Началась война, развязанная фашистской Германией. Жили мы в 200-250 км от границы. Сразу же почувствовали ее дыхание. Немецкие самолеты безбоязненно летали низко над нашими хатами. Старшие сельчане говорили, что это большая беда: немцы хорошо вооружены, дисциплинированны, при этом вероломны и безжалостны. Я утверждал, как нас и учили, что Красная армия разгромит врага…
Нам стало известно, что немцы разбомбили аэродром в 15 километрах от нашего села. Я сам видел, как немецкий самолет над решнивецким хутором гнался за нашим ястребком. Они летели так низко, что я видел лица обоих летчиков. Распространялись невероятные слухи. Говорили, что немцы сбросили большой десант недалеко от Староконстантинова. С аэродрома в Проскурове не смог подняться ни один из наших самолетов. Все машины были уничтожены на земле. Я из главной усадьбы колхоза ездил на лошади в бригаду за замком, предупреждал о возможных диверсиях, о бдительности.
Из многих сел Староконстантиновского, Остропольского, Грицывского, Красиловского и других районов молодежь 1923-24 годов рождения была призвана в школы ФЗО. Я в том числе. Съезжались мы на станцию Староконстантинов, там был объявлен сбор. На подводе я ехал из колхоза. Навстречу в поле за Пастивником шел тато. Я спрыгнул с телеги, подошел к нему, чтобы проститься. Не помню, поцеловал ли я его... Он вынул из кармана листок бумаги, где была записана молитва, и сказал: "Ты ее прочитывай ежедневно". Когда и где я ее потерял, не знаю. Но было это уже после ранения. Снова сел на телегу и с бугра поехали на Пастивник. Мне показалось, что у меня мало хлеба. Я заскочил в хату, взял еще буханку (мамы не было) и уехал на Самчики, а затем и далее в Староконстантинов. На вокзале я увидел много молодежи. Все ждали поезда, который доставит нас в Донбасс. ФЗОшники заполнили пассажирские вагоны целого железнодорожного состава
Ехали около трех суток до Днепропетровска. Помню, проезжали станцию Пятихатки. На перроне было много молодых людей, разодетых в нарядные платья и костюмы. Видимо, перрон был для них излюбленным местом для гуляний.
Проехали Ясиноватую. Привели в столовую. Покормили. Как мы и когда появились в Рудник-Буросе, что недалеко от Макеевки, не помню. Знаю только то, что мы оказались в общежитии около Коксохимического комбината и недалеко от столовой, в которой обедали. Ходили в шахту им. Шмидта. Опускались на клети 600 метров. Под землей забивали сваи, крепили штреки высотой полметра, рубили там уголь кирками. Ходили к конюшням, где стояли кони, возившие в шахтах вагонетки. Наблюдали за крысами.
Хорошо помню, как мы спасали своего фезеошника (из Ирщик). На земле около общежития лежал провод, и он взял его в руки. Он побледнел, изо рта пошла пена. Хорошо, что один из нас вырвал электропровод из его рук, и мы положили его в скопившуюся неподалеку дождевую воду. Правильно ли мы все это делали? Не знаю.
Ночью немецкий самолет сбросил две бомбы недалеко от нашего рудника. Одна из них не разорвалась. Мы ходили посмотреть на нее. Около нашего общежития разместился госпиталь. Раненых было очень много. Без ног, без рук. Фронт приближался к Донбассу. Однажды нас выстроили и стали отбирать ребят на сооружение оборонительных рубежей под Харьковом. Парень из моего села Омелько Клец изъявил желание поехать туда, я остался. Фронт приблизился вплотную, и через какое-то время эвакуировали и нас всех. Мы шли днем и ночью до Луганска. Проходили мимо железной дороги. Налетел немецкий самолет, стал бомбить и обстреливать проходивший на Запад товарный поезд. Строчил из пулеметов по нашей толпе, видимо, принял за военных. Уставшие и голодные, прибыли мы в Луганск. А дальше кто как мог добирались до Сталинграда. Кое-как я забрался на крышу пассажирского вагона. Был уже октябрь-ноябрь. Холодно. Спецовка не грела. Двое суток находился я на крыше вагона без еды и воды. Дальше так ехать не мог. Вынужден был спуститься, так как замерзал, и через окно меня ребята втянули в вагон. На станции Лихой железнодорожники спросили нас, дойдут ли немцы до них? Мы отвечали: нет. Разобьют. Очень верили, что Красная Армия сильна. Но оказалось, что немцы дошли не только до Лихой, но и до Сталинграда.
