Тетрадь №1

Воспоминание 10-летней давности после войны.

ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ.

У каждого человека своя судьба в жизни и жизнь все прожили по-разному.
Мое поколение попало в трудное время жизни: голодовка в 1921 году и в 1933 году, война 1941-1945 гг. и опять послевоенная голодовка, и разруха и прочие трудности в жизни. Однако, как и все молодые, пережив трудности голода, все забывали, и в годы учебы в школе, при бурном росте промышленности и колхозного строя мы начали учиться преданности Родине – Советскому Государству, а попав в ряды Сов. Армии начали изучать героизм людей в Гражданской войне и принимая присягу в армии давали клятву не щадить жизни и крови во имя нашей Родины, и если придет война то встать грудью на защиту своей отчизны.
В то время мы не думали и не мечтали, что в случае войны мы будем воевать на своей территории, и даже в песнях тех лет пелось о нашем могуществе и врагу не видать наших полей и рек.
Мы же молодые воины были уверены, что так и будет, рассчитывая на помощь нашей родины, как это писалось и кричалось повседневно. И в случае тяжелой годины встанем грудью на защиту своей Родины и отдадим свою жизнь за нее, как это требовалось присягой и каждый считал, что в сложной обстановке при встрече с врагом будем биться до последнего, а в безысходном положении последнюю пулю для себя.
Но вот пришла тяжелая година, началась вторая мировая война и все неожиданно перевернулось, враг начал топтать нашу землю и зверствовать над нашим гражданским населением и мы оказались бессильны остановить его, он оказался и сильнее и вооружённее нас, и не помогли ни наша задорность, ни наши клятвы, оказалось, что кроме этого самое главное должна быть подготовленность и мощь не только на бумаге и в призывах, но и в действительности, а этого то и не оказалось на первых порах войны. Правда мощь была, но она оказалась не готова к молниеносному отражению другой мощи (как это стало известно после войны).
И в этой ситуации оказывается, не могла ничего дать и последняя пуля для себя, и все зависело от обстоятельств и сложившейся обстановки, да и у многих не нашлось этой последней пули, ее не было у них, ни первой, ни последней, ни для врага, ни для себя. Правда у меня для врага были снаряды (я был артиллерист) и пришлось в течении первых 10 дней принять бой и обстреливать врага из орудий, но потом все пошло кувырком, стрелять оказалось больше нечем, а в дальнейшем пришлось уничтожать самим свои орудия, чтобы они не попали к врагу, а самим пробираться на соединение к своим, не имея никакого оружия. Эти попытки не удавались в течении почти трех месяцев, где я и очутился в руках врага, при таких обстоятельствах, когда у меня не оказалось пули ни для врага ни для себя. И куда подевался предвоенный «патриотизм», а ведь я считался в полковой школе отличником, и так сложилось не только у меня, но и у многих других.
Пробыв в руках врага почти до конца войны и не погибнув в тяжелейших условиях плена, думаешь - как могло так случиться? И даже тогда, когда в начале пленения и затем, когда с осени 1941года и в 1942 году в плену погибло не менее 50-60% пленных, а ты все же выжил, думаешь – что это судьба или счастливая случайность?
И вот после пережитого думаешь, а ведь не всегда и везде приходится применять патриотизм, и сейчас имея пятно плена, не приходится гордиться пережитым и своей кичливостью, как это было в молодости до начала войны. Вот это все что мною было пережито, и мне хочется это описать не для поколений, нет, но хотя бы для детей и внуков, что бы они увидели в каких трудностях и пережитом, прошла моя молодость, и не дай Бог такого никому. Может быть, у кого бывали ситуации посложнее, но я хочу описать свою.
В период плена мы были бесправным скотом, с нами что хотели то и делали и даже убивали, мы никому не были нужны, и не кому было болеть душой останется ли часть пленных живых или нет, ведь Гитлер имел успехи на фронте и пленные были обузой для него.
Но все же мне пришлось выжить и еще потрудиться на благо родины и даже иметь какой-то почет (я был награжден орденом трудового красного знамени) и вроде все пошло хорошо, но все же гнетет пятно плена и оно останется на всю жизнь.
В этом вина не только моя, но есть вина и в предвоенном нашем руководстве и кичливости нашей обороноспособностью, а в отдельных случаях и зазнайства, что и привело к затяжной войне. Оказывается, прошло то время когда мы думали закидать шапками, а оказалось даже имеющейся техникой без соответствующей подготовки и соответствующих навыков в руководстве не сумели остановить врага, и только тогда, когда видя опасность гибели, пришлось приложить неимоверные усилия, принеся тяжелые жертвы, что бы поставить все на свои места и выбить врага со своей территории и добить его в его же логове.

ИЗ МОЕЙ БИОГРАФИИ

Родился в деревне в 1921 году, и по рассказам родителей это был голодный год, люди умирали в Поволжье как мухи. И вот в это время я и появился на свет, на беду родителей, тут сами они смотрят в могилу, а меня надо растить, кормить, а кормить нечем.
Но плохо или хорошо, но я выжил.
Начиная с 1929 года, я уже помню свою жизнь. Помню, как пошел в школу, помню коллективизацию, не буду ее описывать, о ней и так много описано и показано в кино, но мне это пришлось пережить, а это были трудные годы.
В1933 году Поволжье опять охватил голод, пришлось есть траву, а зимой даже мякину сушили на листах в печи и толкли в ступах, и эту пыль с добавкой горстки муки есть в виде лепешек… не лепешек, а какого-то крошева.
Затем к весне разнюхали в поле перезимовавшее неубранное просо, собирали его толкли и опять лепешки. Ну а как пошла весной трава, тут уж вроде немного ожили, хоть трава но вдоволь.
Но началась еще большая беда, народ начал повально умирать с голоду и еще от какой-то болезни, прошел слух от дифтерита. Мертвых не успевали хоронить, гробы уже не делали, а заворачивали труп в дерюгу и так закапывали, но беда в том, что не кому было рыть могилы, люди все обессилены.
В это время заболели у нас отец и младший брат, а следом и второй брат.
В это же время начали глушить эту болезнь, приезжали врачи из райцентра и области (Бугуруслана и Самары, у нас был Средневолжский край) и делали всем прививки, но смертность не убывала.
Кругом был объявлен карантин, по дорогам выставлены милицейские посты, никого никуда не пропускали.
Врачи регулярно приезжали в наш поселок делать уколы противодифтеритной сывороткой, а я приспособился в это время убегать в лес. А он у нас начинался за огородами через овраг. Поселок у нас небольшой, 30 дворов, и сразу видно с конца в конец, как приехали врачи и уехали, и я возвращался домой.
Первого июня 1933 года умирает мой младший брат, второго июня второй брат, третьего июня умирает отец, четвертого мать, причем мать третьего еще со мной вместе ходила на кладбище на похороны отца, а в ночь на четвертое умерла и сама. И я остаюсь один.
Меня забирает дядя – брат отца, затем я перехожу жить к тетке по матери, и до окончания в 1937 году 7 классов живу у тетки. В 1937 году уезжаю учиться в ФЗО г. Абдулино. Получил профессию слесаря СЦБ (сигнализация, централизация, блокировка на ЖД). Работать не поехал, а поступил учиться в техническую школу г.Сызрань на отделение паровозных машинистов.
В1939 году нашу школу переводят в город Волховстрой за Ленинград, и как раз началась финская война. Мы оказались в 60км от финской границы в прифронтовом городе, где я и узнал налеты вражеской авиации, правда единичные и большого вреда они городу не приносили и прорывались очень редко, но почувствовать военную обстановку пришлось. Да и принять участие в строительстве второй колеи Кировской ЖД для быстроты пропуска эшелонов с войсками к фронту.
После Финской войны нашу школу занимает управление ЖД, а нас переводят на ст. Лиски Воронежской области, откуда я ухожу в армию.

ИЗВЕСТИЕ О ВОЙНЕ

Служить в армию я был призван в 1940 году в октябре месяце, причем призывался не весь 1921 год, а родившиеся в первой половине года. При чем нас студентов спрашивали в призывной комиссии желаем ли мы учиться или служить и те кто изъявил желание учиться были оставлены до окончания школы, я же изъявил желание служить в армии.
Служить пришлось в г.Витебске, попал я в полковую школу 245 гаубичного артиллерийского полка 37 стрелковой дивизии (СД), в огневой взвод на механической тяге, но был у нас и взвод на конной тяге (гаубицы 152мм). Гаубицы были старые образца 1909/30 года на деревянных колесах, тогда как вся армия переходила на мех.тягу (трактора) таких орудий и начали выпускать орудия на резиновом ходу с автомобильным ходом.
Во взводе я считался отличником боевой и политической подготовки, и все вроде шло хорошо, и я всегда ставился в пример остальным, начальником полковой школы капитаном Гацканом и ком.взвода лейтенантом Смирновым.
В огневом расчете был первым номером – наводчиком. Личного оружия у нас не было, и по положению после окончания школы выдавался пистолет, но для прохождения занятий у нас были учебные винтовки с просверленной казенной частью, с которых стрелять нельзя.
Кроме политзанятий и изучения мат.части у нас частенько проводились занятия в парке у орудий, а также их чистка, смазка после каждой практики по занятию огневых позиций.
В конце мая 1941 года мы выехали в летние лагеря в район г.Полоцка, пробыв там недели две или три, нам были назначены боевые стрельбища, но вдруг нам срочно было приказано вернуться в Витебск на свои зимние квартиры. Приказ поступил 9 июня. Приказано прибыть в Витебск к 12 числу и сказали будем переезжать на новое место. И это держать в тайне и не разглашать. Куда нам не сказали, но мы и так знали два напряженных района, это с границей Турции и Польши, которую уже заняли германские войска.
Прибыли в Витебск 12 числа согласно предписанию, пройдя за двое суток 120км и началось ожидание дальнейшего указания. В эти дни жили по походному, занятий никаких не проводили, кроме как физ.зарядка и полит.занятия, постельные принадлежности даже не получали, спали прямо на панцирных сетках коек. Отправка наша почему то задерживалась и мы жили свободно, больше времени проводили в парке у орудий, чистили их, разбирали мат.часть.
Наконец-то 17 июня первый дивизион нашего полка начал погрузку вагонов, а остальные оставались на месте. И так первый дивизион уехал. 19 июля начал погрузку второй дивизион, который затем тоже уехал, мы не знали, конечно куда, это дело не наше, командованию виднее что делают.
Командиром полка у нас был полковник Меркулов, командир 37-СД генерал-майор Борисов. А выше командиров мы не знали. Но знали, что командующий западным особым округом недавно назначенный генерал армии Павлов.
Нам объявили, что полковая школа и ТРБ и дивизион будут отправляться 22 июня в 17 часов.
С утра 22 начали упаковку своего хозяйства. После завтрака начал погрузку третий дивизион и мы. Первым делом начали грузить и укреплять орудия трактора, к обеду вернулись в казармы, подогнали тележки к школе и решили до обеда погрузить все свое хозяйство, библиотечные наглядные пособия и др.
День был жаркий, солнечный, воскресный, над Витебском, почему то летает много самолетов (там два аэродрома), на что мы обратили внимание во время погрузки, ведь выходной, а они что-то разлетались, и больше на это не стали обращать внимание.
Погрузка наша подходила к концу, как в это время подошел к старшине Волкову ст. политрук Лысенков и начал с ним разговор, а я как раз в это время проходил мимо них и мельком услышал, как сказа ст. политрук:
- Прекращайте погрузку этой ерунды, началась война теперь не до нее.
Меня сразу как будто обдало жаром и услышанное я передал своему товарищу, потихоньку, боясь оглашать услышанное, не веря пока этому.
Через несколько минут старшина подает команду:
- Прекратить погрузку. Строиться на обед.
Придя в столовую я сразу обратил внимание на то, что уже кругом пошел слух началась война с Германией и уже выступал по радио т. Молотов.
Обед уже был испорчен и не стало никакого аппетита, как бывало всегда в впроголодь и только и мысли о войне.
Построившись после обеда, старшина дает команду:
- в красный уголок на полит, занятие шагом марш.
Полит занятие пришел проводить ст. политрук т.Лысенков. Он сразу же сказал:
-Товарищи сегодня утром фашистская Германия без объявления войны начала бомбить наши города Севастополь, Симферополь, Керуб, Киев, Минск, Ленинград и т.д. Одновременно немецкие войска перешли в наступление на наших пограничников. В данный момент пограничники и наши два дивизиона сдерживают натиск фашистских войск и наша задача сейчас быстрее выехать на помощь нашим товарищам. Сейчас после полит.занятий всем приступить к погрузке снарядов и чтобы до отправления нашего эшелона (т.е. до 17 часов) успеть погрузить, как можно больше снарядов.
После полит.занятий подогнали автомашину и мы поехали за город на склады за снарядами.
Когда ехали по городу, то по народу сразу видно возбуждение. Все улицы запружены людьми, много уже пьяных, они по видимому считали - последний раз напиться, а там что будет. Некоторые пьяные встречали наши машины и кричали:
- Братцы на Берлин чай пить, на Берлин братцы!
В общем было сильное возмущение горожан от вероломного нападения гитлеровцев на нашу Родину.
В 17 часов, как было намечено, уехать нам не удалось, мы до 19 часов возили снаряды, поэтому отправка задержалась. Нагрузили один вагон и была дана команда прекратить погрузку.
И вот теперь началось прощание с городом. У многих офицеров остались здесь семьи, которые пришли провожать своих мужей, отцов, детей, друзей в неизвестное.
Вот стоит наш взводный командир Лейтенант Смирнов со своей женой. Он только недавно женился на девушке еврейке, у них также идет прощание. Кругом слезы, плачь, который заставляет прослезиться не только мужей, но и некоторых из наших бойцов, ведь у них тоже где-то оставались семьи (призывались и старшие возраста, имеющие ранее отсрочки).
Наконец то поезд наш тронулся, кругом видны прощальные взмахи платков, рук, шляп, а мы все удаляемся и удаляемся в страшное…что-то будет с нами, ведь мы едем в самое пекло войны.
Вот скрылись толпы людей, а мы взяли курс на запад.

В ПУТИ

Наш эшелон идет в сторону Молодечино, начальником эшелона назначен капитан Гацкан, наш командир полковой школы, очень суров и требователен, его заместитель командир 3 дивизиона ст. лейтенант …?
До Молодечино ехали спокойно не чувствуя войны, но въехав на ст. Молодечино сразу ощутилась военная обстановка. На станции все пути забиты эшелонами военных и беженцев с запада нашей Родины. Мы стоим рядом с эшелонами беженцев, которые едут из города Лиды. Не вольно вступаешь в разговор с женщинами через окно вагона (товарного), в эшелоне женщины и дети.
Они рассказывают, как бомбили их город, как обстреливали их эшелон вражеские самолеты, у них имеются убитые и раненые.
На ст. Молодечино также видны следы бомбардировки. Напротив нас за путями развалины паровозного депо и других зданий, над станцией то и дело ревут сирены воздушной тревоги.
Здесь стоять нам долго не пришлось, и к вечеру мы отправились дальше, ближе к границе.
На ст. Молодечино нам в вагон дали 5 винтовок и к ним патроны, на всякий случай (винтовок у нас во взводе не было, кроме как учебные с просверленной магазинной частью из старого списанного оружия).
Подъезжаем к какой-то станции, уже стемнело, впереди видно какое-то зарево пожара, входной семафор закрыт без освещения, поезд встает у семафора, начальник эшелона берет несколько курсантов взвода и пошли узнавать можно ли двигаться дальше. За это время патрули эшелона задерживают, какую-то партию бегущих гражданских лиц, они бегут прямо мимо эшелона вдоль лесопосадки. Они в страхе растолковывают что-то непонятное, они якобы охрана какого-то моста, мост якобы недавно разбомбили и они разбежались, бегут в деревню. Какая охрана, какого моста мы не поняли, все они женщины, после допроса их отпускают. Пришли разведчики, выяснилось – горит вокзал, но пути целые, объявили раскрыть все двери вагонов и быть в боевой готовности тем, кто с оружием. Часовые у техники на платформах были предупреждены об опасности, охраняли технику замаскировавшись, опасаясь что могут застрелить часового во время движения поезда.
К рассвету выехали на какую-то станцию и встали, по выгонам объявили выходи строиться, в строю объявляют, эшелон будет стоять весь день до вечера, т.к. днем действует вражеская авиация. Мы должны уйти на день в укрытие, а у эшелона на день останутся патрули и дневальные у лошадей, взводов конной тяги и разведки. Отходим от станции примерно с км, и располагаемся в какой-то балке с редким лесочком и маскируемся возле деревьев, отдана команда не спать, возможен вражеский десант, враг применяет десанты.
Лежим беседуя друг с другом кто о чем, больше конечно о войне, уже восходит солнце и вдруг до нас доносится гул моторов и появляются самолеты, по гулу сразу понятно, что не наши, у наших звук плавный, а этот с переливами. Самолеты идут на приличной высоте вдали от нас, но сейчас хорошо видно они разделяются на две партии штук по 30, одна партия не снижаясь идет прямо, другая начала постепенно снижаться. Через несколько минут до нас доносятся взрывы авиабомб, это бомбят опять по видимому Молодечино, а вот и появились самолеты Молодечино, отбомбившись они идут назад уже на малой высоте прямо через нас, некоторые переходят в бреющий полет над станцией и обстреливают наш эшелон из крупнокалиберных пулеметов, нам передается команда, по самолетам огня не открывать, но уже по нашей балке дана очередь с самолета разрывными пулями, здесь у нас как будто благополучно, только легко ранило двоих.
Со станции прибегает патрульный и сообщает, что эшелон обстрелян и разрывными пулями и мелкими снарядами, в виде лимонок. Убито столько то лошадей и имеются раненые дневальные, частично повреждены и некоторые машины. Лежим до вечера.
Перед вечером назначают новую смену караула, приказано осторожно пробраться до эшелона, так как начали появляться самолеты одиночки и обстреливают все цели.
Заступаю на пост
Часов около 20 (а летом еще светло) на нашу станцию прибывает поезд с двумя классными вагонами из Молодечино, едет в основном ком.состав. Связи по ЖД уже никакой нет и они едут на угад, так же как и мы, едут на ремонт какого-то моста. После разговора начальника караула с этими людьми он сообщает начальнику эшелона, что нужно ехать следом за этим поездом, это согласованность с начальником того поезда, примерно через полчаса начали грузиться.
На крыше одного вагона бойцы третьего дивизиона пристраивают пулемет «Максим», вместо зенитного, начинает темнеть, мы трогаемся, едем совсем тихо.
Мы - патрули, устраиваемся на платформах с тракторами, что бы на случай обстрела укрыться от пуль за трактором. По обочине дороги то и дело замечаем каких-то людей, они двигаются в тыл, на остановке задерживаем одну группу мужчин, выясняем, что они идут в Гродно, заключенные, со строящегося аэродрома. Приказано пропустить.
Кругом лес, все сидят у раскрытых дверей вагонов, те что с оружием на чеку, на случай появления вражеского десанта. К полуночи въезжаем на какую-то станцию, темно, только тлеют бурты угля, от них свет. Выясняем – это станция Юратишки (или Ювратишки). Станция цела. Спрыгиваем с напарником с платформы и встречаем лицом к лицу каких-то двух бойцов в касках. Они начинают нас расспрашивать откуда движемся, какая часть и прочее, не получив ответа они проходят дальше. Решили доложить об этом начальнику, что-то показалось в них подозрительно. Начальник караула нас отругал, за то что не задержали их и приказал задержать, но их уже на станции не оказалось.
Тогда начальник караула приказывает нам пройти по ЖД вперед км.2 и выяснить обстановку. Движемся в темноте по путям тихо, кругом лес, прислушиваемся к тишине. Пройдя с км. От станции, слышим окрик с правой стороны от ЖД:
- Стой! Кто идет?
- Патрули с прибывшего поезда, а кто вы такие?
Отвечают, что тыловая часть, подходим на их звуки. Видим сидят двое в открытом окопчике с винтовками, перед ними лежат гранаты, оба в касках, но не те что были на станции. Заводим с ними разговор, они сообщают, что утром ожидается высадка вражеского десанта на эту станцию и они заняли вокруг оборону. Возвращаемся к своему эшелону, сообщаем услышанное начальнику караула, он начальнику эшелона.
Через некоторое время подается команда выгрузить четыре орудия и занять огневую позицию по обе стороны эшелона по 2 орудия, а затем начать разгружаться всему эшелону, дальше ехать невозможно, разгрузку закончить до рассвета, иначе попадем под бомбежку.
Меня снимают с караула, так как мое орудие разгружено, а я на нем 1 номер (наводчик) при орудийном расчете, я доволен что снят с караула и приступаю к своим прямым обязанностям, т.е. наводчиком. Начинаем готовить огневую позицию, рыть бруствер под сошником лафета, готовить снаряды с фугасного действия на осколочное для стрельбы по пехоте. А на станции идет разгрузка.
К рассвету техника разгружена, осталось маловажное – постельная принадлежность и кое что по хозяйству. Снаряды загружены на машины, остальные замаскированы в лесу, на станции осталось горючее.

ОГНЕВЫЕ ПОЗИЦИИ

Как только начало всходить солнце, разгрузку прекратили.
Нам дана команда:
- Отбой, орудия на передки! - и мы тронулись по лесу, даже и сейчас не знаю в каком направлении шла лесная дорога.
Проехали лес, выехали на опушку, на окраине остановились на завтрак, а нам опять команда:
- Занять огневую позицию! – теперь уже всем орудиям, и третьему дивизиону и полковой школе.
Взвод разведки во главе ст.политрука Лысенкова верхами уехал в разведку. Мы готовим огневые позиции, повара готовят завтрак, а мы прорубаем отдельно стоящие деревья, которые могут помешать по стрельбе, одновременно ведем наблюдение за местностью.
Вдруг на окраине прилегающего к нам леса показалась бронемашина, подается команда «Орудия к бою!». Машина движется в нашем направлении, держим ее на прицеле, она идет без какой-либо предосторожности, не доехав до нас метров 50. остановилась, открывается люк и показались наши танкисты. Нам команда «Отбой!».
Ком.состав ведет с ними какие-то переговоры, а мы начали получать завтрак, сухой паек и чай, бронемашина ушла.
Только мы расположились завтракать, как подъехали наши разведчики и доложили, что примерно в 8-6 км. От нас движется противник. Подается команда «К орудиям!», а затем через некоторое время с наблюдательного пункта передаются координаты о месте противника, и подается команда «Расчет приготовиться!» и команда прицела. Наводим орудия по цели, через точки отметки и команда «Огонь!». Начали огонь всей батареей по противнику. Выпустили по нескольку снарядов и снова команда «Отбой, орудия на передки!». Двинулись дальше по лесу, выезжаем на какую-то большую поляну. Приказано опять занять огневые позиции и опять началось то же рытье брустверов и окопчиков, прорубка леса, маскировка как и всегда.
Ну, как будто опять готовы вести огонь, ждем команды, но все спокойно, вдруг вижу зарывают книги из библиотеки, решили понемногу распростаться от ненужного в боевой обстановке, теперь не до этого, постельная принадлежность также разгружена, а машины поехали загружаться снарядами.
Часа через два откуда то появляется команда второго дивизиона ст. лейтенант, они выехали за 3 дня раньше из Витебска. Он сообщает, что наши оба дивизиона и 1-й и 2-й разбиты, техника разбита, батальонный комиссар и часть бойцов убиты, остальные влиты в пехоту. Нам же командир полка полковник Меркулов приказал идти им на помощь.
Снова подается команда «Орудия на передки!» и опять в путь, мы едем за своим орудием на тракторной тележке загруженной постельным бельем и каким-то барахлом, снаряды везут машины.
Выезжаем из леса на открытую местность и вдруг откуда не возьмись из за леса на бреющем полете появляется самолет. Быстро останавливаемся и прячемся по кюветам и дороги и кустарнику, самолет пролетел без единого выстрела.
Выходим к своим машинам и здесь против нас началась накачка, почему технику бросили, а сами попрятались, прежде чем прятаться самим в первую очередь спрячь технику, хотя бы сверни с дороги по кустам и главное рассредоточиться, чтобы в случае бомбежки иметь меньше потерь техники. Едем дальше, через некоторое время команда «Стой, занять огневую позицию!» .
- Впереди противник форсирует реку, ждать встречи с врагом.
Занимаем позицию на окраине какого-то осинника и опять повторяется все с начала, как и при занятии любых огневых позиций, рытье, маскировка, подготовка и прочее. Приготовились, а сами думаем, значит разведка наша работает четко. Силы на исходе, ведь третий раз оборудуем огневую позицию. Стоим около двух часов, а может меньше и команда «Прицел такой-то, трубка столько-то! Огонь!». Выпускаем по нескольку залпов по якобы движущемуся противнику вдоль какой-то речки и опять команда «Орудия на передки!». И опять в путь, но почему то в обратном направлении, потом сворачиваем по правой дороге и на окраине леса, возле одной деревушки занимаем опять огневую позицию и начинаем вести огонь. Жители деревушки с мешками и узлами убегают в лес. Огонь вели недолго и опять в путь. В стороне от нас с километр по шоссе движется колонна наших танков разных типов, в том числе и сверху мощные КВ. Переезжаем дорогу они останавливаются, останавливаемся и мы, наши разведчики и ком.состав направились к ним, побеседовали и назад. Сообщают что ночью прибыл эшелон с танками, где то не очень далеко разгрузились и движутся в поисках фронта (связи никакой нет). Поплутав по лесным дорогам вышли на большак и здесь у некоторых танков кончилось горючее, заправляться негде, приходится уничтожать свои танки - выхода нет, подорвали их, да теперь и эти оставшиеся далеко не уйдут, тоже кончается горючее.
Вечереет, останавливаемся на окраине леса. Машины уехали заправляться на станцию, оказывается мы уехали не очень далеко от места разгрузки, они так же пополнились и снарядами из оставшихся в лесу при разгрузке эшелона. Мы начали располагаться на ночлег, маскировать технику, рыть себе окопчики, готовить ужин. Ох как измучились, бросить бы все и лечь, но нельзя, нужно все маскировать и самим зарываться в землю на всякий случай.
Только закончили маскировку, откуда ни возьмись самолет, да еще делает обстрел опушки. Дал три очереди и ушел и сразу подается команда, сменить место ночлега – замечены противником. Отъезжаем несколько км., начинаем заново готовить ночлег, а время не ждет, уже темно. Здесь к нам прибыли какие-то бойцы, человек 5, если не ошибаюсь кавалеристы. Откуда они, где их часть интересоваться уже не хочется, не до этого, этим занимаются наши командиры, а нам быстрее закончить маскировку, поужинать и на отдых, иначе ведь часа в 3-4 опять будет день и опять все движения по новому, занятие позиций и прочее.
Закончили маскировку, получили на ужин сухари, копченую рыбу, чай. Покушали, располагаемся на отдых, только заснули команда «Подъем! Всем перейти от орудий и снарядов на открытую местность подальше». Отходим метров на 100, остаются одни часовые, услышали гул моторов, ржание лошадей, отдельные голоса людей, что это?, и не далеко от нас под горкой, докладывают командированию, а нам следом команда «Подъем! К орудиям!».
Разведчики пошли на выяснение - не противник ли и куда движется? По шуму слышно движутся в левую от нас сторону. Дождались разведчиков, они сообщают – это движутся наши войска к фронту, утром начнется наступление по всему фронту.
Уже светает, отдыхать некогда, подается команда «Орудия на передки!» и в дорогу, тоже к фронту.
Рассвело, едем опять по вчерашней дороге, проезжаем тот осинник где была наша огневая позиция, где вели огонь по противнику около реки. Едем дальше, около леса занимаем опять огневую позицию. Заняли.
Приказано наблюдать за местностью, может появиться противник, могут и танки на нас выйти, тогда вести огонь прямой наводкой, всем разделены ориентиры, для лучшего наблюдения, часть наблюдателей залезли на деревья, здесь и пообедали.
Приказано окопы углубить. Подходит вечер, начинает темнеть и неожиданно впереди нас заговорили пулеметы и началась стрельба ружейная. Показалось зарево и следом с наблюдательного пункта передается команда «Начать пристрелку!», первое орудие начало пристрелку и следом «Батарея огонь!». Работаем часа два затем команда «Прекратить огонь!», цель №1 разбита, церковь. Какая цель мы не знаем, говорят, что в селе засел противник и на церкви у него был наблюдательный пункт. И этот пункт и есть цель №1, который корректирует огонь противника по нашей пехоте. Прекратилась и пулеметно-оружейная стрельба. Огонь с этой позиции мне вести почему-то было трудно, т.к. точки отметки видно плохо, а стараешься навести прицел точнее и быстрее доложить о готовности к команде огонь, что бы успеть всей батареей, одновременно делать залп. До утра стрелять больше не пришлось, появилась возможность сдремнуть прямо у орудия в окопчике. Утром также было все спокойно. И опять команда «Орудия на передки!», и тронулись в путь в новом направлении, переехали ЖД полотно, рельсы уже заржавели, значит поезда не ходят. Мы когда то уже соединились с командиром полка и я его уже сегодня видел среди нас и вообще с нами стало много бойцов из других частей и родов войск, наших тоже остатки из первых двух батальонов.
Занимаем по новому огневую позицию, но огонь пока не ведем, идет разговор о войне и прошел слух, что Командующий Зап. Особым округом генерал армии Павлов изменник Родины. Задержан на аэродроме при попытке перелета к врагу, насколько весть правдивая я не знаю, но больше я этого имени и после войны не слышал.
(Через 40 лет после войны я узнал о том, что Павлов был расстрелян за неправильную тактику ведения войны, да и не только он один.)
На этой позиции мы переночевали. Теперь уже среди нас не только чужие бойцы, но и офицеры. На утро опять смотались, но у тракторов кончилось горючее, приказано их уничтожить, а орудия перецепить за машины, но машины с бойцами (расчетом) и снарядами уже и так полностью почти загружены, поэтому пришлось часть снарядов уничтожить, оставить небольшой комплект. И так теперь орудия тянут машины. После многих маневров и занятий позиции стрелять уже больше не пришлось и нам объявляют, что будем отступать для формировки, а фронт будет сдерживать девятая Армия.

ОТСТУПЛЕНИЕ, ПОТЕРЯ ЧАСТИ ТЕХНИКИ.

