К началу войны мне было неполных 18 лет. Закончила два курса техникума успешно, училась я всегда очень хорошо.
После окончания семи классов было похвальная грамота и свидетельство, все пятёрки. Самое большое желание было учиться, и учиться. Впереди третий и четвёртый курс техникума, и открытая дорога в будущее.
Война оборвала всё, перемесила все надежды, и повела жизнь, судьбы по разным дорогам военного времени, кому - что. Меня мобилизовали. Это была местная противовоздушная оборона. Казарменное положение, полуформа, 50 % зарплаты и казённое питание.
Гитлером было решено и подготовлено молниеносное наступление на Россию. Это был настоящий матёрый враг, который поставил перед собой задачу все уничтожить и всех убивать. Немец подходил к Москве, и первой задачей было остановить наступление. И все способные держать в руках лопаты и другой инструмент были мобилизованы на строительство оборонных укреплений города Москвы. А на фронт рвались все, тем более молодёжь, и летом 1942 г. по призыву комсомольцев нас, восемь-десять девочек, добровольно написавших коллективное заявление, взяли на фронт.
Я прошла в Гвардейском стрелковом полку (прим. редактора: 17 гвардейский стрелковый ордена Суворова полк 5-й гвардейской стрелковой Городокской Краснознамённой орденов Ленина и Суворова дивизии http://www.pobeda1945.su/division/5975) с пехотой по войне три долгих года.
Все очень сложно. Не затрагивая военные темы, я хочу написать о личном. А том, что можно так сказать, или выпало на мою долю, или я сама позволила сложиться ей так. Не оправдываю себя, и, не оговаривая, я хочу сказать, что на фронте, где у каждого и каждое мгновение по пятам ходила смерть - все помыслы и мечты были о живом. Те, у кого остались дома семьи, жили от письма до письма той жизнью, которая была в тылу у близких и родных. Тыл жил весточками с фронта. А ведь жизнь не останавливается ни на войне, ни в плену, ни во время каких-то бедствий, ни в концлагерях. Всюду человек встречается с человеком, и во всех возрастах люди складывают свои судьбы, чтоб по возможности интересно и полезно пройти по жизни. И рядом с человеком, как попутчик, должна идти любовь. Любовь к человеку, любовь ко всему прекрасному. И хотелось бы, чтоб каждый живущий на земле человек познал любовь, привязанность, теплоту отношений.
Я хочу рассказать о себе. После коротких пребываний в разных воинских частях в конце 1943 г. я была назначена в стрелковый полк, и в одном полку с пехотой я прошла два с половиной года. На войне это очень большой срок. Смерть много раз была рядом, но за исключением маленьких неприятностей на войне, и больших болезней всех суставов после войны, и попутно приобретённых, связанных все с той же войной, самое главное – я осталась жива.
Я была певунья и плясунья, хохотушка, находчивая в словах, я много читала, ну, и что нужно мужчинам, чтобы понравиться? Главное, наверное, всегда аккуратная. Доброты в характере через край, помочь кому-то в чем-то всегда с полной отдачей и готовностью. Что-то нужно? Значит, надо собрать всю волю, всю силу, энергию и выполнить с точностью все, что требуется. К этому нас приучила и воинская дисциплина, с которой в армии, и тем более на войне, связано всё пребывание службе. Окружение было на сто процентов одни мужчины, начальники и рядовые. И, конечно же, кто-то мог понравиться. И вот один товарищ начал очень усердно искать со мной встреч. А их действительно нужно было искать, так как он в наступлениях был все время впереди, на наблюдательных пунктах полка, на батареях полка наших артиллеристов. Он был артиллерист, а я служила в санитарной роте полка. И если мы шли в наступление, то возможности встретиться почти не было, если только какая-нибудь задержка в наступлении, а в основном только когда отводят с переднего края для пополнения и переформировки в переходах на места новых наступлений.
Безусловно, в полку было очень много хороших ребят, которые мне нравились, но ведь это же на войне, до первых боёв и не боёв, все равно это передовая, кроме пуль там были мины, снаряды, бомбы, осколки и мало ли чего ещё.
Смеялась от души, когда где-то случалось неожиданно встретиться с этим человеком, на его попытки завязать какой-то разговор. Были одни слова у всех при знакомстве: зайди, побудь с нами, минутной встречей скрасить суровую солдатскую жизнь, разговором, смехом, шуткой.
Мне как-то всегда хотелось быстрее убежать, ну не очень мне нравились вот эти его ухаживания и приглашения. А ведь кто ищет встречи, тот их находит. Как-то встретились на дороге, я шла пешком куда-то, он ехал на коне. Остановились, и опять все те же вопросы:
- Я вижу, ты избегаешь встречи со мной. Почему? Что тебе не нравится во мне?»
Я говорю:
- Почему не нравитесь, нравитесь, но встречаться с вами мне почему-то не хочется. Поговорили о своих полковых новостях, и он мне говорит:
- Машенька, спой что-нибудь, мне так нравится, как ты поешь.
И я со смехом ему спела:
- я одинок, а ты проходишь мимо,
даришь не мне свой взгляд и нежный смех,
но знаешь ты, что мною ты любима,
что без тебя мне в жизни нет утех.
Я одинок, а жизнь так быстро мчится,
проходят дни, недели и года,
а счастье мне во сне лишь только снится,
а наяву не вижу никогда.
(прим. редактора: ссылка на романс: https://music.yandex.ru/album/81723/track/734660)
Он сказал спела ты хорошо, но ты просто вреднушка.
Разошлись, разъехались, у каждого свои задания, которые нужно выполнять. Как-то ещё встретились неожиданно, я отвозила раненых в медсанбат, машина осталась там, а мне с попутчиками пришлось догонять и искать свой полк. Лето – наверное, июль, и пыль страшная, лежит слоём на всех на нас, и на всём, по всем фронтовым дорогам. На всём - на гимнастёрке, на волосах, на лице, видны только глаза, да зубы сверкают у всех. Попутная машина подвезла до какой-то деревни, и уехала в свою сторону, а мне опять нужно идти и искать своих. И вдруг меня зовут наши батарейцы, и он тоже оказался там.
Заняли дом, бабушка – хозяйка ухаживала за нами, помылись, напоила всех молоком, а меня положила спать на свою кровать.
И опять те-же вопросы:
- Почему нет встречи? Когда ты не будешь убегать? Когда ты хоть немного привыкнешь ко мне и не будешь меня избегать?
Да, любви с первого взгляда не было. Не было, была какая-то настороженность. Но он был очень интересным человеком. Он окончил музыкальную школу по классу скрипки, любил музыку. Была тетрадь своих стихов, не поэт, но довольно-таки занимательная. А к столетию со дня смерти Пушкина в 10-м классе за написанное стихотворение получил первую премию, и даже на фронте иногда что-то писал. Смелый, к своим обязанностям относился с полной ответственностью, сам любил солдат, и они его любили. С полной ответственностью относился к подчинённым, не любил отдавать непродуманных приказов. Умел беречь солдат в сложных ситуациях, а за это солдат пойдёт за тебя в огонь и воду.
С начальниками старше себя в звании был в хороших отношениях. И в тоже время было очень много всяких «но» против него. Окончив военное училище, он женился. По его словам, женщина была умной, интересной, работала преподавателем рисования в школе. Родилась дочь. Он у своих родителей был единственным сыном. Краснодарец, кубанский казак. И когда он привёл домой жену с ребёнком, мать взбунтовалась. Сама она ещё была молодая сорокалетняя женщина, своенравная и повелевающая казачка, ещё не определив точно, какой должна быть жена её сына, сказала, что это не так, и всё не то. Сумела их развести. И разъехавшаяся в разные стороны эта молодая семья, не успев разобраться во всех недоразумениях и отношениях, оказалась разлучена войной.
Так, не имея переписки, не оказывая материальной помощи жене, своим сыном опять полностью завладела мать. Он с первого дня войны был призван на фронт и получил тяжелое осколочное ранение в лёгких уже в наступлении под Москвой, лечился в госпитале в Подольске Московской области. Когда оправился от ранения, их территория была в оккупации, и так связь женой всю войну не восстанавливалась. С матерью после Краснодара началась переписка, денежный аттестат полностью отсылался матери.
При встречах он все рассказывал о себе, ну вот такие бессердечные, безответственные отношения к своему ребёнку, женщине, оставленной без материальной помощи, мне совершенно не нравились.
Мать писала, что возврата к старому не будет, взвалив на плечи снохи и тяжесть воспитания ребёнка, и неопределённость отношений. Я пыталась говорить о том, что это подло, нечестно, он уходил от этих разговоров, и жил, никогда не затрагивая этой темы, и считая себя во всём правым.
До конца войны было почти целых два года, а тогда её конец и вообще не был виден. О том, что война подарит нам жизнь - надежды было мало. Надоедали назойливые ухаживания всяких военных, и я решила - пусть будет один.
Встречи в той обстановке, в какой мы жили, были почти всегда вырванными из войны клочками жизни.
Появилась тревога друг за друга, и от каждого пришедшего с передовой, поступившего раненого, или кого другого, хотелось знать всё как там впереди, и также они интересовались и переживали, что у нас, и если была какая-нибудь возможность что-то написать и передать, то мы пользовались этой возможностью.
Это были не письма, а коротенькие записки, в которых очень ярко говорилось о той обстановке в какой мы были, и чем мы жили.
Одну из сохранившихся я хочу написать:
«Дорогая девочка! Спасибо за добрый привет, за заботу обо мне. Вчера получил я письмо от тебя, и ещё целых шесть, в одном из них два словечка о тебе, встретимся когда, дам почитать. Вчера был сумасшедший день. Немец несколько раз покушался на нас, и всерьез. Кондрашкин убит. Я был рядом с ним, он упал, и его, упавшего, пристрелил немец. А я увидел, что трассирующие пули летят низко по земле, не стал падать, и пули пролетали между ног, а потом я укрылся за стволом дерева. Буц Тимоша ранен в ногу, с повреждением кости (прим. редактора: скорее всего, речь идет об этом эпизоде: https://pamyat-naroda.su/awards/21373784). Анатолия Ивановича (прим.редактора: https://ru.wikipedia.org/wiki/Банкузов,_Анатолий_Иванович) зацепило два раза, но к счастью легко, ты только об этом ни слова Елене Ивановне (Кондрашкин - это начальник штаба, Буц - начальник разведки полка, Анатолий Иванович командир полка и Елена Ивановна, его жена-врач).
А когда я получил от тебя письмецо, то сразу повеселел, я знал, что оно меня убережет. Ведь в нём ты, моя маленькая родная крошка, в нём твоя любовь нежная, ласковая, тёплая, сильная, а я верю в эту мою любовь. Твой В. Д. – Береги себя.»
Это были фронтовые будни, и праздниками в них были наши удачные продвижения вперёд, и ещё дороже, если они были с малыми потерями. И островками были короткие с горячими пересказами и подробностями наших фронтовых, боевых приключений, огорчений о невозвратных потерях своих боевых товарищей, встречи, и ещё короче маленькие записки туда и обратно, и, как молитва в конце два слова: «береги себя».
Так шла война, мы шли вперёд, вместе со всеми событиями шло время. Где-то в конце ноября, в декабре 44-го года мы брали, пройдя Литву, город Вилковышкис, наша армия пересекла границу восточной Пруссии. В районе пограничного городa Кибартай. Зима 44-45-го годов в Пруссии была очень суровая для климата той местности. Наступал заключительный год войны 1945-й. И вот новогоднее письмо со всеми пожеланиями: «С новым годом, родная! Маятник времени отсчитал последние секунды пережитого старого года с тем, чтобы ровными, энергичными скачками секундной стрелки подчеркнуть рождения нового уже 1945 г. Пускай этот новый год будет не только в календаре, но новым годом в мечтах, надеждах, в мыслях. Я не хочу теперь повторять старое, и прошу тебя, мой друг, моя голубка не вспоминать уже знакомую, полную боли и печали твою скучную неприятную мысль о неверии судьбе. Пускай родившийся новый год, его первые минуты рождения будут свидетелями и порукой тому, как я могу ценить любовь и счастье, дари мое мне тобой. Пусть будет тяжелым и безрадостным, мучительным и горестным каждый день этого года, если благородство в душе моей будет заглушено эгоизмом и подлостью. Этого я не хочу. Этого я не позволю себе. Слишком люблю я тебя, и поэтому мне слишком больно, когда ты уверенно говоришь мне свою предновогоднюю печаль одиночества. Мне больно, но я не могу разубедить тебя в твоей правоте. Поэтому в свидетели я призываю тебя, счастье, радость, жизнь, удачу дней всего наступившего года. Тебе, девочка, желаю счастья, успеха. Твое счастье в этом году – моё счастье. Мы сольём его в единое святое большое счастье. Семейное счастье. Я не лгу. Я не смею лгать в этот час. Это было бы оскорблением. Это все говорит тебе не один мой мозг, слышишь ли ты голос сердца? Сердце принадлежит тебе. Всегда твой В. Д. 31. 12. 44 г.»
Очень красивые поздравления и много хороших пожеланий. Это как крик, тревожный крик чайки над морем или прощальный крик журавлиной стаи. Слог его писем? Но ведь таким же красивым слогом писались все его записки. Была ли искренность? Никогда. Ни когда говорилось, ни когда писалось. Всё не могло укладываться в моей голове. Я никогда не могла ответить на один и тот же вопрос. Что это? Какой-то обволакивающий туман? Если это из души такое красивое чувство – любовь, выражать на бумаге таким же красивыми словами, разве это так уж плохо? Была и искренность, она видна была только мне одной, и верить или не верить всему описанному и сказанному, это решать я должна была сама и одна.
Шло время, и всё ещё шла война жестокая, беспощадная. И эти нечастые встречи оставались нашими.
В январе 45-го я узнала, что во мне зародилась жизнь. Это не было ударом судьбы, это не было трагедией, потому что когда-то это должно было случиться. Во вторых впереди ещё было четыре месяца страшно жестокой войны, войны уже не за километры, а за метры, и эта беременность была просто не ко времени. Значит, на какой-то период времени попасть под власть, зависимость тому живому, что зародилось во мне. И беречь себя для него, и думать только о нём.
Безусловно, на конец войны хотелось сохранить свободу и независимость, строить планы, жизнь по своему усмотрению, но все началось складываться иначе.
Когда я сказала, что у меня будет ребёнок, он отнёсся к этому совершенно серьезно. Говоря о том, чтобы я отбросила все сомнения, что если нам удастся, посчастливиться выйти живыми из этого ада войны, то мы будем всегда вместе, и чтобы ребёнок родился здоровым я должна думать только о нём, оберегать по возможности себя от всяких придумываний,, и не огорчать всякой глупой развязкой наших отношений. Разговоров было много. Самое главное, что на войне каждый день была война, а это значит, каждый день мы теряли очень много дорогих хороших товарищей, командиров и солдат, и сами ходили по этому же краю.
Сходились без клятвы в любви верности и без обещаний все по той же причине. С нами рядом постоянно попутчицей была смерть, и уж об этом то мы помнили постоянно.
Я совершенно знала и была убеждена, что со мной будет также, как во многих случаях поступали другие. У меня в медсанбатальоне нашей дивизии была хорошая верная подруга, мы с ней вместе были взяты в Воскресенске на фронт, мы виделись с ней при первой возможности. Я пошла, все рассказала ей и вместе мы решили, что нужно было кончать войну, а личное и семья потом. А у нас с ним все продолжались всякие разговоры. Я слушала все его доводы, которые были очень правильные. Он говорил, что, во-первых нужно было думать о своем здоровье, что-то придумывать и совершать, а законом было все запрещено, в условиях своей роты, на глазах у всех своих солдат, это, конечно, было большим риском, да и невозможно вообще. Но мы с подругой всё-таки условились встретиться, она договорилась со своим врачом и назначили день. И вот я пошла в медсанбат, он от нас было в километрах семи-восьми. Иду по дороге, на велосипеде едет солдатик, спросил куда я иду и предложил подвезти меня. Я с охотой согласилась. Едем, разговариваем, и вдруг нам навстречу на коне едет он, слез с коня, я тоже сошла с велосипеда. Он спросил, куда и зачем я еду. Я начала придумывать, но он все понял и сказал, что я никуда не поеду. Пойдём, зайдём к Андрееву, это командир батареи. Посидим, поговорим, и я должен убедить тебя совсем забыть решаться на такой рискованный поступок. Он сказал, что если ты родишь ребёнка, то, во-первых, сохранишь жизнь другому человеку, и во-вторых здоровье себе. Что здоровая, опять-таки, во-первых, ты будешь нужна сама себе, и пройдя всю войну, оставшись в живых, нужно думать о жизни, а угробив здоровье ты будешь не нужна никому. Весь уговор с подругой не состоялся, а там опять – вперёд, в наступление, и не до этого.
Впереди был штурм и взятие Кенигсберга, Фриш Хаузен, Пиллау, Коса, форсирование пролива, и все силы сосредоточены были на этом. А я решила окончательно, что все, что со мной будет впереди, как сложится моя жизнь, всё это будет моё, без оглядки назад. Написала домой папе и маме. Это был самый строгий суд. Папа ответил, что была бы жива, и чтоб со мной не случилось, они будут первыми помощниками. А у него отец погиб в боях за Краснодар, осталась мать, нужно было знакомиться с ней, и мы написали ей всё. О том, что мы встретились на войне, о том, что мы вместе, и что мы ждём ребёнка, что война ещё не закончилась, но если останемся живы, то приедем вдвоём, а может быть и втроем.
И вот она мне прислала письмо, так как он просил меня, чтобы я ей написала отдельно от себя.
«22.04.45 г.
– Здравствуй, моя родная Машенька! Посылаю тебе свой чистый сердечный привет и желаю твоей жизни только счастья. Родная моя доченька, сегодня получила от тебя письмо, за что тебя очень благодарю. Милая моя крошечка, ты очень волнуешься со свою судьбу, как я поняла из твоего письма. Милая Машенька, я тебя только прошу, выбрось ты всё из головы, тем более ты ожидаешь у тебе ребеночка, и все напрасные твои волнения могут отразиться на нём. А что касается Витинькиного прошлого, возврата конечно не должно быть, и не будет.
Я думаю, что вы друг друга любите, а чем не может быть и речи, а тем более, сколько у вас с Витусиком вместе пережитого горя, но всё-таки вы обсудили здраво свой поступок раньше. Итак, родное моё дитятко, успокойся, не волнуйся, бог даст настанет время нашей встречи, тогда мы заживём все вместе счастливо, а как я буду любоваться вашей жизнью.
Конечно, немного приходиться задуматься, что война продолжается, но я думаю, что Витуся итак много перестрадал и господь его оставит для нас. Теперь немного о себе. Живу я по-прежнему без перемены, здоровье пока ничего, работаю. До свидания, целую, твоя мамочка. Пиши чаще, не забывай. Я отвечаю на твои письма регулярно без задержки.»
Это первое письмо в таком любезном, родственном духе, я поняла одно, главное, что всё основное будет впереди зависеть от матери, как я приглянусь ей, и как мне вести себя, чтобы завоевать её расположение к себе. Окончательное решение принимает она, а не он.
Видите, как резко и определённо она утвердила его отношения с женой, и я поняла, что надо не подыгрывая, искренне поддерживать тёплые хорошие отношения с матерью. Жизнь потекла в каком-то определённом русле. Наступил покой и только ещё шла война, уже был взят Кенигсберг, но немец упорно отстаивал каждый последний метр своей земли, огня было много с обеих сторон, земля гудела от разрывов, А в воздухе звенели летящие осколки. Все кругом минировано. Прятаться в подвалах опасно, окапываться некогда и кругом цемент и бетон, а оставаться наверху невозможно. Жертв было много. Дорогой ценой мы платили за каждый километр наступления. Последний город Пиллау, в настоящее время Балтийск (прим. редактора: https://ru.wikipedia.org/wiki/Пиллау_(крепость)).,форсирование пролива, коса Фрише Нерунг (https://ru.wikipedia.org/wiki/Десант_на_косу_Фрише-Нерунг).
И 6 мая на этой косе закончилась наша война. И опять прошли через Кенигсберг, остановились в Велау, и там в ночь на 9 мая, часа в 4 утра прибежал связной и объявил, что война окончилась. 22 мая 1945г. я демобилизовалась. Мы прожили ещё месяц вместе, и мне уже нужно было ехать домой. Он, как только дадут отпуск, должен заехать за мной, чтобы ехать к его родным в Краснодар. Пусть тревога жила в душе, но жила и надежда. Пока все было хорошо, и вот началась наша переписка. Сначала его поздравительное письмо к моим родным.
«14 мая 1945 г.
С победой вас дорогие наши мамочка и папочка! Шлем вам наши искренние поздравления, желаем счастья, сил, здоровья и скорой встречи. Мы вместе с вами всю войну ждали этих светлых дней. Когда в бою, под огнём врага, в окопе, было особенно тяжело, мы думали и мечтали об этих днях, которые должны были прийти к нам, как вознаграждение за все пережитые военные годы.
И вот пришли они, эти дни победы в ярком блеске весенних майских дней, одетых в праздничный наряд цветущих садов, аромате букетов. Мы вырвали её у врага жестоких боях последних лет и из далёких стран несём её как святыню на наших гвардейских знамёнах, в родную страну нашу, в любимую Россию, нашу семью, и к вам, наши дорогие, любимые родители. Мы верим, что теперь счастье навсегда заполнит наши сердца, наши дома, наши семьи. И что мы будем жить ещё лучше, чем жили в довоенные годы. Скоро будет много радостных встреч, увидите и вы свою маленькую, беленькую Машеньку. Я буду счастлив познакомиться с вами, и надеюсь, что в свою семью вы с радостью примите меня, как равного. Я буду счастлив стать близким и родным вам. Много пережито за эти тяжелые годы, многих из нас не по годам состарила война, многих совсем нет в живых, многие стали калеками. И я, и Машенька оказались счастливыми, мы были в самом пекле среди бури и вихря огня и свинца, и мы остались живыми. Может быть материнская любовь, материнская молитва хранила нас в пьяном диком разгаре смерти. А теперь все прошло, теперь пережитое нами стало историей, и только ордена и медали будут напоминать нам отдельные моменты нашей трудной боевой жизни. Остаемся ваши дети В. и М.»
Война закончилась, что пережито и как пережито, как удалось нам остаться в живых, встречаясь несколько раз со смертью один на один - об этом знаем и можем рассказать и вспомнить только мы одни.
Прошло 40 лет, но всё так ясно видится и представляется в памяти, как будто мы переспали только одну ночь.
И вот я приехала домой, дорога была очень тяжелой, полные вагоны демобилизованных солдат. Все едут к родным местам, многим жизнь предстояло начать с нуля в полном смысле слова. Я приехала в Воскресенск к сёстрам, осталась у Али, повидалась с мамой и папой, радость была бесконечной. И у нас началась переписка с В.Д.