Кое-как мы добрались до Волги. Нас позвали в столовую, фабричную кухню Сталинградского тракторного завода, в которой за один заход можно было накормить около 5 тысяч человек. Затем дали по одной буханке хлеба, посадили на баржу. Буксир потянул баржу по Волге в сторону Куйбышева (Самары). В основном ехали подростки. Но каким-то образом занесло сюда и еврейку с огромными баулами, периной, большим количеством вещей. Уже в пути я видел, как ее грабили. Чем это закончилось, не знаю. Я не мог вмешаться, но и смотреть на этот разбой и грабеж не было сил. Ушел. На барже царила анархия. Присутствия власти не ощущалось, не было ни одного милиционера. Не было еды. Несколько раз к барже подходил катер, стремились подвести хлеб. Но когда катер приближался к палубе, то толпа бросалась к нему, и баржа так сильно наклонялась, что могла перевернуться. Тогда катер заходил с другой стороны, и все снова повторялось. Все же удалось подвезти хлеб. Мне удалось взять буханку хлеба. Где-то около Саратова решили сделать остановку, баржу подтянули к берегу. Мы все высыпали на берег и обнаружили арбузное поле. Каждый из нас взял с собой на баржу по два-три арбуза. Баржа осела, ее невозможно было снять. Пришлось ждать еще один буксир, баржу сдвинули и дотянули до Куйбышева. 7-8 ноября мы обедали в Куйбышеве. А к этому времени в Куйбышев переехало правительство, председатель Президиума Верховного Совета СССР М.И.Калинин. В Куйбышеве нас покормили, дали по буханке белого хлеба, посадили в товарные вагоны, оборудованные нарами, отправили в Кузбасс.
Проезжали мы Уфу. В вагонах творилось уму не постижимое воровство, разбой, вымогательство. Фезеушники грабили вагоны, срывая пломбы. В нашем вагоне появились рыбные консервы (крабы), сгущенное молоко, рыба. Милиция проводила обыски в вагонах, кое-кого арестовали. В дальнейшем наш поезд не останавливался на крупных станциях, только на полустанках. Через неделю прибыли в Прокопьевск. Здесь нас помыли, пропустили через санпропускник, выдали новое белье, потеплее одели, разместили по общежитиям. Наше общежитие находилось в 5 километрах в горах. Мы приступили к учебе. Стали ходить в шахту Три-три-бис. Сдали экзамены. Нам выдали удостоверения об окончании ФЗО. Стали работать шахтерами. Быстро устроили общежитие в старом депо, соорудили двухъярусные нары. Оставить вещи негде, отдохнуть, поспать было невозможно. Клопы заедали, влажный воздух. В столовой получали пищу и хлеб по карточкам. Варили щи из мерзлой капусты, без картошки, не говоря уже о жирах. А нужно было работать в шахте. 3 человека прорубали новый штрек, пробираясь к угольному пласту. Два крепких шахтера отбойными молотками пробивали породу, они сверлили отверстие для взрыва породы, а я лопатой насыпал ее в вагонетки, а потом их откатывали к штреку (на гора). Эту тяжелую работу могли выполнять только физически сильные люди, которые хорошо калорийно питались, а мне это было не под силу. Хотя они мне и ничего не говорили, я сам понимал, что им надо выполнять норму, зарабатывать. Их в армию не призывали как специалистов-шахтеров. Я не помню, какую зарплату мне тогда платили.