После того как получили приказ на отступление мы взяли курс на восток по лесным дорогам, на открытую местность появляться нельзя, свирепствует вражеская авиация, которая весь световой день так и дежурит в воздухе наблюдая движение наших частей их обстреливая и бомбя. Едем мимо какой-то деревни ночь, деревня уже догорает, эта работа вражеской авиации, в грудах горячих развалин торчат только трубы печей.
Проезжая не большой участок открытой местности, перед вечером, неожиданно попадаем под арт. обстрел, пришлось быстро рассредоточиться выискивая какое-либо укрытие – балку, кювет или кустарник, а те что ближе к лесу спешат на опушку леса. Обстрел продолжался недолго, мы даже и не занимали огневой позиции, как все прекратилось у нас в колонне появились убитые и раненые. Правда у нас во взводе потерь нет, но зато недосчитались одного красноармейца Касуянова. Среди убитых и раненых он не обнаружен, по видимому он просто сбежал, такое мнение нашего взводного л-та Смирнова, ведь Касьянов еще в полковой школе был трудным курсантом, и вообще всегда был чем-то не доволен. После прекращения огня (обстрела) движемся дальше, а к нашей колонне прибывает все больше и больше красноармейцев из разбитых частей.
Движемся и ночь, к утру лес кончается, дальше ехать опасно засекут авиацией, приказано на день расположиться по окраине леса, а самолеты врага уже прочесывают местность. Приказ костров не разводить, с целью маскировки, спать также нельзя, на случай появления врага. Сидим у орудий порасчетно, на всякий случай ведения огня прямой наводкой, а через 20-30 минут через нас проходят вражеские тройки бомбардировщиков, держа курс на восток, другие отбомбившись идут назад.
Позавтракали сухим пайком.
День прошел спокойно. С воздуха замечены не были. Вечером двинулись дальше, проезжаем опять какое-то сгоревшее село, людей нигде не видно, по видимому прячутся по лесам или ушли в тыл. К рассвету выехали какой-то большой лесной тракт. Едем по лесу без приключений, случается проезжать и открытые поляны. К полудню остановились на обед, пообедав двинулись дальше, но… Стоп! Дальше ехать нельзя, впереди разбит мост, нужно искать другой путь. Какой мост? Где? - нам неизвестно, по видимому командованию донесла разведка. Поколдовав перед картой ком. Состав отдает команду, отправить на машине команду в несколько человек назад, где то есть объездная дорога, узнать целый ли там мост. Попадаю в эту команду и я, нас 12 человек, проезжаем назад км. 10 поворачиваем по другой дороге на лево км 3-4 от поворота встречаем какой-то мостик через речушку.
Проверили мост, по заключению командира, мост нашу технику не выдержит, ветхий настил приказано разобрать какую-то, избенку, что стоит не далеко от моста и сделать другой настил. Разобрали, сделали настил, ворачиваемся к своим, но здесь получили известие, что впереди мост целый, двинулись дальше.
Часов в 8 вечера врезаемся в хвост какой-то другой колонне войск, здесь и пехота, и конная артиллерия, и вообще кого только нет из разных родов войск.
Движение опять приостановлено, сообщают, что впереди высаживаем десант и пристрелял дорогу. Пехота пошла на уничтожение десанта. Десант якобы имеет и танкетки. Стоим ожидаем событий, но пока все тихо, слышен только гул наших колонн. Начинает темнеть, и вот раздались пулеметные очереди винтовочная стрельба где-то справа от нас, впереди.
Подается команда всем имеющим винтовки занять на всякий случай оборону по обочинам дороги, залегли также и мы не имеющие винтовок. Я лежу со своей неразлучной панорамой (прицельное приспособление моего орудия).
Стемнело совсем, но стрельба не прекращалась, уже слышны арт. стрельба и разрывы снарядов. Часа через 1,5-2 все затихает, колонна двинулась. Лес кончился, едем по открытой местности вправо, на изволоке обгоняем по не многу переднюю колонну, пехота движется усталой, некоторые пытаются зацепиться за орудия, другие просятся на машины, но взять не можем, машины перегружены до предела. Вдруг справа разрывается мина, это не далеко от дороги, затем другой снаряд, третий, начался обстрел противником. Стараемся быстрей выйти из под обстрела, но чертов изволок замедляет движение, скорость не увеличивается.
Наконец то выходим из под обстрела, как дела там в хвосте – неизвестно, команды на остановку нет. Въезжаем в какое-то село, это первое село на пути, которое не сожжено, но жителей в нем нет. Село видать хорошее, улица выложена камнем, по камням из под колес орудия летят искры (орудия наши на деревянных колесах, орудия образцы1909/30 года).
Проезжаем село, начинается опять лес. Едем по лесу, но дорога разбита снарядами или бомбами, приходится объезжать места воронок, по обочине дороги валяется разбитая техника, повозки, много убитых лошадей, видимо накрыли огнем колонну конной артиллерии. Проезжаем и эту местность, правда с большим трудом, ведь воронки от бомб на дороге большое препятствие, съезд с насыпи и опять въезд на дорогу, а в лесистой местности это двойное препятствие.
Движемся только ночью, иначе проезжать открытую местность днем невозможно, сразу начинают бомбить и обстреливать. Днем как обычно маскировка и отдых, но спать нельзя, быть начеку!
И так постепенно продвигаемся вперед, кругом все побито, сгорело и что не дальше, то почему-то больше заметны следы «работы» вражеской авиации.
Помню, ночь подходит к концу, впереди открытая местность и впереди показалось зарево, значит, опять горит какое-то село, уже светает, нам нужно быстрее проехать открытую местность, иначе с рассветом накроет авиация, нужен спасительный лес для маскировки на день, до следующего вечера.
Спасибо, что Белоруссия лесистая, хотя и болотистая, где можно скрываться хотя бы днем от вражеской авиации, а то бы давно бы уже были бы разбиты, ведь враг свирепствует с воздуха.
Становится светлее, впереди приближается зарево, леса пока нет, а он ох как нужен, а там впереди что-то горит. Ну конечно же как и всегда это горит село, а нам его нужно проехать, за ним видны контуры леса. После виденного разбитого почему-то появилась какая-то боязнь встречи с противником, до этого как то не думалось об этом, по видимому повлияло увиденное на дорогах разбитое, побитые кони и техника. Вот опять едем по участку, где следы обстрела. Но это, оказывается не обстрел был, а бомбежка, еще видны воронки при рассвете.
Светает все лучше, выезжаем из леса, впереди горит село, а войск на дороге все больше, едем по сгоревшему селу, село было видать большое, рассматривать горящее село не когда, вот уже появился вражеский самолет-разведчик, он не обстреливает, а только засекает войска, значит жди налета. Стараемся быстрее проехать село, ведь виднеется лес впереди, нужно до света добраться до леса, но увеличить скорость вперед нельзя, и все забито войсками. Наконец-то село кончилось, впереди виден спасательный лес, все думки сейчас быстрее до леса, до вражеского налета.
Но не тут-то было, вперед и до леса еще видна река, большая (по видимому Неман). И здесь открывается страшная картина. За рекой открытая местность, до леса с км. Мост через реку взорван или разбит, по берегу по обе стороны реки, куда ни кинь взглядом по сторонам и до леса на той стороне реки, а это с км. в разные стороны, побито столько техники, побито столько техники, что на первый взгляд кажется, что сюда свезли специально эту технику, что бы затем все это разбить.
Но почему же за рекой до леса все разбито, неужели они не успели укрыться в лесу, если перебрались на ту сторону реки? Оказалось при въезде в лес местность заболочена и через это болото был еще один мост, который тоже разбит, а разбомблен он раньше моста через реку и поэтому та техника, которая перебралась через реку создавала пробку, а в это время был разбит мост через реку, вот поэтому на этом пространстве от леса до реки побито столько техники. Значит незнающие обстановки отступающие войска ночью скапливались у этой реки, а назад развернуться не было времени, да и невозможно назад вернуться, наступало утро, при скоплении войск создавалась пробка, а в это время уже прилетали вражеские самолеты и все разбивали. И это делали периодически весь световой день, поэтому-то мы и видели врага, самолеты тройками, одна за одной, они доходили до этого моста и все уничтожали. И чего только тут не разбито и сгорело, и танки, и машины, и орудия, и повозки и все-все – кладбище техники. Много конечно и не разбитой техники, особенно за рекой, но они попали в ловушку и из нее не выбраться уже. Вот посреди реки торчат застрявшие танки, они видимо пытались перейти реку в брод, но так и остались в реке, такая же картина и в болоте при въезде в лес, там торчат даже и мощные танки К.В.
Вот в такую обстановку попали и мы, назад вернуться невозможно, потому что подпирают и подпирают все новые и новые войска. Что делать?! Ведь с минуты на минуту жди налета, нужно найти какой-то выход, что бы выбраться из этого кладбища и спасти свою технику.
Справа по берегу на этой стороне виден лесок, приказано сворачивать по огородам у реки в сторону этого леска, но выпала утренняя роса, и свернув вправо машины наши забуксовали, пришлось приложить не мало усилий, что бы проехать эту низину, помогли плетни на огородах, хоть село и сгорело, но огородная ограда осталась целая. Мы снимали эти плетни и подкладывали под машины, и так помалу, помалу выбирались с низины. Подъехав к лесочку опять загвоздка, не куда замаскировать технику, все уже в лесочке забито техникой еще до нас.
Наконец то кое как все же технику приткнули в лесочке, замаскировали.
Подается команда оставит при технике часовых, а остальным перебраться через речку и уйти в лес. Я забираю с собой панораму (сердце орудия) и бегу как и все к реке, нужно спешить – вот-вот появятся самолеты. Какая река до сих пор точно не знаю, все же думаю Неман.
Бежим к берегу мимо каких-то домов, это все что осталось от села, эти отдельно стоявшие домики у реки, у берега вижу бойцы набирают сахар из мешков (комовой), насыпал и я себе в вещмешок сахару, там у меня и панорама и запас белья и сухой паек.
Бегу к берегу, как буду переправляться еще не знаю, плавать-то я не умею, вижу, что в реке в застрявшие танки уперлись плоты леса, получился сплошной настил из бревен как будто сделан специально мост.
По этим бревнам перебегают бойцы на ту сторону, начал перебегать и я, одно бревно под ногой вывертывается и я рухнул в воду, но нет не совсем, а повис на руках между бревен, понемногу выбрался с чьей-то помощью, добираюсь до берега, воду из сапог выливать некогда, появились вражеские самолеты.
Бегу под разбитый танк, но уже началась бомбежка, кругом разрывы бомб, визг осколков, я добегаю до танка и под него. Визг летящих бомб страшнее, чем их разрывы, слежу за самолетами, они идут тройками. Одна тройка сбрасывает часть бомб, а вторая заходит на бомбежку, а следующая разворачиваясь опять заходит на бомбежку, но нет на до мной уже не падают бомбы, падают левее моего укрытия (танка). Их никто не тревожит, не обстреливает. Наконец отбомбились и уходят за новым грузом, бегу дальше, добегаю до кустов, решил вылить воду и выжать портянки, мимо пробегают наши, все стремятся в лес.
Здесь в кустах и решил бросить и вещмешок, ведь от воды в нем растаял сахар (что я тонул), и по мне по спине текут сахарные потеки. Вынул панораму и начал выжимать портянки, и опять бомбежка. Бегу дальше, кругом видны убитые, но разглядывать некогда. Показались новые тройки самолетов, но я уже бегу по окраине леса дорогой, сбоку полулежа сидит боец раненый и просит «Братец, пристрели.», вижу у него вырвано бедро и вывернута нога с бедра, оголено кровяное мясо, стою в раздумье, боясь даже дотронуться до него, а он все стонет и просит пристрелить.
Передо мной очутился какой-то подполковник и приказывает мне сделать перевязки.
Отвечаю:
- Тов. подполковник не имею индивидуального пакета.
- Сними нательную рубаху и перевяжи. - и уходит.
Пытаюсь хоть как-нибудь перевязать рубахой рану, что-то вроде получается, раненый уже ничего не говорит, а только стонет. Бегу дальше, где-то должны собраться наши, кругом встречаю бойцов и у всех один вопрос:
- Какой части? Не видел ли такую-то часть?
Добегаю, на дороге стоит машина как раз перед разбитым мостом, в кузове лежат человек 6-7 раненых, одни просто стонут, другие просят пристрелить, чтобы не мучиться.
Не находя никаких видов помощи, постояв у машины со щемящим сердцем пошел дальше вдоль болота, вижу в болоте застрявшие два танка К.В. Их засосало в болото до половины, верхние люки еще открыты, они по-видимому пытались переехать болото но так и торчат застрявшие.
Наконец встречаю нескольких из своего взвода во главе с ком.отделения ст.сержантом Кушнир. Он сходу обращается ко мне с вопросом:
- Фокеев, где твоя панорама?
Хвать панорамы нет! Меня аж в жар бросило, не говоря ничего, поворачиваюсь и бегу назад, ведь я ее в спешке забыл там, где выжимал портянки и бросал вещмешок, но сержант кричит:
- Вернись, вот она! Но в другой раз не забывай, можешь пощитаться своей жизнью. – у меня теперь отвалило от души и пропал испуг от потери. Оказывается когда бросал вещмешок, панораму вынул из него, она вся в сахаре растворенном завернутая была в белье. Я ее развернул и пока выжимал портянки и следил за бомбежкой, забыл про нее, убежал, а следом пробегали бойцы нашего взвода, видели, как я выскочил из под кустов и побежал, увидели панораму, а зная, что я все время был с панорамой, сообразили, что это моя, подобрали и передали ком.отделения.
Теперь как будто в основном с нашего взвода собрались все, сидим до вечера, не знаем, что делать. Вечером часть бойцов ушли назад на ту сторону реки, менять часовых у техники.
Собрались вместе и их других взводов командиры, сидят, решают, что делать. Задача – как переправить технику на эту сторону, где найти переправу через реку, иначе не сегодня, завтра нас накроет здесь противник.
Решили искать переправу, какой-нибудь брод. Назначают человек 8 солдат с каким-то лейтенантом Смирновым, попадаю и я в эту группу. Отправляемся на поиски брода, км 3-4 вниз по реке находим перекат, глубина не больше 1,2-1,5 м. и берег отлогий с обеих сторон, но подъезд к берегу заболочен метров на 50, не найдя лучшей переправы, решили пользоваться этой. Преграда - болото, но по близости лежат штабеля заготовленного 2-х метрового леса, он пожалуй поможет нам, им можно сделать дорогу через него. Ворочаемся назад, солнце заходит за горизонт, но опять налет и бомбежка, но мы в стороне залегли, могут на открытой местности заметить, обстрелять. Следим как высыпаются бомбы из бомболюков, заходя на исходную позицию самолет сбавляет рев мотора (по видимому и скорость), слегка накреняется на одно крыло и бомбы посыпались, бросит штук 5 и заходит опять, бомбят не большими бомбами. Отбомбившись, самолеты ушли, а мы движемся дальше, вернувшись докладывают командованию о результатах разведки о переправе.
Решено начать переправу сразу же этой ночью, ждать нельзя, дорог каждый час. Переходим реку опять к своей технике, и начинаем подтягивать ее к месту переправы, предварительно забутовав дорогу дровами в болоте, заходит первая машина с орудием и сразу же застревает в болоте, отцепляем орудие, а сами раздевшись обступаем машину со всех сторон, пытаемся всеми силами протащить машину. После долгих мучительных трудов перетащили ее через болото, сами все мокрые, в грязи, начинается дождь, становится прохладно, но есть, чем греться ведь предстоит перетаскивать всю технику, Снова пробуем перетащить машину через реку и опять застреваем, но с помощью троса всей гурьбой перетащили ее на другой берег. Есть победа! Значит орудия можно тащить через реку машиной, но ведь их еще надо перетащить через болото, машина не поможет, нет такого длинного троса.
Начинаем биться у орудия, дрова не помогают, хоть мы и таскаем из штабелей с того берега через реку. Уже глубокая ночь, выбились из сил, но все же одно орудие перетащили, перетащили еще одну машину, но на втором орудии измучились окончательно, жаль, что троса хватает только до берега, а ведь орудия еще за 25-30 метров.
Бросаем все, сил нет измучились окончательно, мокрые и грязные, а дождь все идет. Замерзли, переходим по грудь в воде на ту сторону, тросом всеми силами перетащили еще одну машину с продуктами и больше ничего никто не хочет делать, сил большее нет, садимся и мы.
В темноте подается команда строиться, в строю просят огневиков выйти отдельно.
Начинается мораль, поучения, угрозы и приказ опять тащить орудия, а время ближе к свету, остальным приказано перетаскивать машины.
К рассвету с трудом перетащили второе орудие (гаубицы 152 мм). Приказано переправу прекратить, перетащена была еще одна машина, слава богу мое орудие все же перетащили. Остальную технику приказано уничтожить, отдохнуть, готовить каждому самостоятельно завтрак, продуктов вдоволь, но ведь все придется бросать, а также и продукты, у нас их все же было много, а с продуктами перетащили только одну машину.
Кстати о продуктах, там у разбитого моста также брошено много продуктов, и вот некоторые местные мужчины прямо при всех не взирая на опасность роют прямо у брошенных машин ямы и зарывают в них продукты. На это обратил внимание какой-то высокий офицер, он подбегает к одному такому мародеру и на виду у всех в порыве гнева начал кричать: «Кто разрешил заниматься мародерством, у всех здесь такое несчастье, а вы не дождавшись отхода войск уже обдираете армию!», и на глазах у всех пристрелил мародера, другие такие же увидев это разбежались. После завтрака спешно сматываемся дальше, задерживаться опасно, вот-вот ожидается противник.
Итак, техника в основном потеряна, осталось два орудия и несколько машин, мое орудие живо.

ПОТЕРЯ ОСТАЛЬНОЙ ТЕХНИКИ.

После завтрака, команда переправится на тот берег, что бы уничтожить всю оставшуюся технику, машины, орудия, боеприпасы и продукты. Пришлось все ломать, взрывать, жечь, топить в болоте. Закончили. Переправились к оставшейся технике, сели не много отдохнуть перед отходом, сидим разговариваем и вдруг «бах» - выстрел и мимо нас завизжала пуля. Вскакиваем, слышим, уже кричат, бежим туда, смотрим вниз, к берегу реки бежит человек, по нему начали стрелять. Оказалось этот человек был (скрытно) в лесу, зачем неизвестно, пытался застрелить кого либо из командиров, при выстреле обнаружил себя, но пока бойцы узнали в чем дело, он уже был у реки.
Двинулись дальше уже пешим порядком, правда расчет орудий на машинах, но не пройдя и 5 км нам в лоб начался артобстрел. Мы быстро занимаем огневую позицию двумя орудиями, но огонь не ведем, снарядов мало, бережем на трудный случай. Обстрел продолжался с час, потом затихло. Видимо все же есть потери, об этом знает ком.состава как средний так и старший. Разведав обстановку двинулись дальше, нас никто больше не беспокоит, к вечеру остановились возле лощины с болотом.
У нас в машинах кончилось горючее, стоим здесь в лесистой балке, слева впереди видна деревушка, есть ли в ней жители неизвестно.
Смеркается, нас всех собрали и объявили, что дальше ехать не можем - нет горючего.
Нам приказано уничтожить оставшуюся технику, машины и орудия вывести из строя, панорамы сдать командирам взводов, замки с орудий снять и зарыть в землю, поворотные механизмы орудий и все поддающееся поломке – сломать.
Вернувшись к орудию снимаем замок, обмазываем густо топленым маслом которое бросаем с машиной с продуктами, заворачиваем в плащ палатку и зарываем в землю под кустом, механизмы поломали, прицельное приспособление сбиваем. Остальные проделывают тоже самое. Объявили, что бы по возможности каждый себе брал с машины продукты, кому что хочется, но что то охотников не очень много или же некоторые не знают об этом, я набираю вещмешок гречневых концентратов, пачек 12, рядом стоит бочка с маслом, набираю котелок масла, масла еще много, но уже никто не берет. Вот подходит какой-то раненый в руку боец, перебитая рука на повязке через шею, он не наш, просит набрать ему продуктов, уходить говорит ему некуда, не может двигаться особенно ночью. Накладываем ему в вещмешок концентратов, в котелок масла, и вешаем мешок ему на плечи.
Стемнело, в лесу слышен рев блуждающих коров, а впереди периодически вспыхивают осветительные ракеты, чьи они не знаем.
Подана команда строиться в колонну по четыре. Построились и двинулись колонной, команда не растягиваться, ночь очень темная, можно растеряться.
Движемся по степи, вот в стороне справа взвилась осветительная ракета, стало светло, но она от нас все же далековато, слышен звук самолета, оказывается самолеты летают и ночью. Идем с час без каких-либо разговоров и с запретом курить, но вот по цепи подана команда «привал» из колонны не расходиться, ложимся прямо на месте, и большинство сразу засыпает, а по команде строиться долгое время расталкиваем спящих, идем дальше, все переутомлены, так и клонит ко сну, спать давно не приходилось, прямо на ходу засыпаешь, наткнешься на впереди идущего или в тебя кто то ткнется, и сразу просыпаешься.
Идем все по степи, скорее бы лес, в лесу все же безопаснее, но его нет и нет. Начинает светать, впереди наконец-то показался лес, еще не много и мы в укрытии, в безопасности.
Входим в лес, в нем оказывается уже отступающих войск, очень много конной артиллерии, и конечно без боеприпасов. Сообщают дальше идти некуда, впереди противник пристрелял выход из леса и никого не выпускает, останавливаемся и мы, выставляем посты вокруг своего подразделения, нет-нет, да начинается впереди минометный обстрел, но нас пока не обстреливают. Разрешено спать, но не сразу всем, а по очереди, можно и готовить себе кушать, весь день сидим здесь в лесу. Над лесом очень низко пролетают самолеты, видимо они делают разведку. К вечеру собирают всех на совещание, решили выходить назад, двинулись колонной, к нам присоединилось много и других бойцов. Идем к окраине и сразу же на окраине начался кинжальный пулеметный огонь. Залегли, отползаем назад в лес. В голове колонны есть убитые, теперь ясно выхода нет, все перекрыто – это окружение.

ОКРУЖЕНИЕ И ВЫХОД.

Сидим в лесу более суток. Стало совсем темно, передается команда 245 полк строиться, в строю объявляют, что все ходы из леса перекрыты противником. Противник видимо решил из леса никого не выпускать, а уничтожить здесь. Но есть еще одна возможность выхода из окружения, на южной стороне болото, там вдали противник ожидает выхода, и хотя слабая, но есть надежда попробовать прорваться через это болото, начались наставления как проходить по болоту.
Двигаться цепью по одному, в случае если будет одного засасывать, помочь ему рядом идущим, всем взять большие палки.
Движемся с час, вот началось болото, пробираемся с кочки на кочку, стоит оступиться, как начинаешь тонуть в грязи, палки очень помогают и своя и друзей. Идем час, другой, все грязные, мокрые по пояс, а некоторые и по грудь, измучились, но потихоньку движемся и вот наконец то почувствовали твердую почву под ногами, но силы двигаться нет, по бросали даже скатки шинелей, все легче идти.
Остановились на отдых, проверили людей, отдохнули, пока все спокойно. Сколько человек прорвалось через болото не знаю. Двинулись также цепью по лесу, выходим на окраину и вдруг в воздухе повисла осветительная ракета, затем следом вторая, ложимся, но уже начался минометный обстрел, отползаем потихоньку опять в лес. На окраине рвутся мины, вглубь леса огонь не переносится. Одна за одной вспыхивают разрывы мин и осветительные ракеты, на окраине светло как днем, отползаем дальше в лес, собираемся опять, решается вопрос - как выйти из создавшегося положения. До утра остается совсем мало времени, оставаться здесь нельзя, замечены противником.
Говорят командир полка Меркулов берет часть разведчиков и идет лично в разведку. Минометный огонь ослабевает, есть и убитые и раненые, убитых кое как закопали.
Ждем возвращения разведки, но ее нет, а дело к свету уже становится видно, а разведки все нет. Ждать больше нельзя. Подана команда двигаться цепью по одному по руслу какой-то речушки. Все же есть укрытие – речушка протекает по овражку, приказано держать десятиметровую дистанцию, на случай обстрела меньше потерь.
Движемся полусогнутыми вдоль речушки, держим указанную дистанцию, пока тихо, никто не тревожит, хотя по окраине периодически слышны разрывы мин. Вот показался впереди мост, через речушку, голова колонны уже прошла под мостом, уже видно лучше становится, и вдруг с грохотом к мосту движутся танки, команда ложись и не шевелиться.
Залегли, прошли два танка и опять тихо, а все светлей и светлей. Двинулись дальше, впереди слева показался населенный пункт, видны дома, входим в конец села, залегли на окраине на задах. Пошли узнавать обстановку, нет ли немцев в селе. Приходя сообщают, что это ЖД станция (какая не помню) по линии Минск-Дзержинск и здесь уже ходят немецкие поезда, и на станции много немцев. Ах, жаль, что мы безоружные, хоть есть часть винтовок, но мало боеприпасов.
Решаем не теряя времени пока еще не совсем рассвело двигаться вверх в обход села, вдоль ЖД, на наше счастье ржаное поле, рожь высокая, движемся цепью по ржи в полусогнутом положении, от села отошли уже далеко не теряем из виду и ЖД, за ней тянется лес, спасительный лес. Переходить железнодорожную линию еще опасно, впереди виднеется не большое двухэтажное здание. Проходим дальше за это здание и видно нам как голова колонны начала одиночные перебежки через ЖД линию. Большая часть уже перешла, и неожиданно из здания ударил станковый пулемет крупного калибра, цепь разрывается, все стараемся по ржи отползти от обстрела. Отползли дальше, начинаем ползком подниматься дальше по ржи, вдоль ЖД линии местами перебежками в полусогнутом положении, от этого не чую спины, но на это не приходится обращать внимания, все мысли о лесе, пулемете, лишь бы оторваться от врага. Поднялись по ржи еще с км., теперь как будто здания за поворотом не видно. Начали перебегать полотно, все как будто спокойно. Перебрались в лес через ЖД линию. Собираемся в лесу, нас не более 70 человек. С нами два средних командира, техник и лейтенант II ранга и командир секретной части полка, они то и берут над нами командование. Теперь по лесу спускаемся опять вниз примерно туда, где переходила линию наша колонна, идем на соединение с ней. Прошли уже много по лесу, но никого пока нет, доходим до какой-то деревушки в лесу, остановились. Послили разведку в деревню. Разведка сообщила, немцев нет в селе, вчера были, расстреляли одну беременную еврейку и ушли. Войск наших никаких не видели никто не проходил.
А где же наши? Движемся дальше, не входя в деревню. Остановились отдохнуть, на привале командиры объявили, что если не соединимся со своими, то будем пробираться на город Остров, там назначено формирование.
Отдохнули, двинулись лесом дальше, лес кончился, дальше открытое поле км 2-3, а дальше опять лес, надо пробираться туда, но в воздухе летает вражеская авиация, группой переходить нельзя, решили попробовать переходить парами, одна пара скрывается в лесу вторая выходит и т.д. Все идет хорошо, без обстрела. Наконец то перешли все, но там нас ожидает человек 25 не больше, с нами техник и лейтенант II ранга, остальные почему то ушли.
Рассуждать некогда, движемся этой группой дальше, хочется кушать не нечего. Доходим до какой-то деревушки, остановились в лесу, приказано разведать обстановку. Идем втроем, все артиллеристы, командир при выборе сослался на артиллеристов, якобы они посмелее.
Подходим к деревне, видим по дороге идет старик, опережаем его и начинаем расспрашивать, это все видел командир, он тоже подошел к нам, в руках у него пистолет, да и он редко его прячет в кобуру. Немцев в деревне не оказалось, и мы решили отправить в деревню несколько человек за продуктами, дождались, они приносят вареный картофель, кислые лепешки, хлеб и еще кое что, разделили всем по не многу, закусили, двинулись дальше. Но вскоре лес кончился, а другой видно далеко, метров 800, но на пути на поле стоит танк, идти не решаемся, нужно ждать вечера.
Расположились на опушке в мелком березняке, расползлись по кустам на отдых, через некоторое время засыпаю, сон берет свое, все думки отходят на сторону.
Лежим до вечера, начинает темнеть, стемнело, но команды никакой нет, начинаем сходиться советоваться, пора бы в дорогу. Зовем командира, ответа нет, кричим еще и еще, но молчок. Собираемся все в одном месте, нас оказалось всего 12 человек, остальных вместе с командиром нет.
Когда они ушли от нас и как – неизвестно, или все вместе или разбрелись по одиночке, врятли командир ушел один, ведь он ходил с нами в каком-то страхе, поэтому и не расставался с пистолетом, или надеясь на силу оружия или для успокоения своей души.
Решаем продолжать движение одни, мы же знаем место нашего сбора – это город Остров. Выхода больше никакого нет, надо пробираться.
Потихоньку проходим поле, обходим танк, но он стоит тихо, значит брошен или разбит, входим в молодой лесок, идем по нему прямо на восток, без дороги напрямик. Луна светит, прямо как днем светло. В нашей группе 5 винтовок, не знаю сколько в них патронов. Лезем по чащобе на прямик, идет такая трескотня, что самим страшно, но все же лезем. Наконец то лес кончился, идем опять полем, а луна светит как будто день, замечаем впереди село. На задах остановились, за сараем какого-то двора, двое пошли в село, проверять нет ли в селе немцев, приходят, что все тихо ничего не слышно. Решили идти в улицу всей группой. Постучали в один дом, отозвался мужской голос, просим его выйти. Выходит мужчина средних лет, расспрашиваем что за село и нет ли немцев, где фронт и прочее. Он положительного ничего не сказал, но зато вынес нам большой каравай хлеба, курящим дал закурить.
Начал давать свои советы, оружие посоветовал не таскать, немцы с оружием сразу расстреливают, вот и вчера за селом расстреляли пять солдат с оружием.
Спрашиваем его не знает ли он где г. Остров, он сообщает что недалеко, км 12, пройдете вот речкой, там будет дом лесника, он вам покажет, как попасть на ……? село, от того села будет км 5 до Острова.
Идем по его совету речкой, дошли до дома, будим лесника, он направил нас просекой через лес, просека выйдет прямо в конец какого-то села. Идем лесной просекой, начинает светать, наконец то лес кончился, всходит солнце, видим в низине село, по селу шатаются лошади. Засели на окраине леса, значит в селе немцы. Сидим наблюдаем за селом, ничего подозрительного не замечаем, но зато заметили по дороге от села идут 3 женщины, опережаем их у леса, расспрашиваем, оказывается немцев в селе нет, а лошади это еще колхозные бродят.
Идем в село, там узнаем, что в Острове наших никого нет, а там немцы и там устроен лагерь военнопленных.
Где наши? Никто ничего не знает говорят, что идет Фронт на Березине (приток Днепра), но где? Зашли в школу по совету, поискали по карте какой будет на восток город, нашли Бобруйск – это на Березине, решили идти на него, но нам советуют разделиться на мелкие группы по 2-3 человека так пробиваться легче. Послушались совета, решили делиться.