«29. 06. 45 г.
Дорогая Машенька, вот девочка, моя первое письмо к тебе на дальнее расстояние. Жду от тебя такое же письмо со дня на день, чтобы знать, как ты доехала, встретилась ли с родными, с мамой, с папой, как здоровье?
Знаешь, для меня эти дни кажутся без тебя какими-то пустыми, мрачными гнетущими. От скуки решил удивить мир – готовлю стенную газету – что-то бесподобное по красоте. Читаю Свирского, и ещё достал собрание сочинений Толстого. Ко мне заходил Сафиуллин, делится со мной книгами, вместе рисуем, вместе ходим на речку.
А ты знаешь, я все же осмелился и позавчера нырял с вышки и плавал в байдарке и цинковой ванне вместо лодки. Хоть глупо со стороны, но в тоже время было донельзя весело. Ежедневно тренируюсь на скрипке, прожужжал все уши товарищу Усову.
С твоего отъезда не от кого не получал ни одного письма – как будто все сговорились молчать, а уже вот четыре дня прошло.
Машенька, родненькая, только ты не скучай, а самое главное – не плачь, если я узнаю, что ты расстраиваешься я буду очень несчастным. Пиши мне письма, я обещаю быть аккуратным и внимательным к тебе, золотце. Хватило ли у вас на дорогу денег, продуктов, когда прибыли в Москву, когда явилась домой, как встреча, что родные? Если мне придётся ехать в первую очередь заеду к тебе, а оттуда за мамашей. У нас опять дожди, как надоела эта погода в Пруссии. Ну дорогая, прости, целую крепко, крепко, обнимаю. Твой В. Д. Привет от меня всем. Пиши, девочка, жду.»

