Глебов Иван Федорович, 1922 года рождения, кавалер трех степеней знаков «Шахтерская слава», с первого дня начала войны сражался на фронтах Великой Отечественной.

В октябре 1944-го был комиссован по ранению и вернулся в родное Бабанаково.

А несколько дней назад, 10 апреля, геройский старшина морской пехоты принял поздравления с 95-летием. Как сказал о себе сам юбиляр — судьба хранила его на протяжении всей жизни и не скупясь одарила его всем, чем могла.

Первый бой чуть не стал последним

— Родился в Курской области в 1922 году, — рассказывает Иван Федорович

— Семья у нас была большая и бедная, нас у отца с матерью было шестеро, я самый младший. В Курской области было голодно, неурожай один за другим, и в 1929-м родители надумали переезжать. На год раньше нас уехала сестра мамы со своей семьей, они поселились в пристанционном поселке Белово. Написали, мол, здесь неплохо, давайте и вы к нам, вместе легче будет. Но мы немного промахнулись, и вначале приехали в Крапивинский район, а уже потом, в 1936-м мы тоже перебрались в Белово. Учиться я пошел в школу № 4, после нее в 1940-м устроился на «Пионерку» коногоном (погонщиком лошади, везущей вагонетку в шахте при конной откатке угля), на этой же шахте трудился и мой отец. Работа у меня была тяжелая. Но в юности на все смотришь легче, так что я радовался своей полезности в семье и ни о чем плохом не думал вовсе. Азарта было у меня много, записался в городской аэроклуб, можно сказать, был на примете у военкома. Как началась Отечественная, меня сразу призвали на фронт и направили на Тихоокеанский флот, в объединенную школу«Русский остров». В сентябре приехал в школу командующий Тихоокеанским флотом Иван Степанович Юмашев, нас построили, и он объявил, мол, сынки, враг наступает, и на суше вы сейчас нужнее, так что идем в пехоту. Так я стал морским пехотинцем. В ноябре нас бросили в Тихвин, где меня в первый же день в первом бою чуть не убил фриц.

— Помните его до сих пор?

— Это был первый фашист, которого я увидел живьем. Ноябрь был морозный, а мы в ботиночках и бушлатах. Холода не чувствовали, грела злость к фашистам. Мы были почти не обучены, в бой шли на «полундру» (берегись). Я во время атаки за угол здания завернул, а мне навстречу — фашист. У него автомат на груди, у меня винтовка. Замерли, потом он кинулся на меня, я поскользнулся в этих хлипких ботиночках и упал. Он навалился на меня с финкой, думал — смерть моя пришла. Посмотрел на небо в последний раз, а оно вдруг такой необычной зарницей окрасилось. При жизни я такой никогда не видел, а перед смертью вот привелось. А это, оказывается, не зарница была, а кровища фашистская мне в глаза брызнула. Товарищ мой, Николай Соколов, подстрелил немца, спас меня.

— Говорят, что перед смертью у человека вся жизнь, словно кинолента, мелькает перед глазами. Так ли это?

— Я как-то очень отчетливо увидел лицо матери, потом ее за привычными домашними делами. Детство свое, причем, только самые хорошие моменты, как будто не было голода или чего-то тяжелого. Но все это было как вспышка, миг и все, у меня как отключились все чувства и время остановилось. Ни страха, ни боли, пока зарница эта кровавая перед глазами не вспыхнула. Так что с начала войны меня, можно сказать, смерть окрестила и в везунчики меня записала.

«Я вымолила тебя у смерти, сынок»

— На войне, наверное, каждый день с жизнью прощались?

— Об этом не думалось совсем. Умирать было нельзя, потому как было очень много дел со словом «надо». Надо было выжить, чтобы воевать и победить. Так что мыслей о том, что могут убить, — не было. Только если случалась конкретная ситуация. В сентябре 1944 года нашу 70-ю морскую стрелковую бригаду бросили на защиту Ленинграда, я уже был в звании старшины. Высадили на катерах на западный берег Ладожского озера, нам надо было отрезать немцам железную дорогу, чтобы они не смогли усилиться свежими силами. Непрерывные бои шли третий день, у нас боеприпасы кончились, из 60 нас осталось 22 человека, все измотанные. Дозвонились на противоположный берег, а нам говорят, мол, подкрепление дать не можем, поднялся шторм, катера не подойдут, держитесь как-то сами. Командир роты говорит, мол, братки, сдаваться в плен живыми нельзя. Каждому оставить по одной гранате, вырвать чеку и боеприпас подложить под себя. Лежать и ждать — как фашист подойдет брать тебя, тогда взрываешь его и себя. Так мы и сделали. Лежим, видим фрицев, уже и лица можно разглядеть. Они цепью выстроились, идут смело — уже поняли, что мы безоружные. Двое из нас не смогли справиться с нервами, не выдержали и подорвали себя раньше времени. А мы смотрим, вдруг немецкая цепь встала, потом кто-то из солдат начал падать, другие и вовсе побежали. Почему? Мы-то продолжаем лежать. Оказалось, что один катер невероятными усилиями все-таки сумел причалить и наши братки высадились к нам на помощь. Мы бегом бросились к своим обниматься, а в руках — гранаты с вырванной чекой. Пальцы нам тогда всем без исключения с силой разжимали, так свело судорогой от напряжения. Но и тогда не думалось о смерти. Было страшно, что вдруг все окажется зря: взорвешься, и так и не узнаешь, успел прихватить с собой хотя бы одного немца, или нет. А вообще в жизни смерть за мной приходила трижды. Когда с фронта пришел, вернулся на «Пионерку». Окончил горный техникум в Ленинске-Кузнецком, прошел курсы повышения квалификации, работал горным мастером. И в 1972-м меня завалило. Двое суток ждал спасателей без воды и еды. Думал о том, что рано мне уходить. Как дети с женой без меня останутся, да и матери в старости помощь нужна. Отец рано ушел из жизни, она со всеми тяготами в одиночку справлялась. Мать для меня — все. Она меня встретила с фронта словами: «Я тебя вымолила у смерти, сынок». Не дожила она до 100 лет всего два с половиной месяца, а отец ушел из жизни в 64 года. И моя Наташа, жена, оставила меня в 2006-м.

