Непарадная война глазами фронтового офицера. 

Настоящих фронтовиков, реально воевавших с фашистами, израненных на той войне, остается совсем мало. А уж пехотинцев, стоявших под Москвой в 42-м, и того меньше. Пехота на фронте несла самые большие потери. Мой отец Голубничий Николай Андреевич ранен в обе руки, в ноги, а в груди в легком три фашистских осколка. Ни я, ни другие журналисты никогда о нем не писали. Так сложилось. Не любит отец вспоминать то тяжелое время. Он и кино про войну никогда не смотрел. Говорил: Война совсем другая, нет там ничего красивого, как на экране. Да и раньше многого нельзя было рассказывать.

Перед фронтом.

Когда началась война, моему отцу пошел девятнадцатый год. Призвался в июле, но сразу на фронт не взяли – отправили в Иркутское летное училище. Там все прошел, однако после центрифуги в летчики его забраковали. Вестибулярный аппарат оказался не для фигур пилотажа. Оттуда направили в Тюменское пехотное училище. Он и сейчас с благодарностью вспоминает командира учебного взвода лейтенанта Петрищева, который учил мальчишек военному искусству. Через шесть месяцев присвоили им звания младших лейтенантов - и на фронт.

Бои местного значения.

В 42-м фашистов уже из-под Москвы оттеснили на несколько десятков километров. Бои шли по выравниваниюфронта. Но людей гибло немерено.  - Только мы прибыли, - вспоминает отец, - и сразу же убило двух моих товарищей - младших лейтенантов Белокопытова и Чеснокова. Они и повоевать-то не успели. Шел июль 1942 года. Людские ресурсы у нас и у немцев были на исходе. Но фашисты лучше были обеспечены техникой: танками, самолетами, тягачами. А у нас все больше на конной тяге. Орудия тоже лошади таскали. Прибыли, моему взводу дали участок фронта, рассчитанный на 120 человек. А у меня личного состава всего тридцать, - продолжает отец. – Надобыло отрыть окопы, сделать между ними ходы сообщений. Мы всё это выполнили, а немец взял и отступил. Сам! Километра на три ушел. Столько труда потрачено, сил, а тут все по новой. Люди устали, а идти надо по заминированной территории. Коварные фашисты минировали все! И бытовые предметы, и игрушки, и разные принадлежности. Помню, поднял боец немецкий портсигар, а ему бах - и рукиоторвало. Вскоре, это под Сухеничами, за Калугой, на Брянском направлении, и меня первый раз ранило. Осколок попал в левую ногу повыше стопы, - вспоминает старый солдат. Мы сидим у него в квартире в зале, где сейчас и спальня, я смотрю на глубокий, с детства знакомый шрам.Как я уже говорил, отец не любил вспоминать те тяжелые дни, поэтому как бы заново открываю его биографию. Онуже и сам считает нужным рассказать всю правду, и уже можно, да и внуки допекли: расскажи, дед, да расскажи.

- Долго в госпитале был? – спрашиваю.

- Ни дня. Пассатижами вытащили осколок, обработали спиртом рану, перебинтовали - и опять в бой.
- Что, кость не задело?
- Да здесь впереди одна кость на ноге и есть, в ней и застрял. Вон, смотри, яма осталась.
Тогда первый раз меня ранило после форсирования реки Жиздра еще летом, а в октябре, когда уже выпал снег, меня уже сильно побило. Во время наступления шли перебежками. Тогда еще приказ не вышел беречь командиров, и офицер должен был идти в бой впереди. Погибали, конечно, тоже первыми. Люди оставались безкомандования. Это осложняло обстановку, и в 1943 году пришёл приказ командиров оберегать, прикрывать. Но я к тому времени уже давно валялся по госпиталям. Не успел я тогда между двумя взрывами. Впрочем, «своего» снаряда я и не слышал, и не видел. Это потом, выйдя из комы, через несколько недель, в каком-то госпитале, что-то вспоминал, и то фрагментами – то приходя в себя, то опять теряя сознание. Я понял, чтоснаряд рядом разорвался – ранило кучно: на одном уровне перебиты обе руки, пробита грудь. Три осколка застряли в легком. Они и сейчас там. Правая рука болталась только на сухожилиях. Раздроблено и правое бедро, левое предплечье ранено и левое колено. Словом, досталось по полной. Пять госпиталей прошел.

В госпиталях.

Первый раз очнулся, или не очнулся, но видения какие-то были, перед операцией. Лежу, как бы вижу: рядом стол стоит железный, высокий. За мной мужчина, трубку курит. Рядом со столом женщина-врач. Она маленькая, поэтому есть скамеечка, на которую и встает. Положили меня голого. Странным образом видел свои руки. Там, где мышцы бицепсов, все черно-синее. Она будет вырезать куски сантиметров по шесть в ширину и так, примерно, 15 в длину и бросать в ведро. И ведро вижу, хотя не должен. Она вот так взяла мою правую руку, и спрашивает второго, мужчину: «Ампутировать?». А я этого слова тогда не знал. Он отвечает: «Не надо. Молодой очень, только калечить». А она: «Да он уже весь искалеченный». И все. Больше ничего и не помню. Но спасли мне руку. Видишь - только вон рубцы остались, а руки, ноги – все есть.