В ТРОЕМ

Из группы, в 12 человек, мы отделились трое, все из одного взвода полковой школы, я- Фокеев, Полищук и Сузым, один из Бугуруслана, другой из Днепропетровска, а третий с Одессы. Оружия у нас никакого нет, но у Сузума есть компас, и мы довольны, хоть тем что он будет указывать нам путь на восток – так решили мы, ведь где то мы все же должны догнать фронт, не может же он отодвигаться до бесконечности, когда то наши должны остановить победное шествие врага по нашей земле.
И так мы двинулись на восток оставив г. Остров севернее нашего движения по направлению села, в котором мы делились. Леса нет, идем проселочной дорогой, открытым полем, доходим до какого-то села, немцев там нет, но зато через село проходит большая дорога и по ней движутся немецкие машины, нам эту дорогу обязательно нужно проходить. Выбираем момент и перебегаем дорогу, идем дальше, начинается лес, здесь уже видны следы боя, по окраине дороги много побитой техники, особенно нашей, но есть и немецкая. Валяются раздутые лошади, попадаются наши убитые бойцы, почему то трупы никто не убирает, а от них уже запах.
Здесь в лесу решили спрятать свои документы, почему нам пришла такая мысль не знаю, но документы мы все же зарыли в лесу, по видимому все же боялись, что бы не узнали кто мы такие, и какой части, если попадем в руки врага. В добавок друзья мои комсомольцы, а билеты с собой таскать опасно, ведь немцы бросали листовки что бы уничтожали евреев, политруков и коммунистов.
Пошли дальше, дошли еще до какого-то села вошли в один дом попросить еды. В доме оказался мужчина, который тоже был на фронте, но их часть разбили и он пришел домой якобы уже с востока, а не с запада, откуда то из под Осиповичей. В общем приход его нам показался подозрительным, скорее всего он сбежал из Армии, а мы уже знали такие случаи с местными жителями.
Перечить ему мы конечно не стали, да и опасно, не до этого самим было, сами скрываемся и если начинаем ему читать наставления и упрекать, не исключена возможность, что он еще выдаст нас немцам. Он нам рассказал, чтобы не вызывать у немцев подозрения, что он красноармеец, то он переоделся в гражданскую форму и выдал себя за заключенного из разбитого лагеря.
- А вы, - говорит он нам, - если рассчитываете догнать фронт, лучше тоже переоденьтесь, так легче пробираться. Говорите, что местные жители или тюремщики пусть выясняют, а в форме сразу видно, что вы бойцы Сов. Армии, вас сразу заберут и расстреляют. В лучшем случае заберут в плен, а это тоже смерть. Так что переодевайтесь, я могу переодеть двоих, а для третьего найдем у кого ни будь в селе.
Мы подумали, посоветовались и решили переодеваться.
Отдали ему все, что у нас было армейского, вплоть до сапог, а самим нам дали по старой рубашке, одному ботинки, а другому полуботинки и остальное, все старое чуть живое.
И так теперь с сегодняшнего дня мы стали гражданскими и договорились при задержке немцами называть себя бывшими заключенными, идущими домой или же если будет возможность выдавать себя за местных жителей.
Двинулись дальше на восток из этого села и так от села к селу в направлении ориентировочно держа путь на Бобруйск.
Не помню сколько мы шли дней, но у одного из нас развалились ботинки, и в одном селе мы решили попросить обувки и еды.
В один момент мы спросили у одной женщины, а она и говорит:
- Ох, сыночки, сыночки, да кто же Вам даст обувь, сами то живут все бедно,- и посоветовала, - там за селом у нас были торфоразработки, там осталась спец. Обувь, резиновые сапоги и галоши, хоть хорошее там все и растащили, но еще можно выбрать подходящее. Идите туда, вон дощатые домики и сараи.
Подались туда, подходим, стоят там три дощатых домика без рам (разбиты), на против дощатые сараи, в одном домике на полу навалена куча сапог, мы залезли в дом и начали, копаться в куче, выбирая сапоги получше. В это время, мы и не слышали, как подошла сюда, между домиками и сараями немецкая машина, только слышим, как быстро раскрылась дверь и на пороге появился немецкий офицер с пистолетом в руках и что то крикнул нам, показывая, что бы мы подняли руки вверх.
Это был первый немец, которого я увидел вблизи впервые, а через дверь видно, стоит машина, а в кабине сидит шофер и еще один немец с автоматом.
Мы подняли руки вверх, а немец от дверей показывает, что бы мы выходили и что то кричит. Мы выходим, вылезает из машины второй немец, ощупывает наши карманы. Затем офицер хватает нас поочередно за шиворот, а сам все что то орет и ставит нас к противоположной стене, мы окаменели и растерялись, дрожим от испуга. Он поставил нас к стене, отошел на 3-4 метра и перезарядил пистолет – значит расстрел, но в это время откуда ни возьмись вывернулась в прогале между домами и сараем подвода, телега нагружена, полная какой-то пряжи, за ней идут 2 женщины и один мужчина. Когда этот офицер увидел подводу и начал кричать на мужчину что бы подъехал к нам, тот подчинился, а офицер орет «капут». Мужчина как и мы не понимает немецких слов, подумал, что немец спрашивает про капусту и отвечает:
- Да, да капуста там. – а сам показывает рукой в сторону.
Немец рассвирепел еще больше, как заорет опять «капут», а сам хватает мужика за шиворот как и нас и ставит его к стене, но уже на против нас. Отошел и стал целиться в него, а мужик бряк ему в ноги и кричит:
- Пан прости, прости пан!
Но офицер уже рассвирепел и ногой, пинком, раз ему в морду и опять за шиворот поднимает его и ставит к стене, бабы с воем разбегаются, но на них немцы не обращают внимания, а мужчина опять бряк в ноги и опять прощения просит, а немец опять пинком ему в морду и опять ставит к стене, у мужика уже все лицо в крови.
Мы видим, что все они занялись мужчиной, офицеру хочется стрелять только когда подвода у стены, а он все в ноги бросается, и мы потихоньку задом, задом, а потом резко шмыг за сарай, за угол и бежать, не в далеко паслось стадо коров, мы прямо в это стадо, не чувствуя под собой ног, а потом за стадом в какую-то лощину. Убежали, а в ногах до сих пор дрожь, и тело бьет как в лихорадке, ведь были на волоске от расстрела, вот тебе и выбрали сапоги, чуть было жизнью за них не рассчитались, выручила подвода с пряжей, а мужчину по видимому так и расстрелял за эту пряжу, ведь офицер разозлился как зверь.
Хоть фашисты и беспощадно грабили сами все страны и народы, но сами не любили когда растаскивают их уже завоеванное, в этом я убедился в последствии, когда увидел везде расклеенные афиши с красной полоской на искосок, с большими буквами «КОНФИСКОВАНО».
После этого случая мы стали двигаться более осторожно, опасаясь встречи с врагом, но избежать этого долго не пришлось.
Помню, после этого случая на второй или третий день, мы вошли в какое-то большое село, стали просить еду, а заодно стали узнавать где здесь можно переночевать. В квартиры проситься нельзя, везде развешаны приказы, если кто будет скрывать красноармейцев будет расстрелян вместе с ними, зачем мы будем подвергать опасности и себя и местных жителей. Одна женщина сказала нам, что в селе, в центре, не далеко от колхозного двора были дет. ясли и там сейчас пусто и в них ночуют многие такие, как мы, а еды у нее нет.
Мы пошли в эти ясли, немцев здесь в селе не было, и мы решили заночевать в этих яслях. Там уже было четыре человека, и было видно, что они здесь не первые ночевали. Сейчас эти квартиранты уже варили картофель, который они нашли в колхозном подвале. Мы тоже сходили в этот подвал набрали картошки, сварили ее, наелись и легли спать. Проснувшись утром, вчерашних квартирантов уже не было, ушли. Одна женщина сказала нам, что не очень давно проехали три немецких мотоцикла и одна автомашина в ту сторону, куда идем мы, на восток. Мы решили подождать выходить, не поедут ли они назад, посидели часа два никто не едет и мы решили идти, не успели пройти по улице и 300 метров, как из за угла по дороге выскочил немецкий мотоцикл с коляской и установленным на нем ручным пулеметом и тремя немцами. Мы растерялись и остановились, этим видимо вызвали подозрение у немцев, они подъехали к нам и показывают бормоча, мол руки вверх, мы подняли руки, тогда один из них сошел с мотоцикла и начал нас обыскивать, после обыска они нам показывают жестами идти назад, и мы пошли держа руки вверх, а они сели в мотоцикл и поехали в ту же сторону, обогнали нас и скрылись, а мы быстро свернули во двор и там замаскировались, слышим проехали назад машина, но двух других мотоциклов нет, наконец проехали и они, тогда мы опять пошли своим путем. Итак шли от села к селу, расспрашивая у жителей какое впереди будет село и есть ли немцы.
Впереди был Гомель, но мы решили его обойти, точно зная, что в городе битком немцев, и нам не миновать попасть в руки врага. Стали брать правее от деревни к деревне. Прежде чем уйти из села мы выясняем точно какое будет впереди село, сколько км. и прочее, что бы на случай встречи с немцами можно было притвориться местными жителями.
Опять стали попадаться леса, а это для нас казалось уже лучше.
Вот проходим городишко …? (не далеко от Гомеля), взяли в сторону от него, обошли, все идет как будто хорошо.
Затем обходим Осиповичи, здесь особенно опасаемся, нам сказали, что там убили трех немецких офицеров и теперь немцы забирают там все мужское население.
Впереди Пуховичи, держим курс туда. Но не дойдя до Пуховичей, наш путь пересекла шоссейная дорога, по которой без прерывно движутся немецкие машины. Мы посидели, понаблюдали из пшеницы, видно и село Пуховичи и ст. Марьина Горка куда идет шоссе, но движение по шоссе так интенсивно, что мы не набрались смелости рискнуть и перейти дорогу, вернулись назад, спустились под горку, прошли какую-то ферму и остановились в деревушке из 5-6 дворов, не более.
В деревушке этой живут только две семьи, остальные дома пустые, мы остановились в одном из таких домов, там мы прожили одни сутки. Днем туда приезжали немцы на мотоциклах, они себя чувствуют хозяевами, раздетые только в трусах и все просили яйка (яйца), нас они видимо приняли за местных жителей, притом и вид то у нас был еще детский, особенно у меня с Сузымом. Так что нас они не тронули, но мы все же решили после этого отсюда уйти. Поднялись вверх по лощине до фермы и остановились в осиновой роще, прямо на задах фермы. Вечером пошли на ферму просить картошки (там жили три семьи), нам они показали картошку в подвале и велели вечером приходить за молоком, если не придут немцы, они тоже некоторый раз приезжают за молоком. Коровы на ферме остались колхозные и этим пользуются все кому хочется и немцы и местные жители, а также дают молоко проходящим.
Вечером мы сходили за молоком и хорошо поужинали. В роще мы прожили дня три, два дня пользовались молоком, а на третий приехали немцы и забрали молоко, мы конечно в это время скрывались в роще.
Ждать здесь нам было нечего, нужно пытаться как то перейти дорогу. После обеда на четвертый день, запасшись картошкой в вещмешки, мы стали продвигаться к шоссе, не дойдя до него 200-300 метров остановились в пшенице, и опять стали наблюдать за движением. Хоть оно и интенсивное но бывают все же промежутки, и порой длительные между движением машин. Вот в одну из этих пауз мы и перешли дорогу, правда сразу же показались машины, но на нас не обратили внимания, и мы стали спускаться по проселочной дороге под горку к Пуховичам, это км 1,5-2 от шоссе, слева от дороги по которой мы идем местные жители убирают сено (копнят), работают сообща, еще по колхозному, и нас даже удивило ведь сколько прошли, а такое видим впервые. Проходим прямо в зады село к каким то не то мастерским, не то кузницам. Это окраина Пуховичей. На задах этих строений двое мужчин собирают какой то сруб, мы подошли и в первую очередь спросили:
- Немцы есть в селе?
- А вы кто такие?
Врать мы своим не могли и сознались что мы красноармейцы, на что нам ответили:
- Какое там в селе, вот даже в кузнях куют лошадей! Уходите скорей, а то заберут здесь же в лагерь военнопленных. Мы как ошпаренные повернули назад, но не подавая вида побега, шагом пошли назад. Отойдя метров 300-400 метров мои друзья стали настаивать что бы вернуться к работающим на сене жителям, что бы спросить закурить, а я настаивал быстрее уйти опять за шоссе, а то попадемся. Но видимо курево их тянуло больше, чем страх, кстати он уже немного уменьшился, ведь мы уже далеко отошли от кузниц. И они все же решили идти просить курить, мы договорились, что я как не курящий уйду опять в пшеницу за шоссе и там в лощинке буду их ждать, а они как закурят то сразу же придут туда.
Рассуждать здесь об опасностях некогда и если уж так им хочется курить пусть идут быстрей просят и приходят, а я пошел дальше. Шоссе я прошел без приключений, никто из проезжавших меня не остановил, тогда я сошел в лощину, где мы сидели и стал их ждать.
Сидел я с час и все шелушил пшеницу и ел ее, она уже стала поспевать, шоссе мне не видно, здесь безопасно, но вижу время прошло много, уже и солнце низко, а товарищей все нет и нет. Тогда я вышел и пошел по дороге ближе к шоссе на бугорок, посмотреть не идут ли друзья.
Когда я вышел на бугорок, сердце у меня обожгло кровью, в поле никого нет, никто не работает и не видно нигде моих товарищей.
В первый момент я не знал, что делать, неужели это все и куда они делись, где они и я как шальной пошел опять в пшеницу.

ПОТЕРЯ ТОВАРИЩЕЙ И МАЛОДУШИЕ.

Просидел я в пшенице до вечера. Товарищей моих нет, что делать мне теперь одному я не мог себе представить. Неужели я остался один среди врага и неизвестной местности? Как я буду двигаться дальше, что ждет меня впереди, у меня не укладывалось в голове, и сидя здесь в пшенице я поплакал. Втроем все же как никак и посоветоваться можно в тяжелой обстановке, и найти какое-то общее решение, и поддержать друг друга в критический момент и легче выполнить свою цель – догнать фронт, найти свои войска, а теперь что, теперь кругом один.
Но … что делать, сидеть нечего, подходит вечер, пойду опять к селу Пуховичи, а может и найду их. Стало темно, когда я подошел опять к этим проклятым кузницам, но там уже никого не было, повернул задами налево, там виден скотный двор и огонек, может там кто скажет что-либо о моих товарищах.
Подхожу с задов ближе, нет стой, там не русский разговор – это там немцы, что они делают на скотном дворе не знаю, но хорошо слышу немецкий лепет, поворачиваю опять в поле, где шла уборка сена, натыкаюсь на копну. Это те копны, что видели мы еще втроем и здесь были мои товарищи, придя без меня за куревом. Эх проклятое курево! Что же я не пошел с ними, уж так и быть была бы нам одна судьба, не может же быть что бы их выдали немцам. А кто ее знает может и так получилось, ведь может сено то убирали для немцев, и под их командованием, и они сами пришли в руки врага. Все может быть.
Отхожу подальше, залезаю уже в другую копну зарываюсь в сено и решаю здесь переночевать, но не спится, в голове одна думка – как я буду один. Мысленно перебрал всю свою жизнь и опять к тому же – как теперь быть, поплакал опять с тем и уснул даже не заметил как. Проснулся от щебетанья птички на моей копне, раскапываю сено, солнце уже высоко, неужели я мог так долго проспать, да вот проспал и опять вспомнил одиночество.
Что же делать теперь? Пойду опять в пшеницу заберу свой вещмешок с картошкой, который бросил вчера вечером, где ни будь сварю картошку, а там дальше видно будет. Только сейчас я почувствовал голод, ведь вчера я ничего не ел.
Пришел в пшеницу, пересек шоссе, даже не думая об опасности, взял вещмешок, а чем варить и в чем, ну хоть испеку, но у меня же нет даже спичек.
Выхожу на бугор, по шоссе что-то сегодня мало движется машин, вижу не далеко на обочине шоссе сидит человек, а что если я пойду и попрошу у него спичек. Иду к нему, сидит мужчина средних лет, в синей спецовке, поздоровались, он как раз закуривает папироску, я спросил у него:
- Дайте, пожалуйста мне спичек.
- Закуривай, вместе покурим.
- Мне не прикуривать.
- А зачем же?
- Картошку сварить.
- А ты кто?
- Красноармеец.
- Куда идешь?
- К своим.
- А где они?
- Не знаю.
- А говоришь к своим. Фронт теперь далеко, ты все равно не пройдешь, тебя заберут и расстреляют. Нет, ты лучше сдайся в плен, так лучше будет, идем я знаю куда надо. Пошли. – Встает и берет меня за рукав.
Я и так сильно расстроен потерей товарищей, да и он как будто приворожил меня, и я ничего не мог ему противопоставить и он меня повел как послушную овечку, по дороге в сторону Марьиной Горки. Иду с ним ничего не соображая, теперь уже все в голове перепуталось – товарищи, этот человек, немецкие машины, которые встречаются и обгоняют нас, немцы в этих машинах не обращают внимания на нас.
Входим в первую улицу станции, я опять бросаю свой вещмешок в кювет и идем дальше. Кругом немцы, немцы, немцы и все заняты какой-то работой, одни тянут связь, другие устанавливают столбы, многие ходят туда сюда по улице, другие на мотоциклах и велосипедах проезжают по улице и все кругом немцы, а мы идем и никто на нас не обращает внимания. Наконец останавливаемся, вижу толпу женщин у закрытого магазина и на крыльце сидит немец.
Этот тип (мужчина) подводит меня к немцу и говорит ему по русски:
- Русский солдат. – снимает с меня фуражку,- Плен, штаб, штаб.
Немец видимо кое что понял и лепечет : «Я. Я.», и показывает на место рядом с собой. Я сажусь.
Сидим минут 5-10, он видит по улице идет с велосипедом какой то офицер, «мой» немец окликивает его, тот остановился, немец подошел к нему и что то говорит показывая на меня.
А в это время одна из женщин, из толпы, которая только что говорила с немцем по немецки, стала расспрашивать меня куда я иду, откуда, сколько лет и прочее и прочее. Женщина говорит мне:
- Эх, сынок, зачем ты сюда шел, теперь ведь тебя сдадут в лагерь пленных, шел бы ты своей дорогой, не заходил бы сюда, здесь сладкого ведь ничего не увидишь.
Теперь мне и самому дошло, как я напал на предателя из за спичек, что теперь со мной будет, но по видимому уже поздно, теперь я пойманная птица, а охотник сдал меня и ушел. А солдат все говорит офицеру и показывает на меня, а тот с улицы смотрит на меня и рукой подзывает к себе.
Подхожу, он снимает с меня фуражку, посмотрел на волосы (а в армии у нас все солдаты стриженые), опять надел фуражку на меня и сказал «ком» и пошел. Иду рядом с ним, подходим к какому-то дому к окну, окно раскрыто, он стал что то просить, к окну подошла женщина, он просит «яйка», она принесла с десяток яиц, а он дает мне велосипед, а сам складывает яйца в свою фуражку, затем берет у меня велосипед в одну руку, в другой фуражка, махнул мне головой, «ком», пошли опять по улице назад, кругом снуют немцы и их машины.
Вот идет машина с прицепом и с какими-то бочками, на бочках сидят наши красноармейцы - пленные. Офицер кладет велосипед и рукой просит шофера остановиться, шофер немец замедлил ход, высунулся в окно и что то забормотал. Офицер показал мне на машину, догоняй мол и садись, я побежал за машиной, а она все набирает скорость, оглядываюсь, а немец офицер поехал на велосипеде назад. Я останавливаюсь, потом схожу на тротуар, стою минуты две, не знаю, что предпринять, потом поворачиваю тоже назад иду. Куда иду не знаю, а мимо проходят то и дело немцы.
Я вспомнил про свой вещмешок с картошкой, и не раздумывая пошел по улице за мешком. Мне встречаются и солдаты и офицеры, но никто на меня не обращает внимания.
У перекрестка улиц стоит немец с флажком, дохожу до него, он флажком показывает мне поворачивать по улице налево. Прошел квартал, еще флажок, опять на лево, смотрю так машут всем проходящим, спрашиваю:
- Куда это всех поворачивают?
- Вон в школу, приехал генерал, будет проводить собрание.
Нет, думаю, мне туда не надо, поворачиваю в проулок, затем выхожу на улицу, ту же центральную, где то за регулировщиком и пошел дальше, виден уже конец улицы, дальше поле. Вспомнил опять про еду, хочу есть. Вижу в одном дворе пожилая женщина, подхожу к ограде и говорю:
- Слушайте мамаша, не будет ли у вас что либо покушать?
- А ты кто такой?
- Красноармеец. - опять не хватило силы воли соврать своим.
- Ну заходи покормлю.
Захожу за ней в сенцы, а она раз и запирает дверь на задвижку, ну думаю опять попал.
- Зачем запираешь выход? – спрашиваю ее.
- Боюсь как бы не пришли немцы, а они развесили приказы, что тот кто сочувствует и скрывает красноармейцев будет расстрелян, идем быстрее покушаешь и иди своей дорогой.
Захожу, в постели лежит больной мужчина.
- У меня вот муж болен. Садись за стол.
Сажусь, она наливает мне кислого молока, кладет хлеба:
- Кушай на здоровье.
Начинаю есть, а она сидит смотрит на меня и заплакала, запричитала:
- У меня тоже где то два сыночка на границе остались, но может уже убитые, а может скитаются вот так же как и ты.
Слезы ее поставили мне кусок поперек горла, с болью сжалось сердце, пробили тоже слезы, но стерпел, но кушать больше не смог, пожевал не много и бросил.
- Что ж ты сынок не кушаешь?
- Не хочу, спасибо.
- А сколько тебе лет?
- Двадцать.
- А что же ты какой молодой на лицо? Ну ладно иди, а то я и за тебя боюсь и за себя.
И я вышел от нее.

ОДИН.

Выйдя на улицу подался по дороге на выход со ст. Марьина Горка. Выйдя на окраину, свернул с дороги, сел под дерево стоявшее у дороги и стал думать, что же со мной произошло, неужели я ушел из рук врага. Да, видимо ушел и самому показалось как то чудно, только что был в стане врага, и очутился уже на дороге опять один, сижу в холодочке, от сердца не много отвалило, теперь можно идти дальше, только неизвестно сколько же я буду идти и догоню ли я фронт.
Снова почувствовал голод, ну ладно, пойду дальше, где нибудь попрошу опять покушать.
Встаю и вдруг, где-то на станции раздается сильный взрыв, и к небу стал подниматься черный столб дыма. Что же это взорвалось? Стою и смотрю на столб дыма, но что ж опять стоять, нужно идти дальше. Дальше на восток, ведь должны быть, где-то наши, не может быть, что наши так и будут отступать, где-то остановят врага, неужто теперь оставшись, я не смогу идти вперед, так как бы мы шли втроем с товарищами, где они теперь мои друзья по службе и скитанию до этих проклятых мест, которые разлучили нас и оставили меня одного.
Вышел на дорогу, пошел дальше по этой дороге, впереди движения никакого нет, оглянулся, вижу в мою сторону движется велосипедист, опять взял страх, неужели догоняют меня, скорее бы спрятаться, но он уже видит меня и если я буду убегать наведу подозрение, а он может едет по своим делам.
Иду смело, не подавая виду что заметил его. Он меня догоняет, смотрю это не немец, гражданский, значит наш, сразу стало легче на душе, хоть меня и сдавал в плен тоже гражданский, но ведь не все же такие прислужники немцев, они редко попадаются, знаю, что таких появится много, но не все же подряд. Вот велосипедист начинает меня обгонять и я не вытерпел спросил:
- Дядя, что это взорвалось не знаешь?
- Не знай, слух идет что кто-то подорвал немецкие склады.
Какие склады я не стал выяснять у него, но и этим остался доволен, тем что народ еще совсем не упал духом, и есть еще люди, которые прямо в стане врага делают все возможное, что бы нанести вред врагу. Иду дальше, впереди попадается у лесочка деревня, захожу в один дом, прошу что-нибудь покушать. Женщина не отказывает, подает на стол тоже кислого молока и кислые лепешки, печеные видимо на сковороде, приглашает садиться. Сажусь начинаю есть, а она меня обо всем расспрашивает, откуда, куда, кто я и прочее, потом начала мне читать поучения:
- Ты, сынок, когда садишься за стол кушать, снимай фуражку (а я как нарочно ее не снял), а то немцы люди вежливые, они не любят безбожников, надо молиться богу.- и прочее, прочее.
Конечно, то что я не снял фуражку – это не хорошо, здесь она права, но то что она начитывает мне мораль о немцах и их приверженности к богу, это уж мне не к чему, как нибудь обойдусь и без немцев и со своими убеждениями. А там видно будет.
Я стараюсь побыстрее покушать и уйти от ее нравоучений. На скорую руку закусил, поблагодарил ее, спросил какое будет впереди село и сколько до него км, и пошел дальше.
По ее словам дальше будет село Бобы (почему-то это мне особенно запомнилось), куда я и взял направление. К селу стал подходить уже к вечеру, в это время в село шли женщины с граблями по видимому из поля с работы, я решил подождать их в конце села.
Не доходя до меня они стали расходиться, одна пошла в мою сторону и я решил с ней заговорить. Сначала спросил что это за село и нет ли немцев, она ответила и тоже стала, как и все расспрашивать обо мне, я ответил что я красноармеец, после чего она сказала:
- Миленький ты мой, ты чай голодный! Идем я тебя покормлю.
Я иду за ней , заходим во двор, сажусь на крыльцо, сюда она приносит мне большой ломоть хлеба и кусок вареного сала. Сижу ем, она сидит рядом, начала плакать и приговаривать:
- У меня тоже сынок где-то, может и в живых нет, а может вот так скитается где-нибудь.
Мне опять стало не по душе, ноя терплю, наверное уже начинаю привыкать к слезам, а может быть потому что я остался доволен ее приветом. А она все приговаривает:
- Ты ешь еще сынок, ты ведь голоден, а на меня не смотри, у меня ведь материнское сердце, ешь.
Я поел, поблагодарил, она спросила меня где я буду ночевать, я ответил, что не знаю.
- У меня можно переночевать, да боязно, может где-нибудь спрячу.
- Нет, я не останусь в квартире, зачем рисковать, где-нибудь в сарае переночую.
- Тогда иди на общий двор, там всегда ночуют.
Я подался на колхозный двор, там никого не оказалось. Ходил, ходил по двору и не найду подходящего места. Залез на чердак и там решил переночевать, но затем что-то мне показалось жутко здесь одному, я слез назад и решил идти дальше, кстати время до темна еще есть, пойду дальше.
Пошел дорогой, рассчитывая до ночи дойти до какого-нибудь села. Но как нарочно села все нет и нет, прибавляю шагу, вот начинается лес, дорога идет лесом, начинает темнеть. Дорога привела меня к какому то шоссе выложенному мелкими камушками, но видно что движения по нему уже давно нет, потому что между камушков уже проросла трава. Что ж иду дальше, может быть в лесу мне попадется какое-нибудь село.
В лесу мне стало жутко, темнеет, кругом тишина, а тут еще как нарочно с боку дороги лежит убитый человек, красноармеец, мне стало ещё боязнее. В голову лезут разные думки, вот мол и меня встретят немцы в лесу и убьют, и кончилась моя жизнь и напрасен мой труд в поисках своих. Но думка думкой, а надо торопиться, ночь не ждет, и будет еще страшнее, а лес все не кончается. Вот перехожу взорванный мост, дальше лес начинает редеть, наконец то кончился и завиднелось несколько огоньков.
Приближаюсь к какой-то деревушке, смотрю костер, подхожу, вижу у костра сидят трое, варят картошку, оказалось это такие же как и я странники. Они остановились здесь переночевать, рядом какое то подобие кузницы, здесь я и переночевал. Когда проснулся утром, этих троих уже не было, ушли. Деревушка оказалась маленькая, домов не больше десятка.
Решил еды не просить идти дальше. В какой то деревне меня покормили, и опять двинулся дальше. Так теперь и шел один от села к селу с ощупью и осторожностью.
В одном каком то селе ближе к вечеру я решил переночевать, но сначала нужно найти еды. Зашел в один дом, женщина меня покормила и на мой вопрос где бы переночевать сказала:
- Иди вон в школу, она закрыта, окно там открывается, залезешь в окно, там и переночуешь, а утром приходи я тебя опять покормлю.
Подхожу к школе, нашел окно которое открывается, залез и стал искать где бы лечь. Положил под голову книги, которые были в шкафу, только хотел лечь, как слышу открывается окно и у окна шепчутся люди. У меня сразу мысли - это за мной! Но нет в окно вваливается вязанка соломы, затем влезают двое и спрашивают:
- Кто это?
- Зашел переночевать.
- Ну и мы ночевать.
Поговорили немного, они такие же, и легли спать. Утром просыпаюсь их нет, ушли уже, я же пошел опять к той хозяйке, которая обещала покормить. Захожу к ней и прошу покушать, а она спрашивает:
- А ты разве не ел?
- Нет. – говорю.
- А я носила вам в школу блины и велела тебя разбудить, они значит тебя не разбудили поели одни и ушли. Садись тогда поешь.
За едой она стала меня уговаривать:
- Оставайся у нас здесь. У нас пока работают по колхозному, сейчас у нас двое остались, работают, их кормят.
- Нет, не останусь, пойду. Здесь мне делать нечего, буду догонять своих. А что я здесь останусь, а если наши придут, что я буду говорить им? Остался, приспособился и все? Нет, не останусь, пойду дальше, может догоню фронт, попаду к своим. Ну а если не суждено соединиться тогда куда прямая выведет, может и погибну где, так тому и быть.
И я пошел дальше.
Всю дорогу не опишешь, подробности уже забыл, ведь прошло 10 лет после этого. Однако до Бобруйска дошел. За км до него мне уже сказали, что там полно немцев, но я все же решил идти через него, ведь был же я Марьиной Горке у немцев, все обошлось удачно, меня никто не забрал, только надо идти смелее. Притом мне сказали, что в Бобруйске мост через Березину, а я плавать не умел и думал что кроме моста мне ни как не перебраться через такую большую реку (как будто не существует лодок).
При приближении к Бобруйску движение по дороге усилилось. Здесь шли и женщины и мужчины, но меня никто не интересовал, я думал только о том как пройти Бобруйск и форсировать Березину. И вот подхожу к городу, первым делом обратил внимание на могилки у края дороги под молодыми березками. Их было четыре, на одной из них лежал винт самолета У-2, это видимо похоронен летчик, на остальных лежали каски. Ближе к городу проходила железная дорога, на переезде стояла будка и в ней сидел старичок. Я зашел к нему и стал расспрашивать про город, про переправу и дальнейший путь. Он сказал мне что в Бобруйске действительно немцы.
- Но не бойся иди смелее, ведь в городе народу бродит много, а в таком виде на тебя не обратят внимания. Пройдешь город, увидишь через Березину мост, он взорван, его далеко видно, там у моста ребятишки каждый день на лодках катаются, они тебя перевезут. Как перейдешь реку иди по шоссе, за деревушкой дорога раздваивается, одна пойдет на Рогачев, другая на Жлобин. Жлобин на Днепре, а там говорят фронт.
Поблагодарив старика, я пошел в город.
В городе действительно полно немцев, они в основном заняты своими делами, вот прохожу мимо большого здания, видимо школа. Немцы здесь наводят свой порядок, рисуют фашистский знак (свастику), вон сбиты с постамента какие-то фигуры, одна видно был пионер, что они хотят ставить не знаю, но постамент поправляют. Много и просто шатающихся немцев, но они не обращают на меня никакого внимания, а вон идет немецкий офицер с какой-то девушкой под руку. Она разукрасилась и ведет себя развязно и весело, как будто в нем она нашла счастье в жизни и так долго его ждала.
Мне это показалось отвратительным, сколько гибнет нашего брата каждый день от этих вот офицеров, а наши русские девушки уже ласкаются с ними, а что же будет дальше, если закрепится здесь немец.
Город мало разбит, в основном побиты стекла, наверное после бомбежки, на тротуарах везде битое стекло. На магазинах и общественных учреждениях висят афиши с красной полосой на искосок и на русском языке крупно написано «Конфисковано», что это за слово я еще в то время не знал. Наконец то стал проходить центр, но вдруг выходит со двора немец в белом халате и подзывает меня. Затем заводит во двор дает мне два ведра и показывает на колонку, тащи мол воду. Я принес, он завел в здание и показывает лей в котел, я вылил и он еще посылает, и так сходил я раз 10, затем он меня отпустил. По моему это была пекарня или кухня. Пошел дальше к окраине, оттуда увидел в далеке мост, задравшие вверх разбитые пролеты моста, по одной улочке я направился по направлению к увиденному мосту. Улица уперлась в какую-то стену, вижу в стене ворота, открыты, прошел в эти ворота и очутился на ж/д путях, здесь повернул на лево, вдоль пакгаузов и сразу увидел полно наших раненых бойцов, около них ходил немецкий часовой, который меня вернул назад. Я вернулся вышел опять на улицу и пошел вдоль ограды, когда она закончилась я увидел реку Березину и взорванный мост, но лодок на реке никаких не было, как сказал мне старик. Левее моста видны два понтонных моста по которым ходят машины, по одному в одну сторону по другому обратно. На обоих мостах стоят часовые. К понтонам я подходить побоялся и вернулся назад, на встречу шли две женщины, они несли по большому узлу ваты, я их спросил:
- Вы на ту сторону?
- Да, на ту сторону мостов.
- Я пойду с вами.
- Идем, но как бы часовой тебя не задержал.
Но я все же пошел, не дойдя метров 200 до мостов, я струсил, отошел на бугорок и стал смотреть пустит ли их часовой-немец. Он что-то с ними потолковал и пропустил, а я стал себя проклинать почему же я не пошел с ними, может быть он пропустил бы и меня.
В это время ко мне подошел еще один, такой же как я молодой парень и спрашивает пропускают ли через мост.
- Не знаю.
- У меня пропуск немецкий до дому. – и показывает какую-то отпечатанную на машинке бумажку.
- Ну раз так то иди, если идешь до дому.
Дом у него оказывается где то не далеко уже.
Он подошел к немцу, показал бумажку и пошел через мост, а я опять остался сидеть.
Через несколько минут подошла колонна машин с того берега и начала потихоньку проезжать через мост, я в это время подошел к мосту с обратной стороны от часового за машинами, не знаю видел он меня или нет, факт тот что никто меня не задержал.
Перейдя мост, первым делом пришла мысль, что если догнать того парня и попросить у него пропуск, ему до дома не далеко, он мне может и отдаст. Догнал его, но бесполезно пропуск он мне дал, тогда я решил свернуть налево в деревушку на берегу и там переночевать, но нет там полно немецких машин и немцев. Ворачиваюсь назад на шоссе, оно уже асфальтированное, справа вдоль шоссе поселок домов 10-15 и там у одного сидят много мужчин, вижу они тоже странники, перед ними лежат мешки.
Подхожу к ним спрашиваю, как попасть на Жлобин, они расспросили меня все как всегда и говорят:
- Вот за деревней дорога повернет на право это и есть на Жлобин, но там в конце деревни стоят немцы и они всех забирают. Вот мы сидим и не знаем, что делать. Я тоже остановился около них.
Смотрю, сюда подходит еще какой-то парень, и начал у меня расспрашивать то что я только что узнал сам. Я все рассказал и спросил откуда он идет и куда, оказалось, что он был в заключении где то, а идет домой за Жлобин, он оказывается моложе меня на целый год или два. Тогда я ему предложил, давай будем идти вместе. Он согласился, мы познакомились и стали попутчиками с сегодняшнего дня.