Вскоре я заметил, что у меня пухнут ноги от недоедания. Сил для тяжелой работы не было вообще. Случилось так, что у меня заболел зуб, мне его удалили. Повысилась температура. Вызвали скорую. Подозрение было на тиф. Отвезли в больницу. Две недели пролежал, мылся, кормили сносно. Температура нормализовалась - выписали. Снова пришел на шахту, в то же общежитие. Все время ходил голодный. Однажды не пошел на работу, прогулял. Администрация оформила документы в суд. Получил повестку. Высокий седой симпатичный судья поговорил со мной. Рассказал, что на фронте под Москвой Красная Армия перешла в наступление, освободила огромную территорию
Мне был объявлен приговор на основании указа Президиума Верховного Совета СССР от 26 июня 1940 года: 25 % зарплаты вычесть в доход государству. Жить так дальше было невозможно. Хлеб по карточке взял вперед на полмесяца. Ноги совсем распухли. Отправился в военкомат. Написал заявление о призыве в армию. Военком заявил, что не имеет права: возраст. И тогда я принял решение ехать на Запад, ближе к фронту. Благо, что появился попутчик из Красиловского района Хмельницкой области. Его фамилии и имени не помню. Высокий, с голубыми глазами парень. Хотя и холодно было, но мы решили на товарных открытых вагонах с углем уехать, а там дальше перебраться в пассажирский поезд. Транспортная милиция нас заметила, только мы приехали на следующую станцию Белово, нас сняли с поезда и отправили в КПЗ. Было тепло, нас кормили. Документы мы свои уничтожили: опустили в подвал через щель в полу. Вскоре нас в вагоне для арестованных отправили в Новокузнецк. Началась новая жизнь в тюремных застенках. Решетки на окнах. Деревянный пол. С одной стороны нары. Их занимали инженеры и техники крупного завода, эвакуированного с запада. В большой по площади комнате было около трехсот человек. Среди них и бандиты, и хулиганы, воры, дезертиры. Около тюремной двери стояла параша. В общем все, как описано у Александра Солженицына в "Одном дне Ивана Денисовича".
Просидели мы с другом там четыре месяца. Выводили нас кое-когда на прогулки. Периодически инженеры что-то рассказывали, слушали их, ведь нечего было делать. Прибывали новые люди, расспрашивали их, как там на воле. Кое-кто получал посылки. Одному молодому парню родители прислали вареную картошку. Он угостил нас. Так проходила наша жизнь. Никто нас никуда не вызывал, следствие не проводилось. Как-то в камере появился прокурор. Я обратился к нему. Так, мол, и так: вот уже 4 месяца находимся в тюрьме и не знаем, сколько нам еще здесь быть. Он записал наши фамилии,и через три дня привезли нас в прокуратуру. Освободили нас без суда и следствия. Направили на работу, на шахту Зыряновскую в Новокузнецке. Выдали аванс 25 рублей. Пообедали в столовой. Лапша была очень жирная, после нее я не выходил из туалета, не знал, что предпринять.
Снова решил с одним парнем уйти в деревню. Из Кузнецка мы доехали до станции Белово, а там пошли в деревню. Уже было темно. Мы решили переночевать в соломе на току. Расстояние от деревни было около двух километров. Но нас заметили. К нам подъехали три всадника. И повели нас в село. Как диверсантов. Узнали название деревни - Вишневка. В сельском совете нас расспросили, посмотрели документы. Меня оставили в Вишневке, а моего спутника направили в другое село. Так я больше его не видел. Работал прицепщиком на тракторе, выезжал с колхозниками на заготовку сена за десятки километров от села. Косил сено, собирал его в кучи. Кормили меня колхозники. Так продолжалось до поздней осени. Получил повестку в армию. Хозяйка, у которой находился, попросила меня оставить ее сыну две красивые рубашки: "Все равно их у вас отнимут" Я их отдал. А потом уже в училище до меня дошло, что необходимо было оставить адрес или написать письмо родителям. Взять их адрес, фамилию, имя, отчество. Не взял и не оставил им адрес родителей. А как мне хотелось там побывать после войны. Но судьба больше меня не забрасывала в те места. Вспоминаю и очень часто Прокопьевск, Новокузнецк, когда происходят ЧП на шахтах и гибнут шахтеры. Знаю об их тяжелой жизни не понаслышке. Это как на войне: не знаешь, что будет сегодня, что будет завтра.
