Войну дед встретил на срочной службе под Одессой, в июле 1941 года. Там случилась его первая рукопашная, когда румыны ворвались в нашу траншею. Дед был связистом, сидел на телефоне, но в этот миг весь штаб, офицеры и солдаты, похватали саперные лопатки, и началось месиво. Дед всё повторял: "Мы дрались саперными лопатками.. лопатками.." И умолкал.

* * *

Из-под Одессы его часть перебросили в Севастополь, а его самого - в тыл на офицерские курсы. В начале войны была огромная убыль младшего комсостава, а сержант Горькавый имел учительское образование, свободный немецкий и хорошую рекомендацию за прошедшие бои - прямой путь в командиры.

* * *

Следующий эпизод, который дед любил рассказывать - про день выпуска. Как идут они с товарищами в увольнительной по весенней улице, четыре молодых младших лейтенанта: "Я украинец, второй - молдаванин, третий - русский, четвёртый - грузин, настоящий интернационал!" - и улыбался этому воспоминанию. Интересно, дожил ли до победы ещё кто-то из тех лейтенантов 1942-го года..

* * *

После курсов деда назначили военпредом - военным представителем на заводах для приёмки продукции. Ему не нравилась эта работа: он очень смущался от того, как директора заводов, зрелые мужчины, генералы по должности, потели и бледнели, когда входил он, юный лейтенантик, облечённый властью казнить и миловать. Он подал рапорт о переводе на фронт.

* * *

В это время Южный фронт после Харьковской катастрофы стремительно откатывался на восток. Командование бросало в бой всё, что имелось, стремясь остановить немцев на пути к кавказской нефти - единственному источнику горючего для Красной армии (Карпаты были давно потеряны, а сибирские месторождения ещё не разведаны).

В июле 1942 года мл. лейтенанту Горькавому дали под начало две маршевые роты и боевой приказ: сдержать немцев на одном из направлений под Ворошиловградом. На высоте Острая Могила две роты новобранцев вступили в неравный бой.

Об этом бое не осталось исторических свидетельств. Современный монумент на кургане Острая Могила посвящён другим событиям: как с этой высоты в 1943 году наша наступающая армия выбивала окопавшихся немцев. Но мы в семье помним, что за год до того на этом месте полегла сотня наших бойцов, стоявших насмерть. Оставшиеся в живых в установленный приказом час в полном порядке, с оружием и ранеными, отступили на восток во главе со своим командиром, нашим дедом Костей. 

* * *

Рота деда с боями отступала к Кавказскому хребту. Последний бой она приняла в сентябре 1942 года под Моздоком, на краю кукурузного поля. Наши оборонялись яростно, боезапас был почти израсходован - и тут на подмогу немцам подтянулись танки. Противопоставить бронированной смерти было уже нечего. Бойцы дрогнули и один за другим стали отползать в высокую кукурузу, надеясь скрыться и спастись. Прекратить оставление позиции дед не мог, да и смысла не было: патроны и гранаты закончились у всех. Он тоже попытался затеряться в кукурузном поле, чтобы ночью выйти к своим. Но танки начали утюжить кукурузу. Дед описывал страшный момент, когда, подминая заросли, огромный танк вырос прямо перед ним. На броне сидели немецкие солдаты, уже сообразившие, что русским стрелять нечем. Увидев петлицы деда, из башни вылез немецкий лейтенант. Деда разоружили и посадили на броню, лейтенант разместился рядом. Дед знал немецкий, так что они даже поговорили немного, пока танк продолжал собирать наших беспомощных солдат.

Начались годы плена. 

* * *

Про плен дед говорил очень мало. Впрочем, как и про всю войну. Часто рассказывал он только про "интернационал" в день выпуска с курсов, а все прочее - по одному разу. Мне было 5-7 лет, когда он часто общался со мной, но его скупые рассказы о войне, мне кажется, я помню чуть ли не дословно.

Вот эпизод от 23 февраля 1944 года. Дед тогда работал на каком-то карьере, охрана стояла наверху по периметру. Комитет сопротивления их лагеря решил в честь праздника Советской армии провести акцию: в условленный час все узники должны одновременно прекратить работу, встать по стойке "смирно" и простоять так пять минут. Дед говорит, что в 44-м такие демарши уже были возможны: пленных стало мало, их экономили. В 42-м бы покрошили всех пулемётами, не задумываясь. В общем, встали они смирно, кто где был. Немцы засуетились, закричали, палили в воздух, кого-то били - наши стоят, не работают. Охрана начала звонить начальству, мол, что прикажете делать, но пока разбирались, пять минут прошло, и пленные вернулись к работе. 

* * *

Начальство лагеря решило, что Горькавый был одним из зачинщиков инцидента. То ли так и было, то ли он взял вину на себя, чтобы не выдать людей из комитета, но деда отправили в концлагерь Дахау. 

На этом и закончилась бы история нашего рода, так как не было в Третьем Рейхе более страшного лагеря смерти. Но деду несказанно повезло: вскоре по прибытии в Дахау пришёл запрос на рабочую силу из лагеря в Восточной Пруссии. Дед ещё не был изможден, обескровлен и замучен опытами над людьми, так что его отправили с рабочей партией. 

* * *

Лагерь военнопленных, где оказался в итоге дед, был освобождён нашей армией 2 апреля 1945 года. После оперативной проверки деда восстановили в звании (привет тем, кто врёт, что всех бывших пленных отправляли в Гулаг), и он успел повоевать под Кёнигсбергом. 

* * *

После победы дед оказался в части, которую направили на Дальний Восток на войну с Японией во исполнение союзнического долга. Но в пути его застал приказ Рокоссовского о демобилизации врачей и учителей, а дед Костя был учителем. Война для него закончилась.

* * *

Константин Леонтьевич Горькавый воевал на передовой, ходил в штыковую, противостоял танкам. И у него не было ни одной боевой награды, только медаль "За победу над Германией". В годы отступления наград особо не давали, за сопротивление в фашистской плену - тоже. Без вины виноватый, он стеснялся 9 Мая своих полупустых лацканов и дорожил юбилейными медалями.

* * *

Фронтовики в селе безусловно включали его в свой круг, но за пределы села ему не было хода: клеймо плена и стыд за него удерживали деда от любого роста надёжной цепью. Три высших образования, руководство школьным хором и оркестром, игра в сельском театре, депутатство в сельской раде, свободное владение четырьмя иностранными языками, игра на любом музыкальном инструменте. Три огромных книжных шкафа в хате, забитых под завязку, что даже пол продавили, две гитары, мандолина, балалайка, баян, аккордеон и бандура. Двоюродный брат деда по материнской линии, профессор Павло Романович Попович, живший в Киеве, говорил о нём: "Да что там я знаю, вот Кость Леонтьович - вот кто всё знает". Мой дядя по маме, Геннадий Хохряков, профессор права, один раз в жизни побывавший в гостях у деда, был впечатлен его умом и эрудицией на всю жизнь: "Это глыба-человек!" - говорил он.

Война и плен изменили его судьбу. Возможно, он считал, что сломали.

Но когда он умер, на похороны приехали сотни его учеников и пришло всё село. Тысячи людей шли за машиной, словно на демонстрации. Такую же картину я видела ещё только раз в жизни: на похоронах отца.

Дед не был ни чиновником, ни криминальный авторитетом, ни "звездой". Просто сельский учитель. Люди съехались попрощаться с ним по зову сердца, потому что он сумел стать частью их сердец. Вот такая "сломанная" судьба. Дай Бог нам хоть тень такой же.