Джентльмен в рваных сапогах

— А как вы с женой познакомились?

— Это целая история, — о жене Иван Федорович вспоминал с каким-то особым чувством и теплом. — Во время войны девушки с тыла переписывались с фронтовиками. Я тоже многим письма писал, молодые же, хочется тепла. И вот смотрю, на одном из треугольников значится: Новосибирск, Белово — землячка! Вскрываю, а девушка пишет, мол, вы, может, меня не помните, а я вас раньше видела, но не успели познакомиться. Ваш адрес взяла у вашего отца и вот пишу. Несколько писем написали друг другу, и переписка как-то затерялась, а потом и вовсе забылась. В 1944-м после ранения пришел с фронта, помимо работы душа требовала веселья. А раньше было единственное развлечение — пойти в клуб в кино. Взял билет, нашел свое место, а позади меня сидят две девушки и шепчутся. Одна из них говорит, мол, вы не поменяетесь местами, а то нам плохо видно. Так я же джентльмен, я с удовольствием. Начинаем знакомиться, и одна из них и говорит, мол, я Наташа, я вам писала на фронт. Раз такое дело, то после кино нужно идти обязательно провожать. Мороз, декабрь, а она почти в летних ботиночках и чулочках, я в рваных сапогах. Дошли до ее избушки, и хочется поговорить, и заморозить ее страшно, говорю, мол, становись тогда на мои ноги. А у меня рука раненая перебита, она не разгибается. Я ее этой рукой прихватил к себе и не отпустил больше. Свадьбу сыграли быстро. Пять человек гостей — все соседи. У меня обмундирование, а она была в платье, тетка ей его дала. Утром она его забрала, жена моя закуталась в одеяло и сидит, больше красивой одежки не было. Посмотрел я тогда на нее и понял, что взял я на себя ответственность за нее и за все, что с ней будет происходить в жизни, за все ее платья, радости и события. На то это и семья, а я ее глава.

Верили и в Бога, и в Сталина, и в «твою мать»

— На войне в Бога верили?

— Я был членом партии. В военное время у коммуниста была привилегия — первым вставать в атаку и принимать удар на себя. Тогда это не уживалось с верой, никак не сочеталось. Верующих, не скрывавших своего отношения к религии, было очень мало. Чаще этого не показывали. Но как на войне обойтись без веры в Господа? У меня мать была очень набожным человеком, иногда и я про себя говорил: «О, Господи». Кто-то крестился в открытую. Поднялся, перекрестился, и с криком: «Ура, за Сталина!» пошел в атаку. Ну и без мата не обходилось…

А до счастья — два шага

— Иван Федорович, с высоты ваших 95 лет, что нужно человеку, чтобы чувствовать себя счастливым и прожить хорошую, полную жизнь?

— Самому надо быть человеком по отношению к другим. Простым, без чванства и зазнайства. Уважать других и любить трудиться. Хитрого ничего нет, зато счастья от этого — много. Что касается меня — то я богат. У меня трое детей — два сына и дочь, четыре внука и семь правнуков. За мной идут два поколения — это то, ради чего стоило жить. Имею два боевых ордена: Красной Звезды и Отечественной войны I степени. 19 медалей боевых и трудовых, полный кавалер «Шахтерской славы». Конечно, года берут свое. Сейчас чувствую, что слабею. По утрам сам себе вслух командую: «Встать»! Первые два шага по комнате даются с трудом, зато потом чувствую, как начинаю оживать. Обязательная прогулка от дома до обелиска, там метров 400−500 в одну сторону, успеваешь размяться. Раньше ежедневно ходил, а сейчас уже как выходит. Один живу, к детям, как они меня не уговаривают — принципиально не еду. Так у меня больше стремления самостоятельно управляться и оставаться на ногах.

Гражданский брак — это искажение

— Какой бы вы дали наказ нынешним молодым?

— Не надо быть летуном. Я всегда говорю: мой город, моя шахта. У меня стажу 54 года, я горжусь своей преданностью «Пионерке». Одно дело, когда у человека семья, и он ищет, где бы заработать. Другое — когда при первых трудностях, которых на самом деле и нет настоящих, скорей бегут на другое место, как будто там лучше. И не поддерживайте моду, не живите гражданскими браками. Это — искажение. Кто-то не так что-то сказал — все, уже развод. Так вы мудрости не наживете никогда, а душа быстро опустеет. В природе есть свой, давно установленный порядок. И если пойти против него — много беды будет. Лучше жить счастливым. На деле это не так уж сложно, как кажется на первый взгляд.

Автор: А. Луговая

Источник: https://veteranbelovo.ru/news/glebov-ivan-fedorovich.html