Медкомиссию проходил в военкомате ст. Белово. Перед комиссией я предстал длинным, худым и грязным. Хотели меня направить в Омское артиллерийское училище, но сильно худосочным показался. Зачислили в Ленинск-Кузнецкое пулеметное училище, оно и спасло меня от мучительной голодной смерти. Был одет в добротную английскую шинель. Стали выходить на стрельбища. На первых порах не мог нести станковый пулемет. Как только на меня положат пулемет курсанты, так и опускался на землю под его тяжестью. Через 2-3 месяца уже не только мог держать, но и бежать. Почувствовал силу, ожил. Работал на кухне. Чистил картошку. Кое-что перепадало. Морозы установились рано. Командир взвода выведет нас в шинельках в поле. Сам мерзнет и нас морозит. Нашли заброшенный сарайчик - там в тесноте и грелись, прятались от пронизывающего ветра. В казарме началось воровство. Выносили и продавали местному населению шинели, брюки и другие вещи. Встанешь по тревоге, а шинели нет. Следует взыскание и губ вахта. Проводили в училище собрания, митинги "Смерть фашистам". Уговорили и меня выступить как украинца: призвать курсантов к борьбе с врагом, оккупировавшим Украину, превративших народ в рабов. В декабре часть курсантов, физически крепких, отобрали и отправили на фронт. В феврале 1943 года значительную часть курсантов построили и сказали, что отправляемся на фронт. Сбор через 2 часа. В сопровождении духового оркестра отправились на железнодорожную станцию Кольчугино. При большом стечении народа началась погрузка курсантов в вагоны. Матери и отцы, братья и сестры провожали своих родных в неизвестность. Слышались женские рыдания. Курсанты прощально целовали своих подруг и родных.
Разместившись в товарных двухъярусных вагонах. Поезд отправился на Запад. Но никто не знал - куда. Даже сопровождавшие нас преподаватели училища. Тогда упорные бои шли в Сталинграде. Мы считали, что следуем туда. На одной из станций услышали по радио, что наши войска окружили крупную группировку немецких войск.
Поезд следовал дальше. Мы получали сухари, сахар, консервы. Воду брали на станциях. Топилась посреди вагона печка-буржуйка, грели воду на ней , пили чай.
Кое-когда заглядывал к нам начальник роты. Интересовался нашим самочувствием. Утром эшелон с курсантами Ленинск-Кузнецкого пулеметного училища, в составе которого был и я, прибыл в Подмосковье, недалеко от Казанского вокзала. Более недели мы находились под Москвой.
Около десяти курсантов, в том числе и я, без всякого разрешения решили пойти в Москву. Так хотелось побывать на Красной площади, посмотреть Кремль и Мавзолей Ленина. Все это мы видели только на картинках журналов и газет, но не наяву. Мы ждали своей участи, то есть того, куда нас направят. Многие курсанты не были в Москве. На картинках видели Кремль, Красную площадь, мавзолей Ленина и каждому из нас хотелось все это видеть наяву. Без всякого разрешения около десяти курсантов пошли в центр Москвы. Нам удалось проникнуть к Красной площади, однако наше путешествие по столице было прервано военным патрулем. Без всякого сопротивления мы были доставлены в комендатуру, а затем - к эшелону. Однако те из нас, кто все-таки вел себя вызывающе, получили взыскания от начальства и были отправлены в штрафную роту. Но все то вскоре было забыто. Они нас понимали. Но для дисциплины и порядка, как говорил Чапаев, нужны наказания.
На сей раз поезд с курсантами направился на юг. Проезжали через большие станции и города. Наконец на небольшом разъезде восточнее станции Лиски нас высадили. Мне запомнилась церковь выше села Масловка. Уже в 80-х годах, будучи в санатории им.Цюрупы, в трех километрах от Масловки , я вспомнил это место. В этой церкви мы скрывались от дождя. Жили в низкорослом хвойном лесу под мокрым снегом и дождем. Наше училище влилось в 66 армию, которая формировалась юго-восточнее Воронежа. Она прибыла из-под Сталинграда (Командующий генерал Жадов А.C.) Находясь в таких местах как Красный лог, около Мечетки, Хреновое Воронежской области, солдаты занимались боевой и политической подготовкой.
В середине апреля 1943 года 66-я армия была включена в состав Степного военного округа, находившегося в резерве ставки главнокомандующего.
Я подружился с Козиным, родом из города Лениск-Кузнецкий, и с ним мы пошли по крестьянским домам и просили картошку. Это объясняется тем, что около 3-х суток наши части не были поставлены на довольствие.