На фронте страшно, сынок?

Я лежал тогда уже в Москве, в госпитале. Над нашим лечебным учреждением шефствовала фабрика им.Калинина. Подарки какие-то приносили. А тут вдруг и сам Калинин – Председатель Верховного Совета СССР - приехал. Палата большая, а койка одна моя. Он подсел ко мне на кровать, спрашивает: «Ну что, сынок, страшновоевать?». – Я говорю: «Если мне будет страшно, то как тогда солдату?» - «А ты кто?» - «Офицер, в звании лейтенанта. Там, говорю, такого фашист натворил, что все страхи уходят. Вот, брали мы одну деревню, а там на каждом метре убитые, а по улице, на всю жизнь врезалось, бежит девка, волосы клочками повыдерганы, в крови, всяоборванная. Откуда она вырвалась, с какого дома, не знаю. Видно, над ней фашисты издевались. Так кровь просто вскипела, злость неимоверная, какой там страх! Только бы добраться до этих гитлеровцев и давить их, и стрелять. Сколько они наших людей поубивали, искалечили!..»

На войну с Японией.

Всего не расскажешь… Отмечу лишь, что последний из госпиталей, где долечивался отец, был иркутский. Опять он попал туда, откуда начинался его военный призыв. Послеизлечения лейтенанта Голубничего в связи с тяжелым ранением решили комиссовать. Он месяц пробыл в том же Иркутске в отпуске и пришел опять на комиссию. На западный фронт все же его не взяли. Направили на восточный – на войну с Японией. Где он ислужил до сорок шестого года. Но это история уже другой войны.

Мирная жизнь.

В 1946 году в войсках проводили сокращение. Николая Голубничего, уже кадровогоофицера, прошедшего две войны, вызвали на комиссию. Перед членами комиссии лежали его документы. Он, двадцатитрехлетний офицер, как и полагается, вошел раздетым. Увидев, что он весь в шрамах, даже документы смотреть не стали: все - комиссовать. А унего другой специальности, как воевать, больше пока и не было. Не успел. С 18 до 23, это те годы, когда люди учатся в институтах, он провел в армии, на фронтах и в госпиталях. Надо было все начинать сначала. И он осваивал одну специальность за другой. Мой отец -и плотник, и столяр. Работал мастером на строительном участке угольного разреза,руководил пищекомбинатом, был заместителем председателя колхоза, одновременно возглавляя партийную организацию… В самом конце трудовой жизни принимал участие в строительстве Алтайского коксохимического комбината. Он на всю жизнь сохранилвоенную прямоту и стратегическое мышление, присущие русскому офицеру, опаленному боями. Семнадцать лет назад прихватили отца инфаркты. Он сразу и не понял, что этотакое: печет в груди, как тогда после ранения, болит левая рука, но не так, как тогда, в 1971, в бане, когда из нее вышел небольшой осколок, сидевший с войны, а тягуче, ноюще, приступообразно. В больницу попал не сразу. Потом в нашей Беловской железнодорожнойлежал в кардиологии месяц. Выяснилось, что у него это второй инфаркт, а первый он перенес на ногах и не обратил внимания. Пока лежал, его догнал третий инфаркт. Из Барнаула приехала моя младшая сестра Светлана. Она врач. Отца выписали. Мы пошли к лечащему врачу. Он нас не обрадовал: инфаркты тяжелые. Но на месяца три его еще хватит. После таких инфарктов максимум живут два года, – сказал врач. На следующее лето, а отец жил в Заринске Алтайского края, мы приехали к нему в гости. Он встретил нас, подхватил на руки моего младшего. Тогда Леше было четыре года. 
- Отец, ты что делаешь?! Тебе же запретили поднимать тяжелое! Что не бережешься?!
- Сынок, да что тут в Лешке веса?!
У меня тачка на огороде, я в ней земли по 100 килограммов вожу. А ты говоришь…
- Тебе же врачи сказали поднимать не более 5 кг…
- Я им что, мумия лежать, да на хрена мне такая жизнь была бы. Я на даче работаю, а сосуды сам вычистил, народными средствами. Теперь у меня голова не кружится, хожу свободно, не задыхаюсь. Вот! – и он посмотрел на меня, торжествуя. Он опять победил! Опять осилил, выстоял.

Вот такие они - солдаты Великой Отечественной, отстоявшие Родину, возродившие страну. Спасибо тебе, Папа! 

Владимир ГОЛУБНИЧИЙ.