вывозя документы, ценности и деньги отделения Госбанка, согласовано с партийными и советскими органами, которые и донесли об оставлении Вереи и уехали вместе. Боровск пал 15.10.41 г. Успели проскочить. Как он рассказывал: с двумя наганами на ремне и гранатами за поясом. В областном управлении Госбанка его первым делом разоружили и отправили в Павлово на Владимирской дороге. Позже, после освобождения Вереи от фашистов, Иван Александрович вернул банк обратно в г. Верея Московской области из г. Павлов-Посад Владимирской обл., куда он был эвакуирован на время фашистской аккупации. В 1944 году он предложил мне свою руку и сердце и сказал, что мы потом должны уехать в Латвийскую ССР на восстановление хозяйства республики, разрушенного войной. Латвийская республика была почти полностью освобождена от немецких войск. В 1943 году я награждалась грамотами ЦК ВЛКСМ «За активное участие в проведении сельскохозяйственных работ», в связи с 25-летием ВЛКСМ, ЦК ВЛКСМ награждает настоящей грамотой секретаря, комсомольской организации д. Лобаново Верейского района Московской области Богданову Ирину Лукиничну. Секретарь ЦК ВЛКСМ Томанов. МК ВЛКСМ награждает настоящей грамотой комсомольскую организацию колхоза «Лобанове» Верейского района Московской области (секретарь Богданова) за достигнутые успехи в проведении весеннего сева в 1943 году. Секретарь МК З.Федорова. ЦК ВЛКСМ награждает настоящей грамотой в связи в 25-летием ВЛКСМ комсомольскую организацию колхоза «Лобанове» Верейского района Московской области (секретарь Богданова) за активное участие в проведении сельскохозяйственных работ в 1943 году. Урожай в колхозе был отличный, большой. Колхозники получили на трудодни много хлеба. Мы работали в фонд обороны. Рассчитались с государством по всем планам. И так нам нужно было уезжать из Москвы в Латвию.Мы должны были приехать в город Двинск. Там было всё управление Госбанка Латвийской ССР. Наши мужчины узнали, что завтра или через два дня пойдет дрезина проверять дорогу. Они упросили начальника станции Резекне-1 и машиниста поезда взять нас – пять человек на дрезину. Паровоз шел сзади и толкал дрезину. В дрезине сидели мы - пятеро пассажиров. Слава Богу, мы пятеро пассажиров благополучно доехали до Двинска. Шли улицами города до здания Госбанка на берегу (это недалеко) от Западной Двины. Город, как и Резекне был сожжен, разбит, всё ещё дымился. Мы пришли в Госбанк, Латвийскую республиканскую контору, чёрные, закопченные дымом от паровоза и голодные. Сразу же нам дали комнату в полуподвале Госбанка.Главный бухгалтер конторы Госбанка взял меня к себе на работу. Я переписывала, какие-то списки и много их было. Исакова Ивана Александровича посылали на организацию отделений Госбанка в освобождённых районных городах. Летал он самолётами. Организовывал районные отделения Госбанка в городах Алуксне, Лудза, Талей и другие города. Исаков Иван Александрович работал в Госбанке с 15 лет. Он был очень способный и смышлёный. В 1937 году два года учился в городе Москве на главного бухгалтера. После учебы в Москве его направили в город Верею Московской области работать главным бухгалтером районного отделения Госбанка, а в 1940 году его назначили управляющим районного отделения Госбанка Верейского района Московской области. В 1941 году перед приходом немецких войск в город Верею он эвакуировал верейский Госбанк в город Павлово-Посад Владимирской области. Верею он полюбил, вернулся в Верею с Госбанком после освобождения города от немецко-фашистких войск. Здание Госбанка в Верее было сожжено. Он организовал работу в другом здании. Я это всё хорошо помню, так как много раз приходилось по долгу работы, бывать в верейском Госбанке. Теперь в городе Двинске решали, куда послать работать Исакова И.А., в какой район Латвии. Нам посоветовали в Латвийской республиканской конторе поехать в город Резекне, в Латгалию, где много русского населения. Большая северо-западная часть Латвии была еще оккупирована немецкими захватчиками с городом – столицей республики Ригой. Ещё в 1943 году я вступила кандидатом в члены партии. Партийная организация в Верейском районе Московской области была очень большая. В Резекне меня вызвали в УКОМ партии и сказали, что я должна поехать в Малтскую волость (20 км в сторону Двины на юг) по организации сельских советов. Нас было три женщины: Гусарова из ЦК Латвии из Риги, Наталья Ивановна Калашникова, заведующая отделом агитации и пропаганды УКОМа партии города Резекне и я. Город Малта находился от Резекне в тридцати километрах. Он был волостным