С НОВЫМ ТОВАРИЩЕМ

И так по левую сторону Березины я нашел себе нового товарища, пусть кто бы он ни был, зато вдвоем будем идти пока, все веселее чем один.
Мы с ним стали решать, как же выйти отсюда, если на краю села немцы забирают всех. Впереди виден хвойный лес и здесь справа от дороги за огородами тоже лес. Решили, пересечь огороды и в лесу выйти на дорогу на Жлобин, хотя и опасно идти огородами в открытую до леса, увидят, что к вечеру идем к лесу и заберут, но выхода нет, надо же отсюда уходить, ведь здесь кругом немцы.
Дело к вечеру, но мы все же пошли по огородам к лесу, затем по окраине леса добрались до шоссе, никто нас не задержал. Идем по шоссе лесом. Пройдя 5-7 км увидели слева какую-то дорогу с указателем населенного пункта и расстояния до него. Не зная далеко ли будет до села по шоссе, а дело подходит к ночи, решили повернуть по этой дороге влево, иначе застанет ночь, а мы знали, что немцы запретили ночное движение под страхом расстрела. По этой дороге дошли до села, солнце уже перед закатом, зайдя в село увидели много немецких машин, они видимо тоже недавно вошли в село, т.к. немцы ловили по селу кур, гусей наверное на ужин, это у них обычай.
Ночевать здесь опасно, заходим в крайнюю хату, за расспросом нам рассказали, что до другого села км 3 и мы сразу же пошли дальше, не входя в село и не затягивая время. Поднявшись на изволок увидели впереди село, правее его большое озеро, а за озером еще видна деревушка. Подойдя ближе увидели в селе опять немцев (их машины) и сразу свернули в деревушку. В деревушке немцев нет, попросили покушать в одном доме, нам отказали, но предложили идти на колхозный двор, там дадут молока.
Пришли на колхозный двор, там в избушке сидит старикашка, он нам говорит:
- Коров еще не пригнали, у меня есть молоко, но оно сквасилось, если будете, ешьте, а как коров пригонят тогда дам хорошего.
Пока мы ели это молоко, пригнали коров, а следом во двор въехала немецкая машина. Немцы зашли в домик и начали нам толковать, что они за коровой, а во дворе уже идет погрузка. Старик вышел с немцами, вышли и мы следом, как будто здешние ребятишки.
Когда погрузили корову, дед стал им толковать чтобы они дали ему бумагу, о том что взяли корову, а то с него за нее спросят. Немцы поняли и дали ему какую-то бумагу и дали еще поллитровку нашей водки и показывают, что мол на всех троих и уехали. Мы в водке не нуждались, а спросили деда где бы нам переночевать, старик показал на зады и говорит:
- Вон клуня (рига), там солома, идите туда и там ночуйте.
Зашли в клуню, стали искать место где бы получше улечься на ночь, затем затворили ворота и только хотели ложиться, как сразу слышим сильный удар по воротам. Ворота отворились и с боков выглядывают два немца с пистолетами, оба в одних только трусах и показывают лепеча руки вверх. Ну, думаю попали. Мы было начали толковать и показывать руками, что мол мы спать зашли, но немцы наставляя пистолеты опять орут:
- Руки вверх!
Мы подняли руки, затем они показывают выходить. Выходим, видим в проулке стоит немецкая машина, около нее еще несколько немцев в трусах и в стороне стоят местные жители. Они нас ведут прямо туда. Как мы раньше не увидели эту машину не знаю, но теперь уже поздно размышлять.
Подведя нас с поднятыми руками к машине останавливают, один пошел докладывать офицеру. После этого тот просит нас подойти, затем нас обыскивают и велят опустить руки.
Начался допрос с помощью русско-немецкого словаря. Начинаем толковать, что мы заключенные были, строили аэродром в Гродно (это как толковал мне друг), аэродром разбит мол и мы идем домой. После нескольких таких толкований он видимо понял нас, затем показывает в словаре «Куда идете?», отвечаем - в Жлобин. Услышав это он удивился и повторил «Жлеубин», видимо он слышал или знает, после я понял, что знает, ведь там приостанавливался фронт. Затем спрашивает:
- Сколько км до «Жлеубин»?
- 45. – Это мы знали по дорожным км столбам.
- Зачем там ходили? – и показывает на ригу-клуню.
Мы жестами показываем «спать», тогда он на толкует:
-Туда спать нет, иначе пук, пук. –т.е. застрелят. - Идите в село в дома. - и рукой показывает идите.
Мы не чуя под собой ног пошли в село, уже темно стало. Зная, что нас никто в дом не пустит, опасно, да и мы сами не пошли бы, зачем рисковать жизнью, если был приказ немцев за укрытие скрывающихся красноармейцев расстрел, мы пошли опять на зады.
Шатаясь по задворкам по огородам, где бы примоститься, поспать в сарае, на нас залаяла собака, и сразу окрик «Кто идет здесь?». Отвечаем «Свои», выходит мужчина, расспросил все, и говорит:
- Вот, идите бульбой (картошкой), там стоит баня, там можно переночевать. Или же у меня вот есть окоп, можно в нем переспать, я рыл на случай обстрела села.
И мы согласились переночевать в его окопе. Залезли туда там постелено сено, а хозяин говорит:
- Может вам свитку принести? - я подумал, что это огоньки, но оказалось свитка –одежда.
- Ладно, здесь и так хорошо. – отвечаем ему
- А может пойдете закусите?
- Нет, спасибо, лучше завтра покормите нас. - мы с перепугу и аппетит потеряли.
- Ну, ладно. – и ушел.
И действительно до еды ли нам было, с перепуга еще поджилки дрожат.
Друг мой быстро уснул, а я все уснуть не могу, лежу, по сену возятся лягушки, а мне все кажется, что немцы за нами лезут. Многое передумав заснул.
Просыпаемся от окрика хозяина, было уже 8-9 часов, он повел нас завтракать.
На стол подали горячих кислых лепешек и молока. Мы поели и пошли дальше, вышли опять на шоссе и взяли курс на Жлобин.
Пройдя 5-7 км увидели на дороге стоявшую машину, ворочаться назад нельзя, будет подозрительно, решили идти смелее, не показывать испуг.
Проходя мимо машины увидели на обочине на бугре у деревьев сидят три немца, мы идем разговаривая, будто не замечаем их. Они нас окрикивают и показывают жестами мол садитесь рядом.
Сидим, они ничего не спрашивают, а только что то разговаривают, ну, думаю сейчас расстреляют.
Сидим с пол часа, на дороге показалось еще двое, они и их задерживают, затем нас всех сажают в машину и везут вперед. Везли км 12-15, подъехали к речушке, остановились, здесь идет работа. Через речушку восстанавливают сгоревший деревянный мост, работает наш брат, нас заставили тоже работать, подтаскивать бревна. Работали мы с немцами до вечера. Нас человек 15. Потом они работу бросили, построили нас и говорят, мол идите в село, там переночуете, а завтра опять придете сюда. Мы стали просить покушать, они принесли 4 булки хлеба на всех, сказали, что завтра будут варить обед на нас. Мы пошли в село, это км 4 от моста в сторону Жлобина. В селе всей гурьбой расположились в амбаре ночевать. Решили завтра не идти, другие говорят надо идти. Тогда я потихоньку говорю своему другу:
- Давай уйдем отсюда.
Мы вышли украдкой из амбара, ушли на другой конец села и там переночевали в каком-то омете. На утро пораньше свернули в право от шоссе по проселочной дороге и ушли подальше от этого места.
Утром уже в 11 часов пришли в какой-то поселок.

ЖИЗНЬ В КОЛХОЗЕ ВОРОШИЛОВА.

Придя в поселок первым делом узнали нет ли немцев. Немцев там не оказалось, мало того выяснилось, что они редко туда заезжают, поселок этот далеко от дорог, при этом еще и места заболоченные.
Нам сказали в этом селе, что фронт не очень далеко, км 18-20, это на Днепре. По ту сторону Днепра укрепились наши и немец вот уже с пол месяца не может форсировать реку. Здесь в селе по словам жителей живет много вот таких как мы, переодетых красноармейцев. Они работали в колхозе. Здесь даже председатель остался на месте, и он этим людям давал продукты, резал овец, раздавал мясо, но вот недавно один старик-предатель сказал председателю:
- Ты чего кормишь партизан-то? Или хочешь, что бы я заявил немцам, тогда тебя повесят вместе с ними?
После этого председатель сказал ребятам чтобы на работу не приходили и уходили отсюда, кормить больше нельзя и не будет, что ему пригрозили, а он партийный и боится, что его продадут. После этого большинство отсюда разошлись, а часть и сейчас еще живет украдкой. Все ждут, может наши перейдут в наступление и они очутятся у своих.
Такие доводы нас заинтересовали, особенно обрадовала весть о близости фронта и мы решили пока остаться тоже здесь. Название этого поселка не помню, только помню, что это колхоз Ворошилова, в него входит три небольшие поселка расположенных почти рядом друг от друга.
Первую ночь мы провели в каком-то сарае, стоявшем между двумя поселками. Зашли мы туда набрать картошки, она правда вся уже проросла и ее там лежало мало, но мы себе все же набрали и хотели уже идти в поселок, но вдруг увидели там машину, поэтому решили переночевать здесь, в молотилке, что стояла в сарае. Залезли в нее на решета и долго не спали, все прислушивались, не собирают ли там в селе таких как мы, может правда немцам заявили, но ничего особенного слышно не было, стало темнеть и мы заснули.
Утром пошли в центральный поселок там был клуб, крытый соломой, кузница и общие скотные дворы. Придя в поселок в первую очередь наткнулись на кузницу, там какие-то ребята варили картофель, и мы тоже стали варить. Они нам рассказали, что живут уже здесь больше недели, и правда, что раньше кормили, но сейчас перестали, и что жили они в дет.яслях, но сейчас их заперли, но они лазят в окно и там ночуют, вечером ходят на колхозный двор, там дают молока. Вечером мы тоже пошли на колхозный двор, нам также дали молока и мы хорошо поужинали с картошкой. Ночевать мы тоже залезли в окно. Ночевать мы тоже полезли в окно дет.яслей, там нас собралось человек 12, вечером завели разговор и нам рассказал один летчик, их было двое, но вчера один погиб. Получилось это так: узнав, что линия фронта проходит не далеко по реке Днепр, мы решили перейти линию фронта. Пробрались под прикрытием ночи через немецкие передовые до Днепра и решили переплыть Днепр к своим. Спустились с осторожностью к берегу, разделись и поплыли. Только поплыли, нас заметили, видимо по шуму на воде и начали обстреливать из пулемета. Мы назад, слышу товарищ вскрикнул, оглянулся его уже нет – утонул. Я добрался до берега, кругом начали взлетать осветительные ракеты, я притих в траве часа на два, затем все стихло и я начал опять ползком осторожно выбираться через передовую немцев назад. Кое как выбрался и вот опять вернулся назад, может все же наши нажмут на немцев и вот тогда попадем к своим – закончил он рассказ.
И мы решили ждать, ночью мы с другом ночевали на чердаке клуба, в яслях нам показалось опасно, много народу, на день уходили в колхозный сад, что не далеко от села, из него и наблюдать за селом хорошо, все видно с окраины. И так каждую ночь на чердак клуба, а днем в сад.
На против клуба жила одна женщина, она нам варила картофель, вечером на ферме нам давали молоко. Днем в сад брали с собой картофель, там еще были посажены колхозные помидоры, которые уже поспевали. В один вече женщина нам сказала, что на ферме разбирают свиней.
- Идите и вы поймаете поросеночка, зарежете, а я буду варить.
Мы послушались, пошли, поймали поросенка кг на 15-20, нам никто ничего не сказал, зарезали его у этой тетки и она нам его варила. О нас уже знали все жители, но нас никто не выдавал. Картофель мы тоже рыли колхозный и все таскали к этой женщине.
Здесь я нашел себе другого напарника, а с тем расстался, он какой-то скрытный, притом ему осталось до дома не далеко, поэтому я спарился с одним ровесником с С. области. Новый друг, Демченко Василий, оказался более развитым и пронырливым, с ним мы даже начали кой у кого работать, кому дров нарубить напросимся, кому еще какую-нибудь услугу сделать и так питались.
В деревню немцы наведывались редко. Было раза два приезжали за яйцами, мы прятались в саду. Здесь в этом колхозе нас и застала уборочная. Хлеб убирали одни женщины серпами, мужчины что были местные этим не занимались. Убирали хлеб сообща колхозом, как делали хлеб не знаю.
Здесь у меня произошел один удивительный случай встреча с землячкой.
(Пометка: колхоз Ворошилова по моему Гомельской области).

ВСТРЕЧА С ЗЕМЛЯЧКОЙ И ПОПЫТКА ПЕРЕХОДА ЛИНИИ
ФРОНТА К СВОИМ.

Как я уже говорил в колхозе мы приспособились подрабатывать, это уже знали жители и вот нас с другом пригласила одна женщина свезти ей торф с места заготовки к ней домой. Мы согласились, она запрягла на лошадь и поехала с нами показать торф, и мы начали возить торф к ней во двор.
Во дворе сидела еще какая то женщина и что-то взяла, на эту женщину мы и не обращали внимания, ну женщина и женщина, нам до нее дела нет.
Но вот женщина заговорила и я обратил сразу внимание на ее разговор, он не белорусский, а русский, да и в добавок знакомый, волжский.
Я заинтересовался разговором и спрашиваю откуда она родом. Отвечает из Чкаловской области (оренбургской).
- И я Чкаловский. - отвечаю. - А район?
- Бугурусланский.
- И я бугурусланский. А с какого села? - спрашиваю ее.
- Ногаткино.
- Ну, а я с Коптяжева. – Это всего в 7 км от нашего села и с их ребятами мы учились у нас в селе в семилетке, у них не было и они ходили к нам в школу.
Я был даже удивлен ее ответу и сильно обрадован тому, что здесь в тылу врага далеко в Белоруссии, я увидел свою близкую землячку. А может и даже ее знаю по школе, фамилия ее знакома, но саму ее не знаю. Она в свою очередь поинтересовалась моей фамилией, я ответил:
- Фокеев.
- А Шурка Фокеева не сестра тебе?
- Да. - говорю,- сестра, двоюродная.
Оказалось она знает моих двоюродных братьев и сестер, но меня не знает, я ведь после 7 классов не жил на родине, а все время учился, то в Сызрани, то в Волховстрое, то в Воронежской области ст. Лиски, ныне город Георгиу-Деж, откуда я и призывался в Армию.
Оказывается она знает и моего дядю, у которого я воспитывался и вообще многих наших земляков.
Но как же она попала сюда? Оказывается она жена офицера, жили они где то на границе, как началась война он на фронт, а она осталась одна в тылу врага у границы. И вот теперь она решила пробраться на Родину, и вот здесь у Днепра нагнав фронт она теперь живет и ждет случая, попасть на свою сторону, а где и как перебраться к своим не знает. Я ей так же рассказал свою историю, и намекнул ей что не плохо бы с тобой вместе перейти на фронт, так будет меньше подозрений в отношении меня при переходе линии фронта. И если мол и попадемся, то я выдам себя за твоего сына говорю. Она говорит нет, идет не одна а с какими-то стариками, с семьей и рисковать боится.
Я конечно понимал, что она осложнять себе скитание не хочет из-за меня, да и возраст ее не подходит к тому что бы я прошел вместо ее сына, поэтому я настаивать не стал на своей просьбе, но в свою очередь попросил ее, если она перейдет линию фронта и доберется до родины, то пусть даст знать обо мне, где она меня встречала и в какое время меня встречала, и что в то время я был еще жив. Что она выполнила мою просьбу я узнал через 5 лет.
И так время шло, а фронт все стоял на старом месте по Днепру. Некоторые дни особенно по вечерам мы хорошо слышали канонаду артиллерии и даже видели ночные вспышки взрывов или выстрелов батареи. Ведь фронт от нас был в пределах 18 км, но в наступление наши не переходили, и враг тоже не в силах был идти в наступление.
Днепр в районе Жлобина для фашистов оказался зубастым. В один из дней точно не помню в какой до нас дошел слух, что в одном месте, если не ошибаюсь около деревни Щепы можно пройти фронт и якобы уже кто то переходил. Мы этим слухом заинтересовались, об этом я так же сообщил землячке, она в свою очередь известила своих стариков с которыми шла, и мы решили посовещаться как попытаться перейти фронт и выяснить правда ли это возможно в этом районе.
В конце концов договорились так, они сразу же сейчас выходят отсюда и идут в то место где якобы кто-то переходил, и если они завтра не вернутся назад, то будем считать, что они перешли к своим, и мы с Демченко тоже выходим.
Они ушли, а мы остались ждать результата, и плохо сделали, это была наша большая ошибка, которая и повлияла на мою дальнейшую судьбу моей каторги.
К вечеру второго дня они не вернулись, а на утро следующего дня двинулись и мы. Дошли до какой-то ЖД линии и вышли на полустанок в лесу, там у домика станции на скамеечке сидел какой-то дед и что то читал.
Мы подошли к нему и стали расспрашивать правда ли, что здесь можно перейти фронт. Он нам сказал, что до вчерашнего дня здесь много людей проходило и назад не возвращались, наверное переходили. Здесь до Днепра далеко – 2-3- км. Там будет село на берегу и как будто в этом селе можно было перейти (переплыть) Днепр, но сегодня оттуда уже возвращаются назад и говорят, что там немец. А то последние дни появлялись разведчики, то наши, то немцы и так почти каждый день. Русские последний раз были позавчера и даже забрали какого-то гражданина, как вот вы, он заметив их в лесу скрывался, но его увидели и задержали, у него оказались какие-то бумаги и они его забрали. И вот второй день здесь никто из военных не появлялся, ни наши, ни немцы.
Этот старик стал нам рассказывать, что якобы вчера немцы передавали по радио, будто по радио выступил сын Сталина Яков, долго говорил, якобы в плену у немцев и призывал русских прекратить напрасно сопротивление, не погибать без толку, все равно мол война проиграна. Москва уже взята и теперь воевать нет толка.
Нам этот рассказ показался подозрительным, как и сам старик, не служит ли он тайным агентом на немцев, для агитации шатающихся красноармейцев, поэтому мы ему не поверили. Попрощались с ним, для виду вернулись назад, а потом лесом обошли полустанок и двинулись в село Днепре.
Действительно вскоре мы увидели в низине раскинутое вдоль Днепра село. С осторожностью вошли в него, но там оказались немцы, на окраине поговорили с местными жителями, они нам сказали, что немцы забирают всех мужчин, которые здесь появляются. После этого известия мы решили быстрее выйти из села, пока не замечены врагом. Пришли в какое-то другое село, видимо все же Щепы и там остановились. Там уже не мало было наших, которые тоже выбирали момент как-бы попасть к своим. Но жить там нам показалось опасно и мы опять вернулись в к/х Ворошилова.

ПЕРЕПРАВА ЧЕРЕЗ ДНЕПР. ДАЛЬНЕЙШИЙ ПУТЬ.

Сколько мы прожили в к/х после попытки перехода фронта не помню, но вот в одно время услышали, что наши начали наступление и перешли Днепр на западную сторону. Но следом слышим, что наши опять отступили за Днепр и мало того немцы перешли Днепр и прорвали наши позиции и развивают наступление. Это нас огорчило и мы решили снова проверить услышанное, опять подались к Днепру по старому направлению, опять пришли в то село на Днепре, немцев там уже не было и мы узнали, что наши опять отступают. Что же выходит, опять надо догонять фронт? Начали искать переправу через Днепр, один старик перевез нас на лодке на ту сторону и мы стали пробираться по кустарнику, что бы взять направление куда отступили наши. Точно мы не знали далеко ли наши отступили, а отступали они уже дня 3, боев никаких не слышно. До отступления здесь по кустарникам видно, что были наши, мы обнаружили множество немецких листовок агитирующих красноармейцев сложить оружие. Попадались листовки с картинками мнимого сына Сталина в окружении немецких генералов, но мы этому опять не поверили, так же как и старику в лесной избушке.
Здесь были видны следы боев, не убраны еще трупы наших красноармейцев с не приятным трупным запахом от разложения. Выйдя из этой зоны пришли в какую-то деревню, а из нее дальше в какое-то село, бывшего моего напарника, с которым шли от Бобруйска, который был с каким-то пропуском до дому. Нашли его дом. Дома оказалась какая то старушка или мать или бабушка этого парня. Она нам сказала, что он уже дома, а сейчас уехал по какому-то делу. У них мы покушали и двинулись дальше.
Подробностей дальнейшего пути с Демченко я не помню, поэтому остановлюсь только на тех моментах, которые остались в памяти.
На левой стороне Днепра узнали, что противник ЖД не придерживается теперь как раньше, так как наши отступая взорвали ЖД на всем протяжении. Скот по эту сторону был весь угнан, сразу было видно, что наступление было планомерное и подготовленное.
Что ж если противник ЖД не придерживается, то нам надо двигаться вдоль путей. И шли мы от станции до станции, от села к селу и противник нас мало беспокоил своим появлением.
Питаться нам стало теперь легче, уже можно было подкапывать картошку, а ее вдоль путей было много, много брошенных будочниками огородов. В одном селе мы жили 3-4 дня, узнав о том, что впереди немцы собирают всех шатающихся, решили переждать облаву. Остановились в саду, там была сушилка, в ней мы и жили, рыли картошку и питались.
После этого перерыва в движении, решили двигаться потихоньку, с ощупью, предварительно узнав есть ли впереди опасность.
И так мы постепенно стали подходить к Сновску (Щорец) на Днепре. Пробрались через какую-то речушку по взорванному ЖД мосту и подошли к Сновску, но в нем были немцы и мы его обошли до ст. Макошино. Нам опять стали попадаться встречные, которые пробирались домой, или были из разбитых частей или просто дезертиры, подробностей у них узнать не возможно.
Вот при подходе к станции Макошино одного такого типа на ж/д путях, он сказал, что впереди будет река Десна, но вы ее пройдете по ж/д мосту, он не взорван и немцы через него пропускают, не задерживают. Послушав его мы пошли прямо через Макошино, войдя на станцию обратили внимание на бронепоезд, стоявший прямо у вокзала.
Это был наш бронепоезд, но почему он остался здесь?
Проходим по перрону разбитого вокзала, смотрим впереди стоит немец, он нас заворачивает и подводит к садику у перрона, там еще немцы. Они показывают нам, что бы мы рыли яму и дают лопаты, тут ее уже рыли двое таких же как и мы. Около немцев кружится какой-то гражданский переводчик, он нам растолковал, что здесь будем хоронить убитых с бронепоезда красноармейцев. Когда могила была вырыта, немец нас повел в бронепоезд, в нем он нас подвел к орудийному расчету, верхний люк над ним был разбит или бомбой, или снарядом, и расчет был весь раскидан по сторонам. У одного не было пол черепа, у другого разбита рука в плече, у двух других ран не было видно. Все они от летней жары уже распухли и был сильный запах по всему бронепоезду.
Было видно, что эти люди потрудились не плохо, кругом валялись отстрелянные орудийные гильзы и даже разбросаны снаряды, второпях видимо не когда было наводить порядок, или их разбросало взрывом.
На проходе валяется застреленный поросенок, видимо они его принесли перед боем, но разделать так и не успели, дрались до последнего с врагом.
Немец закрывая нос платком жестами показал нам, что бы мы вытаскивали убитых на перрон. Мы стали вытаскивать их и складывали на перрон, в это время один из тех парней, что был с нами могилу увидел в бронепоезде сапоги, он их забрал и в дверь на другую сторону поезда, хотел уйти, но когда он вышел немцы работавшие на путях заметили его и поймали. Офицер вынул пистолет и повел его в сторону лесопосадки. Мы стояли не живые не мертвые и ждали, что и нас вот сейчас разъярённые немцы расстреляют у этой могилы и сбросят вместе с убитыми солдатами. Один немец вынул фотоаппарат и велел нам перевернуть убитых ранами вверх и начал их фотографировать, вдруг увидел у одного из убитых из кармана выглядывает бумажник, он велел нам подать его ему и стал проверять его содержимое. Вынул из бумажника большую пачку наших денег, все десятки, посмотрел на них и начал раздавать нам, но теперь они уже были нам не нужны, они ведь здесь не играли никакой роли. Потом он наткнулся на комсомольский билет, стал расспрашивать переводчика что это такое, тот ему сказал это коммунист, тогда он начал рвать билет и бросать клочки на убитого, плюнул и толкнул его что то бормоча, будто даже убитый коммунист был ему страшен и он своим пинком хоть и мертвому, да сделает какую-то месть. Затем он заставил нас стаскивать убитых в яму и зарывать. У нас немного отошло, значит нас не зароют. Когда мы зарыли убитых, он начал, нам что то говорить, а мы стоим как пеньки и не знаем, что делать. Идти боимся, он может вернуть, спросить тоже боимся, он сейчас зол после увиденного коммуниста. Все же решили спросить переводчика можно ли нам идти, тот спросил его и он махнул рукой.
Мы не чуя своих ног пошли от них, затем повернули за ограду и ускорив шаг, начали поспешно скрываться. Мост через Десну действительно остался не взорванным, почему то и теперь немцы по нему пропускали автотранспорт, поэтому на мост мы идти не решились, увидев там много немцев, а стали забирать вправо. В одном из крайних домов нам сказали, что в одном месте еще правее от станции есть лодка, там на ней переезжают. Мы пошли туда, нашли это место, но лодка оказалась на той стороне, а на берегу сидел какой-то мужчина, он сказал будем ждать, когда оттуда кто либо переедет. К вечеру приехали на эту сторону какие-то люди, нас стало уже четверо, теперь мы могли переправляться. Переехав мы вдвоем отделились от них и пошли тропкой по кустарнику. Здесь опять были видны следы боев, воронки от снарядов и бомб, встречались и убитые. Вот один боец видимо тяжело умирал от ран, он лежит вверх лицом, гимнастерка на груди разорвана, видимо ему было жарко и он метался порвав на себе одежду.
Вдруг мы услышали немецкий разговор, спрятавшись в кустах мы увидели, как мимо нас строем прошли 12 человек немцев. Начали отсюда выбираться, отойдя 1,5-2 км, вышли опять на ж/д, пошли дальше, войдя в лесок за поворотом увидели еще один разбитый бронепоезд прямо на путях, мы его обошли. Затем свернули вправо в какое-то село.
В селе пока ходили и просили кушать узнали, что здесь в теплушке скотного двора лежит раненый боец, мы решили его навестить и узнать о прошедшем бое. Зашли в теплушку и увидели на нарах бойца, он оказался не раненым, а контуженным и у него распухла нога. Он рассказал нам всю историю боя, сам он с бронепоезда, который стоит на линии, а дело было так:
- Наши войска заняли оборону на Десне, что бы не дать немцам форсировать Десну, но окопаться не успели, немцы открыли шквальный артиллерийский огонь по ним, наши вынуждены были перейти реку, но и там огонь все сметал, отступать по открытой местности было не возможно, поэтому что бы прикрыть отступление вызвали бронепоезда. Они прибыли и открыли ответный огонь по батареям противника, они немного затихли и наши начали отходить, мост же было приказано взорвать когда отойдут бронепоезда. Наш бронепоезд прошел, а второму перейти не пришлось, почему мы не знали. Вот только теперь от вас узнал причину, видимо бомбежкой побит весь расчет, и было известно якобы пути были разбиты, а саперы наши ждали его что бы потом взорвать мост, но немцы накрыли их и мост взорвать не успели. Наш бронепоезд уже на этой стороне разбомбили немецкие самолеты. А при взрыве бомбы меня воздушной волной отбросило и сильно контузило ногу, я вылез в нижний люк и уполз в лесок, а оттуда затем пробрался сюда. Что будет теперь со мной не знаю, но двигаться теперь не могу, местные жители меня кормят. А вообще мне видимо не миновать попасться немцам.
Мы помочь ему никак не могли, сами были в окружении врага и не знали, что будет с нами, попрощались с ним и ушли. Помню где то на не большой станции была у нас задержка, там к нам присоединился еще один напарник откуда то из Воронежской области, мне он был уже дорог тем, что он с той нашей стороны не занятой немцами и с ним мы можем перейти линию фронта, а этот Демченко он же идет на Сумы на Украину, и я за ним плетусь, а мне это не по пути.

