Когда речь заходит о Победе во второй мировой войне, с самой глубины людских сердец исходят чувства почестей советскому солдату, его стойкости и героизму. Да, слава его ратного подвига не померкнет. Но не одной только кровью фронтовых атак, не только в рукопашных схватках с немецкими захватчиками была добыта эта заветная Победа. Дорога к ней пролегла не бескровно и по телам миллионов людей тыла. Многие историки понятие тыла разделяют на две основные составляющие: прифронтовой тыл и глубокий тыл. А народ, из которого формировались и пополнялись боевые ряды армии, который неизмеримо тяжким трудом обеспечивал ударную силу армии, жил в едином безраздельном напряжении своих физических возможностей, великого терпения и в огромном желании отстоять Родину.
«В июле-августе 1941 года – есть такая запись в дневнике воспоминаний Василия Степановича Гурновича, – в Кавазе шла текущая деревенская работа. Призывы – на фронт вкатывались на деревню дин за другим. Зрелых мужиков оставалось все меньше и меньше. В колхозных делах на их место становились пацаны, женщины, старики».
Не случайно обратился я к воспоминаниям Василия Степановича. Сегодня очень мало осталось среди нас людей, которым не по рассказам, а доподлинно известны события (причем важнейшие) в жизни довоенной и военной деревни. Когда началась война, В. Гурновичу было неполных 16 лет, но он до сегодняшнего дня хорошо помнит, что было тогда. Работа на вытяжку последних сил сделала все это незабываемым. В числе первых ушел на фронт Петр Гурнович, старший брат Василия, который был председателем колхоза. На его место поставили Николая Ивановича Бровкина, работавшего до этого кладовщиком. Долго он не попредседательствовал. В конце августа и его позвала война. К первому председателю Петру Гурновичу люди привыкли, слушались. Потом, с началом войны, к колхозным руководителям не успевали привыкать. Побывала председательская печать в руках у Тихона Гмырака, Николая Степановича Шпилевского, Николая Емельяновича Коптева. В месяц менялось по два председателя. Но какие это были люди? Н. С. Шпилевский был участником еще первой мировой войны, воевал в отряде Пархоменко против батьки Махно и не имел никакого образования.
Интересным образом в председатели попал Н.Е. Коптев. Было ему под, 70 лет. Успел он за эго время послужить в государевой армии, был свидетелем событий восстания на броненосце «Потемкин». А в описываемый период он был при должности колхозного пастуха. Так совпало, что приехавший из района уполномоченный, имея наказ поправить в колхозе дела, а при надобности даже переизбрать председателя (Шпилевский все время отказывался от должности) собрал утром в деревне на большой совет колхозников. О председателе вопрос возник сразу же.
Кого бы ни выдвинули, каждый наотрез отказывался. И тут возле конторы, пощелкивая длиннющим кнутом, проходил И. Коптев со своим стадом. Кто-то, как бы шутя, назвал фамилию пастуха. Позвали на собрание. Спросили: «Согласен?» Не отказался. И избрали. Работал И. Е. Коптев (как люди говорили, на этой собачьей должности) почти до конца 1943 года и работал довольно неплохо, Замена ему произошла только тогда, как с фронта домой стали приходить раненые мужики. А раны-то какие! А.Н. Шпилевский добрался домой с перебитыми ногами и кое-как передвигался на костылях. У Я. П. Баранова были переломаны руки, и они висели на подвязках, как плети. Степан Евстафьевич Слабков пришел с запущенной простудной болезнью и его сразу, как наиболее подвижного, избрали председателем, освободив от этой должности бывшего 70-летнего пастуха.
К этому времени жизнь в Кавазе вошла в самую тяжкую полосу трудового напряжения. Планы производственных поставок не уменьшались, а требования к их выполнению становились все круче. В мужской половине деревни основная тяжесть колхозных дел легла на плечи 12–16 летних пацанов и мужиков, кому за 50 –больных и хворых. Были мужики (немного их), которые толком за работу не брались, ждали повестку на фронт. А в женской... Славить надо, не умолкая, женские руки и сердца, которые в ту пору держали па себе колхоз. Работа в их рядах возрастов не признавала. Брались за нее все – малолетние девочки, невесты, матери, бабушки.