центром. УКОМ партии знал, что я работала секретарем сельского совета и знала работу сельсовета. Я должна была рассказывать о документах сельсовета и заводить их в организациях сельсоветов. Мы брали писчие книги и оставляли их в организованных сельсоветах. Женщины эти организовывали собрания, выступали с речами. Так мы организовали сельсовет в деревне Шпели. Там в деревне в начале были организованы десятидворки. Они поддерживали организацию сельсоветов. Было это в апреле 1945 г. Из деревни Шпели мы поехали в деревню Бондари за 10–12 километров. Деревня была очень богатой. Там жил кулак и очень богатый крестьянин – Роман. Мы разъехались ночевать по разным деревням. Надо сказать, что Малтская волость была очень лесистая. Там были трудно проходимые леса и болота и вблизи где-то было большое озеро Разна . В лесах обитали айсерги – прислужники немецких фашистов. В этих организациях были невинные люди, просто запуганные, боявшиеся Советской власти. Им говорили, что у Советских людей есть хвост и рога. К айсергам много раз обращались советские органы, чтобы они выходили из лесов, сдавались и жили бы как люди. Много было случаев, они сдавались советским войскам, их проверяли и отпускали домой. Они работали в своих хозяйствах. Но были айсерги очень обозлённые на Советскую власть и на людей, которые поддерживали советы. Их жизнь и зверства очень хорошо описывает в романе «Буря» писатель В. Лацисс, бывший председатель Совнаркома Латвии. Айсерги узнали, что в Малтской волости три женщины организуют сельские Советы. Стали нас искать. К нашему счастью не нашли и нас не выдали. Я ночевала у богатого Романа. Сын его работал в Риге при немецкой оккупации. Сбежал с немцами. Мне об этом рассказал сам отец – Роман. Меня они приняли очень дружелюбно. Никто не знал, что я у них ночую. Роман был очень богатый крестьянин. Имел триста гектаров земли, много скота. Дом его был двухэтажный, каменный, каменный скотный двор. Он взял беженцев на работу к себе. Они были из Калининской области, их из своих домов выгнали немецкие фашисты (как нас в 1941 году). Эти люди обрабатывали поля, ухаживали за скотом Романа. Они жили у него дома как свои, кормили их, одевали, относились к ним как к родным. Айсерги пришли поздней ночью. До полуночи я сидела с Романом. Он мне показывал красочные города Европы в отдельных журналах, а я рассказывала о жизни в России, Москве. Спросили меня о репрессиях в Союзе, я им рассказывала всё честно, что о репрессиях у нас ничего не знаю, и что никого в нашей деревне и в нашем районе не арестовали и что в педагогическом училище меня учили две сестры-немки, прекрасные женщины. Они мне верили. Жена Романа (кажется) Марта всё меня угощала домашней колбасой, сыром, салом, домашним пивом, но я не пила пиво и поела только сало. Марте я сказала, что беременна и я видела, как она заботилась обо мне. Они прекрасно говорили на русском языке и были пожилыми людьми, лет за шестьдесят. Роман сказал мне, что я буду спать в будуаре жены (так они называли свои спальни). Я сразу же заснула. Часов в пять меня стал будить Роман, говорил спокойно: «мадам Ирина, вам надо уезжать в Резекне. Отвезет его родственница, (тоже пожилая женщина, но помоложе их). Меня оденут тепло и, как больную женщину, повезут в больницу в Резекне. Он сказал мне, что дом ксёндза сожгли. Не сказал, кто, что поедем другой дорогой в объезд. Меня одели и поверх пальто в теплый тулуп, повязали большим платком, одели валенки. Сапожки мои резиновые убрали в повозку. Мы поехали. Женщина (звать ее было, кажется Вильма) очень плохо говорила по-русски, а я Роману и Марте сказала «палдиес» и горячо благодарила за то, что они меня не выдали и увозят. По дороге нас остановили мужчины. Вильма закричала «Езус Мария!» несколько раз о объяснила, что везёт она женщину больную в больницу. Я всё слышала, но ничего не понимала, о чём они говорят. В тайне я думала, что если они меня будут тормошить, раздевать, я хотя бы покусаю им руки. Нас отпустили. Женщина погнала лошадь и так бегом всю дорогу до города Резекне. Роман молодец. Послал пастушка верхом на лошади в Малту, чтобы позвонить о случившемся в Резекне. Из Резекне выехал отряд бойцов в Малту и далее. Им сказали, что женщины уехали в Резекне. Исаков И. А. очень волновался и был обрадован, когда мы подъехали к Госбанку. Я накормила Вильму, отдала ей и Роману соевые шоколадные конфеты, которые мы купили на продовольственные карточки. Роман сам потом позднее отдал и землю, и скот, оставил только немного для себя. Его никогда не беспокоили советские органы.