«17. 07. 45г.
Здравствуй, дорогая Машенька! После небольшого перерыва пишу тебе снова. Моя милая девочка обо мне не беспокойся, я жив, здоров. Сейчас работаю председателем колхоза, у меня бригадиры известные тебе Злобин, Романов, и Андреев. Сейчас готовим сельхозинвентарь. Когда-то в детстве мне представлялось, что хлеб растёт буханках, и я не мог понять, какое это большое дерево, если на нём такие большие плоды. Но теперь я стал немного понимать. Дни стоят жаркие, а теперь как назло, речка далеко и охота искупаться, да негде, течёт какой-то ручеек, я влез в него пополоскаться, а на меня из воды смотрит мутный глаз мёртвого фрица, и чуть было не стошнило.
Постепенно готовлюсь в отпуск. Через месяц,, самое большее, я увижу тебя, а может быть и раньше.
Как я соскучился. Хочется обнять мою маленькую рыженькую девочку. Из дома идут тревожные письма. Знаешь, Машенька, прав Свирский в своей книге «История моей жизни» в том, что у чужих людей можно скорей и больше найти сочувствия и участия, нежели у своих родных. Ну, ничего, надеюсь, не пропаду, а жить буду неплохо.
Машенька, вот мне хотелось бы пойти в отпуск в конце августа, начале сентября, чтобы не возвращаться за тобой вторично, что могут не разрешить мне, и тебе придётся ко мне ехать одной. Устроился я просто замечательно, мы сейчас недалеко от города Пиллау, где садились когда-то на танки, помнишь, тогда ты целый день была в батальоне у Ванечки Долгополова, а я под вечер встретил тебя в деревне и приказал стоять, и ждать своих, так как со мной идти тебе было нельзя. Ты, конечно, помнишь.
Привет тебе от всех наших ребят, желаю быть здоровенькой, весёленькой, целую крепко, крепко. Твой В. Д.»

«20.07.45.
Добрый день, дорогая девочка! Сегодня я счастлив, получил от тебя письмецо, а в нём целых три фотокарточки, да, да – целых три, и притом, таких хороших и дорогих. И вот сейчас я разложу перед собой все твои четыре карточки и мысленно беседую с тобой, моя милая, родная крошка. В сарафанчике ты просто замечательная, я часто говорил, что хочу увидеть тебя гражданочкой, а не солдатом, правда, мне немножко удалось увидеть тебя такой, но это только немножечко, скоро я буду видеть тебя много, много сколько захочу – правда?
Машенька, обо мне не беспокойся, я жив и здоров, кажется стал чуть-чуть поправляться, хотя ребра по-прежнему отчаянно выпирают как стабилизаторы. Твоими фотокарточками я хвалился Романько, своим ребятам. О тебе от всех хорошие отзывы, все с уважением вспоминают тебя – а я и сам без них знаю, что ты умница, молодец, такая хорошая, хорошая, пожалуйста, прошу тебя, голубка, не говори, что ты не хорошая. Для меня ты хорошая, родная и ничего мне больше не надо. Ты хорошо знаешь меня, какой я бываю нехороший, сумасшедший, горячий. Время, которое мы вместе так хорошо дружили сблизило нас, научило понимать друг друга без слов, приучило уважать друг друга, переживать и болеть о друге, помогать и делиться всем откровенно, честно. Это была хорошая неповторимая дружба. Пускай она всегда будет такой, пускай по-прежнему мы будем чуткими, заботливыми и внимательными друг другу, как прежде.
Пускай сумеем мы украсить всю нашу жизнь, как мы сумели украсить наши тяжелые годы военных невзгод. Я не раз говорил тебе, что счастье жизни не заключается только в богатстве и материальном достатке, оно слагается из любви, согласия, уважения друг друга, взаимопонимания, готовности всегда и во всём поддержать друг друга, и любить больше себя.
Вот каково оно счастье. Я рад, что его ты понимаешь точно так же. Ведь счастье свое мы будем строить с тобой вместе – значит, у нас половина дела уже сделана.
Душенька моя, хочется много-много написать тебе ласкового, умного, доброго, хорошего, как-то всё это выразить на бумаге. Машенька, я выполняю свои обязательства – пишу тебе часто письма. На этом разреши окончить и крепко расцеловать и обнять тебя нежно, нежно. Твой В. Д. Передай привет всем родным. Как поживает наш Толечка, буянит верно? Целую много-много раз.»

«26.07.45.
Дорогая Машенька! Я пишу регулярно тебе письма, честно выполняю твою просьбу – это уже седьмое письмо с момента твоего отъезда домой. Сама ведь знаешь, что и дела особого у меня нет, а время занято до последней минуты, все время на ногах в поле.
А вот сегодня получил сразу два твоих письма, из которых одно «хорошее». Я не обижаюсь, я знаю, как много тебе сейчас нужно, чтобы ты была спокойная, весёленькая, счастливая, но всего этого сейчас для тебя я создать не могу.
Ведь всего тебе придётся потерпеть один месяц, и ты снова будешь со мной всегда и везде неразлучно. Я всегда буду с тобой ласков и нежен, буду также любить, как люблю тебя на сегодняшний день. Я знаю, ты на меня не обижаешься за моё отношение к тебе, и когда ты была в Каунасе, и шла со станции на базар ты же сама говорила, что не обижаешься на меня за всё пережитое. У тебя есть опасения и тревога за дальнейшее, но это тревога будет недолговечна, я тебе это обещаю – стоит только нам снова быть вместе.
Я тебе не раз говорил, что сейчас я могу тебя утешать обещаниям златых гор – ты этому можешь верить, можешь не верить. Скоро ты убедишься, насколько я был прав.
В августе я приеду к тебе, и может быть, в первых числах Анатолий Иванович обещает, как только разрешат – я буду первым. Он меня по-прежнему любит и уважает, и я ему очень признателен.
Машенька, деточка, как я соскучился, так хочется снова быть вместе, любить, ласкать тебя, всегда чувствовать твою заботу, любовь, ласку, чувствовать тебя, всю хорошую, нежную, родную.
По докладу Громова, он провожал меня, попутно в отпуск, ты поправилась, похорошела. Как я счастлив, одного только прошу от тебя, не тревожиться, быть спокойной, любить меня и верить мне. На этом разреши мне окончить моё письмо. Целую и обнимаю твой В. Д.»

28.07. 45.
Здравствуй рыженькая моя! Сегодня получил три письма от Анечки, моей сестры и мамы и Зоички (это медсестра из госпиталя в Подольске, С которыми уже после моего отъезда он начал переписку- прим. Автора) Анечка сообщает, что уезжает домой, мама пишет что ждёт. Зоечка поздравляет меня с днём рождения, и надеется на скорую встречу. Сегодня Анатолий Иванович зашёл ко мне попросить почитать несколько книг, которые ты мне прислала. Ты знаешь, их уже достаточно, чтобы я во всей округе стал популярным человеком – книги в наших условиях богатая, слишком, дорогая роскошь. Спасибо, моя голубка. Я приготовил Толичке хорошую детскую кроватку и колясочку. Что, вот, пожалуй, и всё. Целую и обнимаю нежно. До скорого свидания твой. В. Д. А как жду встречи!»

«30.07.45.
Роднушечка моя, голубка нежная! Несчетно раз целую и обнимаю тебя, нежно. Сегодня я хочу сделать тебе маленький подарочек – посылаю свое фото, на котором вытянулся во весь рост, как аист. Фотограф все боялся, что пластинка рожу не выдержит. Не мою конечно, а пса, который в этот момент пробегал мимо, и, получив предложение сфотографироваться, охотно согласился. Как видишь, девочка, я пытаюсь честно выполнять данные тебе обещание – часто писать письма. Как это у меня получается, ты оценишь. Я тебя не хочу нисколько огорчать, не хочу, чтобы тревога повисла над тобой или тяжелые мысли угнетали тебя. Я уже не говорю о слёзочках. Их не будет? Не будет же, правда? Я в это верю. Душенька моя, скоро я явлюсь к тебе, ждать не более 15 дней с момента, когда к тебе придёт это письмо. А как я хочу этой встречи, как я соскучился по тебе, как много хорошего, хорошего хочу рассказать тебе, успокоить тебя навсегда, и сказать, что ты всегда была такой милой, хорошей, доброй, ласковой и при этом глупенькая – ты мне не верила, на что я всегда молчал, опустив голову, я ничем не мог доказать тебе мою любовь и благодарность, тем более что жизнь была такой непрочной, она могла взорваться в любую секунду, и похоронить все надежды, клятвы обещания.
Ведь и ты в своей доброте и тревоге, и я в своем молчании, были каждый по-своему правы. Теперь всему этому конец. Мы можем только вспомнить это и засмеяться, или скромно улыбнуться. Ну, разреши мне окончить моё письмецо, целую крепко твой В. Д. До скорого желанного свидания.»

02.08.45.
Дорогая Манюша! Вот уже наступил август месяц. Время настойчиво идёт своим чередом. Уже совсем скоро я покину этот край, чтобы увидеть тебя. Во всяком случае, ждать не долго, не пройдёт и года. Ну нет, это я шучу. А у меня большие изменения. Сейчас я заместитель Демяновского (прим. редактора: https://ru.wikipedia.org/wiki/Демяновский,_Сергей_Григорьевич), так что с Банкузовым придётся распрощаться, хотя жить будем в одном городе. Хороший человек, умница, я его откровенно и чисто сердечно уважаю. Последнее время он что-то особенно любезен со мной. На завтрак , Обед и ужин всякий раз приглашает к себе. С колхозом всё хорошо. Сегодня пекли хлеб из новой ржи, я две буханки отправил Анатолию Ивановичу и много всякого и так далее. На этом разреши мне закончить твой В. Д. До скорого свидания.»

«03.08.45
Здравствуйте мамочка и папочка! Большое спасибо вам за письмо. Мне так было приятно получить его. Из него я почувствовал, что у меня вы считаете родным, близким вам, спасибо. В отпуск приеду, вероятно, скоро – через пол месяца, очень хочу повидать вас всех и Машеньку. Только Манюша что-то уже восьмой день как не шлёт мне письма. Что могло случиться с ней? Может быть, нездорова? Машенька мне много рассказывала о вас, о всей вашей семье, я буду счастлив войти в вашу семью. Машеньку я люблю хорошо, сильно. Я для неё очень много хорошего сделал в жизни, она не будет знать ни горя, ни нужды. Я знаю, как любит она меня и верю, что её любовь спасла мне жизнь. Многое мы с ней пережили за войну, пережили так много, как не переживём ещё за 30 лет. Она была со мной в огне, из которого в живых выходит только счастливые, про которых в народе говорят, что они родились в рубашке. Она вам не рассказывала, но я знаю, скольким десяткам бойцов она спасла жизнь. Я бывалый солдат, и то не мог переносить обстановку, в которой работала Машенька, моё солдатское сердце не в силах было спокойно переносить те нечеловеческие страдания искалеченных, изуродованных солдат, обессиленных бессонными ночами и болью. Её все у нас уважали и любили, считали умницей, хорошей, доброй, отзывчивой девушкой. И сейчас часто вспоминают её добрым словом. Для меня она особенно дорога. Вы знаете, что такое бои? Это море огня, свинца и стали, это самое серьезное испытание характера, воли, стойкости человека. Кто силён, кто морально устойчиво – тот побеждает. Машенька не один десяток раз провожала у меня в бой – ведь бои шли ежедневно. Её провожания, её взгляд добрый, полный тревоги и веры и через силу спокойный, её предупреждение меня быть аккуратным, всякий раз служили мне благословением. Я всегда чувствовал её рядом. Судьба хранила меня. За эту войну я ранен тяжело дважды и осколки до сих пор у меня в лёгких и в колене. Пока они меня не беспокоят, а дальше будет видно. Вот вам повесть о вашей дочурке, она всего этого вам, наверное, не говорила. О том, что мы перенесли будем знать только мы с ней, это можно пережить один раз. Дважды это не переживают. Вы можете гордиться вашей доченькой по праву, она честно заслужила в сражениях это право. До свидания. Целую вас – ваш сын В. Д.»