66-я армия, к 11 мая, совершив трехсоткилометровый марш, заняла оборонительные позиции западнее Старого Оскола. Здесь проводилась перегруппировка частей 66 армии. За успешные боевые действия в Сталинграде она была преобразована в 5 гвардейскую. Бойцы занимались подготовкой оборонительных рубежей на восточном берегу реки Оскол по линии Заосколье, Александровка, Русановка, Безымянная высота, в 5 км севернее - Скородное, Белый Колодезь. Здесь мы рыли окопы, сплошные сообщения, готовились к отражению врага, в случае, если он прорвет первую линию обороны войск Воронежского фронта. Преднамеренно создавалась глубоко эшелонированная оборона, которой, как позже я узнал, до Курской битвы Красная Армия никогда не имела.
Но и на этих рубежах 5 гвардейская армия находилась недолго. 5 июля нам объявили, что ударные немецкие группировки войск предприняли наступление на участке Воронежского фронта в районе города Белгорода. Они наносили мощные танковые удары с юга в направлении Обоянь - Курск, стремясь отрезать наши войска, находившиеся на Курском выступе.
Части нашей армии были приведены в полную боевую готовность. Теперь мы знаем, что это была беспримерная в истории битва, где с одной и другой стороны были сосредоточены огромные механизированные силы.
Наша армия сдерживала наступление немецких войск, переходя в контрнаступление. Наиболее ожесточенные, кровопролитные сражения развернулись у с. Яковлево, где артиллеристы в упор расстреливали танки врага, двигавшегося по шоссе на Обоянь.
8 июня, в самый разгар битвы под Курском, 5-я гвардейская армия, в составе которой находились курсанты Ленинск-Кузнецкого пулеметного училища, поступила в распоряжение Воронежского фронта (командующий генерал армии Н.Ф.Ватутин).
5-я гвардейская стрелковая армия (генерал-лейтенант Жадов А.С.) должна была к утру 11 июля выйти в район Прохоровки - Кочетовки, занять боевые позиции по реке Псел и не пропустить врага к г. Обоянь.
Передав свои оборонительные позиции по реке Оскол другим соединениям, части 5-й гвардейской стрелковой армии форсированным маршем следовали в район ожесточенных боев. Передвигались к фронту большей частью ночью. Было невыносимо жарко и душно. Даже ночь не приносила прохлады. Обмундирование, противотанковые ружья, станковые пулеметы, винтовки и автоматы, патроны, каски, лопаты, противогазы, котелки - все это несли на себе, засыпали на ходу, наталкиваясь друг на друга. Несмотря на глубокую ночь, разносился голос какой-то девицы. На рассвете пели соловьи. После кратковременных привалов командиру отделения и комсоргу роты каждый раз приходилось осматривать место отдыха, чтобы не оставить уснувших солдат.
Одновременно с нашей 5-й гвардейской стрелковой армией к фронту спешили танкисты 5-й гвардейской танковой армией (командующий генерал П.А.Ротмистров), которая сформировалась в районе г. Острогожска Воронежской области.
Движение войск к фронту находилось под прикрытием авиации. Противник стремился задержать наше продвижение. Неоднократно его самолеты пытались нас бомбить. Мы наблюдали за боями между нашими и немецкими самолетами. В одном из них летчики сбили несколько вражеских бомбардировщиков. Они падали вместе со своим смертоносным грузом, сотрясая все вокруг, поднимая высоко вверх груды камней, земли, исковерканного металла. Из горящих самолетов выбрасывались летчики с парашютами.
Узкие проселочные дороги, ведущие на запад, превращались в широкие и пыльные магистрали. Всякое встречное движение было запрещено. Зеленая улица открывалась только для войск, передвигавшихся к фронту. Густая дорожная пыль поднималась высоко в воздух. Танки и машины шли днем с зажженными фарами. Духота и пыль усложняли наше передвижение. В течение трех суток части 5 гвардейской стрелковой армии шли к позициям врага. Уже доносились раскаты орудийных выстрелов. Нас встретил мощный духовой оркестр, который обеспечивал марш-бросок. Бойцы еле-еле передвигали ноги от усталости. Звуки марша оживили. Мы шли под эти звуки, не смотря на усталость гораздо бодрее.
Сразу же, с ходу наши части вступили в бой. Мы видели впереди нас отступающие ряды немецкой пехоты. На огромной равнине их очень хорошо было видно. Немцы подвергли нас сплошным минометным огнем. Снаряды свистели. Не зная, где они упадут, бойцы стали зарываться в землю. Тут как воздух необходима была лопатка. Многие, чтобы облегчить себя, выбросили их ранее. Выбрасывали коробки от противогазов, гранаты, патроны.