Даже те старушки, что самостоятельно не всегда решались выбраться за порог своего дома, собирали у себя малых детушек, чтобы матери могли работать, работать для победы. Фронт из тыла вытягивал все, что можно было вытянуть. Взять хотя бы такой факт. Второго сентября в деревне было созвано собрание колхозников. Проводил его секретарь райкома Цветков. Вопрос обсуждался один: что можно было собрать в деревне, чтобы послать на фронт нашим солдатам посылкой? В который раз кавазинцы снова перетрясли скудный домашний скарб и притащили в колхозную контору для отправки на фронт 17 овчин, 16 телячьих шкур, 9 кг шерсти, 10 пар рукавиц и 8 пар носков шерстяной вязки, собрали 25-килограммовую посылку подарков (махорка, спички, кисеты и пр.).

Ничего, трудом нажитого и себя не жалели люди ради того, чтобы армия разгромила врага. Но всему есть предел. Колхозники в работе растрачивали все силы. Осень входила в свою заключительную стадию, усиленная холодами, а у каждого еще не выкопана в огороде картошка. Отчаявшись в исполнении планов госпоставок, председатель колхоза ходил по огородам и выгонял всех на колхозные работы. Все еще продолжалось скирдование хлеба и его обмолот. Работа с ним продолжалась с раннего утра и почти всю ночь. Люди по неделям не разувались, топали и топали с вилами в руках. Над тыловым фронтом Кавазы стояло беспросветное напряжение, которое дополнялось тревожными сводками по радио. Те, кто помоложе, при каждом удобном случае бегали в колхозную контору послушать бумажную «тарелку». Слушали в страхе, затаив дыхание. А вдруг скажут, что наши сдали немцам Москву. Так было и 6 ноября. Слышали, что немцы собирались в день Октябрьской революции провести свой парад на Красной площади. А вдруг и в самом деле? К тому времени было сдано врагу немало великих городов. Сколько же радости и ликования было в возгласах кавазинцев, услышавших голос диктора, говорившего с торжественного собрания в Кремле и доклад И. В. Сталина в честь 24 годовщины Октябрьской революции. Это придавало людям силу. Подкрепляли духовный настрой и письма земляков с фронта. Они писали, что на подступах к Москве наша армия начала разгром отборных немецких частей, освобождено 30 малых городов и 400 деревень. Колхозники без всякой пропаганды понимали: для того, чтобы армия смогла и дальше громить немцев, ей нужно добавлять силы, а это значит новые призывы на фронт и усиление трудового напряжения в тылу. И ради победы колхозники были готовы на все. Зима 1941–1942 годов вначале была малоснежной. Намолоченный хлеб нужно было отправлять на Танатовское заготзерно. Пацаны 12–15 лет стали главными возчиками. По голой, мерзлой земле они взваливали на телеги по 3 – 4 мешка с зерном и начинался длинный путь адской тряски. Телеги и возчиков на ухабах трепало до умопомрачения. С колес сползали металлические круги, вываливались спицы. А в Танатово, в заготзерно, на это никто не смотрел. Следили только за выполнением графика поставок и сохранностью зерна в мешках. Особо старался в этом деле специально уполномоченный от НКВД. Если в мешке при взвешивании окажется чуть больше, чем в колхозной сопроводительной бумаге, Это еще ничего. А если меньше... достаточно было полкилограмма, чтобы лишиться свободы. Одной из кавазинских женщин, попавших однажды в эту перевозку, горько не повезло. За не значительную недостачу она попала за решетку и надолго. Работа. Работа. Нескончаемой и доводящей до судорог в суставах была она в колхозе. Нередко к ней добавлялась и другая, разнонарядочная из вышестоящих органов власти. По законам военного времени считалась она приказами, не подлежащими никаким отклонениям. По этим самым разнарядкам вывозили кавазинцы из своих чахлых припасов сено на Большереченский постоялый двор, который считался перевалочным пунктом на пути следования призывников на фронт. Грузили в своем лесу дрова и увозили их через Инцисс для Евгащинских организаций, замерзавших без топлива. Каждый такой воз с дровами ждали в Евгащино с нетерпением. Не успевали лошади остыть, как сани оказывались пустыми. Представителям организаций евгащинские приемщики дров выдавали их буквально поштучно, по 10–15 поленьев, не больше. А возчикам из Кавазы даже давали деньги за работу. Женщины с великим трудом проходили дорогу по снежной целине от кавазинских вырубок до Евгащино, особенно много сил забирала иртышская чистина, где всегда сдувало с ног. Тут же в конторе женщины падали на свои промерзшие полушубки и засыпали. В. Гурнович старался держаться. Мало того, получив немного денег на пропитание, он вместо сна отправлялся в клуб, где показывали кино. Тех денег только и хватало на билет, зато у Василия было, что рассказать своим сверстникам по возвращении в свою деревню.