«06.08.45
Здравствуй моя Машенька! В ожидании пока бригадиры придут с докладом по работе за день, я сел написать тебе письмо, тем более, сегодня получил от тебя весточку. Машенька, я надеюсь, что ты не обижаешься на меня за письма, которые я пишу очень часто. Я сильно скучаю по тебе, а поэтому для меня большое удовольствие сидеть за письмом и мысленно побеседовать с тобой.
Машенька, не нужно предполагать лучше, ведь вопрос о том, что мы навсегда останемся вместе уже решен, зачем в душе беспокоить эту старую ранку, которая тайно все время болела. Успокойся, родная. У нас с тобой есть много нерешенных вопросов, но они сущие пустяки, и они не смогут повлиять на нашу совместную жизнь. Как это случается, что последнее время мне приходится часто ввести разговоры о тебе. Иван Михайлович, Серёжа Дюкарев - все разделяют моё мнение, что ты хорошая, умная, стоящая жена. В санроте все отзываются о тебе доброжелательно. Ты знаешь, Колочко, фельдшер, сам заговорил со мной при встрече даже останавливается. Конечно, мы оба делаем вид, что между нами ничего не произошло и совершенно не напоминаем о произошедшем, так глупо разрыве. Позже я все же спрошу, что все это значило? Девочка, вот в отношении моего отпуска вопрос решится завтра да, или нет, во всяком случае я буду знать точно срок когда поеду. Живём по-прежнему я, Громов, Усов. Занимаем сейчас три комнаты, но в комнатах скупо по-холостяцки, Хотя всегда чистенько и неизменно по твоей традиции на столе красуется всегда свежий букет живых цветов.
На днях бандиты смертельно ранили Титова командира 12-го полка нашей дивизии (прим.редактора: http://www.pobeda1945.su/frontovik/41730), но поймать их не удалось, хотя на следы напали.
Вот пока всё. Целую и нежно обнимаю, твой В. Д.
P.S. Машенька, а я рассчитываю на обратном пути захватить тебя уже с наследником.»

«09.08.45г.
Здравствуй, Машенька! Вчера получил два письма, который ты мне послала сразу в один день. Какая ты хорошая, как я люблю тебя. Вчера вечером я слушал по радио сообщение, объявление о японской войне, которое, нельзя сказать, чтобы было неожиданным, но все же глубоко взволновало меня. Может быть, лично моего участия эти события не потребуют. Но может быть... Если потребуется, конечно, не заставлю себя агитировать, первый буду там. Это жизнь стала привычной. Обыденный. Так что ничего особенного нового, страшного в ней нет. Всё это уже знакомо. Пережито, прочувствованно. Очень, почему-то, все же как-то молоточком отдалось в глубине души. Конечно, это в настоящее время не нарушает никакие наши планы на скорое будущее. Да и будем надеется, что все это долго не продлится. Перспектива слишком ясно выражена. Вот, девочка, а каких вещах я беседую с тобой. Ну, ничего не поделаешь.
Анатолий Иванович с Леной собираются уезжать на два месяца на курорт, в Кисловодск. Я бы никаких курортов не захотел бы – мне бы в отпуск, мне больше ничего не надо.
Книги твои все прочитал. Как жаль, что Эсмеральда умирает – ведь нужно было, чтобы она осталась жить, чтобы со своей красотой была счастлива. Бесподобен в своей героической преданности Квазимодо – при его душе ему нужно было бы быть хоть не красавцем, но обыкновенным человеком. Коварен и жесток Клод. А Беб – подлец, развратник, низок в своём падении. Хороша книга, завидую, что ты можешь читать книги.
Целую крепко обнимаю твой В. Д.
P.S. Маша, ты напиши письмо моей маме, она обязательно ответит. Ты не серчай, она хорошая, добрая, ласковая, как все мамы в мире.»

«15.08.45
Дорогая моя! Прости, что долго не писал, пять дней был на сборах, сегодня сдал зачеты на хорошо, и всего час как приехал домой из Кенигсберга, Поэтому, спешу написать тебе это письмо. Чтобы ты не беспокоилась обо мне, моя девочка. Особенно огорчило меня то, что не застал ни одного твоего письма, как твое здоровье, как жизнь, как самочувствие – меня это очень волнует. Родная моя крошечка, я писал тебе, что перехожу на новую должность – заместитель Демяновского. И вот к нему я обратился с просьбой отпустить меня в отпуск. Он хотел ехать сам, но потом решил уступить мне, стал ходатайствовать перед Бородко (комдив), А тот говорят, написал на моем рапорте «не возражаю», но с согласия Анатолия Ивановича. Анатолий Иванович с удовольствием пускает меня и завтра – послезавтра мой вопрос будет решен окончательно. А знаешь, миленькая, как хочется, как соскучился по тебе, по дому. Ведь тебя я не видел вот уже два месяца. Хоть ты и говоришь, что тебе не разрешают резкие движения, все же, я как приеду, так берегись, растрясу всю, расцелую. Может быть, я приеду к тебе раньше, чем дойдёт к тебе это письмо. Машенька, только ты не особенно беспокойся за туфлями, я тебе их преподнёс в виде подарка, но только с условием, что все же ты купишь мне не Толика, а беленькую маленькую девочку. Я уже все распланировал на отпуск, сначала я заезжаю к вам, побуду немного, потом в Краснодар, а из Краснодара прибываю к вам вместе с мамашей, где немного погостим. Если ты не сможешь ехать сразу с нами, то я оставляю тебе документы на тебя и на Анечку, и она поможет тебе благополучно прибыть домой. Ведь мне нужна моя хозяюшка, которая могла бы справляться с немудрящим хозяйством, держать порядок, а кроме тебя никто лучше с этим не справится. Я это знаю, во всяком случае, я глубоко в это верю. Я даже не могу представить, когда же это наконец будет. Вот сейчас пишу тебе письмо, а на ушах у меня наушники, слушаю из Москвы романсы Чайковского в исполнении Лемешева. У меня так хорошо в моем домике, в общем, не стану хвалиться, приедешь сама всё увидишь. Сегодня встретил Сафиуллина, он собирается в отпуск. Серёжа Дюкарев и Колочко уже уехали. Меня только пугает моя новая должность, надеюсь честно работать и всё освоить. В общем, будущее сулит нам с тобой неплохие условия. Целую и обнимаю, до скорой встречи твой В.Д.»

«20.08.1945 г.
Здравствуй дорогая Машенька! Прими милая мой привет, пожелания тебе доброго здоровья и счастливой жизни, а также наши общие пожелания доброй, скорой встречи. Милая, сегодня прощаюсь с Банкузовым и ухожу к Демяновскому, на моё место прибыл один молодой человек, причём с семьей. Ему я уступаю свой дом, а сам переселяюсь на дачу. Правда, от города полтора километра. В отпуск он меня задержал на несколько дней, помочь ему в организации, так что до 1-го думаю обязательно вырваться. Как страшно хочется к тебе, как тяжело ждать дня предстоящей встречи, кажется, целый век я не видел тебя, такими дорогими, но далёкими, далёкими кажутся мне те златые дни, которыми мы дышали и жили. Ведь, правда? Это были чудесные сказочные дни, достойные самых лучших воспоминаний. Как бы я хотел, чтобы они вернулись. Сколько раз мы будем друг другу пересказывать все нами пережитая и как это, вероятно, будет интересно…
Помнишь Вилковышки (прим. редактора: https://ru.wikipedia.org/wiki/Вилкавишкис)? А Кенигсберг? А Пиллау, а косу, где у меня квартира была в машине? А сборы, а последние дни около Велау? Как всё это ясно и живо представляется, как всё это дорого и любимо, как что-то сокровенное, родное, будто бы вынутое из самой души! Как хочется всего этого сначала, снова с той же силой, с той же красотой чувств, прелестью счастливых мгновений. Не осуждай меня, если я в чувствах немножко поэт, и занимаю твое время песней о минувшем. Ведь эта песня, сладкая, волнующая – в ней кусочек нашей жизни, нашего сердца, нашей любви. Она хороша, чистая, как наша любовь, как наша дружба. Правда?
Тысячу, сто тысяч раз хочется мне рассказать тебе все это, тебе одной, так как одна мысль об этом волнует буйно кровь и одной мысли для тебя достаточно чтобы ты вспомнила и представила все это. Видишь, какие письма я пишу тебе, ты не упрекнешь, что я оставляю тебя без внимания, что я отписываюсь. При встрече я тебе всё это расскажу, и мы помечтаем, вспоминая всё это. Мне особенно помнятся Вилковышки, маленькая уютная комнатка на втором этаже, глубокая ночь, и мы сидели у раскрытого окна, и так было хорошо. Мы ни о чем не думали тогда, мы не ощущали тогда ничего, кроме красоты ночи. А передний край был всего в 1 км, мы слышали автоматную дробь, глухие разрывы мин, и вой пролетающих снарядов, но мы не были посторонними в той обстановке, мы ею жили, мы были её участники, её творцы, и то был наш заслуженный отдых среди боевых будней. Ну, прости, задержал я твое внимание, кончаю. Целую крепко, и обнимаю твой В.Д.»

До 23 сентября 45-го года, это значит месяц и три дня, писем не было. Я передумала всё, у нас был договор отвечать письмом на письмо, не пишет один, не пишет второй. Наступил перерыв в нашей переписке. Самый трудный, самый ответственный момент в моей жизни, в эти дни я должна была стать матерью. Но я всегда и постоянно приготовила себя к любой развязке, что будет, то будет. Было прошлое, было настоящее, на будущее никаких загадываний и предположений. Благодарна всем своим, я была окружена большим вниманием, любовью и заботой по их возможностям. Домой я поехать не могла, возложить все хлопоты и заботы о себе на стариков, это был непосильный груз для их возраста, маме было 62 года. Я жила у Али, Лидочка, её дочка ходила в школу, и все посильные хлопоты и дела по хозяйству были моими. И вот наступил день появления на свет моего сына 13 сентября 45-го года. Я, конечно, переживала, иногда поплакивала, но слезами горю не поможешь. В палате женщинам я рассказывала всё о войне, о себе. Читала вслух книгу о графе Монте-Кристо, и одна женщина в 45 лет родившая двойню, все говорила мне: «нет, Маша он не оставит тебя, ты очень хорошая, просто невозможно столько пережить вместе и потом разойтись в разные стороны». С первого крика новорождённого, в первый миг его появления, я поняла, что я принадлежу ему. Приехал папа, с Алей, Зиной, Катей пришли все в роддом. У Али зарезали поросёночка, были все в хорошем настроении, а я выглянула на них со второго этажа и заплакала. А папа посмотрел вверх и сказал: «Эх доченька, не плачь. Жив человек – не убыток, мы с матерью вырастим его тебе. Вот вас сколько вырастили.» Сколько успокоения и самоотдачи было в его словах, и это в их-то возрасте. Родился мой сын очень маленький – 2200, молока мало, очень был не спокойный, конечно, с самого зачатия он воевал со мной вместе на войне, да ещё такой, какая была в Пруссии. К месяцу я уже начала его подкармливать, но он был такой живой, как бы сказать, жизненный, я видела, что он будет жить. И вот этот живой комочек тепла стал мне самым дорогим на свете. Все тревоги только о нём, он стал самым большим моим начальником, всё остальное, личное, ушло на второй план. Назвали, как было уговорено Анатолием, честь нашего командира полка Анатолия Ивановича Банкузова.
Пока я лежала в больнице, Аля послала В.Д. письмо и поздравления с рождением сына. И вот пришло долгожданное письмо.
«23 сентября 1945г.
Здравствуй дорогая Манюша! Здравствуй, мой маленький незнакомый сыночек! Здравствуй дорогая Аля! Приветствую и поздравляю, а главное благодарю мою дорогую страдалицу, мою маленькую девочку. Все же купила! Подробности всего произошедшего я не знаю, кроме тех двух строк, в которых Аля сообщила и поздравила меня, я не знаю. Хочу верить, что все благополучно, что всё самое страшное уже прошло, хочу от души пожелать хорошего здоровья, вам обоим, мои детки.
Машенька одного только прошу, не ругай меня за долгое молчание. У нас здесь сплошное столпотворение, и каких только бог не создал комиссий, чтобы перед каждым отчитаться, каждого приюти, займи.
Вообще, для меня никогда нет покоя, пожалуй, и не будет, может быть я его сам не смогу создать, но если хочешь я вкратце расскажу тот круг вопросов среди которых я верчусь: ремонт, и постройка домов, канализации, кухонь, восстановление нового отопления, мощения улиц, молотьбы, скирдования, пахота и посев. Всё это необходимо делать, причём все сразу, при условии, что ни один человек не должен быть оторван от учёбы, порядок и дисциплина, распорядок и служба. Во все вникать приходится самому, никто не хочет ничего делать без соответствующей накачки и внушения, все думают, что всё это сделается само собой. А ведь зима на носу. Вот каковы дела, и когда и кто распишется на моём отпускном – одному богу известно. Демяновский вернётся в конце месяца, может быть к празднику 7 ноября приеду, и то может быть. И когда кто ставит вопрос об отпуске начальство возмущается – у тебя что, совести нет, не видишь сколько вокруг беспорядков и работы, а ты отпуск. Порой бывает смешно и обидно. Но такова наша жизнь. Над нами есть начальство, а воля и мысли начальства простому смертному неведомы. Вот милая моя крошка, мои дела. Я только хочу, чтобы ты не беспокоилась обо мне, не горевала, я не меньше тебя горю желанием поскорее увидеть тебя Толечку, обнять и расцеловать вас, но боюсь, как бы не могло случиться, что придётся мне посылать за вами, это куда проще чем попасть самому. Для меня это целая проблема. Ну, прости на этом меня, желаю тебе счастья, здоровья, а также Толечке. Целую крепко ваш – В. Д. Теперь ты подготавливайся к приезду.»