ДО СТАНЦИИ БАХМАЧ ВТРОЕМ.

Дальше нам пришлось двигаться уже втроем, идем в основном вдоль ж/д, немцы их не придерживаются и движения по ним нет, все пути порваны нашими саперами. Таким вот путем с некоторыми приключениями мы добрались до ст. Бахмач, отсюда ж/д пути привели нас на Конотоп и на Сумы или Лубны. Здесь стали решать куда двигаться дальше, наш Сумской товарищ с нами идти отказался и сказал, что пойдет на родину, хотя она и занята врагом. Нас же это вовсе не устраивало, что бы шататься по тылам противника, не зная на что надеясь, поэтому мы решили во что бы то ни стало перейти линию фронта. Не может же этого быть, что бы немцы шли и шли по нашей земле, когда то их все же должны остановить и погнать назад. Вот уже здесь за Десной, да и начиная от Днепра стало видно, что отступление наших войск стало не поспешное, а подготовленное, ж/дороги все подрывали, все эвакуируют и скотину, и население, и промышленность, поэтому нам стало ясно, что все же фронт должен остановиться и мы сможем попасть к своим частям.
Поэтому мы со ст. Бахмач решили идти на Конотоп, т.е. опять на восток, а не на юг, как шел Демченко, он имел цель – дойти до дома, а вот я зачем шел за ним не понимаю.
До Конотопа мы шли с воронежским другом, не помню сколько и как, помню хорошо только, как войдя на окраину Конотопа, нам говорят, что немцев полно, поэтому в город вдаваться не стали, дело уже подходило к вечеру, решили идти окраиной, а там за речушкой сказали, что попадем в с. Подлипное, что в окрестностях Конотопа. Помню вышли к каким-то тополям, угодили на длинный дощатый мостик через болото и речушку, он только пешеходный, перешли речушку, поднялись на горку и очутились в с.Подлипном. Но оказалось в нем немцы, и даже на задах немецкий аэродром.
Двигаться дальше нельзя, да и ночь уже, можно напороться на немцев, поэтому мы стали искать где бы переночевать. Наконец попали в одну семью, которая нас накормила не смотря на то, что их самих было много и в основном все взрослые. Хозяин нам посоветовал по селу больше не шататься и предложил нам переночевать у него в сарае, там у него есть солома и будет безопасно и мы согласились. Он привел нас в сарай и закрыл, мы зарылись в солому, всю ночь ревели самолеты, хотя мы и боялись, ночь прошла спокойно.
На утро позавтракав у этого же хозяина, двинулись дальше, помню пришли в какое-то село с разбитым сахарным заводом, там нашли патоку, поели и двинулись дальше. По расспросам скоро должны были дойти до ст. Ворожба. Но вскоре нам часто стали попадаться на встречу люди, стали спрашивать их куда они идут, они отвечают:
- Туда же куда и вы, к своим к фронту.
- А почему назад идете? - спрашиваем их.
- Дальше идти нельзя, там близко фронт и немцы забирают всех мужчин.
Мы подумали, что же нам делать и решили отойти не много назад, и обождать облаву как и они. Вернулись вдоль ж/д, дошли до какого-то полустанка и решили здесь остановиться.
В здании из нескольких комнат уже было человек 8 таких как мы, они варили во дворе картошку, которую рыли здесь же на огороде, хозяев здесь никого не было, все было брошено, все видимо ушли со своими от врага.
Здесь оказалось и три женщины, которые шли из заключения и тоже остановились здесь.
Мы тоже нарыли картошки и стали варить ее на ужин. За это время стали подходить еще люди, и узнав, что дальше идти нельзя так же останавливались здесь. Поужинав, натаскали в комнаты соломы и легли спать.
Утром когда мы еще спали раздалась команда «Руки вверх». В комнате, где мы спали очутились три немца вооруженных автоматами и нас выгнали во двор.

ПЛЕН.

Это было так неожиданно, что я даже не смог понять спросонья откуда так рано с утра здесь немцы. После стало ясно, что это халатность остановившихся здесь людей, они оказывается с раннего утра решили сварить картошку и разложили на задах костры, на эти то костры и нагрянули немцы. Перед тем как нас выгнать во двор обыскали. Во дворе уже стояли в строю под охраной ночлежники этого дома, нас тоже поставили в строй. Так набрали нас в этом доме 28 человек. Женщин в строй не поставили, и было понятно, что немцы их не интересуют, но один в строю оказался всех хитрей, он незаметно для немцев сказал одной женщине, скажи мол немцам, что я твой муж.
Она не струсила и сделав страдальческий вид бросилась к строю к этому человеку со слезами, немцы начали ее отталкивать, но она плача стала толковать им что это ее муж, немцы ее поняли и вытолкали их обоих из строя, а нас 27 человек повели со двора, там стояла большая дизельная крытая машина, нас посажали в машины и повезли.
Привезли нас вперед в с. Писки или Пески, поместили в большое здание на окраине села, окна здесь были все побиты видимо после бомбежки, вокруг здания стояла немецкая охрана. Здание по моему раньше было клубом, там было битком народу, не меньше 200 человек, причем все в гражданском одеянии, по словам некоторых они были жителями этого села. Переночевали здесь, еды ни у кого не было, никого к зданию не подпускали, рядом было свекольное поле и некоторые пытались кричать ребятишкам в окно, что бы они надергали свеклы и бросили в окно к нам, но немцы не давали сделать и этого.
Ближе к обеду видим к зданию подъезжает мотоцикл с коляской и в нем привезли одного красноармейца. Он нам рассказал, что фронт сейчас в Ворожбе, он попался когда ходил в разведку. Когда они переходили одну улицу немцы неожиданно открыли пулеметный огонь, всех перебили, а его сумевшего спрятаться от огня, окружили и забрали.
Так что пока мы сидели в заперти, наши были совсем рядом, т.е. фронт мы догнали, но…Но сейчас мы были уже пойманы, как волки в капкан и теперь вряд ли увидим своих.На следующее утро нас выгнали из клуба, усилили конвой и этапом стали конвоировать в Путивль.

ПУТИВЛЬ И ДАЛЬШЕ НА ЗАПАД.

Колонну нашу конвоировали только пешие немцы с автоматами. Население по нашему пути пыталось выносить продукты, но немцы к нам никого не подпускали. Пригнали нас в Путивль и загнали во двор какого-то дома. Там уже было пленных по моему около трех тысяч, в основном все недавно попавшие все в форме красноармейцев, и как мне показалось в основном украинцы и белорусы, встретили они нас с укором, вот мол партизан пригнали.
Мы все отделились в один конец двора, так как на нас здесь почему то с подозрением смотрели. В здании этого двора жили немцы, и с ними был какой-то наш русский офицер в полной форме и со знаками отличия подполковника. Он все крутился среди немцев и принимал передачи от жителей Путивля, здесь я вижу передачи разрешены, но их нам не давали, а принимали и уносили в здание.
К вечеру стали давать ужин, где то взяли тарелку и по нескольку человек кормили, затем их отгоняли в другой конец двора и кормили следующую партию, которым хватило посуды, сготовленного всем не хватило, тогда стали выдавать продукты из передач от населения, мне попал кусок хлеба и соленый огурец.
Если не ошибаюсь на следующее утро нас начали выгонять на улицу и строить в колонну. Население опять приходило с передачами, но уже никого близко не подпускали. В стороне от нашей колонны собралось много жителей этого города, издали видны плач детей и женщин или же они оплакивали судьбы русских людей или может быть здесь среди нас есть чьи то мужья, братья, отцы.
Наконец под усиленной охраной как конной так и пешей с автоматами и пулеметами нас погнали. Ох! Как хочется кушать, но когда придется кушать неизвестно теперь, пожаловаться или попросить не у кого, с нами разговаривать никто не собирался, кругом были конвойные – враги с оружием могут говорить с нами только языком автомата.
Проходим села, женщины выбегают с продуктами, но их близко не подпускают, помню одна отогнанная конвойными женщина попыталась опять подбежать и бросить в толпу продукты и сразу же была застрелена. Но в других селах к нашей колонне также выбегали женщины, теперь уже пленные сами бросались им на встречу и растаскивали продукты, давя не только друг друга, но и тех женщин что были с продуктами, немцы пускали вход оружие разгоняли их, сгоняли опять в колонну, оставались убитые, но потом стрелять перестали, стали избивать плетками и прикладами.
В одном селе я не вытерпел, прямо перед нами выскочила женщина с ведром, я кинулся первый и успел засунуть руки в ведро с огурцами, но вынуть их уже не смог. Кое как вытащил в каждой руке по огурцу, но из толпы теперь невозможно вылезти. Наконец немцы всех разогнали, многие были избиты и травмированы.
Некоторые женщины были хитрее и пожалуй вернее, они подбегали к толпе, выбрасывали все на землю и убегали, но здесь мало кому что доставалось, ведь каждому хотелось схватить, но в толкушке все заминали, а немцы в свою очередь беспощадно всех избивали.
Проходя мимо леса мой друг все же удосужился сбежать, как это ему удалось я сам не видел, а может ему и не удалось скрыться, но факт, что я его уже больше не встречал. Некоторые из наших переодетых все же по видимому убегали, шныряя во время толкучек во дворы и задворки, но я почему то этого сделать не сумел, просто не догадался, или же потому что на меня повлиял один случай, или моя трусость помешала мне это сделать.
А случай был такой: в одном селе один из переодетых сумел нырнуть в один двор, но там на него начала кидаться собака, он побоялся, что лай собаки привлечет охранников и бросился бежать на огороды за двор, но дорога поворачивала вдоль этого огорода в проулок и голова нашей колонны уже двигалась вдоль огорода, когда он был замечен охранниками. Они открыли по нему стрельбу и стали его окружать. Быстро бежать мог, потому что на ногах у него были привязаны резиновые галоши, а застрелить его почему то сразу не удалось, его поймали и избивая прикладами погнали опять в колонну. И тут пленные украинцы начали орать, что это мол партизаны и они опять разбегаются, а из за них и нас по домам не распустят, и начали доказывать охране что эти в гражданском все партизаны и их надо пристрелить. Немцы конечно этого не сделали, но зато я понял, что здесь много изменников родине и дезертиров, видимо сами сдались в плен, рассчитывая на то что так как их местность занята немцами их распустят по домам. Но в последствии оказалось, что их судьба очутиться в лагерях, как и у нас, и немцы с ними считались также как и с нами. Некоторые правда своей изменой получили смягчение, когда стали служить немцам.
Вот после этого я и боялся побега, боялся предательства среди пленных.
К вечеру стал моросить дождь, стало прохладно, ведь был конец сентября и по ночам стало прохладно, а у меня была всего одна изорванная фуфайчёнка, данная мне одной женщиной во время скитаний в тылу врага.
Стемнело, нас стали заводить в какой-то город, ни света в городе ни огней, стали криками узнавать, что это за город оказалось, что это Конотоп.
Вскоре нас стали загонять в какие-то ворота проволочного заграждения.

В ЛАГЕРЕ КОНОТОПА.

Когда нас загнали во двор за ворота, мы поняли, что здесь уже есть обитающие, но в темноте нельзя было понять сколько их, только по шуму было понятно, что народу много.
- Сколько вас пригнали? – стали нам кричать.
- А вас сколько?
- Нас тысяч сорок!
Я удивился такому количеству, неужели здесь собрали сорок тысяч.
Мы стали расходиться по двору, основная колонна все стояла, и нам кричали:
- Куда расходитесь, наверное будут считать или переписывать.
Но Господи, кому мы нужны, что бы нас переписывать, ведь нас теперь за людей не считают? Шатаясь я понял, что это конюшни, видимо здесь стояла кавалерийская часть или конная артиллерия. Конюшни эти были все забиты людьми, даже негде было ступить ногой, здесь все сидели и спали сидя, лечь было не возможно, я попытался залезть на чердак, но и там полно, все забито. Пошел в трехэтажное здание, что во дворе, но и там битком, даже в коридор не проберешься. Ходил, ходил как и многие, потом вижу люди сидят прямо у стены конюшни и решил хотя бы успеть у стены занять место, пока еще есть оно. Пришлось всю ночь клевать на улице, а уже прохладно, при том у меня завелись вши, я же не мылся в бане, да и тряпки свои не менял уже месяца 3 или больше. Вши не давали посидеть спокойно, заставляли греться, к утру стало так холодно, что сидеть стало не возможно. Вижу заблестел во дворе огонек и подался было туда, но по огню начали стрелять немцы и что то кричать. Один был убит прямо у огня, остальные разбежались, тогда немец забежал во двор и потушил костер. На утро я увидел, что штукатурка на конюшнях в большинстве случаев ободрана, люди обдирали дранку, что бы потом где ни будь в конюшне разложить не большой костер, а немцы заметив того, кто дерет дранку сразу пристреливали на месте.
День я промотался пол двору, все слушая кто что говорит, да еще к тому же так хочется есть, что съел бы не знаю что, а еще от людей я узнал, что здесь уже два дня никого не кормят, и в этот день опять не кормили, но зато возами прямо через двор возили картошку на лошадях, где то во дворе была кухня. На каждом возу сидели по 3-4 немца с палками, но голодные люди были до того бесстрашные, что кидались прямо к возам. Таких правда было мало, но находились, немцы начинали лупить палками куда попало, некоторые валились замертво.
Здесь я услышал ужасающую новость, что немцы всех евреев расстреливают. Здесь в лагере уже собрали всех евреев, а также собрали их по городу и в каких-то Козельцах. Расстреляли тысяч семь. Перед расстрелом заставляли рыть ямы, затем перед этими ямами расстреливали и скидывали туда. На второй день объявили, что будут давать обед, всех согнали в один конец двора и вынесли несколько котлов в ряд, затем стали пропускать мимо котлов, наливают и отгоняют в противоположный конец двора. Здесь что бы получить черпак супу из неочищенной картошки с цельной кукурузой, нужно опять рисковать жизнью, дело в том что каждому голодному хочется получить этот суп, задние пытаются пробраться ближе вперед, а передних сдерживают палками, и получается такая давка, что только и слышишь кругом страшные душераздирающие крики о спасении, здесь затаптывают людей на смерть и все это как то без состраданий, как будто это все делается законно, никто этому даже не удивляется, так как народ потерял границу между жизнью и смертью.
Мне все же посчастливилось с большим трудом получить черпак этого супа прямо в фуражку, ведь посуды то у меня никакой не было, как и у большинства. Накормить всех не накормили, половина осталась и без этого супа, начали кричать разойтись до завтра, а завтра как придется получить этот суп неизвестно, а может и задавят на смерть.

Лагерь военнопленных. Конотоп. Украина Осень 1941 год.
Здесь в лагере я услышал изменническое обращение к немцам.
По лагерю стали кричать: «Тихо! Тихо!», будут что то читать, затем на окне второго этажа появился один предатель и начал читать призыв к немцам, что бы они быстрее заканчивали войну, разбивали Большевиков, забирали Россию, а мы мол будем честно на них трудиться. Потом начал выкрикивать всякие благодарности Гитлеру и прочее. И нашлось не мало людей из толпы хлопающих в ладоши и призывы быстрее распускать домой. После этого пошел разговор, что сейчас будут переписывать всех украинцев и пускать по домам, и тут то пошли выкрики из толпы:
- Черниговцы, строиться!
И начинается суматоха с построением, часа два строятся, никто их не переписывает, успокаиваются и вдруг опять выкрик:
- Днепропетровцы, строиться!
И опять та же толкучка начинается, и так целыми днями - выкрики и построения. А делалось все это в насмешку над нашим братом. Хохлы в строю пытались выяснить действительно ли стоят украинцы и заставляли произносить те или иные украинские слова, как бы экзаменуя – хохол ли ты.
Здесь я обратил внимание, что вдоль стены дома до самых ворот сидят по парно гражданские люди, какая то очередь. Когда спросил, оказалось, что это малолетки ожидают когда их выпустят на волю. Оказывается, здесь есть много ребятишек с ФЗО и ремесленных училищ. Вот их то ранее забранных в плен немцы по не многу выпускают на волю. Я сам увидел, что в этот день за ворота выпустили человек 20-30, на волю или нет, но факт, что они выбрались из этого гибельного лагеря.
Хоть говорят, что выпускают по каким-то документам, и я решил тоже занять очередь с малолетками, на мое счастье возраст у меня был не большой, лицо моложавое, мне никто не давал мои года, да к тому еще и волосы на голове отрасли, по стрижке немцы определяли красноармейцев. Еще в то время когда я шатался, наткнешься на немцев, они не спрашивая снимут фуражку и сразу если волос нет говорят - сольдат.
Заняв очередь, я все же рассчитывал хотя и без документов, доказать немцам, если очередь моя подойдет, что я из ФЗО, а из какого это я все подготовил со слов сидящих рядом в очереди. Плохо только то, что очередь доходила до тысячи, а то и больше человек и если так будут выпускать по 20-30 человек, то понадобится около месяца, а за это время здесь погибнешь. До вечера никого больше не выпустили и мы разошлись искать ночлег.
Я было подался в этот двух или трехэтажный дом, сумел пробраться в первый этаж, дальше было уже не пробраться, втерся было, к окну присел, а все лезут и лезут прямо по головам и кругом крики «ох, задавили» или слышны просто стоны.
На меня уже лезут, дышать становится нечем, хочется встать, но уже никак не встанешь. Ну думаю все сейчас задавят конец придет, но думаю все же надо встать. Пришлось потратить последние силы, но все же удалось прямо по людям добраться до окна и выпрыгнуть на улицу.
Теперь я пока еще буду жив.
Вот некоторый раз выкидывают в окна мертвых, это их оказывается давят и если есть возможность выкидывают в окно что бы освободить себе место не много, счастье мое, что я не сумел взобраться на второй этаж, а то бы пришлось прыгать со второго или третьего этажа или бы там раздавили. Теперь опять подался к конюшням, попытался залезть в конюшню но и там не залезешь, потом пошел к другой конюшне, но слышу не то стоны, не то крики, подошел и вижу страшную картину, чердак который был забит людьми не выдержал, обвалился и задавил в конюшне людей, и получилась куча и людей и потолочина и слышны крики и стоны, что бы не видеть этого ужаса я повернулся и пошел прочь отсюда.
Шатался, шатался и надумал раз все равно ночевать на улице, пойду-ка займу очередь у ворот, хоть и холодно может завтра когда выпускать будут то я буду первым.
Пришел туда, там уже сидят человек 10-15 сел и я, прижались друг к другу, покемарили, всю ночь зубами выбивая дробь. На утро стало в нашей компании прибывать, но я теперь уже сижу в числе передовиков, лишь бы только выпустили, а чем черт не шутит, может и улыбнется счастье и я очутюсь за воротами этого лагеря. Не знаю, что будет потом, если сумею отсюда выбраться может тоже ожидает меня смерть, но когда еще – вопрос, но здесь в Конотопле смерть не далекая по всему видно.

ВЫРВАЛСЯ ИЗ ЛАГЕРЯ КОНОТОПА.

Расчет мой оказался правильным, хотя ночь и пришлось продрогнуть. На утро я очутился сидящим в числе передовых на очереди. У ворот с противоположной стороны за проволокой колючей толпилось много немцев, но они никого не выпускали, что они делали возле будки часового нас не интересовало. А во дворе как обычно слышны выкрики сумских, харьковских, одесских и прочих о построении для переписки. Подошло время когда объявили всем на обед, опять стали сгонять в один конец двора, многие из малолеток из очереди также подались с надеждой получить партию баланды, но мы передние решили сидеть, все равно умирать с голоду, да и там не знай получишь ли обед или нет, а чего доброго еще и задавят. Там во дворе уже начали давать обед, часть уже шаталась по двору, по видимому это которые получили уже обед или такие же как и мы не пошли за ним, но вряд ли ведь все голодные и не думали о результатах обеда. Сам я остался лишь потому что моя очередь у ворот была впереди и если уйдешь ее потеряешь. Часа в 2 у ворот появилось еще больше немцев среди них оказался один с белой повязкой офицер. Они что то переговорили, затем человек 6 во главе с этой повязкой вошли во двор, это оказался переводчик, он по русски выкрикнул:
- Кто есть Бессарабцывы, строиться.
Начали строиться, построилось много, около 600 человек.
- Повезем бессарабцев домой, но если кто попадет не бессарабец, расстреляем, будем разводить прямо по дворам.
Вижу начинают отсеиваться осталось примерно половина, а мы все сидим. Затем они стали этих «бессарабцев» выпускать за ворота, пятками, выпустили всех. Затем они опять что то стали толковать между собой, подошли к нам и начали нас строить пятками, построили 50-60 человек и пятками также стали выпускать за ворота, я попал в третью пятерку, вышли мы за проволочные ворота, там нам дают на 5 человек одну булку хлеба.
Мы взялись за руки что бы в нашу пятерку никто не пристроился к этой булке.
Идем дальше, еще через одни ворота, дощатые, и очутились на улице, даже глазам не верю, что выбрались из лагеря, что будет дальше не знаю, но и здесь ожидает явная смерть.
На улице стоят штук 6 крытых дизельных машин с прицепами, также крытыми брезентом. Нам показали садиться в машины, в которых уже сидели мнимые бессарабцы, разделили хлеб и сразу же съели.
В машине сидеть было не возможно, было набито нас столько, что стоять пришлось в плотную.
Сзади в кузов сели два немца с автоматами и мы тронулись, куда неизвестно, говорили бессарабцев на родину повезут, значит и нас наверное в Бессарабию.
Колонна машин остановилась в каком-то селе стояли минут 20-30, затем к нашей машине подошли два немца, которые принесли трех живых гусей, они подали их нам в машину и сказали:
- Айн гуська капут, цейн русишь капут. - это значило если хоть одного гуся задавите, то расстреляем 10 русских. Затем тронулись дальше, а мы всю дорогу по очереди держали этих гусей, как малых детей. А держать приходилось выше груди, руки быстро уставали, поэтому то и дело менялись, особенно трудно это на ходу. К вечеру остановились в каком-то населенном пункте, говорят, что как будто Шепетовка. Нас с машин согнали и загнали в плетневый сарай и заперли, у ворот поставили часовых.
В щели плетня было видно, как проходят женщины, поэтому стали кричать проходящим, что бы дали что либо покушать. Одна женщина принесла продукты, к этому времени проломали в плетне дырку, что бы лезла рука, когда она стала передавать продукты, это заметил часовой и в то время как протянулась рука из сарая, он чем то ударил по руке, так что у просящего посинели пальцы.
А в это время уже многие начали проламывать дырки в плетне, немцы это заметили, усилили охрану, а в сарай зашли два немца и через переводчика объявили, если будете ломать сарай всех расстреляем.
Женщины стали приходить и просить охрану чтобы передать продукты, они отбирали продукты и открыв ворота бросали в сарай. И здесь получалась давка и из продуктов мало приходилось чем пользоваться, так как все растаптывалось во время давки.
На утро нас опять погрузили в машины и повезли дальше, не знаю сколько мы проехали, но привезли нас в Чернигов, там снова загнали в какие-то большие сараи, скорее всего это кирпичный завод, там нас закрыли и оставили до утра. Утром нас погнали в какой-то лагерь, там пленных оказалось мало, но было видно что когда то было много, вся земля вытоптана. Посреди лагеря под навесом была кухня, стояло несколько котлов. При нас пленные повара заваривали еду. При нас зарезали лошадь, худую-худую, она чуть держалась на ногах, видимо ее тоже как и нас где то морили голодом. Разделав ее, стали запускать в котлы мясо.
Часа через полтора начали выдавать обед, картофельный суп из неочищенной и нерезаной картошки с кониной. Здесь давали супу по многу, литра по два, потому что нас было сравнительно мало, человек 300-400. Этим нам вот посчастливилось хоть здесь получили много супа и мяса, даже почувствовал полный желудок.
После обеда опять погрузка в машины и повезли дальше.
Уже стемнело когда нас привезли в Гомель. Здесь где то остановились и загнали нас во двор, в темноты было не понятно куда попали. Затем объявили всем строиться в одну шеренгу, в строю объявили, что будем здесь жить, объявлял какой-то русский. Затем объявили:
- Кто есть в строю евреи, три шага вперед.
Я считал, что если такие есть, то не выйдут, ведь уже известно, что немцы их уничтожают. Но оказывается трое уже вышли из строя, их сразу забрали от нас и увели, затем объявили, что если у кого есть ножи, бритвы и другое холодное оружие сложить в кучу.
Затем поступили команда «Разойдись», но мы спросили переводчика дадут ли нам кушать, он переговорил что то с немцами, затем велел подождать, минут через 15 сказал, что сейчас дадут кушать, а еще через минут 20 нас стали пропускать через какие-то воротчики в конце которых выдавали по пол литра супа из отрубей. Я получил опять в фуражку и на ходу стал его пить иначе он протекал через фуражку.
После этого мы очутились на каком-то большом дворе, в темноте было трудно понять есть ли здесь какие-либо постройки, но когда углубились дальше, заметили какие-то длинные сараи. Заходим в сарай, оказывается это опять конюшни как и в Конотопе, только здесь были кормушки и разделены стоянки для лошадей, во всех стойлах и кормушках спали пленные, но зато было не тесно, как в Конотопе, можно было занимать места в проходах.
Мы стали размещаться кто в проходах, кто в кормушках между людьми, конечно нас стали спрашивать много ли нас пригнали и откуда, здесь то мы и узнали, что мы в Гомеле.
На утро увидел, что здесь по двору также шатается много народу, часть людей почему то толпилась у ворот, оказывается это люди ждут когда будут брать на работу. Каждый день берут на работу по несколько человек и некоторым там удается накушаться, потом узнал, что суп из отрубей дают два раза в день, а если это так, то я стал думать где бы достать какую-либо посуду в которую можно получать суп.
Ходил, ходил по конюшням ничего нет, затем надумал, кормушки здесь окованы жестью видимо что бы кони не грызли дерево, так вот я отодрал от кормушки жесть согнул из нее четырех угольную как бы жаровню, все это сделал камнями, больше нечем.
В обед получил в нее суп, скушал его, а свою банку облизал, но так как в руках ее таскать целый день не удобно, я попробовал одеть ее на голову, она пришлась как раз по голове, как дают суп я ее снимаю, получу, суп съем, оближу ее и опять на голову.
На второй день я также стал занимать очередь у ворот, может быть попаду на работу и покушаю там. Через день я все же попал на работу, немцы взяли из нас 6 человек и куда то повели. Ведут вдоль забора, через забор видно, как стоит трёхмоторный самолет. Оказывается были и такие - трёхмоторные, только вот здесь и узнал.
Идем и рассуждаем между собой, что наверное чистить этот самолет ведут, но нас проводят дальше за забор, заводят в какой-то двор, там нам дали пилу и два топора, и заставили пилить и колоть дрова. Видно было, что это какая то кухня, ну думаем напилим дров и нам дадут покушать.
Работали часов до двух, затем немец построил и повел в лагерь так и не дав ничего поесть. А рано нас отвели, потому что была суббота, а в субботу они работают до обеда.
После этого я уже не стал напрашиваться на работу.
В Гомеле мы были не долго, сколько не помню. Потом нас стали строить по 5 человек, подводили к какому-то окну, давали на пятерых буханку хлеба с опилками, выводили в другой отсек двора, там мы делили хлеб и кушали его. Примерно часа через три нас построили колонной по пять человек и колонной повели по городу.
Привели нас на станцию, там было много эшелонов и с немцами, и с техникой, и порожняка. Рядом стоял порожний эшелон в который нас стали грузить, здесь же увидел человек 30-40 евреев, они были отдельно, и только в нательном белье и босиком, а также в стороне стояло человек 20 девушек пленных.
Я попал в полувагон, нас уже набилось полно, но в вагон залез немец и прикладом стал уплотнять еще и загонять других к нам. Набилось столько что чуть стоять можно. Евреев погрузили в вагон отдельно, потом к ним стали грузить и девушек.
Часа через 3 нас повезли, дорогой нам разок давали еще хлеба. На какой-то станции на угол нашего вагона залез немец и стал считать по головам, насчитал якобы 118 человек, это сказал один пленный, который понимал по немецки, после пересчета в вагон стали кидать буханки хлеба и «кричать на пять». Но здесь разве можно разделить на пять если народ голоден. Я заметил, как один схватил булку около меня, я уцепил его за руку и крикнул: «Я второй!» и рядом кричат: «Третий! Четвертый! Пятый!». Прямо стоя стали делить. Но многим не досталось, или делили не на пятерых или некоторые по припрятали буханки.
Помню в дороге ночью ударил такой мороз, что все покрылись инеем, ну а затем стали умирать в вагоне люди. У нас умерло 5 человек, их где то выгрузили от нас и повезли дальше.