С любой работы (и зимой, и летом) возвращались люди домой очень поздно и с накатами волнения и даже боязни в душе. В ночи Каваза казалась погруженной в омутовую черноту, и если в чьем-то окошечке отсвечивала керосиновая лампа, сердце невольно сжималось. Значит... Подобные предчувствия редко не оправдывались. То в одной, то в другой избе слышались рыдания, похоронки дожимали последние капельки надежд. Здесь, в глубоком тылу, не рвались мины, не рушилось в реве вражьих самолетов небо, не бороздилась гусеницами танков земля, но люди чувствовали жар войны всем своим существом. Перед ними она скручивала и растягивала время, заливала потом и слезами глаза, заставляла привыкать к тому, что стоит за пределами человеческого терпения. Молодых вынуждала из детства сразу переходить во взрослое состояние, а стариков забывать о старческом недуге и беспрерывно напрягать свое тело в работе.
Читая нестройные строчки воспоминаний В. С. Гурновича о Кавазе военных лет, о людях, которые в тылу каждодневно ходили в трудовые атаки, невольно в душе возникает волна неприятия «патриотов» нового времени, построивших свой политический плот из скользких утверждений, о тупости, лености и расхлябанности простых тружеников в колхозах. Стоит ли с такими спорить, если, среди нас еще есть люди, и дай Бог им здоровья, судьба которых является не просто убедительным примером обратного, а по величию своему стоит в первом ряду истории 20 века. И разве это не так?
«Лето 1942 года было сухим и жарким, – пишет в своем дневнике В. С. Гурнович, – не лучше была и весна. Повестки призыва на фронт стали подбираться к остаткам молодежи. Но надо было сеять хлеб, так необходимый стране. Работы в поле перешли на замкнутый непрерывный круг. От жары, перенапряжения сил, от комаров и несметной массы других кровососущих насекомых лошади вели себя буйно, в изнеможении падали, и их, перераспрягая, еле удавалось поднять. С ними рядом и тоже еле переставляя ноги, были И. Е. Слабков. (позже погиб на фронте), М. Г. Клочкова, И. А. Василевич (тоже погиб на войне), И. Д. Криворотов, А. Богданова, В. Н. Клещев и другие. Всем чуть более 15 лет.
Издавна вложить в землю семена для нового урожая доверялось самым опытным и уважаемым колхозникам, дюжим мужикам. Их не стало, подобрала война. И это тонкое дело освоили Федора Ивановна Савина, Елизавета Корнеевна Лысенко, Федосья Степановна Криворотова, Наталья Филипповна Манулович и Мария Гавриловна Клочкова, самая молодая из всех сеяльщиц. Сеяли вручную. Черпали пригоршни зерна из висевшего на лямках через шею лукошка и легким взмахом руки разбрасывали его. Шагали ровно в ряд, босиком. Так было легче, ближе к земле, лучше чувствовалось ее родовое начало. Кроме Маши Клочковой, совсем еще молоденькой девчонки, сеяльщицы нарожали детей немало, потому состояние вспаханной, раскрывшейся земли понимали сердцем. И от всего сердца в эту открытость бросали семена, мысленно связывая свою женскую долю с долей земли. Схожесть этих долей была безраздельной – страдала в горе и огне земля, страдала точно так же и женщина. Но только им продолжать жизнь. И иногда словно прорывало сеяльщиц. Не сговариваясь, они запевали песню, сдабривая ее набежавшей слезой. Кто-то может воскликнуть: «Ах, какая щемящая лирика!» Но не надо лукавить. Нашему старшему поколению 20-х годов было совсем не до лирики. Оно жило в том времени в и той обстановке, где труд был действительно жертвенным. По большому счету, вся военная жизнь состояла из одних жертв. А насколько прочно могли выстоять в этой обстановке люди села, говорит сама Победа в Великой Отечественной войне. До самых краев эта война наполнила чашу Василия Степановича Гурновича лихом, воспоминания которого легли в основу сего повествования. Довелось и ему бригадирствовать в колхозе, организуя производственные дела, отвечая за них по самым строгим меркам военного времени. В декабре 1943 года пришла его очередь сменить вилы на винтовку. Ушли на фронт из Кавазы в трескучий мороз В. С. Гурнович, И. А. Василевич и Г. В. Хандогин. Василию повезло. Воевал он отчаянно, пролил немало своей крови на белорусской земле, той самой земле, откуда начинались родословные корни Гурновичей. Но домой вернулся целым. Двое его друзей погибли. Вернулся он аж через семь лет, в 1950 году, и почти сразу окунулся в колхозные дела. Колхоз еще теплился, но его надо было поднимать на ноги. На пенсию Василий Степанович вышел одним из самых опытных и богатых по стажу работы председателей колхозов Муромцевского района.