«7 октября 1945г.
Здравствуй, Машенька передаю тебе мой искренний чистый сердечный привет, а также маленькому незнакомцу, который такой беспокойный, моему дорогому сыночку. Как-то странно, но приходится свыкаться с мыслью, что у нас есть наш сынок. Ты пишешь, что для тебя это ново, но ведь ты его видишь, целуешь, ласкаешь, носишь, а мне только приходится ощущать его в сознании. Но ничего, скоро долгожданная встреча должна состояться, и я буду счастлив встретить и обнять, и расцеловать вас, мои родные.
22-го числа приезжает полковник, я постараюсь сразу же приехать. Хочется сразу приехать в твой дом, и увидеть всех твоих родных. Я так много им благодарен и обязан. Ну, за мной это не станет, я отплачу достойно и Зине и Кате и Але, и твоим папе и маме за всё хорошее, что они сделали для нас, начиная от встречи тебя. Никто не будет упрекать меня в неблагодарности.
О, Машенька, если б ты знала как мне нужна ты сейчас, как необходима. Себе я не имею времени уделить хоть долю внимания. Приходиться с тоской вспоминать те дни, когда мы были вместе, вспоминать как внимательно, заботливо и нежна ты была со мной. Я люблю тебя сильно, верно, честно, мне также горька и тяжела наша разлука. Но надеюсь, девочка, она скоро кончится, что мы будем скоро жить с тобой вместе счастливой, интересной, замечательной жизнью, мы сами будем строить её, эту нашу жизнь. Как новая душа, как тяжело ждать её, как далека она, хотя уже видно и ясно, хотя она совсем рядом, стоит только шагнуть, но как тяжел и труден этот шаг.
О себе. Кашляю по-прежнему, сильно болит верхушка правого лёгкого. Работы больше чем по горло, сегодня выходной день и вот только под вечер я собрался написать тебе это письмо. Знаешь, девочка, давай договоримся, ты не станешь больше обижаться на меня и журить за долгое молчание. Ты ведь знаешь, что я праздно никогда не провожу время, что я не бегу от работы, знаешь, что я всего себя отдаю службе, люблю работать на совесть, с душой, а не по казенному. Это занимает все моё время, всю силу, весь отдых. Если ты скоро будешь со мной, я знаю, что всегда найду для тебя время. Я никогда не поступлю нечестно по отношению к тебе. Кроме тебя, мне никто не нужен, в тебе я найду всё, что может украсить, сделать счастливой мою суровую жизнь. На этом разреши мне закончить. Надеюсь на скорую встречу. Целую и обнимаю тебя и сыночка. Ваш В. Д.
Надеюсь, что вслед за этим письмом явлюсь сам.»