12 июня бои продолжались весь день. Гвардейцы отражали атаки вражеских танков и пехоты. На равнине, зажатой рекой Псел и железнодорожной насыпью, в этот день произошло ожесточенное танковое сражение, в котором с обеих сторон участвовало 1200 танков.
Артиллеристы и бронебойщики расстреливали вражеские танки. События на фронте разворачивались стремительно. Подразделения армии не успевали занимать оборону. Не смотря на то, что противник 12 и 13 июня, потеряв большое количество живой силы и техники, он не отказался от прорыва к Курску путем обхода г. Обоянь с востока. Контрудары наших войск продолжались до 16 июля на тех рубежах, которые они занимали. По приказу командующего Воронежским фронтом, наши части перешли к жесткой обороне. С самолетов немцы сбрасывали листовки с красочными рисунками красноармейцев, сидящих за столом с закусками и водкой. Призыв гласил: “Сдавайтесь в плен. Вы также будете жить”. На других листовках были фотопортреты Рузвельта, Черчилля и Сталина и под ними надписи: “Деньги”, “Хитрость”, “Кровь”. Было много и других листовок с призывами сдаваться в плен. В районе расположения нашей роты мы снова встретились со стальными чудовищами, на которых были нарисованы черные кресты. Из-за возвышенности на нас полз фашистский танк, изрыгая смертоносную лаву огня на наши окопы. Горела земля, одежда на бойцах. Близкие мне товарищи по училищу погибли, преградив ценой своих жизней путь врагам к Курску. Ночью бои затихали. Но всю ночь было слышно передвижение техники. То ли это проводилось намеренно нашими танкистами, чтобы отвлечь внимание немцев от других участков фронта?! Но утром бои усилились. Между нами бегали полковники, майоры и лейтенанты, осуществляя руководство боем. Под вечер бои затихли. По телефону с переднего края обороны, располагавшегося напротив Кочетовки, потребовали подкрепления. Начальник роты считал, что немцы на том участке пошли в наступление. Два отделения из нашей роты направили туда. Я получил приказ к темноте дойти до передовой. Но где она? Зарывшись в землю их найти было не так-то просто. Рядом находились немцы. За нами следило начальство. Мы встретились с заместителем начальника штаба. Он шел с передовой и указал, куда нам идти. Становилось темно. Так мы влились в другую роту.
Через несколько дней, будучи на передовой линии фронта, нас отозвали на отдых. Потом всю ночь шли, делая небольшие привалы, и оказались в глубоком овраге. Над нами все время днем кружил немецкий самолет. Солдаты его называли «рамой», так как он показывал расположение наших войск. Мы стреляли по этому самолету из винтовки.
Наши части готовились к наступлению, поэтому необходимо было разведать «боем» расположение немецких войск. Наше отделение во главе с командиром взвода лейтенантом Удовиченко пошло в разведку. Мы вышли из балки на ровное место, и перед нами на расстоянии двух километров показалась грузовая машина, из которой полетели снаряды. Один из таких снарядов разорвался около меня. Меня ранило. Я почувствовал сильный глухой удар в левую руку выше локтя, на уровне сердца. Меня обдало потом с головы до ног. Я кое-как устоял. Помутнело в глазах. Рука висела. Правой рукой я поднял ее, но она не слушалась. Сильно потекла кровь, и мне стало ясно, что рука перебита. Сразу же подумал, что делать? Командир взвода находился с правой стороны цепи. Я опустился на землю, так как снаряды продолжали падать. Я призвал солдат открыть огонь по немецкой машине, но не услышал такой команды от командира взвода. Товарищи залегли. Немецкая машина скрылась, я вынужден был вернуться в расположение части (в овраг). Здесь меня окружили знакомые и незнакомые солдаты, фельдшер сделал перевязку. Стало темнеть. Мое отделение вернулось из разведки. Подошел командир взвода. Я был обижен на него, что он не дал приказ открыть огонь по фашистам, и уклонился от его вопросов. Теперь я сожалею об этом. Я попросил Н. Козина дать адрес своих родителей. Стало совсем темно. Подъехала повозка, в которой уже был один раненый. Друзья помогли мне сесть, и мы выехали из оврага. Дорога была неровна. Трясло. Кость об кость терла, и рука сильно болела. Кровотечение не прекращалось. Наконец поздно ночью мы добрались до полевого медпункта, который размещался в хате (названия села не помню). Там уже было много раненых. Врач распорядился ввести мне противостолбнячную сыворотку, и я уснул на куче соломы. Утром приехала полуторка. Раненых посадили на скамейки открытой машины. У меня вся грудь и штаны были в крови. Подошли женщины с крынками молока. Больше всего, как мне показалось, они стремились дать мне молока. Они наливали их кувшина в кружку и протягивали мне, так как я давно во рту ничего не имел.