ЛЕГЕРЬ В БАРАНОВИЧАХ.

Наконец нас стали выгружать на какой-то станции и повели в лагерь, по разговорам это были Барановичи.
Евреев и девушек я уже больше не видел.
Привели нас в лагерь где то на окраине города, лагерь был не большой, огорожено поле колючей проволокой, а по среди стояли два дощатых барака, сбоку за бараками была сделана кухня. Были ли здесь раньше пленные не знаю, но бараки были без окон, т.е. без рам окна. Справа в углу лагеря были вырыты две канавы, это уборные, такие же были в Конотопе и еще после в лагере 318.
Здесь жили недели две, но и за это время умерло много людей от дизентерии. Началась повальная дизентерия, бараки были забиты больными, появились уже какие-то врачи из пленных, но что они могли без медикаментов.
Кушать давали по одному разу в день по литровой банке, раза 3-4 давали и хлеба, булку на 5-7 человек, когда как. Охрана начала здесь издеваться над пленными : придут на пост за проволокой, принесут кусочек хлеба и ходит вдоль ограды, показывая этот кусок и пытаясь его бросить через проволоку, люди начинают ходить вдоль проволоки ожидая когда бросит, и вот когда наберется много людей он кинет этот кусок и здесь начинается давка и толкушка, все хотят найти этот кусок, но его уже давно растоптали на крошки, а люди все лазят друг по дружке, а часовой стоит за проволокой и смеется, а то и несколько их соберется повеселиться.
Потом стал появляться какой-то переводчик, он собрал украинцев обещая их выпустить по домам, около него собиралось много народу и он начал делать им экзамен, говорит скажи «паляниця», а это слово русский правильно сразу не выговорит, и те кто рассчитывал выбраться из лагеря под видом украинцев попадались на этом слове, тогда переводчик начинал его пороть плеткой. И чего только здесь не было все разве пораскажешь!
На канавах «уборных» все время битком народу, жилились кровью, дизентерия все больше распространялась. Умирать стало больше, и я уже тоже считал, что стоит заболеть дизентерией и конец. Но прошел слух что нас куда то повезут, и правда объявили, что повезем на работу и в теплые квартиры. Затем начали давать хлеб, булку на четыре человека и одновременно начали строить в колонну и повели на станцию. Дизентерийных всех оставили в лагере, доживать свой век. Привели нас не на станцию, а куда то на ж/д в сосновом лесу и стали грузить в вагоны. Теперь погрузили в крытые вагоны и не так по многу, человек по 50, в вагонах не было ничего ни нар, ни соломы, и мы все расположились на полу, места хватило всем. Закрыли нас в вагонах и через несколько часов тронулись. В дороге кормили один раз ночью на какой-то большой станции, говорят, как будто в Варшаве. Я сказал кормили, правильнее было бы сказать поили, открыли вагон на освещенном перроне и дали всем по картонному стаканчику на пол литра кофе с молоком, все это и называется кормежкой, и опять закрыли и повезли дальше, сколько ехали не помню.
Всю дорогу мы гадали, что же за работа нас ждет, были всякие суждения и останавливались на одном что бы нас ни ждало, но хоть бы накушаться до сыта, ведь раз говорят работать значит должны и кормить.
Наконец в один вечер слышим вагоны наши отцепляют, значит будем работать здесь, в щелку двери мы увидели какую-то заводскую трубу и сразу заговорили, что видимо нас заставят работать на заводе, но увидим, вот выгрузят и увидим.
Нас почему то не выгружали уже стемнело но все не было слышно, что бы открывали какой-либо вагон. Так мы и остались на ночь в этих вагонах, разгружать начали утром, это мы услышали по крикам немцев и лаю овчарок у других вагонов. Затем очередь дошла и до нашего вагона.

Барановичи. Шталаг 337

Барановичи. Шталаг 337

ЛАГЕРЬ 318 ЛАМСДОРФ.

Когда открыли наш вагон я увидел много солдат-немцев и полиции с овчарками. Нас построили по пять человек, окружили охраной с собаками и повели в обратную сторону от той трубы что мы видели. Впереди виднелся лес и возле леса деревушка, ну думаем, значит будем жить в этой деревне, а работать будем ходить на станцию. Подходим к деревне, разговаривать не разрешают, на краю стоят каменные сараи, длинные – значит будем жить в этих сараях, говорит потихоньку сосед по колонне. Но проходим и эти сараи, ведут по деревушке много осыпалось каштанов, на ходу собираем их прямо под ногами и едим на ходу, хотя они и горькие. Впереди лес, заводят по дороге в этот лес, идем лесом, вдруг открывается поляна, выходим на нее и слева бросился в глаза земляной бугор насыпан и у него приставлено много мишеней – это стрельбище. Начался по колонне разговор, значит привели расстреливать, да думаю видимо правда расстреливать, зачем же еще нас привели к этим стрельбищам, наверное на нас будут тренироваться стрелять.
Сразу кровь ударила к мозгам, а в мыслях стали мелькать прожитые годы, сразу вспомнились и дом и армия и весь путь по которому я шел по тылу врага надеясь попасть к своим, и тот момент как я попал в руки врага. Но зачем же мы тогда остановились ночевать в этой проклятой избушке на полустанке и прочее, прочее.
Но!..Стоп… ведут мимо этих стрельбищ, ведут дальше опять лесом. Куда же ведут?
Наконец лес кончился, показалась открытая местность, идем дальше на изволок, но что это там впереди показалось не понятно, подходим ближе, да это же проволочные заграждения, тянутся вверх на изволок и вправо, впереди виднеется три барака, ну наверное будем в них жить – это лагерь, но что то много огорожено, идем вдоль проволочного ограждения доходим до бараков, здесь сделаны ворота в ограду к баракам, но нет в ворота не заводят, ведут дальше, за бараком угол проволочного ограждения, поворачиваем вправо опять вдоль ограды.
Но что это такое за бараками?
Смотрю и глазам не верю, за бараками навалена гора голых трупов. По колонне сразу прошел слушок – это убитые пленные наверное на мыло, значит и нас убьют на мыло и опять в голову полезли разные мысли заново.
А может и не убьют, думаю, ведь в лесу не расстреляли, и идем дальше вдоль проволочного ограждения. Теперь виден почти весь лагерь, он расположен в виде большого квадрата, по середине отделен также колючей проволокой коридор вдоль всего лагеря, а от этого коридора расходятся отгороженные друг от друга блоки-секции. В одной секции увидели много каких-то бугорков земли, и людей копошившихся и выглядывающих из ям, а также и шатающихся. Подходим ближе вдоль ограды, поняли, что это тоже наш брат – пленные, но чего они делают не поймем. Опять по колонне пошел шепотом разговор, кто то сказал, что это они добывают какую-то руду, а кто говорит, что это золотой прииск. И вдруг из блока начали кричать:
- Воронежские есть? Орловские есть? Киевские есть? – и т.д. перебирая области Советского Союза.
Из колонны нет-нет да отзовутся:
- Есть!
Провели нас и мимо этого блока и завели в ворота коридора, а затем заводят в чистый блок-сектор. Остановили, стоим в строю, расходиться не разрешают. Смотрим идут еще немцы, с ними пришел переводчик и какие-то гражданские с белыми повязками на рукавах, это как мы после узнали поляки полицаи лагеря.
- Будете жить здесь. - начали объяснять они. - Блок чтобы не портили, как вон в соседнем блоке все изрыли, если увидим, кто начнет копать тех расстреляем.
Ну а где же жить? Кругом ведь голая земля и нет совершенно никаких построек, только виднеется сбоку вырытый колодец, но над ним ничего нет что бы достать воду, ни бадьи, ни веревок, ни журавля. Вот теперь то я понял, что за ямы роют в соседнем блоке, это же они себе роют норы, что бы спрятаться от дождя и холода. Из нашей толпы спросили дадут ли нам еды, переводчик ответил:
- Не знаю, пойду к коменданту и узнаю.
Все ушли и мы разбрелись по лагерю.
Ограждение сделано надежно вокруг лагеря, два ряда колючей проволоки, а между ними наложена витками такая же проволока, секции также разделены колючей проволокой. Внутри лагеря на метр от ограждения также натянута на столбиках проволока, это опасная зона, ее пересекать нельзя иначе сразу будут стрелять с вышек.
За зоной вокруг лагеря установлены вышки с пулеметами и прожекторами, а также ходят часовые охранники. А вон в соседнем блоке висит на проволоке убитый пленный, он видимо пытался бежать из лагеря, но был убит охраной и так и остался висеть на проволоке. И не снимают его видимо для устрашения других.
Шатаюсь по лагерю, холодно, начал моросить осенний дождь, жмемся в кучу пытаясь от края втиснуться в середину, но и там холодно, а деваться некуда. И ведь так будет не день и не два, а видимо до тех пор пока не сдохнешь, ведь сказали же что будем жить здесь.
Вижу несколько человек начали копать норы, затем еще и еще, копают уже много, но никто не стреляет. Что же делать, надо копать себе, ведь в норе дождя нет и видимо будет теплее. Снимаю с головы свою кормилицу, которую сделал еще в Гомеле, начинаю углом рыть, копается хорошо, на счастье местность песчаная.
Ко мне подходят двое парней спрашивают:
-Ты один?
- Один.
- Давайте будем вместе рыть, и спать будет теплее. - говорит один из них.
У них обоих по шинели, у меня же нет, только одна рваная телогрейка.
- Что ж давайте вместе будем рыть. - отвечаю я.
Начали рыть посменно все трое, вырыли нору вглубь на метр, теперь внизу начали расширять, подрывая в стороны. После долгих трудов расширили, теперь можно всем троим согнуться крючком прижавшись к друг другу. Снизу будем стелить одну шинель, второй закрываться сверху от дождя.
К вечеру свисток, объявляют строиться по сотням, начали строить и немцы и полицаи. Построили и объявляют:
- Будем кормить.
Из пленных взяли человек 20-30, они пошли за ужином. Через некоторое время приносят деревянные кадки литров по 80-100 с баландой (сваренная брюква с добавлением немного картошки). Поставили по кадке перед каждой сотней, у кадок немцы и полицаи начали раздавать баланду каждой сотне. У нас в зоне стоит сотен восемь или девять. Наливают каждому по черпаку сделанному из консервной банки грамм на 800.
Получившие опять становятся в хвост своей сотни, так приказано. Поужинали, теперь спать, но какой сон, ведь идет дождь, холодно, все промокли. Ну что ж одно спасение лезть в ямы. Там бы постелить травки, но где ее возьмёшь, кругом голая осенняя местность и все вытолкли, правда за метровой зоной до ограды не большая сухая травка есть, но тот кто пытается проникнуть в эту зону за травкой ползком, замечается с вышки и начинается стрельба, убили уже не одного.
Залезаем в свою нору, свернулись как котята, прижались друг к другу, сверху оделись шинелями и фуфайкой. Но это плохо помогает, снизу от сырого песка мерзнет бок, приходится ворочаться, а это трудно сделать в тесной яме, но все же в яме теплее, нежили на дожде. Промучились до утра, утром чуть свет – свисток и команда «Выходи! Строиться!» и одновременно по ямам пошли немцы с пистолетами и собаками выгонять из ям. С ними ходят полицаи с плетками. Тех кто пытается остаться в яме, лупят плетками, а на некоторых спускают собак.
Не верю своим глазам, неужели можно так издеваться над людьми! Но видимо можно. Начали опять строиться на раздачу чая. Приносят чай, хоть от него и нет сытости, но зато он теплый и немного сладкий с сахарином.
После чая в ямы залазить запретили до вечера. Люди опять сбились в кучи как овцы, ведь в толкотне теплее, крайние лезут в середину за счет чего все время идет передвижение толпы по лагерю.
Вечером опять кадушки с баландой и сон, и так все дни. Люди начали слабеть. Многие уже не ходят, их всех стаскивают к воротам, а некоторые сползаются сами туда, там им дают баланду прямо по местам. А вот и ямы начали обваливаться, это уже люди сами хоронят себя заживо, песчаная почва рушится и заваливает людей, а кому нужно их откапывать, у всех одна судьба, о своей то жизни не думаешь, да и силы нет. А кроме этого в лагере начались безобразия, у тех кто не имеет шинелей, а даже если и имеют хотят завладеть другой, пока чувствуют в себе силы начали воровать у других. Как стемнеет начинают ходить по ямам, присмотрят яма прикрыта шинелью, хвать ее и бежать в свою яму. Начинается крик, слезы, но откуда взять помощи. Но бывает и за свою шинель изобьют полицаи. К примеру бывает так: заметил кто то твою шинель и потащил, ты за ним бежишь, а он кричит полицай. Прибегает полицай, а там тот что утащил твою шинель начинают доказывать полицаю, что это его шинель, тогда полицай начинает избивать тебя плеткой за свою же шинель, изобьют до полусмерти.
А вот начались и морозы, те что были с вечера ослабленные и находились у ворот за ночь почти все позамерзали, их начинают собирать, раздевают до гола (одежду будут раздавать пленным), свозят за бараки, а там уже и увозят в ямы.
Слабых становится все больше, их стаскивают все туда же, ближе к воротам, за день их наберется человек 40-60, ведь им там дают кушать, а ночью опять стали окоченевшими трупами и их вывозят из лагеря. А в лагерь все подвозят и подвозят новых пленных и пополняют блоки. При раздаче баланды начались ужасающие представления. В некоторых сотнях раздачу баланды заканчивали раньше и их распускали, и вот некоторые шакалы начинают подкрадываться к бочкам других сотен чтобы хватнуть, зачерпнуть миску баланды, хотя там и стоят полицаи с палками и плетками. Но шакал решаясь на все и не думая о последствиях кидается к бочке и запускает свой котелок в бочку, те кто не успел получить и видя, что им не достанется так же кидаются к бочке и тоже толкают туда свои котелки, а те что уже получили в свою очередь рассчитывают в этой толкучке ухватить еще и начинается куча мала. Бочка уже ходит над головами пустая, люди лезут друг на друга, некоторые облизывают тех которые облиты баландой из бочки, другие уже пытаются как то выбраться из этой заварухи, но сделать это уже трудно, полицаи в свою очередь лупят плетками и палками по этой толпе, чтобы разогнать ее, но долгое время им это не удается, но в конце концов все разогнаны, несколько человек замяли, забили, изрубцевали. И что характерно это начало происходить почти каждый раз при раздаче ужина. Затем изредка начали давать хлеба один батон (почему то хлеб был в виде батонов на 1 кг примерно) на 7-10 человек, когда как, но и здесь при дележке получается то же самое что и при раздаче ужина.
Пока сидят держась друг за друга делят на пайки хлеб, смотришь через головы хвать пайку и бежать, а в это время сами начинают хватать, боясь что не достанется, хватают, вырывают друг у друга и в конце концов искрошили весь хлеб, истоптали и никому ничего не досталось. Или так бывает разделили, дали пайку слабенькому, а более сильный проходит мимо хвать из рук и бежать, слабый кричит:
- Украли, вон побежал!
А тот в свою очередь тоже орет:
-Вон побежал! Вон побежал! – и концы в воду.
А некоторые шакалы стали караулить у ворот когда будут брать людей за баландой на кухню, ведь он дорогой пока несут бочку, а несут ее человек 5-6, нахватается прямо из бочки или наберут в котелок и под шинель на крючок, если не заметят полицаи и немцы, которые сопровождают их. А бывает и на кухне успеют схватить брюкву или несколько картофелин (сырых из бурта) и мерзлых.
И вот как дело подходит к обеду у ворот собирается у ворот собирается много народу и ждут когда будут выпускать в коридор – проход за ворота блока, а как откроют ворота сразу волной кидаются за ворота, раз в 5-10 больше чем нужно, а полиция начинает лупить пал ками загоняя назад, а с блока в свою очередь еще давят и что творится не поймешь. До этой кутерьмы и мне раз пришлось попасть на кухню за баландой. Привели нас туда строем, остановили у кухни, немец пошел говорить, что привел за бочками, а здесь рядом лежат бруты замерзшей картошки и брюквы и хочется схватить хоть одну штуку, бросаемся за брюквой, немцы разгоняют, на одного спустили собаку, она его всего изорвала. Хоть мне и не попало и не схватил я брюквы, но дал себе зарок больше не ходить. Но все же голод не тетка, как говорят и я пошел еще раз, но когда волной был выброшен за ворота, а полицаи стали молотить меня палками, так перекрестили по спине что в глазах потемнело и после этого пообещал себе не пытаться ходить к воротам, пусть умру в блоке, нежели быть побитым палкой.
Однажды в своем блоке встретил товарища по полковой школе, со своего взвода. Это был Гайворонский. Я очень обрадовался ему, хоть один встретился знакомый, и он мне рассказал, как попал в плен.

Тетрадь №2
Оказывается уже после того как мы потеряли своих при переходе ж/д полотна, как это я уже писал, они опять попали в окружение, там поели все, что могли, начали умирать с голоду и в конце концов попали в плен, все ли попали что остались живые или часть пробилась к своим я не узнавал у него, не до этого было, но факт на лицо, здесь со мной свой и как то на душе получше.
Он оказался из числа лагерных шакалов, почти всегда он мог попасть на кухню за баландой, хоть ему и часто попадало, но он прорывался, а там мог и украсть, или же набрать котелок баланды из бочки дорогой, в общем специалист на это дело, ему лишь бы попасть, а пустой он не будет. И вот он стал по не многу со мной делиться украденным, это мне поддержка. И что бы он не доставал, ели мы с ним вместе все.
А в лагере по прежнему умирает по нескольку десятков. Из моих напарников по яме один тоже умер, прямо в яме когда спали, теперь у меня стала своя шинель, досталась после него, память от друга по квартире-норе.
Сколько мы пробыли в этом блоке не помню, потом нас перевели в другой блок, там были построены землянки, а нарыты подобно противотанковых рвов с одним отлогим берегом, и эти канавы были накрыты кустьями и соломой, в землянках так же была настелена солома. Здесь стало теплее, но объявили, что бы землянки не портить и не гадить возле них, для этого в одном конце блока было сделано отхожее место, вырыта также канава.
Но ведь русскому человеку хоть кол на голове теши, он все одно свое делает. Так и туту примерно на пятый день все о чем предупреждалось было нарушено, оправляться начали прямо у землянок, правда может быть и потому, что люди были обессилены и до отхожего места дойти не могли, но не смотря ни на что комендант приказал нас выгнать опять в тот голый блок и объявил:
- Если не выполнили указание, то сдыхайте здесь.
Морозы усилились, всем грозила верная гибель, тогда мы начали просить переводчика, что бы он походатайствовал за нас перед комендантом, что бы он смилостивился и вернул нас в землянки. Он это сделал, пришел и сказал, что комендант придет на наш обед и если обед пройдет спокойно, без бомбежек, тогда он переведет в землянки, если же будут безобразия, то будете сдыхать здесь. Но обед спокойно не прошел, хотя перед обедом договорились потерпеть и воздержаться от безобразий, но это не помогло, нашлось опять много шакалов поджечь неразбериху.
Комендант повернулся и ушел, объявив переводчику:
- Пусть подыхают здесь!
Переводчик все же поимел сердце и сказал:
- Пойду опять к коменданту. Снова приведу его, а вы в это время падайте на колени и просите прощения.
Видим комендант идет в блок, мы все как по команде бросились на землю на колени, после этого комендант сжалился, и приказал опять перевести нас в землянки, так что не успели все здесь подохнуть. Но смертность и здесь все равно не уменьшалась, народ был уже сильно ослаблен, поэтому многим не помогли и землянки. Были и такие случаи когда ослабший человек уже не встает, а некоторый уже и не говорит, и шакалы не дожидаясь его смерти уже раздели его до гола, и он так и валяется на соломе дожидаясь своего часа. Полицай увидит и кричит: «Кто раздел?!», но разве найдешь кто и он так и умирает.
Из за слабости и без мытья у нас развелись вши, они ходили по нам табунами, сильнее их почувствовали в землянках когда стало потеплее. Только и видно, человек снял рубаху, зажал один конец ногой, а ногтем большого пальца двигает по шву вытряхая вшей, но это было не спасенье, а успокоение, ведь вши все попадали на солому на которой сидим.
Однажды в лагере произошла история которая вышла за пределы лагеря. У одного полицая появился в лагере брат пленный, он таскал ему еду и тот по отношению к другим выглядел упитанным. И вот однажды, когда полицай принес ему поесть, его не оказалось, полицай заявил немцам, что пропал брат, убежать он не мог, охрана усиленная и ночью прожектора. Начали его искать, и нашли, но нашли не его самого, а нашли за уборной зарытые во рву его голову, руки и ноги. Стали искать виновных и выяснили, что его зарезали, а мясо продавали в блоке, и в другой блок за проволоку другим пленным за одежду и еще кое за что. Правда это или нет, но я однажды видел, как за сигарету в другой блок передавали какое-то мясо. Забрали двух торговцев (а может и не их), а через два дня согнали со всех блоков всех в один установили кругом еще добавочные пулеметы, поставили по середине виселицу и объявили, что по приказу Гитлера их будут вешать. Затем их привели в одном нательном белье, руки связаны назад. Вели их человек 12 немцев, как будто они могли отсюда куда-то сбежать, зачитали вслух всему лагерю приказ, затем завели на помост перед виселицей, палач во всем белом и белых перчатках накинул им на шеи петли, спрыгнул с помоста и выбил его из под ног обреченных, и они закачались на виселице, подергивая только плечами, затем затихли и нас стали разводить по своим блокам. При мне в этом лагере был еще случай , вешали еще двоих, но этих якобы за то что они залезли в окно кухни лагерной охраны и похитили оттуда маргарин и еще какие то продукты.
После плена на родине я встретил одного, Кузильбашева Василия Николаевича, который тоже был в этом лагере и он сказал, что еще двоих вешали при нем, но я этого не застал, так как был переведен в другой лагерь, а он не захватил как вешали первых, видимо попал в лагерь позднее.
В землянках мы жили не долго около месяца, затем нас перевели в бараки. В бараках мы имели право находиться только ночью, а днем выгоняли на улицу на мороз. Здесь то я и подморозил большие пальцы на ногах, на улице притерпишься вроде и боли нет, но как ночью забьешься в барак, а там делается тепло, хоть они и не топились, ноги начинают отходить и до полночи гнешься, аж берет за сердце, пальцы начинают гореть, что нет терпенья.
С этих бараков нас начали водить на клеймёшку (выдавать нам нагрудные номера). Привели нас, партию человек 50, к немецким баракам, там уже были братва, они нам сказали, что дают номера, что за номера я не поинтересовался. Перед этим делают допрос, всех грамотных отбирают отдельно. Поэтому я решил не говорить свое образование.
Клеймёшка. Я уже увидел у некоторых на руке выше локтя вытатуированные номера, видимо и нам будут делать такие номера на руках. Но нет нас стали заводить по одному в барак, там сидело несколько немцев и два полицая. Переводчик как только я зашел спросил фамилию, имя и отчество, я сказал, затем спрашивает сколько классов я закончил, я сказал, что четыре, хотя и имел не законченное среднетехническое. Затем спрашивает девичью фамилию матери, я ответил Никифорова, хотя она была Турбина, я забыл. Девичью фамилию матери спрашивали буквально всех, видимо хотели найти еврейскую кровь по происхождению и истребить как и всех евреев.
После этой процедуры, подошел ко мне полицай и повесил мне на шею на веревочке номер, он имел форму четырехугольника, если не ошибаюсь цинковая пластинка, разделенная на две части перфорацией (отверстиями) на обоих половинках написано: «stalag 318 №17560».
Переводчик мне объяснил, что этот номер мой личный и я должен постоянно носить его на шее как крест, если же на шее его не будет при проверке, будешь посажен в карцер, а это наказание мне было известно поэтому я не собирался его снимать с шеи.
И так с этого времени я стал заклейменный и стал называться не по имени и фамилии, а только по номеру, так же как и все, после того как нам всем выдали номера, повели опять в бараки, т.е. в свой блок.
В барак заходить не разрешалось, за это строго наказывали. За один такой заход нас собрали, вывели на улицу, положили всех на землю на живот и по команде «раз» все должны на руках отталкиваться от земли, а по команде «два» опять ложиться, причем подняться нужно на вытянутые руки и вот по команде «раз» немец ходит и смотрит кто плохо поднялся на руках тех начинает бить плеткой, а мы все ослабленные и вот пока ждешь команду «два», думаешь, что отвалятся руки. Вот после таких процедур редко кто заходил погреться в барак, хоть и холодно на улице, но нет издевательства.
Затем стали строить капитальные бараки, полуподвальные большие бетонные бараки. Несколько построили, но прежде чем в них перевести, стали водить в баню, да мы и не знали куда ведут. Вывели нас – партию за ворота и повели опять по той дороге, как вели сюда, привели в деревушку, загнали в помещение, там французские пленные электромашинками стали у нас стричь волосы, везде где они у нас есть. Потом загнали в баню под души, но вода оказалась холодной, мы начали избегать душа, холодно очень, но немец плеткой опять загоняет нас под воду. Затем выдали какое-то жидкое серое мыло, заставили мылиться, но оно холодной водой смывалось плохо, и уже зуб на зуб не попадает, а помыться надо, потому что после этого нужно подойти к немцу, он посмотрит и даст команду собираться, и если кто плохо обмылся, то опять загонят под душ. После бани опять повели в лагерь, и дорога эта от лагеря и в лагерь опять была для нас самой мучительной, все кажется вот вот упадешь и умрешь в поле, но надо идти немцы подгоняют, тех кто сам идти не может заставляют вести под руки, тех кто покрепче.
После бани нас привели в новые бараки, там было теплее, хоть они и не топились. В бане нашу одежду всю прожарили и дезинфекцию сделали, вшей вроде пока не стало.
В этих бараках долго нам жить не пришлось, нас пригнали на ж/д станцию, погрузили в вагоны и привезли в другой лагерь 17А Кайзерштайнбрух. Лагерь находился от станции км в 3, расположен на косогоре. Бараки здесь большие каменные, построенные, говорят еще в ту войну 1914 года, и если это правда то здесь жили наши военнопленные во время Первой мировой войны.