Переписка окончилась, и с ней все письменные клятвы, обещания, уверения, успокоения. Всё до встречи. Шёл уже, или вернее кончался октябрь месяц. Толя всё-таки был беспокойный мальчик, Рано начали подкармливать, поправлялся плохо, какая-то грыжа ещё привязалась. Ходила и заговаривать, и к врачам, нужно было заниматься только им, а я крутилась по дому, по всем мелочным делам. Жила у Али. Папа приехал, посмотрел на всё и сказал: «Да, дочка, ты здесь прислугой живёшь, поедем домой, мы с матерью будем сами ухаживать за тобой.»
И мы уехали к папе с мамой, а где-то 5-6 ноября 45-го года приехал за нами В.Д.
Приехал в Воскресенск, нашел по адресу Алин дом и по рассказу Али: заходит военный, конечно, постучавшись, зашёл, огляделся, поздоровался и говорит – ты Аля, она сказала ему: а вы Виктор. И первым вопросом – а где Маша? Аля сказала, что я только неделю как уехала домой. Аля сказала, отдохнёте сегодня, ночуем, а завтра утром я провожу тебя до неё. Он сказал – нет, Аля, давай перекусим, и поедем прямо сейчас, я не могу ждать утра. Ну, Аля собрала что-то с собой, и они поехали. От Коломны, так как уже был вечер, машин попутных уже никаких и 10 км нужно идти пешком. К деревне ближе дорога идёт около леса, и Виктор решил пошутить и говорит Але: что ты очень смелая, вот так с незнакомым мужчиной, не задумываясь согласилась идти, и ещё ночью, а я не Виктор! Ну, Аля тоже находчивая, и рассмеявшись сказала ему: а я не Аля.
Мы дома уже все отдыхали. И вдруг стук в дверь. Пошли открывать и, о! Радость, такие гости. Восторги, расспросы, разговоры, почти до утра в разговорах. Отдохнули и нужно собираться в дорогу. Ребёнок, пелёнки, распашонки, это уже целое хозяйство, и в поход. У него уже было решение, что мы все вместе едем в Краснодар. Не нужно было, дороги в то время были очень трудные, вагоны холодные, поезда шли медленно, дорога вообще ещё не была приведена в порядок, где-то суток пять добирались до Краснодара. Измотались сами, измучили Толю, пелёнки не просушить, кормить тоже чем-то нужно, кипяток из бачка и крошеное печенье в бутылочку, а ведь ему было только два месяца. О молоке не было и речи, вот так мы добирались.
Хорошенькие гости, чемодан грязи, такой худенький измученный маленький крикливый ребёнок, он же, конечно, был голодный и фронтовая жена. И все это везли в подарок маме – волевой казачке, влюблённой в себя. Доехали до Ростова, любитель фантазии, красивых слов, соседям по купе он рассказывал необыкновенные истории, что он обладатель скрипки Страдивари, которую нашел в Пруссии, ковра персидского необыкновенной пышности, который почти весь пролезает в кольцо, и коллекции монет большой ценности с орлом и решкой, золотые, и тому подобное.
Была скрипка, обыкновенная, был ковёр большой красивый, но плюшевый, и была коллекция из каких-то металлов, разные монеты. Начнёт рассказывать о приключениях и разных случаях на войне, и обязательно прибавит то, чего не было. Я как-то ему сказала, зачем? Кому это нужно? Тем более, о войне, будучи на войне, можно говорить не переставая. Итак, хватит эпизодов, от которых мороз бегает по коже и без прибавлений. Он мне сказал – не любо, не слушай.
Началась подготовка к встрече, знакомству. Он мне сказал, чтоб как приедем домой, я его называла Витусиком, мама не может слушать и называть его по-другому. Что когда мама станет что-нибудь делать, чтобы я подходила, и сама бы бралась за эту работу. Что это нужно будет делать так, другое так, и многое ещё в этом духе. Когда все учения закончились, я сказала ему, что я не поеду в Краснодар, я поеду обратно домой, мне так сделалось страшно. Он начал успокаивать меня, успокоилась немного сама, и решила – двум смертям не бывать.
Приехали, конечно, встреча была очень радушной и меня приняли хорошо, я как-то и забыла о том, понравилась я кому-то, или не понравилась. Запомнилась встреча с родителями погибшего товарища Виктора. Они были армяне. Приготовили угощение всё по-армянски, были счастливы, что мы пришли к ним. Погиб единственный сын, и очень жаль было одиноких стариков.
Началось знакомство с родней. Везде были встречи с национальной широтой законов гостеприимства, с обилием всяких угощений на столах. И ответно. Для всех, у кого мы были, мы тоже у себя собрали всех гостей.
Как-то пошли смотреть кино «Без вины виноватые» (прим. редактора: https://ru.wikipedia.org/wiki/Без_вины_виноватые_(фильм,_1945)). И пусть шутка, может быть, была и неуместна, я сказала ему, что когда будешь бросать своего сына не забудь одеть ему на шейку медальон. Все равно, я чувствовала, что к этому двору я не приживаюсь. Когда пошли на могилу его отца, он попросил у меня чистенький платочек, положил горсть земли, чтобы взять собой и поклялся прахом отца своего, что никогда не оставит нас с Толей, до конца своих дней. Ну, что, что, а клятвы произносить он умел.
Отдохнули и засобирались потихоньку в обратную дорогу. Погода была какая-то обманчивая, выносили Толю на воздух с открытым лицом и простудили, кашель, бронхит, а впереди опять такая трудная дорога. Мать собиралась с нами, как она говорила, для порядка. Витуся с Машей будут учиться, а она будет доброй бабушкой в 46 лет, и растить нам сына и радоваться на нас. Я вела себя, как-то потом анализируя - просто, бесхитростно, я привыкла, будучи на войне, что меня всегда уважали, отношения со всеми на равных, и никакого заискивания, двуличности во мне никогда не было. Я всегда была откровенна и чистосердечна, играться не умела, а это потом напишет он обо мне. Притворяться было не нужно, и это было не в моем характере. Артисткой я не родилась, а натуральность и правдивость моего характера и постоянность мне нравятся до сих пор.
Заехали в Воскресенск, побывали у всех, мамаша пела свои казачьи песни, голос у неё был, правда, хороший, всех очаровала и все в один голос провожая мне говорили, что мне очень повезло с мамой. Распрощались, и вчетвером поехали обратно в Кенигсберг. Опять холодные дырявые вагоны, очень трудная дорога, и Толя расхворался по-настоящему. И вот приехали, мы привезли с собой большой запас всяких жиров и хороших продуктов, а на месте ординарец получал весь отпуск продукты на всю семью, так что, у нас с продуктами было очень хорошо. На Толю молоко получали в достаточном количестве, в общем, все было хорошо, и нужно было устраиваться и начинать жизнь по-новому. Приехали мы в конце декабря и новый 1946 г. встречали у нас со всем шиком. Первый мирный новый год!
Было приглашено все начальство, я не буду перечислять их чинов и рангов. Матушка была польщена тем кругом знакомств, в котором был её сын, и в который попала она сама. Для нас это был ещё неразделённый круг выживших и победивших. Тем более, когда гости собираются за одним столом, они должны быть равными по взглядам, по своим делам, и по многим другим качествам. Мы занимали немецкий дом, первый этаж, три комнаты и кухня. И мы все четверо спали в одной комнате. Толя спал беспокойно, ночью приходилось подогревать пузырёк с едой, и каждый раз тревожить маму. И неудобно спать всем вместе. Виктор мне говорит, попроси маму, чтобы она спала в отдельной спальне, а то он мне, как мужчине и сыну, неудобно сказать ей это. А я говорю, что я тоже не могу сказать, если бы это была моя мама, я бы просто объяснила, что в разных комнатах спать спокойнее. Так что всё осталось на своих местах.
И начались какие-то представления, утром она вставала немного раньше меня, я выходила немного позднее. Приведя себя в порядок, она готовила сыну завтрак и приглашала его как вышестоящего начальника: Виктор Кузьмич, вставайте завтракать. Зачем все это проделывалось, я не знаю. Я спрашивала его, почему? Почему она так ведёт себя? А что мне делать? Может быть, опять под козырёк и разрешите обратиться, разрешите подойти, уйти? Он сказал – не придумывай, но ей сказать ни о чем не мог, а я тем более.
Перед отъездом в Кенигсберг она пошила себе белое крепдешиновое платье, перманент, маникюр, а приехали, у нас ещё не было советских учреждений, были кругом военные и военная комендатура, кроме дома ходить было некуда. Был организован дом Офицеров, но туда если и ходили, то молодые офицеры. Собравшийся лишний хлеб, и кое-что из продуктов мужчины решили съездить и продать в Кенигсберг. И она попросила – Витуся, купи мне золотые часики. И вот они приехали и привезли ей золотые часы. Я отнеслась к этому спокойно, мне просто было интересно, что же будет дальше. Ещё кое-что она придумывала, ведь на безделье надо было что-то делать. Был у нас ординарец, молоденький солдатик Слава. Он находился у нас постоянно, и спал на кухне, на топчане. То сходит, где-то не так близко за молоком, за продуктами, топил печку, готовил топливо, помогал в уборке помещения, двора, дорожек, и так выполнял разную мелкую работу.
Паек на него выдавали с нашим вместе, и кушал он с нами вместе, и вот матушке показалось, что он очень много ест, и ещё нужно готовить на него и она предложила Виктору, чтоб он сказал солдату, чтобы он кушал в роте, а служил у нас. Виктор здесь ничего не смог возразить ей.
Когда мне Слава сказал о её решении, и о том, что он уходит от нас в роту, я ему сказала, что я сделала бы также. Ну, конечно, молоко, продукты кто-то привозил, а солдата больше не было.
Иногда мы, молодые, ходили куда-то, или на танцы в дом офицера, или в кино, то к кому-то из знакомых, и наша бабушка оставалась с внуком.
Как-то я начала писать письмо домой маме с папой, в котором писала, что у нас всё хорошо, только было очень жаль, что я мало побыла дома, всего только одну неделю. Я писала, что у меня всё есть, есть и очень хорошая мама, но не такая, как ты, мама...
Но ведь это так бесспорно! В это время кто-то к нам пришел, чтобы пойти куда-то в кино или на танцы, и я не запечатав письма, положила его в какую-то книгу. Конечно, мама видела, что я писала письмо, и перерыв всё, она нашла его и прочитала.
Новое событие, Виктору дали путёвку в Пятигорск, так как осколок в лёгких не давал ему покоя, были сильные приступы кашля, кушал плохо, нужно было немедленно подлечиться. И вот собрали его, и он уехал. Мы остались втроем. Явно чувствовалось, что маме здесь не нравится, это бездействие, этот чужой уголок чужой земли, почти без всякого общения с людьми, тем более, что ей они были тоже чужие. У нас на втором этаже жил старший лейтенант – кавказец, его демобилизовали и вдруг, с ним вместе мать решила уехать домой. Я стала говорить ей всякие доводы, что нужно дождаться Виктора, что он может потом подумать, что я обидела чем-то вас, но она сказала, что я так решила, и что она потом ему всё объяснит сама.
Пришел день расставания, искупав Толю последний раз, она собралась, попрощалась и уехала. Мы остались вдвоём, ночь я провела не уснув ни минуты, я предупредила соседей по телефону, что я ночую дома одна. Немцев было в округе ещё много, и много было всяких страшных случаев, а мне было страшно не за себя, а за своего малыша. Переночевали, а утром я позвонила командиру части, и Слава опять согласился прийти к нам. Он помогал мне во всём, и даже нянчил Толю. Письма приходили из санатория, писались они нам всем троим. Письма были все такие же нежные, тёплые, где была тревога за всех нас, он был в большой уверенности, что у нас все благополучно, но самое главное он писал о себе, что ему стало лучше, что он там подлечился. Мать уехала с тем расчётом, чтобы, когда он с Пятигорска заедет в Краснодар, она тоже будет уже там, но этого не случилось, они разминулись где-то в пути. Ей хотелось высказать свое мнение обо мне ему лично.
И вот он приехал, подлечившись, отдохнувший, радостный, в хорошем настроении, и вдруг переступив порог, в первые минуты восторженной встречи, его как громом поразило сообщение о том, что мамы нет, что она уехала не дождавшись его. Но после моих объяснений, он успокоился и уверено высказал свое мнение, что я все равно не смогла бы удержать её, если она так решила, значит были обоснованные причины её отъезда, и что моей вины здесь быть не может. Я тоже так думала, потому что я просто никогда не смогла бы обидеть маму, ни в мыслях, ни в действиях. Он кое-что привёз, чего нет у нас, так рад был, что Толя подрос, поправился, стал спокойнее. Жизнь опять вошла в свою колею. Он написал маме как подлечился, как отдохнул, что у нас в семье всё хорошо. Мы жили и отдыхали по-своему в выходные дни, иногда ходили на стрельбище стрелять из пистолета, уже погода менялась к весне, дни стали теплее, снег уже начинал таять. И вот как-то возвращаюсь домой, перед нами на дороге оказалась большая лужа, и он, конечно, шутя сказал, что если ты любишь меня, то не побоишься перейти через лужу, и я прошла очень удачно, и ему предложила тоже самое. И он тоже пошёл, и провалился, чуть не по пояс. Скорее домой сушиться. От мамы пока ещё ничего не было. И вот где-то в конце февраля в субботу, была приготовлена баня, обед, я ждала его со службы, и вот он пришел какой-то расстроенный, взъерошенный, я вижу, что-то случилось. Так спокойно говорю ему – ну, что, будем сначала обед или баня? Он отвечает - ни то, ни другое, я хочу с тобой поговорить. Я пошутила: давай поговорим, ведь мы с тобой с утра уже не разговаривали. И он резко высказал мне вдруг - оказывается, ты причина отъезда мамы? Меня как будто ударили по голове. Я сказала – брось говорить глупости, ты первый знаешь, что я не могу сделать этого.
Оказывается, мать прислала ему письмо. Прислала на имя соседей, ребят, чтобы они ему передали, с припиской на конверте, что она не может прислать на наш адрес, что Машка все прочитает. И вот он начал мне выкладывать все гадости, которые она написала ему. После всего он высказал мне – что мама у него одна, он не может пойти против её желаний, мне дорог покой мамы, а ты решай судьбу Толика, я с тобой жить не буду. Я ему сказала, что судьба моего ребёнка решена с того момента, когда я решила, что у меня будет ребёнок. Я с полной ответственностью дала жизнь своему сыну, я не знаю как я буду вступать в жизнь, что я, может быть, пойду просить милостыню, но с ребёнком на руках! Ты знаешь, ты один, что я родила его, никогда не надеясь, что ты будешь идти со мной по жизни рядом. Я знала всегда только одно, что у меня до последнего своего вздоха есть мама и папа, и сестры, которые со мной разделят всё, потому что я осталась жива.
После всяких, не очень умных разговоров он пошёл и лёг в постель, а я решила найти письмо матери. Он приходя с работы всегда вешал планшет на дверной крючок, в этот раз он куда-то его спрятал, значит, письмо там. Посмотрела в одном, в другом месте – нет, посмотрела по шкафам - лежит. Я открыла планшет, взяла письмо, взяла лампу, пошла на кухню, заперлась и стала читать. Вот таким же мелким почерком на клетчатой тетради, на каждой строчке было написано три листа всякой грязи, на которую способен далеко не каждый человек. У меня на всю жизнь в памяти сохранилось его начало, и многое из самого письма. Начиналось оно так:
«Здравствуй миленький мой сыночек, желаю тебе всего хорошего, но только не с этой женщиной! Ах, Витя, Витя, как ты ошибся, неужели ты думаешь, что фронтовая проститутка может быть женой? Ты попал к кацапам(Прим.редактора:https://zen.yandex.ru/media/id/5da25a766d29c100b10b2984/kto-takie-kacapy-i-pochemu-tak-stali-nazyvat-russkih-5dbc193d4e057700ad9c3769) в лапы и Елисеевич (это мой папа)– не дурак, что выбрал себе такого зятя. Как ты мог?...»
И в таком духе все письмо. Я дочитала, меня всю трясло, меня била настоящая лихорадка. Пошла к нему в спальню, а у нас в шкафу лежали заряженные пистолеты, взяла пистолет наставила на него и говорю, сейчас нажму на курок, и конец. И ни тебе, ни мне, и не твоей маме. Он слегка побледнел и говорит - положи на место, этим не шутят. А я говорю, я и не шучу, мне за тебя ничего не будет, у меня один ребёнок на руках, другой во мне, я была беременна ещё, но говорю, успокойся, стрелять в тебя я не буду, я не хочу пятнать свою душу, после всего этого ты мне просто омерзителен.
Я взяла вкладыш письма себе, думала, когда-нибудь у меня спросят сегодня, почему у меня нет отца? Я решила, что это будет хоть каким-то ответом на его вопрос. Вот этот её вкладыш. Человек поменял лицо свое, и это лицо, наверное, натуральнее.
«… Вот вся причина твоего отказа от родины. Но смотри, ещё раз тебе напоминаю, в Краснодар её суда не вези, я её видеть не могу, если ты с ней не развяжешься, я тебе не прощу твой поступок до самой своей смерти. Витуся, все же ты на словах только говоришь, что она меня боится, а на деле я убедилась, ничего такого существенного нет, она тобой крутит, как ей вздумается. Ну, смотри, сынок, я её вообще не считаю, что она и существует на свете. А с каким она пренебрежением стирала мою сорочку, за все время, мы стирали два раза, и у меня было по одной рубашке. Ведь я чище её в тысячу раз, она стерва, ещё пренебрегла. Да вообще, я для неё являюсь чужой тёткой, и вообще, между мной и ею все кончено, хватит для меня. За Толю не беспокойся, возьмём, воспитаем, в крайнем случае. Ах, сынок, сынок, её бы надо было так вызвонить, но я переносила все на себе, боялась заразить между мной и ей атмосферу. А какие у неё были ко мне отношения, сыночек, я не думала, что это все перенесу. Да лучше бы я умерла, чем осталась на эти страдания. А сейчас в каких я условиях живу, ни крова, ни хлеба, ни денег, ни барахла, чтобы смогла продать. Витя, ты пишешь, ты мама подумала, что ты уехала, да, Витуся, я все время обдумывала, ночи проходили и дни без сна. Все в думах, советоваться не с кем было. Ещё, ты пишешь мне, ты не подумала о том, что ты был неаккуратным со мной, сейчас мыслях не допускаю, чтобы ты изволил это сделать, ведь сейчас в мирной обстановке живём, тебе не простительно, но если это будет получаться, то виной будет эта шкура в женском наряде, ты пишешь, что в отпуск не приедешь в Краснодар? Тебе не по пути? Тебе не разрешит это толстогубая язва?..»
Это была одна страница, а ещё два листа все в таком же духе. И нос у меня во всю морду, и шепелявая я, и она как-то падала в обморок, а я через неё перешагнула, это в обмороке видела она, и чего, чего только не было, и вся грязь, грязь, которую трудно даже выдумать. Прожив жизнь, я не могу найти слов, что можно сказать об этом. Одно можно сказать, считать себя культурным человеком, идеалом человека? Можно задать только один вопрос, как можно вместить в себя столько подлости? Что это за женщина, тем более мать? Я никогда не найду ответа себе на всё это – одно ясно, что там нет не только человека, но и ничего человеческого.
Она рассказывала о себе, что её муж, отец Виктора, для всех был очень хорошим человеком, но гулял от неё все время. Постановка жизни была такова, как она говорила, что не в обычае для казака помогать жене в женских делах, позором считалось принести воды, помочь донести полоскать белье, и прочие такие дела в семье. Слово мужчины было неоспоримым. Много было рассказов о её нелёгкой семейной жизни, и может быть, ей нелегко было примириться с тем, что у нас отношения были совершенно противоположные.
Конечно, она набаловалась, получая полный денежный аттестат, все четыре года, на свое имя. Распоряжалась деньгами, как ей хотелось. Было у неё всё, кров над головой, у неё в Краснодаре был только что перестроенный дом, вторая половина которого для Виктора была внутри не доделана. Кусок хлеба был у каждого взрослого работающего человека, и через две недели после поступления на работу все получают деньги, так что, той трагедии, о которой она написала Виктору – не было.
Пришло письмо от жены, где она писала обо всех трудностях пережитых военных лет, просила о том, чтобы материальная помощь была от него постоянной. Что, может быть, у тебя есть женщина? Ну, и все прочее. На это письмо он попросил ответить меня. Я написала. Написала о том, что у него действительно есть женщина, и эта женщина я. Что я не была ей соперницей, когда сходилась с ним, что у нас есть совершенно другие обстоятельства, и чтобы она не волновалась о материальной стороне, все будет постоянно, а в остальных подробностях в их отношениях, я не хочу ничего знать.
Поостыв от матушкиного письма, мы начали обстоятельнее обсуждать свои отношения. Я ему сказала, что выходит дело, мама ему помогла разобраться во мне, ничего не зная, кто я и какая я. Я сказала ему, что не только самое хорошее во мне он знает больше чем кто-либо, но и самое плохое тоже. Мы были столько время в такой обстановке на войне, солдат он и хорош, но ведь и нет грубее общества, чем солдат на войне, уж это то самая настоящая правда. Я сказала ему, что может тебе обо мне добавить твоя мама? Конечно -же, ничего. И что только после маминых подсказок он увидел, что я не красавица, я опять сказала ему, что действительно мама права, я не красавица, и что у него есть возможность исправить всё это и найти красавицу. А у меня опять свои сложности, во мне жил второй ребёнок, нужно было как-то продумать обо всём, нужно было там на месте решить этот вопрос, вот уж действительно советоваться не с кем было.
А он опять начал мутить мне мозги своей любовью и преданностью. Начал убеждать меня, что я должна сначала понять его, а он сначала должен был успокоить свою маму. Основная его теория была такова, что он меня не оставит, что он нас с Толей не бросит, но сначала я должна уехать с Толей домой. Он вызовет свою маму, убедит её в неправоте, докажет ей, что она ошиблась, недооценил моих положительных качеств хорошего человека и когда она поймёт, он вызовет нас обратно. И был придуман второй вариант. Зная, что я не соглашусь, он начал предлагать мне, чтобы я уехала одна. Ты поезжай, а Толю оставь мне, Слава будет нянчить его, стирать будет приходить немка, а потом приедет мама. В общем, всякую чепуху. Я сказала ему, что я поеду только в один конец “туда”, и если мы глядя друг другу в глаза не договоримся ни о чем, то «обратно» не будет. Он написал письмо ко мне домой:
«Добрый день, дорогие папочка и мамочка! Передаем мы вам привет всей нашей семьей. В нашей жизни должно быть маленькое изменение. Подробности узнаете от Машеньки по её приезду к вам. Временно мы должны расстаться. Вы, пожалуйста, не волнуйтесь, все должно опять сложиться хорошо. Я надеюсь, что мы, как и прежде, будем жить счастливо, по-прежнему вместе. Вам я остаюсь благодарен за всё: за ваше доброе внимание ко мне, за ваш приём меня, как родного. Со своей стороны, я от души желаю вам доброго благополучия, здоровья, счастья. Целую вас, дорогие мои. В. Д.»