Машина взяла курс Обоянь - Курск. Приехали на станцию Солнцево. На лужайке в саду под брезентом размещался полевой госпиталь. Нас там было очень много. Разносили талончики на операцию, но до меня очередь не дошла. Когда никого не осталось из раненых, и я один лежал на лужайке, ко мне подошла сестра, и я с ней пошел под тент. Очистили мне рану, наложили металлическую шину, забинтовали, дали место под тентом и укрыли одеялом.
Двое суток ждал я отправления в тыл. На машинах нас подвезли на станцию Солнцево, санитары затолкали меня на нижнюю полку товарного поезда, который вечером отправился. Ехали ночью. Не доезжая до станции Касторная с двух сторон нашего эшелона стали разрываться бомбы. Оказалось, налетел самолет и стал бомбить поезд. Эшелон остановился. Те, кто мог ходить, выпрыгивали из вагонов, особенно медперсонал. Легкораненый солдат из нашего вагона, который приносил нам воду, был вторично ранен в голову. Рассказывали, что были убиты сестры, которые сопровождали поезд. Самолет отбомбил и улетел. Поезд пошел к Воронежу. На станции Воронеж из нашего вагона был снят солдат, получивший ранение в голову. Я не поднимался, так как был еще ранен и в бедро левой ноги. На это ранение я не обратил внимания (болит, а что там болит?) И терпел. Проехали Воронеж. Из открытого окна я видел сожженные и разрушенные дома. Вокзала не было.
У меня не хватало терпения от зуда на ране. Я искал палочку, чтобы залезть туда и почесать, но нигде не мог ее найти. Сестры в нашем вагоне не было, просить было не у кого. Пришлось терпеть до города Мичуринска, где в одной из школ размещался госпиталь. Здесь мне сделали операцию. Хирурги, женщина и мужчина, раскрыли рану, из нее на пол посыпалось бесчисленное количество маленьких белых червей. Врачи набирали в большие шприцы жидкость, прокалывали руку и вводили ее. Рана стала чистой, красной. Затем они соединили кости руки, наложили гипсовую повязку в виде рубашки. Рука была выдвинута вперед и согнута в локте.
Через два дня уже не в товарных, а в пассажирских вагонах раненых отправляли в глубокий тыл, на Волгу, в деревню Рачейка Сызранского района, Куйбышевской области. Там, в здании средней школы, которая находилась в сосновом лесу, размещался госпиталь. Хирург прорезал в гипсовой повязке отверстие для лечения раны. Только в том госпитале я узнал, что в левом бедре находилось несколько крупных и мелких осколков, которые причиняли мне страшную боль. Они со временем заросли и до сих пор не дают мне покоя.
Все раненные в госпитале и на его территории в лесу ходили в нижнем белье, как гуси. Пижамы выдавали только командирам. У нас были три партизана из Брянских лесов: зам. Командующего партизанским отрядом и девушка Катюша, ей оторвало палец. Зам. Командира партизанского отряда нашли легкую защитного цвета пижаму. И когда они уезжали, то он передал ее мне. Но к нам в госпиталь попал Герой Советского Союза. Молодой парень, при форсировании Днепра он закрепился на правом берегу реки и обеспечил высадку десанта наших войск. За это его наградили золотой звездой. И начальству госпиталя необходимо было одеть его в пижаму, обратились ко мне с просьбой передать ее герою. Так я снова оказался в нижнем белье. Из госпиталя написал письмо и вскоре получил ответ. Сестра Козина написала, что брат ранен и находится в госпитале. Она выслала фотокарточку и два письма.
7 декабря меня выписали из госпиталя как инвалида войны. Мне было 19 лет... Территория, на которой жили мои родители, на Украине, была еще оккупирована немцами, и я вынужден был ездить в поездах. Адрес своего друга я оставил в госпитале или потерял в дороге.