ЛАГЕРЬ 17А КАЙЗЕРШТАНБРУХ

В лагерь 17А нас пригнали в конце ноября или в начале декабря, но снега там еще в это время не было.
Бараки здесь были разгорожены колючей поволокой на две части, в одной стороне были французские пленные, а во второй русские. Нас приехавших загнали в какой-то сарай с бетонными кормушками для лошадей, там была постелена солома, это уже нас устраивало, хоть не под открытым небом и не голой земле.
К вечеру к нашему сараю пленные принесли несколько бачков с супом, также из брюквы и мешки с пайками хлеба. Затем нас выгнали, в дверях поставили бачки и стали по одному пропускать в сарай, в воротах выдавая по пайке хлеба грамм по 150 и по черпаку баланды. Нам выдали алюминиевые глубокие, примерно на литр, миски, мы называли их монашками, потому что поляки кричали «пшецки промонаш», видимо это «все на обед». В этом сарае в перегородке была дыра, в эту дыру начали вылазить, выходить в другие ворота и снова пристраиваться за обедом, я это заметил и решил тоже вылезти, только вылез, а тут немец, он меня подозвал и приказал сесть рядом, двое тут уже сидели, потом еще двоих таких же задержали. Затем вывел на улицу подвел к камням кг по 5-8, велел их взять и поднять над головой и заставил кружиться с камнями, но так как мы слабые, то быстро кружиться не могли, а он все кричал «Шнель, шнель», но мы уже и так закружились и стали падать, тогда он крикнул:
- Марш, шнель. - и сам стал нас хлестать плеткой, и до самого сарая гнал плеткой.
Вот так я и покушал второй раз, но не баланды а плетки. После этого дыру задвинули щитом, но ведь этим разве успокоишь годных, и вот один решил отодвинуть щит и вылезти, немцы это заметили, поймали его за руку, и вот один держит руку а двое других плетками порят его руку, он орал, орал, устал и орать уж бросил, а когда его отпустили рука его посинела до локтя, вся иссечена до крови, только кровь из ран не течет как обычно, или ее у нас совсем не осталось. На утро нас погнали в баню, там велели связать одежду свою и привязать свой номер, затем одежду погрузили в камеру, закрыли, оклеили щелки бумагой и стали газировать, это продолжалось часов пять, а мы сидели голые и ждали. Мылись мы также как в лагере Э18, но здесь если не лезешь под холодный душ, немец направляет на тебя шланг с холодной водой и загоняет под душ, но вода здесь немного теплее, чем из под шланга, правда мыться не долго, но ведь после пришлось сидеть на голом цементном полу и ждать одежду.
Обед нам принесли сюда, также дали по куску хлеба и баланды, но баланда была еще с капустой и казалась такой вкусной, что казалось и не ел никогда такой в жизни. После окончания дегазации одежды, нам выдали ее по номерам и погнали уже в бараки. Бараки были коридором разделены на две части, в каждой половине были трехэтажные нары, с проходом по середине и по стенам, в каждой половине помещалось человек по 600.
В бараках стояли железные печки «буржуйки», но топить их было нечем, если когда давали немного угля, то пленные его растаскивали и поедали, додумались есть и уголь, я и сам его ел.
Здесь было также не сладко, полицаев и здесь развелось полно, и они издевались еще больше чем где либо. В каждом бараке была своя полиция, она жила в специальной отдельной комнате, сделанной в коридоре между половинками барака. Эта полиция раздавала обеды и наводила свои порядки. Вот подходит время обеда и полицай начинает всех выгонять на улицу, а там мороз и снег уже, на улице надумают еще по номерам всех проверять и если у кого номер не нашли, начинают избивать плетками. Потом приносят баки с баландой, устанавливают их в коридоре и по очереди впускают в барак, а в коридоре наливают черпак баланды, но ведь полицай сыт и ему безразлично кому и как почерпнул, кому гуще, а кому одной воды, и если кто скажет:
- Господин полицай, подбавь погуще. – он черпаком так подбавит по башке, что человек сваливается с ног и его оттаскивают в сторону, а после он очухается и уползет в барак с пустой «монашкой», наелся называется. Если когда давали хлеб, то тоже по номерам человек на 7-10 булку, мы этот хлеб делили на самодельных весах из палочек.
Самое жестокое избиение произошло когда выгоняли на улицу перед обедом. Полицаи входят в барак, дают свисток, это значит команда вылетай на улицу, а они засекают время, но ведь народ слабый, выходит медленно, и как вышло у них время, двое встают в проходе в дверях, а в другие заходят в барак и начинают сечь плетками.
Особенно свирепствовал у нас полицай Николай, его называли моряк, бил он насмерть.
На нарах остаются ослабевшие, которые не могут сойти, но полицаи не разбираются бьют всех подряд, врежет раз, два, три плеткой и видит, что тот уже подняться не может, тогда отстанет. Для провинившихся пленных придумывали разные издевательства: заставляли ходить гусиным шагом, ставили на колени, на голову вешали стул, а на стул ставили монашку с супом, и стой пока не упадешь, или заставляли двоих виновных избивать друг друга кулаками, и если они били плохо, то избивали их плетками и кричали: «Бей сильней!», иногда подберут одного молодого, другого старого и бьются они до тех пор пока не будут все в крови.
Но самое страшное когда они присудят двадцать пять плеток, тогда жертву раскладывают на скамейку, снимают брюки и рубашку, двое держат за голову и за ноги, а двое с двух сторон начинают сечь по спине и заду, здесь же стоят и немцы и посмеиваются. Некоторых засекали до беспамятства, но некоторые когда сползали со скамейки осиливали уползать. Хуже всего это когда они отнимали последний кусок хлеба у пленного, когда начинали торговать сэкономленной при раздаче баландой, они меняли котелок баланды на пайку хлеба. Но не на ту что получил, а на завтрашнюю, хочешь обменять – снимай свой номер, отдай его полицаю, а он тебе нальет котелок густой баланды, а завтра при раздаче хлеба, тебе выдадут твой номер вместо хлеба, и компенсируют этими буханками свои проеденные еще вчера, затем опять экономят погуще баланду и снова меняют ее на номера.
Приспособились у французов добывать жиры за марки или за обувь хорошую, ее снимают с пленных, а им выдают деревянные колодки. Переплавляют обувь в блок французам, а от них получают или жиры или сигареты. Французам помогал международный красный крест, им выдавали всякие продукты и сигареты, а затем сигареты делились на четыре половинки и менялись опять же на хлеб. Русским пленным никакой помощи от красного креста не давалось, говорили, что Сталин отказался от пленных и заявил, что: «У меня нет пленных, а только продажные люди!». Но ведь красный крест международный и если Сталин отказался, то ведь другие государства участвовали в Красном кресте. Что то тут не то, просто немцы не хотели выдавать нам наши посылки, да нас и клеймили то тут не так как всех, если у других писали на груди или на спине слово военнопленный сокращенно, то нам ставили большие буквы «Совет Унион» (SU), это значит Советский союз, видимо они считали, что это самое позорное.
В общем так вот все и шло в лагере под издевательством полицаев, они разъели морды, вряд ли дома такие были.
Здесь же среди пленных тоже были «шакалы», они воровали обувь и одежду у ослабевших, затем эту обувь украдкой перекидывали французам через проволоку, а те им сигареты перекидывали, а потом они торговали четвертушками за хлеб. И вот большинство пленных если не так, то по другому оставались без пайки, характерно то что некоторые курящие, сдыхая с голоду все равно выменивали на хлеб сигареты, затем сами умирали. Хлеб на баланду приходилось менять и мне, потому что
казалось съем котелок лишней баланды и вроде сытнее делаешься, но этим занимался я не долго, один старичок мне сказал:
- Не гонись за тем что пузо набьешь баландой, лучше съешь этот кусочек хлеба и то больше пользы будет. - Я послушался и не стал менять хлеб.
Смертность здесь все увеличивалась, и если сначала мертвецов раздевали и обертывали бумагой и так возили на могилки, то потом это делать перестали или много бумаги надо или много времени уходило на это, что интересно у мертвого отламывали половину номера (он же двойной), а со второй хоронили, но затем и это делать перестали.
В лагере была специальная похоронная команда, им давали добавочный паек, они рыли траншеи и совместно с немцами собирали по баракам мёртвых. Утром заходит полицай и кричит – «Где мертвые?» - потом заходят могильщики и начинают вытаскивать мертвецов в коридор, затем подгоняют подводы, раздевают и начинают таскать на подводы. Бывало станут раздевать, а он еще живой и немец кричит:
- Цурюк! – это значит назад несите.
Как я сказал раньше лагерь был расположен на косогоре, и вот зимой фургоны раскатываются, покойники как снопы вываливаются и их опять собирают как снопы, смотришь на это и думаешь вот до чего дошло даже мертвому покоя не дают.
Я знал одного пленного Илью Пескова с Оренбуржья, мой земляк, он в лагере на Украине, по моему в Ковеле, был отвезен в могилу, но так как братская могила была не полная ее не зарывали, он очухался, видит в могиле, вылез из нее и уполз в лес, а там ехала женщина, подобрала его, подлечила, но он опять попал в лагерь и был с нами. Так у нас по видимому Хорошо что если у нас немец заметит что еще живой и принесут назад, а если не заметят, так наверное заживо и хоронят.
Некоторые умирали на глазах, да почти и на ногах своих. Помню один. Только хлеб стали делить, он сидел, сидел и начал валиться. Мы видим, что он умирает, начали поить из ложечки кофе, нам только что дали кофе
вместо чая, оно еще горячее и он опять отживел, и несколько дней жил, но потом все же умер. Многие умирали в бане, туда приходили еще сами, а оттуда их уносили мертвыми, посидит в бане ослабший день на цементе и умирает.
Самая большая смертность нашего барака была 25 декабря 1941 года на их Рождество, поэтому я и запомнил эту дату. Дело в том что нас после бани загнали в пустой барак, который был после газификации (их тоже дезинфицировали газом), он не долго стоял открытым и газ не успел выветриться, и вот нас в него загнали после бани, а ночью было в нем холодно и мы втроем (было у меня два друга из Пензы) укрылись на средних нарах с головой шинелями. К утру почуял головную боль и что то точит в глотке, проснулся с боку стонет друг, говорит сильно болит голова и у другого тоже голова болит, ну я опять укрылся с головой и уснул. Утром проснулся от крика:
- Выходи получать чай.
Мы двое соскочили, а третий не встает, я его за ноги толкаю, а он не встает. Открыли шинель, а он уже мертвый, а когда я обратил внимание на верхние нары, то увидел, что многие свесились, будто их рвать тянуло, они свесились и так и умерли. Стали стаскивать мертвых, только в нашей половине их оказалось 60 человек. До немцев дошло что это видимо отравление, и нам этим утром кроме чая, дали еще и кофе. Какая смертность в других бараках я не знал, знал только, что один барак был тифозный и в нем все вымерли, одежду с них сжигали и барак этот был отгорожен проволокой. В этот лагерь мы приехали со своим однополченцем Гайворонским, здесь он заделался еще больше лагерным шакалом, лазил по помойкам, ямам, таскал уголь. И вот раз его схватили в помойке немцы и секли плеткой до тех пор, пока не выбили ему глаз. Потом нас в бараках разделили и я перестал его видеть, и не знаю остался он жив или нет.
Многие занимались собиранием отходов с помойной ямы немецкой кухни, этим занимался и Гайворонский, и даже я с ним ел раза два, ел картофельные очистки, которые он варил на печке, когда она топилась. Иногда ели прямо сырые очистки, у таких обычно открывались разные болезни, но у меня как то обошлось, правда я и ел то нечистот совсем не много. Хотя доходило и до того, что я ходил по стенке, но вскоре нас забрали с этого лагеря.
В этот лагерь приезжали богачи, которые нуждались в рабочей силе, и все смотрели нас, обещая взять на работу, но увидев нас уезжали, видимо боялись даже набирать таких.
Некоторые испытывали нашу силу, есть ли у нас силы передвигаться и вот перед одним в шляпе с пером делали экзамен, объявили, кто перебежит от барака к бараку, тот поедет на работу, многие перебежали, но он все равно не взял нас.
В этом лагере я пробыл до марта 1942 года, а потом нас 900 человек взяли из лагеря, пригнали на станцию, посадили в вагоны и привезли в поправочный лагерь, тоже в Австрии, местечко Пуппинг. На станцию гнали своим ходом, часть людей вообще не дошли, скончались по дороге, ведь до станции идти 3-4 км, а часть обессиленных довели под руки, и все грузились в товарные вагоны с большой помощью, ведь самим в вагон не залезть от слабости.

В ЛАГЕРЕ ПУППИНГ

С лагеря 17А нас до станции нас вели пешком, было начало марта, снег еще был, но мало. Дорога до станции была чистая, асфальтированная, но и по ней мы двигались воробьиным шагом, растянувшись на всем пути км 3-4. Шли как ходят раненые, поддерживая друг друга, а некоторых вели под руки. Ценой больших усилий мы этот путь осилили, дошли до станции, не меньше усилий нужно было что бы погрузиться в товарные вагоны, но и с этим делом все же справились, и нас повезли в поправочный лагерь. На сколько помню, ехали мы не очень долго, по моему одну ночь, а утром объявили кто может двигаться, выходить из вагонов и идти в лагерь, это метров 400 от станции. Многие двигаться не могли и их переносили на носилках пленные что по сильнее (это лагерные шакалы и прочие кто находил какую-то пищу и сохранил часть своих сил). Я от вагона до лагеря все же дошел сам, лагерь еще новый. Построены щитовые бараки штук 15-20, каждый барак на 80-100 человек. В бараках были двух этажные нары, на них лежали матрасы, набитые стружкой и бумагой, и это было уже достижение, ведь матрасов нигде еще не было, а были везде голые нары.
В бараках стояли железные печки и ящики с углем, и мы обрадовались, как матрасам, а также и этим печкам.
Мы сразу же с разрешения немцев затопили печку, и я за всю зиму почуял живой дух тепла. Часа через два объявили выходить строиться, все кто могли вышли и построились между двумя бараками. Во главе нашей колонны встали полицаи, которые приехали с нами в поправочный лагерь, они от нас резко отличались своей упитанностью, да и одеждой чистой и опрятной, за счет торговли нашей баландой и нашими пайками хлеба, а также и торговлей с Stalag XVII B. Пуппинг.

французами за проволокой. И особенно бросалось в глаза то что у них у каждого была в руках плетка. К нашему строю подошел немец старичок фельдфебель, он через немца переводчика познакомился с нами и в первую очередь он обратил внимание на полицаев.
Он спросил их:
- А вы кто такие? – когда полицаи ответили, он поотбирал у них плетки и сказал –Мне не надо никакой полиции, я обойдусь и без нее. – И закинул все плетки на крышу барака.
Но одного он оставил не как полицая, а как старшего пленного по лагерю. Этим старшим оказался некий Орлов Пожилой, родом якобы из Москвы, по его словам когда то был певцом. Этот Орлов в лагере №17А был не полицаем, а поклонником у полиции для их развлечения. Он организовал там хор, за лишний котелок баланды этот хор выстраивался как обычно в коридоре барака во время раздачи обеда и начинал петь разные залихватские и всякого рода песни, кончался обед и они получали лишний котелок баланды и до следующего обеда расходились, а сам Орлов удалялся в комнату полицаев и был там вроде денщика или прислуги, и исполнял их прихоти. Теперь же в Пуппинге видя его престарелость и упитанность, комендант выбрал его, собственно такого же полицая, но с меньшими правами, что были у них в лагере 17А, то есть не было у него плетки, а значит и не давалось ему права избивать пленных до полусмерти. Редкий раз он наносил пленным пощечину тому или иному. Основная же его обязанность в лагере была роль цепной собаки, он везде бегал устанавливая порядки, следил за возом продуктов, что бы их никто не украл во время провоза по двору и их разгрузки, наблюдал за чистотой в лагере, набирал нескольких пленных и они подметали двор, а также наблюдал и за порядком и чистотой в бараках и прочее, всем набравшим им пленным во время обеда брал с кухни бачек супа и раздавал по лишней порции супа за работу. Бывшие полицаи в этом лагере тоже нашли работу, так как они были упитанны и в силе, то их почти всех зачислили на кухню поварами и рабочими.
В этом лагере стали давать суп из очищенной картошки и брюквы, и заправленный жирами, или же с кусочками мяса, и один раз в неделю давали по кусочку маргарина, грамм 15-20, или же сыру. Хлеба всегда давали одну и ту же норму, 150-200 грамм на человека. Все эти продукты выдавались на каждый барак, в бараке из числа пленных выделялся старший и все продукты делили сами, ровными долями и по номерам. Суп разливали в миски, которые дали здесь, расставляли их все на столе, устанавливали порядок с какого конца будет первая тарелка-миска, затем вытаскивали из шапки номера и брали миску согласно своего номера, и это все проходило спокойно и без какой-либо обиды, а главное здесь при раздаче пищи мы сами были хозяева. Может быть в лагере 17А, что либо и давалось для пленных, мы не знали, но здесь было совсем другое дело, видимо все контролировалось на кухне и поэтому можно было видеть и жиры и даже частенько и крупы.
Был один случай как один бывший полицай притащил кусок мяса с кухни и стал делить между дружками, видя это пленные надеясь на защиту коменданта, донесли на него, комендант этого воришку выгнал с кухни и сказал, что бы тот больше там не показывался, иначе к нему примут строгие меры. Правда после они избили доносчиков, но за это опять понесли наказание, просидев 2 дня в карцере. В общем эти порядки после лагеря 17а нас стали удивлять, и только и было разговоров о том что на нас стали смотреть как на людей. Со временем я почувствовал себя уже лучше, появилась силенка и часть пленных отсюда уже стала ходить на работу к местным крестьянам. На день берут на работу, а в ночь опять в лагерь. Мне правда не приходилось здесь работать.
В конце марта стало тепло, в лагерь приехал какой-то гражданский, нас всех собрали и объявили, что все у кого есть специальности должны подойти записаться, чтоб поехать на работу.
Я надеясь вырваться из лагеря решил записаться слесарем, ведь я учился до армии на слесаря в ЖД ФЗО в 1939 г., хоть и не работал, но все же понятие в слесарных инструментах имел. Думал лишь бы куда, и там накушаться. После объявили разойтись, а как приедет господин, то нас по номерам вызовут.
В середине апреля действительно нас стали зачитывать по номерам, слесарей и токарей, и объявили, что поедем строить какой-то завод, а потом приедут и остальные записанные. Куда повезут, зачем, в это время уже почему то не думалось, мысли были только о том что бы вырваться из лагеря и наесться.

НА РАБОТУ В г.ЛИНЦ

Отобрали нас человек 40 погрузили в классный вагон и повезли, куда везут не знаем, только гадаем какой завод строить будем.
В каком-то большом городе нас разгрузили и погнали пешком по городу, шли долго и я слишком устал, ведь силенки то еще было мало, да в добавок на ногах не ботинки, а деревянные долбленные галоши, а в них идти очень трудно, во первых они не гнутся, да ещё передней кромкой режет верх стопы.
Население городка на нас смотрело с удивлением, особенно в тот момент когда кто либо выбегал из строя и бросался на найденный посреди улицы окурок.
Наконец улица стала кончаться, началась окраина города. После я узнал, что это был город Линц на Дунае. Через некоторое время показалась ограда и штук пять дощатых бараков, и там уже виднелись пленные. Нас завели в лагерь и стали размещать по баракам. В бараках были койки и постель с матрасом, подушкой и одеялом, а еще полотенце, видимо будем жить по человечески.
После размещения нам стали давать обед, густой суп из квашеной капусты и хлеба грамм по 200, суп давали по два раза по чашке, мы обрадовались, что хоть супу дали много.
У старожилов узнали, что работать будем не на заводе, как это нам говорили, а на пристани срывать берег реки Дунай, расширять площадь пристани.
На утро нас погнали на работу, на берегу вручили нам кирки, лопаты и заставили срывать берег, и нагружать землю в вагонетки, а мотовозы отвозили эти вагонетки с землей.
Силы было мало, что бы совладать с такой работой и приходилось больше стоять, чем работать, немцы охранявшие нас, заметив, что стоишь, подгоняли прикладом по спине и крича: «Арбайт! Арбайт!» (работать). Но так как я не могу все время копать и кидать в тачку землю из за слабости, то приходилось хотя бы возиться и делать вид что бы не получить прикладом по спине. Но все же нет-нет да и получишь, если проглядишь, что за тобой следит часовой.
Вечером в лагере было доложено коменданту, о том что мы плохо работали, тогда он приказал завтра снять с нас шинели, так мол замерзая будем работать, а дело было весеннее, притом на берегу Дуная дует холодный ветер. Но если у нас нет силы, то нас раздень хоть до гола, а работать мы как положено не сможем.
Мы стали жаловаться, что очень холодно без шинелей, но наша просьба была отклонена, правда на шею разрешили наматывать полотенца. Но апрель есть апрель, особого тепла ждать не приходилось, а особенно на берегу реки с холодной водой и ветром. Все это и довело меня до болезни, я стал чувствовать боль в боку, обратился к санитару лагеря, но он не смог мне ничем помочь, боль становилась все сильнее и сильнее, и в один день я уже не смог поднять лопату.
Когда часовой силой приклада пытался заставить меня работать, я упал и застонал, так сильно стало колоть в боку, что я не мог уже стоять, видя это часовой привел переводчика, он узнал в чем дело и разъяснил часовому, а тот велел мне идти к забору сарая. Но идти я уже не мог, тогда меня по руки отвели к сараю и посадили там у стены. Просидел я там до конца работы, а вечером когда всех повели в бараки, меня повели в санчасть.
Состояние мое не улучшалось несколько дней, потом стало получше и меня опять выписали на работу, но не на берег, а на стройку бараков и каких-то бетонированных ям. Здесь уже пришлось работать с гражданскими немцами, но и здесь я проработал только два дня и меня опять положили в санчасть с этой болезнью, теперь я уже потерял аппетит и не мог кушать не только суп, но и положенную пайку хлеба. Пришлось хлеб сушить на сухари на печке в санчасти и греть чай, но и это не шло.
Лежу неделю, здоровье не улучшается, в добавок ко всему из-за потери аппетита, начинаю опять слабеть. В конце недели пришел врач, пленный француз, он стал осматривать больных и давать заключение болезни, у меня он признал бронхит.
Всех больных которые опухали, он выписывал в центральный лагерь.
Пролежал я ещё неделю, состояние мое не улучшается. Пришел опять врач француз, опять выписал всех опухших в центральный лагерь, снова меня осмотрел и сказал, что у меня не бронхит, а плеврит, и стал советовать какие-то витамины. Я стал проситься что бы меня тоже перевели в центральный лагерь, что я уже не работник и очень слаб, но он сказал, что опухоли нет, поэтому выписать в лагерь не могу.
После этого мы, несколько больных, по совету врача пошли собирать витамины, какую-то траву, совместно с санитаром. Сделали отвар и стали ее пить, но получилась какая то горечь, которая мне не помогла. На следующий приход врача, я опять стал проситься в центральный лагерь, и был до того слаб что уже не мог передвигаться. И нас 6 человек повезли в лагерь 17Б Крэмс.

ЦЕНТРАЛЬНЫЙ ЛАГЕРЬ 17Б (КРЭМС)

Когда нас привезли в Крэмс, оказалось, что до лагеря далеко, нужно было подниматься в гору и дальше в лагерь, уже здесь к нам присоединились трое пленных французов, но так как мы слабые, то отстали от них и совсем обессилили. Часовой который вел французов в лагерь, сказал там что мы идти не можем и нас встретил немец на мулле и подвез до лагеря на повозке. На ночь в лагере нас поместили в барак, там тоже голые нары как и в лагере 17А.
Болезнь моя усилилась, и теперь мне уже было трудно дышать, ночью я не мог лежать, задыхался, поэтому пришлось коротать ночь сидя.
Утром нас помыли в душе и меня повели в санчасть. Там меня послушали, взяли кровь (последнюю) на пробу и сделали вливание в вену лекарств. Теперь я ходил на вливание каждый день, дышать мне стало легче, но здоровье не улучшалось, поэтому меня поместили в больничных бараках. Здесь были и инвалиды и туберкулезники, в общем всякие больные, которые были уже не пригодны ни к какой работе.
Питание здесь было как в лагере 17А плохое, это не рабочий лагерь и не поправочный, а центральный куда завозили просто пленных, поэтому не чищенные брюква и картошка были продуктами питания. Но было лето, а у больничных бараков была большая площадь и на ней можно было найти траву, эта трава была добавкой к нашему супу, ко всему этому здесь рос шпинат (трава на подобие свекольных листов), немцы даже сами из него готовили пищу, как это я узнал позднее. Перед обедом мы рвали этот шпинат, крошили в котелок, потом получали в этот котелок суп, все размешивали и ели, хоть это и трава, но обарённая супом и желудок наполнялся больше. Когда кончился шпинат, мы рвали в суп лебеду.
Обеды раздавались у нас в бараках спокойно, нас было не очень много и перед обедом нас всех рассаживали на скамейки вдоль стен, санитары приходили и подряд всем раздавали.

XVII ´Б´ Кремс. 1941-1945 гг.

Утром часов в 10 приходил санитар и по списку раздавал таблетки и почти каждый день замерял у меня температуру, термометр почему то ставился не подмышку, а в задний проход. Это лечение мое продолжалось с месяц, потом из лагеря стали отбирать инвалидов в инвалидный лагерь, безногих, безруких, умалишённых, и я плевритчик оказался в их числе. Теперь я понял, что мое дело кончено, если меня зачислили в число инвалидов, значит болезнь моя не излечима. Но все же чувствовал я себя не таким труднобольным, у меня был сухой плеврит и если же люди с гнойным плевритом кашляли с мокротами и их кашель был мучителен для них, то у меня кашель был сухой и кроме боли в груди ничего не ощущал, но так или иначе я попал в инвалиды. Нас набрали 200 человек и стали отправлять в инвалидный лагерь. Было это примерно в конце мая.
Когда нас привезли, я понял что попал опять в лагерь Пуппинг, что был поправочным, теперь же он стал инвалидным.

В ИНВАЛИДНОМ ЛАГЕРЕ.

Когда нас загнали в лагерь, там уже были инвалиды. Нас стали размещать по баракам, согласно болезням, без рук и ног в один, желудочников в другой, туберкулезников в третий, куда попал и я. Питание здесь осталось таким же как и раньше, кроме того желудочники получали диетическое питание, в основном картофельное пюре. Здесь в лагере хоз. полицаем всё ещё был Орлов. В нашем бараке были уже люди на пороге смерти, они уже отказывались от пищи, сначала от супа, а затем и от хлеба и затем умирали.
Много умирало и от опухоли, хотя они аппетит не теряли, однако опухали все больше и больше, особенно ноги становились как столбы и они уже не могли передвигаться. Рядом со мной на нарах лежал один пленный, мы с ним стали друзьями, он был Москвич, жаль что не помню его точного адреса, знаю только что он откуда то с Салянки по фамилии Цуканов, а имя его уже забыл, помню только из адреса Салянка- 10. Он тоже был плевритчик, нос гнойным и поначалу чувствовал себя не плохо как и я, но потом ему стало становиться все хуже и хуже, затем он не стал ходить, обеды подавал ему уже я, затем он стал отказываться от супа, весь его суп съедал я, а ему отдавал часть своей пайки хлеба, но потом он перестал есть и хлеб. Он стал задыхаться. Лагерные врачи из пленных, они же санитары, все же пытались его лечить. В основном они лечили таблетками, но с плевритиками проводили и другое лечение, когда он начинал задыхаться, они откачивали у него гной из легких. Не знаю, как делается это в хороших условиях, но там в лагере больному сзади между ребер протыкают иглу к легким и шприцем начинают отсасывать гной. Хорошо если пойдет сразу гной, а то бывает идет одна кровь, тогда начинают прокалывать в новом месте. У некоторых откачивали иногда по 2 больше литров крови, и им сразу становилось легче дышать, но потом они в большинстве случаев умирали. Так случилось и с моим другом Цукановым, после откачки ему стало легче, но через 4 дня нас погнали в баню, я вёл его под руки. В бане пока ждали бельё из камеры, нам принесли прямо туда обед, я получил его обед, он в это время уже лежал на цементном полу и не мог даже говорить. Я попытался его накормить, но глотать он тоже не мог, а затем скончался через 10-15 минут не дождавшись одежды.
Питания мне в этом лагере все же перепадало больше положенного, правда не хлеба, а супа, так как тяжелобольные отказывались от него, и отдавали его ходячим, которые за ними ухаживали. Кроме того диетчики носили свои порции по бараку и меняли то на хлеб, то на жиры (два раза в неделю на давали то кусочек сыра, то мармелад, то маргарин). Правда давали грамм по 15-20, но я этого почти никогда не ел, отдавал своему тяжело больному соседу за суп или же менял его на диетический суп.
Здесь я стал чувствовать себя по лучше или за счет того что перепадало пищи побольше нормы, или моя болезнь по не многу отступала, но некоторые тоже стали лучше себя чувствовать и часть выздоравливающих даже ходила по крестьянам на работу.
Многие от нечего делать стали заниматься разным рукоделием, кто делал кольца из монет, кто разные игрушки и это продавали австрийцам, через тех кто ходил на работу к крестьянам или прямо через проволочное ограждение, ведь лагерь наш был расположен на поле и мимо нас ходили на работу крестьяне, а часовые не запрещали им подходить к ограждениям и вести обмен изделий на хлеб. В зиму правда всё это прекращалось.
В этом лагере мне довелось увидеть, как некоторые сходили с ума, начиналось бешенство и их куда то от нас забирали, а может быть уничтожали, но некоторых спокойных умалишенных оставляли.
В этом лагере нам давали поесть два раза, в обед и вечером, поэтому что бы утром подольше поспать, мы старались вечером ложиться позднее и занимались разными развлечениями, кто мастерством, кто разной игрой, и в одно время за это я чуть не поплатился жизнью.
Получилось это так, что бы вечером подольше не спать мы наделали самодельных игральных карт и стали в них играть. Но так как некоторые спать ложились раньше, нам стали запрещать играть и тушили свет, а господин Орлов уже раз отбирал у меня карты и притом съездил по морде за это. Но мы втихаря сделали ещё карты и стали играть в коридоре, а в бараке тушили свет. И вот в одно время старшой барака нас предупредил что бы мы прекратили игры в коридоре, но мы не послушались и ушли играть в коридор, а на утро он доложил господину Орлову, что мы опять играем и передал ему записку с нашими номерами.
Орлов днем пришел и как подобает хозяину сразу задал вопрос:
- А ну, где здесь самовольники? Выходи кто сегодня ночью играл в карты.
Зная, что Орлов любит что бы ему кланялись, трое вышли и стали просить прощения, кланяясь ему в ноги, а я не любящий подхалимства это сделать не мог и решил не выходить, подумал, что он не знает нас всех, но просчитался, ведь у него были наши номера. Тогда он опять крикнул:
- Кто ещё?
Я сижу на нарах, меня толкают в бок и шепчут, иди проси прощенья, он все равно найдет и не простит это. Но я уже не мог идти кланяться в ноги, так как это сделали эти трое, особенно один полячек-западник. Орлов повторил еще раз вопрос, затем назвал мой номер, я вышел и встал перед ним. Тогда он как заорет:
- Ну будешь просить прощения жидёнок! - я молчу. – Ладно, я найду на тебя управу. – и пошел оттолкнув меня к нарам.
Я считал, что все обошлось угрозой и даже без пощечины, как это у него заведено. Но нет часа через два к нам в барак зашел переводчик, старичок офицер-немец, и вызвал меня по номеру, я вышел и он меня спросил:
- Что вы сегодня ночью делали? – И я понял, что это донос на меня от Орлова.
Я стал ему объяснять все как было, это подтвердили и остальные трое, тогда он говорит:
- А Орлов мне вот передал записку, для передачи коменданту, что сегодня ночью ты вел в бараке большевистскую пропаганду.
После этого вопроса многие подтвердили ему, что этого не было и рассказали обо всем что случилось на самом деле.
- Хорошо, я поверю в это и записку порву, но учтите, если бы она попала к коменданту, то вы сами знаете что за это могло быть, но в другой раз надо слушаться старших и покоряться им.
И ушел. А я не мог успокоиться из за случившегося. Но я остался довольным этим немцем, его сознательным сердцем, но такие как Орлов для меня стали опаснее, чем немцы. Ведь эти люди не смотря на то что носили русское имя, могли продать и оклеветать кого угодно, лишь бы выслужиться перед любой властью.
Всяких случаев не перечтешь, что творились в лагерях, но многое останется в памяти на всю жизнь.
К зиме я стал чувствовать себя лучше, чему был очень рад, рад что не пришлось загнуться как многим другим в этом лагере. Ведь я пережил самое трудное время - это осень и часть зимы 1941 года, когда было массовое вымирание пленных, а теперь когда на счет жилья стало лучше, появились бараки и тепло я схватил этот плеврит и чуть не отдал концы.
В феврале 1943 года у нас в инвалидном лагере стали делать выборку выздоровивших и нас человек 25 опять отправили в лагерь 17В Кремс.

ЛАГЕРЯ 17В И 17А.