Я написала папе вслед за его письмом. Писала: «Папа, все, что написано в письме Виктора, все ложь с первого до последнего слово, мы расходимся и скоро я должна приехать к вам, и не на время, а навсегда. Я прошу разрешения приехать к вам с Толей, и если вы откажите мне, то временно я должна оставить Толю отцу». Без средств и действительно без крова, я должна была переступить где-то, чей-то порог с ребёнком на руках, и ребёнком под сердцем. Папа быстренько прислал мне письмо, где писал, если там не нужна ты, то не нужен и твой ребёнок, мы не допустим, чтобы чужие люди пинали его из угла в угол, приезжай и побыстрее. Мы с матерью вырастим тебе его. Это же папа с мамой, другого ответа и не должно было быть. Одно обстоятельство задерживало меня, он заезжал в Краснодар из санатория и занял там денег, и по приезду его мы отдали долг, и мне нужно было ещё ждать зарплаты целый месяц. Состояние моё было ужасное, но толя рос, и я утешалась тем, что сын у меня растёт. Растерянности у меня не было, я знала, что все проходят раны. Нужно было только пережить этот момент, а там сама жизнь подскажет, что и к чему. Я жила ожиданием встречи со всеми своими.
Виктору пришло письмо из Подольска с фотографией девушки – с надписью «кого люблю – тому дарю». Оказывается, он заезжал в тот госпиталь, в котором лечился. Три девушки, которые за ним ухаживали, и он, дали клятву, если все останутся живы, то после войны встретятся. Он мне не сказал это, когда приехал из санатория. Одной из них, Ксении, после выздоровления он предложил руку и сердце, но мать её сказала, что если останетесь живы, и если сохранятся чувства – пожалуйста, женитесь после войны. У нас стоял книжный шкаф, и на его верху стоял олень, и я вдела в его рога эту фотографию – говорю – будешь ходить и любоваться ею, а она сверху будет смотреть на тебя. А к нам ходили в гости врач с женой, и обратили внимание на это, и жена спросила, кто это такая. Я разрешила ей полюбопытничать, она взяла фото, прочитала, и говорит, а кому адресовано эта надпись? Я сказала – Виктору. Она говорит, и ты разрешаешь это? Я говорю – да, запретить не могу, он же сам взрослый человек. Она обратилась к нему: Виктор Кузьмич, и вы позволяете себе это? Он как-то отмахнулся, вроде всё это ерунда.
Как-то он пришел с работы, и сказал, что будет работать, попросил, чтобы мы с Толей ему не мешали. Сел за стол, взял бумагу и начал что-то писать, а я издалека смотрю, что он пишет, и вижу, что начал кому-то письмо. Поставил дату, здравствуй, и так далее. Я спрашиваю, кому пишешь? Подошла поближе, чтобы заглянуть, и он взял, смял лист и положил в карман в китель. Утром он одел другой костюм, а этот я стала чистить, хотела отпарить клапан у кителя, смотрю, у меня что-то мешает, оказывается это начатое письмо. Я разгладила бумагу утюгом и прочла написанное: здравствуй дорогая Ксения, желаю тебе того-то и того-то, жалею, что нам не пришлось соединить свои судьбы, и так далее, в том же духе. Я положила письмо на стол. Когда он пришел, увидел всё, я предложила ему написать письмо. Я сказал ему, чтобы он не переживал о том, что я как бы связала ему руки и ноги. Я спросила его – когда-нибудь я просила его о том, чтобы он мне поклялся верности до конца дней? Нет. А я давала тебе эту клятву? Тоже нет. С первого дня нашего знакомства я не ограничивала твоей свободы, ты знаешь, что я, не полюбив тебя, сошлась с тобой. Что мы встретились на войне, где каждую секунду над нами висела смерть, и на то, чтобы мы были вместе, я решилась сама. А что меня побудило сделать этот шаг, об этом знаю я, и только я. Никогда, никогда, я не позволю себе принять от тебя такую жертву, я не хочу, чтоб ты жил со мной, любя другую, ты лгал все время. Но тогда была война, она сама могла в одно мгновение развязать всё, я не останусь с тобой, у тебя развязаны крылья, ты свободен, лети куда глядят глаза. Но я уеду с тем условием, чтобы ты с первого дня, если ты не последний подлец, никогда, ничего не узнавал о нас, о тебе и я больше знать ничего не хочу. И не пиши, я не хочу загружать почту бесполезной, и не нужной писаниной. Я не буду отвечать на твои письма. Это моё последнее желание. Обо мне не беспокойся, найдётся и мне хороший человек, которому будут нужны и дороги те человеческие качества, о которых, ты то знаешь, что они есть во мне.
Я сказала ему, что ты дважды совершаешь надо мной подлый поступок. Все с фронта отправляли девушек один раз, и тут же забывали о них. А ты бросил, поднял, и опять бросил.
Но ведь это не смертельно? Мне нужно было все собрать в какой-то огромный ком, а жизнь сама раскрутит всё и время, время – это доктор всех болезней.
И опять игра, игра и выдержка. Как-то пришел и говорит, что командир полка просто приказал показать ему своего сына. А в его честь наш сын был назван Анатолием. Он пришлёт за нами машину, скажи когда? И вот я как-то собрала Толю, и мы поехали. Командир полка, полковник, Герой Советского Союза, молодой, красивый, мужественный (прим.редактора: https://ru.wikipedia.org/wiki/Банкузов,_Анатолий_Иванович). За период командования в нашем полку у него было сквозной пулевое ранение, пуля прошла через лёгкое и вышла, не затронув позвонка месяца через три-четыре он вернулся в полк. Полный дом был набит дорогими немецкими трофеями. И большая трагедия – больная Елена Ивановна (прим. редактора: Микулич Елена Ивановна (Банкузова) (1919–1947 гг.) родилась в 1919 г. в деревне Малая Боровка. Дочь Ивана Петровича Микулича и Ульяны Евсеевны Морозовой.
После окончания школы Елена Ивановна поступила в Минский медицинский институт. Но окончить его она смогла только в Ташкенте — началась Великая Отечественная война.
Елена была замужем за Банкузовым Анатолием Ивановичем (Героем Советского Союза за взятие Пилау). С ним воевала. Детей не было. После войны семья переехала жить в Калининград, где Банкузов командовал военным гарнизоном.
Елена Ивановна умерла от чахотки в 1947 г.,. Инфо взята с источника: http://www.warheroes.ru/hero/hero.asp?Hero_id=10807). Она закончила медицинский институт в Ташкенте, и после окончания приехала к нам в санроту врачом. Закутанная во всякие меха, она всегда мёрзла, и конечный результат – гнойный плеврит. В общем, лечили её, конечно, но состояние её было плохое, она не могла родить ребёнка, были беременности, но она их прерывала, не было сил доходить до конца. А он жаждал этого ребёнка, говорил, что я хочу тискать, нянчить своего ребёнка, если ты мне не родишь, я найду женщину, которая будет мне рожать моих детей. Они с Еленой Ивановной были одноклассники, он окончил академию, она мединститут.
И вот, приехали… Анатолий Иванович взял Толю, они, мужчины ушли от нас разговаривать другую комнату, а мы остались с Еленой Ивановной. И она меня спросила, ну расскажи, Машенька, как ты живёшь. Я ей сказала, что хочу я поехать домой, что Толя очень слабенький, а у нас дома козье молоко, я хочу подкрепить его, она говорит – а как же Виктор? Я сказала, что он же взрослый, и ему не нужно молока, тем более что Толе вообще не стало хватать его, нам стали молока давать меньше. И она как закричит: Толя, Толя! Ты слышишь, что говорит Маша, что Толичке не хватает молока, и она хочет уехать домой. Он подошел, и так властно сказал Виктору, ты чего молчишь? Сколько ему нужно молока три, пять литров? Всем отказать, а Толе давать столько, сколько ему нужно.
Я не могла сказать свою горькую правду, ей самой было куда гораздо тяжелее. В жизни все наоборот – им нужно было рожать, нам пока было не нужно, у кого – что.
Побыли у них, Елена Ивановна всех заугощала, там же готовил повар, и потом отвезли домой. Одна трагедия была сыграна. Теперь мои все родственники, санитарная рота, им тоже нужно было поняньчить своего сына. Начальник сан службы и командир роты тоже не давали В.Д прохода. И вот в какое-то воскресенье я приготовила им встречу. Выпить у медиков всегда есть, было что, закуску приготовила хорошую, я постаралась, и встреча получилась чудесной и запоминающийся. После всего все решили пойти на танцы в дом Офицеров. Все пошли за билетами и прогуляться. Остался Рашид Сафиуллин у нас в роте был фельдшером, татарин, с 25-го года. Для меня он был вроде подруги, иногда я делилась с ним своими переживаниями, я видела, что я нравлюсь ему, но в то время это так мало значило для нас обоих, он переживал за меня вместе со мной, и когда все ушли, он спросил: что с тобой, что-то происходит, ну что? Ничего не пойму. Расскажи, как ты живёшь? Я рассказала ему всё, сказала, что мы расходимся, что я уезжаю, что у меня трагедия – второй ребёнок, и что я ещё сама не знаю, и не представляю, что меня ждёт, чем окончатся все мои терзания, и что со мной будет. Конечно, всё это никого не смогло бы оставить равнодушным, ещё плюс национальность, и он вспыхнул таким порывом гнева, и еще беспомощность что-либо предпринять, чтобы помочь мне, и мне же его пришлось успокаивать. И он стал просить меня, уйди от него, уйди сейчас, устройся где-нибудь на время, ты знаешь о моих глубоких чувствах к тебе, которые мне всегда нужно было скрывать. Уедем со мной к нам, никто никогда не узнает, что это не мой ребёнок, и я буду самый счастливый человек. У нас погиб брат, и второй брат женился на его жене. У нас так заведено. Но я сказал ему – ведь В.Д. тебе не брат, зачем тебе нести его бремя. Я сказала ему, что ты говоришь сейчас так, только потому, что тебе жаль меня, но пройдёт это чувство жалости, и придёт раскаяние, и потом опять расплата за плохо продуманный шаг. Ты хороший парень, да, ты тоже нравишься мне, но зачем я тебе такая, пройдёт время, время лекарь всех ран. Ты молодой, свободный, тебе встретится хорошая девушка, и ты полюбишь её, и тогда ты обязательно вспомнишь меня, вспомнишь мои слова, и скажешь мне спасибо. А я, Рашид, выпью свою чашу до дна. Всё, что я сама определила себе, все что мне досталось, всё это моё, сама я должна и выкрутиться из всего этого. Он мне сказал, а почему же внешне почти, можно сказать, ничего не видно, что у вас произошёл полный разрыв? Я сказала, что я не хочу, чтобы у меня жалели, не хочу чтобы люди, чужие люди, видели как мне тяжело.
А тяжело было страшно, соберусь, пойду к жене врача, что к нам ходили, а по их улице маршировали солдаты, под марши, готовились к первому мая и дню Победы. Такие марши, что выворачивает с болью всю душу наизнанку, иногда казалось, что во мне не остается ничего живого, а жить было нужно. Такой ценой, смертью стольких товарищей мы, оставшиеся в живых, обязаны были жить. А Толя поправился, подрос и приближался день моего отбытия. Она (жена врача) меня все спрашивала: Машенька, неужели ты правда даже на какое-то время сможешь оставить Толю ему? Я говорила, ну, конечно же, нет. Я не знала, как произойдёт наше расставание, я кое-что забирала из его вещей, думала, кто знает, вдруг он не захочет провожать меня. И я пошла к своим ребятам, как раз застала там Семена Давыдова, заведующего аптекой, и Рашида. Сказала когда я уезжаю, с каким поездом, и попросила, чтобы они пришли проводить меня и помочь сесть в поезд. Посадки были всё пока ещё трудными. Они просили меня, чтобы написала им, как приеду домой. И вот – проводы. Всё как полагается. Он взял с собой солдат, чтоб помогли, сам нёс Толю до поезда. Толя спал, и когда паровоз стал подходить, издал гудок, Толя испугался, проснулся и так широко открыл испуганные глазки. Ну, все благополучно, посадили, ребята мои не пришли, и я поехала. В тот момент я даже не помню, какое у меня было настроение, о чем я думала, все внимание, все мысли были переключены на Толю – довезти, не простудить, чтоб не заболел. В вагоне народу было набито битком, Толе уже пошёл восьмой месяц. Руки тянули к нему все, нянчились, он уже был такой забавный. Я была с ребёнком, с вещами, как я ехала, кто мне помогал? Нужно было переезжать с Белорусского вокзала на Казанский без такси. Меня никто в Москве не встречал, и у меня получилось какое-то выпадение памяти, много помню всего, но как я добралась до пригородных касс Казанского вокзала, я не помню. Вещи были тоже все со мной. Я забыла с Москвы захватить с собой бутылку воды, а накормила Толю печеньем, и он так захотел пить, так метался, и ни у кого не нашлось глотка воды в электричке. Ну, наконец-то доехали до Воскресенска. Люди помогли мне высадиться с вещами, я устроилась на платформе у вокзала, а Аля работала недалеко, в ателье, и попросила чужих людей зайти в ателье, и сказать закройщице Ольге Васильевне (прим. редактора: Ольгу Васильевну близкие в семье звали Алей), что её ждёт сестра с ребёнком на вокзале. Немного прошло времени, бежит моя Аля слезах, с подругами, подхватили все, потащили, пришли в ателье, дали Толе напиться, и он немного успокоился. После такой тяжелой дороги на нас обоих было страшно смотреть, до того оба были измученные. Пришли домой, выкупали его, накормили, и он почти сутки спал не просыпаясь. Все подходили и смотрели, жив? Жив. Пусть спит.
Всё это было в конце апреля 46-го года. И вот праздник 1 мая. Всем вокруг весело, кругом златые горы и реки полные вина, а мне, куда деть голову, чем заткнуть уши? Чтоб не рвать своего сердца на части. Раздарила всем подарки, Что можно было подарить, и скорее домой к маме. Явилась с такой бедой! Мама чуть сума не сошла от всех моих новостей. Написала письмо своим ребятам как доехала, и получила ответ. Писал Рашид. Я приведу его письмо, потому, что столько такта, столько откровения в его письме. Потому что дальше была придуманная клевета в мой адрес со стороны В.Д. Но я послала ребятам письмо без обратного адреса, я хотела покончить разом со всем, и со всеми. Так это и получилось, я никогда и ничего не узнавала ни о чем, и ни о ком.
Итак, письмо:
«Маша! Прости великодушно, пишу тебе с опозданием. Дело в том, что получил твое письмо, тотчас же сел отвечать и… Вспомнил, что я не знаю твоего адреса, так стало обидно, но все же решил не отчаиваться, пошёл в сан роту, надеясь найти твое место жительства в книге, где записаны все наши работники, но, к сожалению, и там не нашел ничего утешительного. Наконец решил обратиться к В.Д. Поехал в город, и встретив его, узнал твой адрес. Правда, очень мне не хотелось идти к нему, но другого выхода не было. Он мне сказал, что, конечно, маловероятно, что он получил от тебя письмо, но так как начальство не врёт, пришлось почти что поверить. Да, Маша, я почему-то ждал, надеялся, что ты мне напишешь, почему-то у меня была такая уверенность, я и сам не знаю, тем более, я не имел на это никакого права. Я буду очень рад, и очень благодарен, если впредь будешь писать хотя бы понемногу. И это письмо я пишу тебе не как ответ на твое, не потому, что долг платежом красен, а потому что чувствую потребность писать тебе, если бы я знал твой адрес, я бы написал тебе, даже не получая от тебя письма. Хоть ты и оказалось несколько права, предвещая недолговечность некоторых чувств к тебе, но чувство уважения осталось тоже, и оно слишком большое, чтобы не быть долговечным, и тут не помогут даже твои уверения в противном. Мне очень, Маша, обидно за тебя, глубоко сочувствую тебе в случившемся, когда ты была у нас, мне казалось, что уговаривать, успокаивать тебя было лишним. Да и толку было бы мало, ведь я плохой дипломат, и может быть, у тебя создалось впечатление, что я равнодушен к твоей судьбе. Не думай этого, Маша. В условленное время мы с Сенькой были на станции, но тебя не нашли. Минуты через две тронулся поезд, он уже стоял на пути, и я ему помахал рукой на прощание, на всякий случай, вдруг ты увидишь, и мы пошли домой. Я решил, что мы пришли поздно, задержал немного Сеня, я всю дорогу ругал его. Маша, я ещё точно не знаю, получишь ты это письмо, или нет, если получишь, пиши сразу же ответ. Я также буду писать. Пока кажется всё. Будь здорова, с приветом, Рашид
3 июня 1946г.»
Я не ответила, я оборвала все разом и со всеми, хотя мне так иногда хотелось знать обо всех, такие хорошие были ребята, Данилов, Мальцев, Колочко, Дмитриенко, это все ровесники, и постарше фельдшера, врачи, были замечательные люди, старшина роты Коновалов, с этими людьми можно было делиться всю жизнь последним куском хлеба. И всё оборвалось. Так было нужно. А что Рашид? Зачем всё это было нужно? Он мечтал демобилизоваться и пойти учиться дальше. Я была старше его на два года, а по пережитому и вообще на много лет. Нельзя ломать судьбы не задумываясь о человеке. У нас с ним разное всё, и первая национальность, и многое, многое. Я желала ему только добра. Да, и в тот период мне было только до себя. И вот я поехала к Анне, сестре, она была фельдшер – акушер, нужно было что-то предпринимать. Она сама в этом вопросе помочь не могла, была подруга, но и у той ничего не получилось. Молодые, да и не каждый сможет решиться на такой шаг. Аборты были строжайше запрещены законом. Выпила большую дозу хины, оглохла и больше ничего. Поехала домой, в Воскресенск, что-то мелькнула какая-то надежда и пропала. И опять к маме со своей бедой. А время идёт В.Д прислал письмо и опять клятвы, уверения, что он не бросит, что он не подлец, и что он никогда не сможет забыть Толичкиных испуганных глазок, и много-много ещё всякой клятвенной чепухи. Я попросила Аню ответить на его письмо.
И она ему написала, что не один Толечка нуждается в твоей заботе и опеке, что ты скоро будешь отцом второго ребёнка. И что об этом тоже нужно подумать, и он прислал ответ ей на это письмо.
«7 июля 1946г.
Здравствуй, Анечка! Получив твое письмо, я прочитал его, и весьма удивился. Я ждал, будут упрёки и обвинения и возведение меня во все возможные степени, начиная от негодяя и кончая подлецом. Это меня удивило бы меньше, чем твое содержание письма. Я не хочу оправдывать себя, не клеветать, а тем более обвинять Машу. Виноваты мы оба. Я тем, что убеждал себя, что мне будет легко переделать характер и поступки и поведение Маши. В результате – напрасные надежды и желания. Маша виновата в том, что не оценила моего чувства, не поняла той роли, которая выпала на её долю. Ни грубости, ни, тем более, скандалов, ни шума, у нас не было. Мы разошлись спокойно, пережив каждый по-своему расставание. Одно серьезное и сложное осталось неразрешенным до конца – это Толичка. Я хоть сейчас возьму его к себе, если Маше представляются трудности в его воспитании. Я не лишу её возможности в любой момент видеть его, я найду средства, чтобы он был хорошо воспитан, чтобы он не имел ни в чем недостатка, мне это легче, чем Маше. Она писать мне перестала, она, уезжая, обещала никогда мне не писать – может быть, это начало исполнения её обещания. Во всяком случае, ничего не может воспретить не ей, ни мне располагать собой как ей и мне заблагорассудится. Маша пишет письма некоторым товарищам, которых я знаю. Они не скрывают от меня этот факт, содержание их переписки меня не интересует. Я не буду перечислять всего, что обусловило наш разрыв, Тебе обо всём известно и без моего объяснения. Может быть, не в таком освещении как это было бы выгодно мне, но что сделаешь? Любой предмет при рассматривании с разных сторон выглядит по-разному – так и в данном случае. Меня удивляет только мирный характер твоего письма. Почему – ответишь? Я очень хотел бы знать и так жду. Крепко жму руку.»

Ответить и тогда можно было на всё, в общем, эти мало интересующие вопросы, но ответить ему было некому. Сейчас, для себя, могу дать некоторые ответы на вопросы, не нужные никому. Первое, он хотел переделать характер? А человек родится уже со своим характером. Второе, не поняла роли – я довольно таки талантливо и сдержанно и терпеливо сыграла свою роль. Третье, разошлись спокойно – ответить ничего невозможно. Четвёртое, я хоть сейчас возьму Толичку в себе – можно написать, бумага выдержит всё, зная, что ему никогда не отдадут его, Да и не очень - то он нуждался в этом, это опять набор красивых слов. Пятое, ничего не может воспретить – глупее ничего не придумаешь. Мать на всю жизнь, раба своих детей. Шестое, Маша пишет письма некоторым товарищам. Одно письмо без обратного адреса – это как капли боли, расплесканные из полного стакана. И, к тому времени, да, я уже была свободна от брачных уз, которые чуть не задушили меня в своих любовных объятиях. Седьмое, любой предмет – да по-видимому это самое правильное понятие обо мне в его представлении. И только окончание письма, уже далекое и отвлечённое от всего. Что-то мелькнуло, отвлекло, развлекало, а что за всем этим стоит человек и один, и другой и третий… Стоит ли задерживать свой взгляд на этих предметах. Ведь от всего, что осталось позади, он так легко отделался. А новые приключения всегда новые, и они влекут всех и всегда.
Больше я о нём никогда и ничего не узнавала и не знала. Не знаю и до сих пор. С этим все покончено, Но я-то в таком положении осталась, с чего начинать жизнь? Мне казалось, во-первых, что все пальцы указывают только на меня, что все знают обо мне всё, куда спрятать голову, как выбраться из той трясины которая все глубже затягивала меня, кто мне подаст руку, чтобы избавить меня от всех этих страданий. А время идёт, лето, день кормит год, нужно помогать папе, а меня тянет отдохнуть, папа ругается, что это за сон среди дня, он ничего не знает. Мама вступается за меня, ну что ты ругаешься, Толя ночь плохо спал, пусть отдохнёт. Мама сходила в свою сельскую больницу к врачихе, она ей тоже жила когда-то, была знакомая близкая, рассказала ей всё обо мне, ну чем она могла помочь? Что-то дала каких-то лекарств, но всё это было как здоровому припарки. И вот как-то зашла одна тоже очень хорошая, близкая женщина, рассказали ей о своей беде, и она сказала, что может помочь. Помогла, в этот раз мне не хочется писать подробностей, а можно написать тоже отдельную книгу. Все прошло. Потихоньку приходило возвращение к жизни, я думала, что я не научусь улыбаться, но время, время лечит. Все постепенно становилось на свои места. А папа когда все узнал, так участливо, сердечно, бережно отнёсся ко всему этому, а от этого, как от войны, тоже нужно было выжить. Жива, а это самое главное. Пять лет я прожила одна. И, встретился мне человек, и откуда судьба взяла, и подарила мне его? Он полюбил меня настоящую, такую какой я была, о прошлом вопросов не было. Увидел он те же качества во мне, которые нужны хорошему человеку и всё, и самое-то главное в человеке – человечность. Этот закон знают все живущие на земле, по этому закону и нужно жить. Легко и счастливо, и всё на двоих.
14 июня 1985г.