Перед тем как нас отправили в лагерь 17В в Кремс мне один из пленных передал
записку и сказал, что у него там в лагере брат, он работает в огородной бригаде от лагеря, и просил найти его и передать записку, а на словах передать, что он пока жив, а смогут ли они ещё увидеться не известно. Приехали мы в лагерь поздно вечером, в бараке в который нас поместили полно народу. Я стал искать огородников прямо вечером, иначе днем их в лагере не будет, и к моему счастью нашел его брата и передал ему записку. Он очень этому обрадовался и накормил меня толченой картошкой, летом он работал на огороде, а зимой на овощном складе, поэтому они брали себе картофель и вареный в котелках приносили в лагерь, вот этой картошкой он меня и накормил и дальнейшем стал меня подкармливать.
В этом лагере я обратил внимание на то что в бараке, куда поместили нас все были упитанные, потом узнал что это собирают пленных из рабочих лагерей и от крестьян, что бы сформировать из них пятисотку и разослать в помощь немецким зенитчикам. Видимо обслуживающий персонал у зениток сокращен и отослан на фронт, поэтому немцы решили пополнить зенитные расчеты русскими пленными.
К этому времени на немцев стал служить изменник- генерал армии Власов, и он начал агитацию через радио и через газеты, а также своих агитаторов среди пленных, вербовкой в «добровольческую» армию, которую они назвали русской освободительной и на рукавах у них были нашивки с буквами РОА.
Видя в этом помощь, фашисты пошли власовцам на услугу, они запретили в лагерях избиение пленных, что бы легче было вести агитацию в свою армию, они стали вести пропаганду , что полицаи которые убивали до этого пленных не немецкие ставленники, а большевистские шпионы и они якобы пробирались в лагеря и издевались над пленными, что бы создать недовольство среди пленных лагерными порядками. Эта версия пущенная фашистами среди пленных была нам ясна, они хотели свалить свою вину издевательств и уничтожения пленных, для того что бы легче было вербовать пленных в свою армию. Но эту хитрость врага мы поняли, особенно те пленные которые как и я попали в плен в 1941 году. Те что остались живы от 1941-42 годов хорошо знали, кто над нами издевался и убивал, и как в это время фашисты имели успех на фронте и думали Советский союз скоро падет, поэтому они с пленными не считались, а наоборот были заинтересованы в их гибели. Собирались уничтожить славянскую расу. Главной целью была в то время захваченная территория, а не люди, большевики, которых нужно уничтожить.Даже то как они клеймили пленных, говорит о том кем они считали русских. Кроме номеров на шее, как крестик, татуировках на руках, еще ставили клеймо на одежде. И если пленных разных стран (а их было множество) клеймили на одежде сокращенным словом «военнопленный», по немецки «kriegsgefangene» желтой масляной краской небольшими буквами на спине и груди писали «kgf», то русским ставили на груди и на спине большими белыми буквами «SU», т.е. «совет юнион» - совесткий союз. Они считали это слово каким-то позором, а называли они нас просто: русская свинья (русишь швайне).
Мало того всем пленным выдавали посылки от Красного Креста, для нас же таких посылок не было, мотивировали это тем, якобы Сталин отказался от пленных и заявил, что, мол нет у меня пленных, а только продажные люди. Ну хорошо, допустим, что Сталин отказался, но ведь Красный Крест международная организация.
Поэтому как в среду я попал в лагерь, сразу увидел подавленное настроение пленных. Вечером в бараке начался митинг:
- Товарищи, вы знаете, зачем нас собирают сюда, из нас собираются сделать наемников, помощниками-зенитчиками немцам, что бы помогали им сбивать самолеты наши и наших союзников! Но этого не будет! Позор тому и вечное проклятие кто пойдет на это дело! Завтра на с хотят переобмундировать, никто из нас не должен одевать немецкую шкуру! Пусть делают с нами что хотят, но мы не должны одевать немецкую шкуру!
После этого в бараке объявили, что в санчасти собирается вечер памяти А.С. Пушкина, желающие могут прийти. Немного обождав я пошел в этот барак, окна там были закрыты, когда я туда зашел то не поверил, что нахожусь в плену у фашистов.
Барак забит людьми, в впереди стоит большой портрет Пушкина и сделано на подобии сцены. На сцене струнный оркестр исполняет гимн Советского Союза, все стоят без шапок, среди пленных стоит немецкий солдат – старичок кривой, и тоже без головного убора. Оркестр исполнил интернационал, затем начал выступать какой то пленный средних лет. По словам пленных – это танкист, которому было присвоено звание Героя СССР, но он тоже попал в плен. Содержание выступления не помню хорошо, но он свое выступление связал с памятью Пушкина и что наша страна топчется сапогами врага, и что мы проданные немцам люди пока еще не изменники, а изменником станет тот кто пойдет против своих братьев и отцов. Ещё здесь был какой то старичок с бородой, говорят это профессор, на сцене ещё читали и рассказывали стихи Пушкина.
На второй день за этот вечер забрали Героя СССР, профессора и ещё кое кого, о дальнейшей судьбе их я ничего не знаю.
Утром в барак пригнали еще людей, как только они зашли с нар повскакивали несколько человек, подбежали к одному из них с криками:
- Ты ещё живой! А мы думали тебя давно задушили пленные! – и начали его избивать.
Избили до полусмерти, оказывается это был полицай, который убил не одного пленного, и мне сказали, что после того как пустили слух о том, что нас избивали и убивали агенты большевиков и было запрещено бить пленных, здесь таким же путем встречали уже многих полицаев и в живых они не остались.
После обеда нас построили и повели на склад, там было вытащено много одежды, правда не формы солдат, а почищенная старая форма перекрашенная в синий цвет. В такой одежде нас было уже большинство, однако у многих она была порвана и им раздавали починенную, но все брать отказались, немцы по психовали, по орали, многих угостили прикладами и погнали опять в барак.
На утро нас всех погнали в лагерь 17А Кайзерштайнбрух . Когда нас привели к лагерю во двор не пустили, а остановили около лагерных ворот . Пришли еще немцы и полицаи и переводчик объявил:
- Кто артиллеристы выйти из строя. – Никто не вышел.
Однако немцы видимо знали, что здесь собраны в основном артиллеристы, ведь когда проходили нумерацию многие признавались в каком роду войск служили. Тогда нас стали по одному заводить в барак. В коридоре стоял стол, за столом сидел переводчик и ещё один немец, и каждого стали спрашивать кто где служил, я тогда сказал, что был коноводом при конной артиллерии. Немец огрел меня штыком по спине и крикнул: «В барак!». Теперь стало ясно, что нас всё же хотят воткнуть в артиллерию. Здесь было собрано уже много народа из других лагерей.
Видя, что с нами не хотят считаться и явно хотят направить к зенитчикам, я решил отколоться от этой группы другим путем. Болезнь моя полностью не была вылечена, это я чувствовал по болям в груди и кашлю, особенно по ночам, я сильно потел и затруднялось дыхание. Поэтому я пошел в санчасть к врачам, там меня послушали, постучали по спине и груди, и сказали что в правом боку больные легкие, нужно прийти завтра, что бы еще послушал немецкий врач. На утро я снова пришел в санчасть старичок военный врач немец ослушал меня и сказал:
- Госпиталь барак 47. – и написал направление, а пока велел сидеть здесь.
Часа через полтора нас двоих повели в госпиталь барак 47.

ЛАГЕРНЫЙ ГОСПИТАЛЬ И РАБОТА В ЛАГЕРЕ.

Приведя нас в госпитальный барак, в коридоре приказали раздеться, потом завели в душевую и велели помыться в ванной, затем дали нательное белье и повели в барак. В бараке стояли железные койки с комплектами постельного белья и кругом лежали больные. Меня даже удивило, через два года я увидел постель и койки, а не нары как везде, видимо все это связано с «власовской» вербовкой. Мне указали койку и я лег впервые за два года на постель, барак был холодный и поэтому у каждого в чехлах было по два одеяла.
Над койкой повесили историю болезни, в которой значилось: «Больной Фокеев №17560 – болезнь «плеврит экссудативный». В госпитале я пролежал месяц, за это время уже отправили тех кого планировали к зенитчикам, но куда и что они потом делали мне неизвестно. В госпитале кормили по больничному – хлебный или крупяной густой суп. Вместо хлеба давали галеты в пачках грамм по 100, мелкие на подобии костяшек домино, в пачке их было 70-75 штук. В общем, пища была хорошая и калорийная, не то что в рабочем лагере, да и приготовление гигиеничное.
Каждый день давали таблетки, замерялась температура, в истории болезни чертилась кривая t.Санитары и фельдшер были русские, но почти ежедневно делал обход немецкий врач, тот который направил меня сюда.
Старичок был не плохой, он разговаривал по турецки или азербайджански, а у нас таких было двое и они передавали весь разговор, хотя здесь и был переводчик. Через месяц он меня выписал с больничного режима и велел фельдшерам оставить меня пока здесь уборщиком на положении больного, и я с пол месяца был ещё уборщиком, протирал полы влажной тряпкой, собирал у больных посуду, разносил по койкам обеды, а остальное время был как больной на койке. Паек я получал тот же, но после обеда давали еще порцию супа или каши, что было на обед, после того как я разнесу обед и соберу посуду.
Госпитальных бараков было 3 – 45,46,47 (наш). В других бараках лежали тяжело больные, так как оттуда частенько увозили мёртвых, у нас же при мне умерло только 3 человека, потом меня выписали, а уборщиком стал такой же как я. Когда меня выписали, врач дал мне карточку в которой было указано «Только на легкие работы», эта карточка хранилась у меня почти до конца плена и однажды даже пригодилась. После госпиталя меня поместили в 20 барак, там были огородники, отсюда я стал попадать то на огород, то рвать для кухни зелень, шпинат, черемшу (по вкусу напоминает чеснок).
В 22 бараке у меня был дружок, который работал в огородной команде, каждый вечер он приносил толчёную картошку и мы с ним ели вместе. Из этих бараков никуда на работу попасть нельзя, в рабочие лагеря отправляли только из 25 барака. Поэтому я стал проситься у коменданта что бы он перевел меня в 25 барак, на что он мне сказал:
- Не могу, тебе предписана легкая работа лагерная, а оттуда тебя на работу не возьмут. – но я стал ходить к нему всё чаще и чаще и всё просил о переводе.
И вот в один из вечеров как всегда ушел в 22 барак к другу, а через несколько минут меня позвали на улицу и сказали, что вызывает комендант, я пришел к нему, а он говорит:
- Собирайся, пойдешь в 25 барак, там поедешь на работу.
Собирать было нечего, я взял котелок, ложку и пошел в 25 барак. Там завели в комнату, в ней сидели 2 немца, один из них переводчик и два русских или полицаи, или коменданты.
Нас записали по фамилии и по номеру и сказали:
- Поедете на работу в команду №884 – поедете 200 человек, работа хорошая. Я еще сказал, что раз 200 человек, то не хорошая, а переводчик говорит – хорошая, хорошая.
Нас сводили на обмундировку, дали отремонтированную одежду, перекрашенную немецкую и ботинки на деревянных подошвах.
Остальные были обмундированы еще днём, на утро нужно было уже отправляться.
Оказывается до 200 человек на отправку не хватило 2-х человек, вот нас и влили в это число. Ночью в бараке шли разные пересуды, куда же нас повезут и что же будем делать, но на нарах ночью мне один сказал, что поедем на биржу труда, что он там уже был, а я представления не имел что это за биржа труда и что там за работа.

РАБОЧАЯ КОМАНДА №884

На утро 30 марта нас пригнали на станцию Кайзерштайнбрух, погрузили в вагоны и повезли. К обеду слышим наши вагоны остановились, в щели мы рассмотрели, что стоим где то в городе, но в каком не знаем.
Примерно через час или два открывают наш вагон и велят грузиться в машину, мы погрузились и поехали, из города машины выехали и поехали степью, говорят это была Вена, столица Австрии. Ну думаю вот и Вена, пришлось ее только посмотреть и увезли.
Везли нас километров 35-40 через разные деревушки, затем возле гор в лесочке увидели бараки, их было 8-10 штук. Ну думаем раз в горах, значит будем работать в каменном карьере. Подъехав ближе к баракам, показалась проволочная ограда, теперь сомнения кончились, стало ясно, что это лагерь военнопленных, а вот и увидели во дворе русских пленных. Нас завезли во двор и приказали разгружаться. Затем всех построили и начали переписывать номера, после переписи стали разводить по баракам.
В бараках стояли двух ярусные деревянные койки , на каждой койке по матрацу ( из бумажных ниток) и одеялу. Нам объявили, что через час дадут обедать. Заняв места, мы пошли по старожилам, узнавать как будем работать. Оказалось, что действительно будем работать в Вене на разных работах по городу, подробностей не рассказали, а наоборот стали у вновь прибывших выменивать хорошую обувь на продукты, горох, картофель и прочее. В одном бараке была сделана кухня, так каждый варил себе, всё что у кого было, мы поняли раз сами варят себе, значит жить можно, а нам самое главное наесться до сыта картошки, мы ведь голодные, поэтому рады были тому что у нас выменивали на картошку обувь и все у кого были отечественные ботинки променяли их на картофель.
Даже более подходящие ботинки на деревянном ходу меняли на худшие лишь бы поесть, и каждый из нас ходил по старожилам и искал что бы поменять на продукты. Но один из пленных нам сказал:
- Зачем вы спешите променять свою обувь, ведь вам придется работать и будет трудно ходить в старье и дереве. Потерпите не много, завтра 1 мая не рабочий день (1 мая у них празднуют у них празднуют день весны и цветов), а после завтра вы попадете на работу, большинство на станции, и картошки наедитесь до сыта, а за эти полутора суток не умрете, здесь же кормят, а обувь вам самим пригодится.
После этой новости менки прекратились, ведь они пользуясь случаем готовы были нас оголить.
Через два часа нам дали картофельный суп и хлеба грамм по 150. 1 мая нас покормили 2 раза, и мы стали ждать 2 мая, что бы попасть на работу и покушать картошки, как обещал нам пленный. Мы уже заимели друзей и земляков, они нам стали давать картошку и многие варили себе добавку. На утро, 2 мая стали подходить машины, нас грузили в машины и везли в Вену. Там на какой то площади нас всех разгрузили.
Здесь в будке сидел толстяк и офицер, к ним приходили гражданские немцы с красной повязкой на рукаве со свастикой, что-то переговаривали, записывали, затем офицер выходил, отсчитывал для пришедшего нужное количество пленных и уводили или увозили, если нужно было больше 10 человек, то с ними шли солдаты охраны. Вечером после работы приводили или привозили опять на площадь, а оттуда увозили опять всех в лагерь.
Теперь я понял что это за биржа труда, это где покупают на один день людей (рабочую силу), а на ночь возвращают опять обратно. Как я потом узнал, за нас платили по 6 марок в день государству, а нам платили по 20 лагерных пфеннигов в день, на них ничего нигде не купишь, только в лагере за них дадут пачку мыла в месяц. Я в первый день попал работать на станцию, нас троих отсчитали и отвели в сторону, записали номера и старичок повел нас пешком по городу. Шли не так мало, даже устали, ведь мы еще слабые, потом он нас завел в какой то двор, там мы постояли, затем меня повели в какой то полуподвал, там стояли какие то станки, штук 6, и немцы что-то делали. Меня подвели к самому крайнему, что-то пробормотали и велели оставаться с немцем у станка.
Он стал показывать мне что я должен делать, он вставил в станок медную трубку, диаметром ≈10-12 мм, длиной метра 3, концы упирались в пустотелые конуса, зажал ими трубку, и показал как это должен делать я, затем я должен открывать кран или водяной или воздушный и смотреть на манометр, создавая определенное давление в трубке и закрывать кран, а он включал станок и вращением трубки получалась спираль, затем я должен открыть другой кран и стравить давление и опять закрыть и он снимал эту спираль. Что потом делали из этих спиралей я не знаю, мое дело было открывать и закрывать вентили. В обед они ушли, а нам сюда принесли суп, по порции картошки и по кусочку хлеба, мы покушали и вышли во двор, в это время уже стали возвращаться с обеда люди, проходя мимо нас, они осматривались по сторонам и если не видно начальства совали нам что либо из продуктов, чему мы были рады.
После работы на повели на биржу труда, дорогой нам сказали, что завтра как придет старик самим выходить к нему, он опять возьмет нас на работу, а здесь все же и работа лёгкая и продукты перепадают, и хлеб и бутерброды.
На второй день нам даже дали бумажки, и сказали что если нас будут брать на другую работу показывать эти записки, а по утрам будет приходить один и тот же старичок и забирать нас.
На третий день я увидел что делали из этих трубок , их вставляли в круглые фланцы, затягивали и получалось что то наподобие радиаторов, только круглых, но где их применяли я не знаю.
За те дни, что я здесь работал, я стал наедаться хлебом, подачки были ежедневно, хотя все очень боялись доноса в гестапо, ведь передавать что либо и даже разговаривать с пленными запрещалось.
Через 4-5 дней старичок за нами не пришёл, и нас в количестве 30 человек и охраной повезли на станцию, там стояли эшелоны с картошкой которую мы должны были выгружать. Хозяин фирмы, некий Шиндлер, встретил нас у своей конторки, переговорил о чем то с часовыми и начал распределять нас по 4 человека по вагонам. К каждому вагону подтащили весы с опрокидывающимися лотками и мешки. Нужно было вилами с тупыми концами насыпать в эти лотки на весы по 50 кг картошки, потом каждый вес опрокидывали в мешки и завязывать. Прежде, чем начать работать мы попросили у хозяина, что бы нам сварили картошки. Хозяин разрешил выделить одного повара, который сразу заварил картофель на обед, а мы начали работать. Насыпать на весы, а затем из лотков в мешки было не так трудно, никто очень то не подгонял, но когда проходил хозяин, то покрикивал: «Арбайт, арбайт!». Самым трудным было грузить мешки на подводы и машины, мы были так слабы, что не могли вдвоем поднять мешок на подводу, притом мешки были так жестки, что под конец пальцы у нас были ободраны в кровь, нос этим пришлось мириться, ведь хозяин разрешил варить картошки сколько хочешь, поэтому как только мы съедали картошку, он принимался варить заново, и так варил весь день. Наконец то впервые за два года я наелся картошки так, что даже самому не верилось, кроме того в конце рабочего дня хозяин разрешил взять с собой по 2-3 кг. В лагерь. После работы нас опять привезли на биржу, а оттуда опять в лагерь, а в лагере уже варили сами себе картошку кто как желал. В лагере нас кормили только ужином, а обедом обязана нас кормить фирма, где работали.
После этой фирмы мне пришлось работать и у других картофельных хозяев, и на других станциях г. Вены, и не только на разгрузке картошки, но и угля, дров, лука и др. На разгрузках работали пленные французы и югославы, у них мы добывали продукты которые разгружали они. Украдкой от часового ныряли под вагоны на те пути где они работали и они украдкой нам накладывали фруктов, масла и прочее.
Комендант лагеря, видя что пленные везут в лагерь продукты , объявил, что воровать запрещает и если кто привезет в лагерь какие либо продукты, то пусть имеет от хозяина записку, что он разрешил взять то или иное с собой, а если записки не будет, то он будет считать это ворованным и сажать в карцер. Стало сложнее возить в лагерь продукты, нас обыскивали, но опять мы нашли временный способ, когда машины проезжали вдоль лагеря к воротам, то начали бросать все через проволоку, а там быстро подбирали знакомые, что прибыли раньше, но комендант узнал это и запретил машинам подъезжать близко. Но и после этого находили способы ввозить и оправдаться перед комендантом. Некоторые имели записки от хозяев, в основном это относилось к картошке. Помню был один случай, когда мы попросили хозяина что бы он дал нам бумажку на картошку и он нам на 13 человек разрешил взять мешок картошки и дал записку. Мы не стали его делить и приехали прямо с полным мешком. И вот комендант стоит и ждет нас что бы обыскать. А слезли с машины взвалили мешок на горб и идем прямо в лагерь, он как увидел, что несут целый мешок, покачал головой и стал орать, а мы ему бумажку в руки. Он даже удивился и после этого даже меньше стал придираться, видя что хозяева все же разрешают брать на ужин, это было нам на руку и мы стали воровать все что можно было достать на станции с картофелем везли и крупу и муку и жиры даже.
К зиме нас, весь лагерь, перевезли прямо в город, поместили во II районе Вены, в какой то 3-х этажный дом, на подобии школы, около хлебной фабрики под названием «Анкербротфабрик». На нижнем этаже фабрики размещалась охрана лагеря, на втором поместили нас, а наверху жили французы и сербы. Как только нас поселили в школе к нам пришел переводчик серб, он говорил на русском, на французском и на немецком языках, он сказал что сербы и французы люди хитрые и в любых сделках будут стараться как бы вас русских обмануть.
- Вы люди простые, ничего просто так им не давайте, а только меняйтесь, они и так богаче вас в плену живут, и работают в хороших фирмах, да ещё от красного креста продукты получают. А дров в лагерь ленятся принести, надеясь выменять их у русских. - а дрова в лагере нужны, варить же после работы надо. – и если будут у вас дрова просить за какую-нибудь ерунду, то меняйте только на продукты.
После этого разговора весь мен у нас был только на продукты.
Меня стали брать по разным работам и по хорошим фирмам, где можно чем либо разжиться из продуктов, и мы стали жить колхозами по 5-8 человек, и если один попал на плохую работу и нечего там украсть, то другой что либо принесет и поделится с остальными. Нас брали выгружать мясо, муку, фрукты, мебель и вещи, брали людей работать и на мельницу и на разные склады, и везде мы все воровали и жить стали лучше. Двое из нашего колхоза работали постоянно на мельнице и каждый день в пачках на ногах и на животе привязывали муку и приносили в лагерь и мы на печках пекли лепешки, а на одной фирме была духовка и те кто там работал из нашей муки там пекли пышки нам за проценты.
Я на хорошую фирму попасть не смог, так как на них работали одни и те же. Я ходил по разным фирмам на картофель, дрова, уголь, но и это надо было приносить. Изредка я все же попадал на станции и склады и все же приходилось приносить и хорошее, хоть и редко, но зато в своем колхозе я был за повара. Пользуясь тем что нас запретили бить на работе, мы иногда скандалили с хозяевами из за работы, они старались подгонять нас, а нам это не нравилось, и мы вступали с ними в пререкания, но все же хозяева иногда ударяли пленных или не кормили обедом, а мы жаловались на это коменданту и тот предупреждал хозяина что если это повторится он не будет больше давать ему рабочую силу. Но комендант тоже не всегда шел на защиту пленных, а в некоторых случаях прикладывал руки и сам.
Однажды на одной картофельной фирме нас работало человек 9-10, из подвала мы развозили картофель по магазинам и столовым. Часть из нас готовила мешки, а трое или четверо по очереди развозили с мастером по городу по очереди, потому что когда разгружаешь мешки хозяева магазинов и столовых что нибудь давали или фрукты, или денег, или хлебных карточек, а в столовых или покормят или кружку пива дадут.
И вот рабочий день заканчивался (он у нас был до 6 часов вечера, конечно бывало и дольше, но только с нашего согласия, если имелась какая нибудь выгода что то достать или украсть) и нас заставили грузить ещё машину, мы отказались и пришел хозяин и стал нас заставлять, а мы сидим и настаиваем мол вези нас в лагерь, а часовой ничего не говорит, ему тоже хочется поскорее закончить. Тогда хозяин полез на нас драться. Я схватил валявшийся от кадушки обруч, встал, замахнулся на него и говорю:
- Только тронь, я измолочу тебя как собаку.
Видя, что я могу его ударить он отошёл и стал просить часового, что бы мы только нагрузили машину и на ней нас увезут в лагерь, а разгрузят сами. Мы нагрузили и поехали, но по дороге они решили заставить нас всё разгрузить в ресторане в подвал, сначала мы отказались слезать, но потом некоторые слезли, тогда один немец-работник уцепил меня за ногу и хотел стащить, я вырвал ногу, пнул его в грудь и разгружать не стал. Когда же нас привезли в лагерь он пожаловался коменданту, он всех отпустил, а меня задержал внизу в коридоре и дал мне два раза по морде и прогнал наверх.
В здании школы мы прожили недолго и нас перевели в новый лагерь, недалеко от школы, в бараки около восточного вокзала на ул. Гудрунштрассе 81.
Бараков было пять. Четыре занимали мы, а один лагерная охрана. Комендантом здесь стал старичок – чех, по русски он говорил плохо. В этом лагере также продолжали воровать продукты на работе, комендант объявил, что ничего против этого не имеет, но намекнул, что нужно делиться с ним чем либо хорошим.
Нам было это на руку и мы начали таскать смелее, лишь бы только не попасться на работе, если приносили что то хорошее в лагере не обыскивали, коменданту это нравилось и он стал отправлять нас по хорошим фирмам, туда где продукты или фрукты. Ели придут просить на уголь или на дрова человек 30, он даст 10 человек и больше говорит нету, а как просят на продуктовые склады, так дает народ без ограничения. Теперь на хороших местах стали работать не только французы и югославы, как это было раньше. Потом французов от нас отделили и остались только сербы.
Теперь в лагерь стали таскать и сахар, и сыр, и масло и сладости, и фрукты, все что можно украсть при разгрузке. Я здесь работал на какую-то лазаретную фирму по городкам престарелых или больных, больниц, род. домов., мы развозили мебель или постельное белье и забирали негодную, увозили на ремонт в мастерские. Работа была легкая и работал я там долго. Как приедем в какую-нибудь больницу, мастер сразу попросит нас покормить, и мы были всегда сытые. С работы в лагерь нас привозили рано, а это было кстати и я начинал готовить для своего «колхоза» ужин.
Несколько раз нам приходилось ездить далеко за город и завозить для больниц что либо из продуктов. Один раз я попал на винный склад в каком то подвале, там стояли большие бочки вина метра два в высоту, мы мыли посуду и наливали вино в бутылки. Посуда была в каком то тёмном отделении подвала и мы ходили мимо штабелей и ящиков с ликером, за нами в основном наблюдал часовой, но он тоже бывал на веселе и мы с ним договорились украсть ящик ликера, он согласился нам помочь и стал наблюдать за хозяином и мастером, а мы залезли на штабель достали из середины ящик с ликером, а на его место поставили пустой, а этот унесли в посудную и там разделили его на всех вместе с часовым, а вечером он сумел сделать так что бы нас не обыскали.
Потом я попадал выгружать из вагонов фрукты, привезённые из Италии, мало того что мы ели их вдоволь, так ещё и воровали и увозили в лагерь, а мастер и шофер начали нас учить как лучше воровать от хозяина и шофер даже прятал у себя в машине наши сумки и увозил нас в лагерь без хозяина.
Когда наши попёрли немца с Украины, оттуда стали идти эшелоны с продуктами и нас стали брать выгружать вагоны с маслом, ведь своих мужчин у них почти не осталось, всех забрали на фронт, один раз попал на масло и я. К вечеру мы начали загружать в мешки с углем масло, уголь мы возили в лагерь для печек и нам это не запрещалось, и вот в этот уголь мы решили наложить вниз уголь. Когда мы разбили ящик и начали резать масло, мастер говорит:
- Эх, русский, русский дурак, разве так воруют? – и стал толковать,- Ящики здесь не стандартные и если вы режете масло сверху, то сразу видно, что отрезано и бумага порвана или помята. Надо делать так. – и показал,- вываливаешь из ящика масло и отрезай сколько хочешь, хоть пол куска, и клади опять в ящик отрезанной стороной, и видно что всё цело, а сколько его там было неизвестно.
Так мы и стали делать, в лагерь привезли по 4-5 кг масла, там перетопили и оно стало чистое. И так было везде, всё что можно украсть у хозяина, воровалось совместно с его рабочими и мастерами. Сахар песок и муку крупчатку воровать было еще легче, когда везёшь на машине мешки, между швом в мешок втыкали металлическую трубочку с заостренным концом, через неё натекало столько сколько тебе надо, а потом вынув трубочку растирали шов и всё вроде цело.
А в лагере все делилось с комендантом, и он был с нами как брат и стоял везде за нас. Однажды один серб пришёл с работы, зашёл к нам и сказал, что на станции стоит эшелон с русскими пленными и они якобы просили передачу и он пообещал набрать денег.
- Хлеб передать не могу, а деньги легче. Соберите кто сколько может, и дайте мне, а я передам.
И мы поверили ему, собрали со всех кто сколько смог немецких марок, они как раз уже у нас завелись, отдали сербу, а он их все присвоил. Об этом узнал переводчик и рассказал коменданту, комендант у него всё отобрал и привязал у него на груди и спине дощечки с надписями: «Я обманул своих русских братьев, судите меня как хотите», и стали так его водить по баракам. Бить его конечно никто не бил, но он и так принял такой позор, что потом не мог показаться нам на глаза. А ведь сербы жили с нами как братья и даже называли нас братками, они же тоже были славяне, только с цыганским характером и повадками. В общем мы в этом лагере жили хорошо, баланду которую нам давали на ужин никто не ел, всё готовили из ворованного.
Однажды комендант с переводчиком пошли по нашим баракам и объявили, что у французов в лагере был обыск, обыскивали гестаповцы и часть людей забрали за ворованное, поэтому к нам в лагерь также могут приехать, и если у кого есть в запасе продукты и что то другое ворованное, сегодня как стемнеет, приносите к складу с углем и там все спрячем, а как пройдет обыск, потом всё разберете. И мы все сделали так как советовал комендант, но в течении недели никто не пришёл и мы опять всё разобрали.
Переводчик был тоже золотой человек, как я уже говорил раньше он пленный серб-югослав, по национальности чех, его отец когда он был ещё маленьким, эмигрировал из Чехословакии в Югославию и принял ее подданство. Поэтому он вырос и служил в югославской армии и с ними попал в плен. Он был очень грамотен, знал 8 языков, хорошо разбирался в политике и он каждый вечер сообщал нам новости, как с фронтов, так и международную обстановку, он был с нами действительно как брат и мы его очень любили.
Но вскоре наши порядки изменились в худшую сторону, а произошло это так. У нас в лагере жил с немцами с охраной власовец-агитатор, это немцы стали практиковать во всех лагерях. Он всегда ходил после работы по баракам и вёл агитацию, что бы завербовать людей во власовскую армию, называющую себя РОА (русская освободительная армия). Мы все его ненавидели, однако нам приходилось мириться с этим, подчиняясь пословице: «Собака лает, а воз едет». Иногда он даже с некоторыми садился жрать, если что хорошее у них, и его скрепя сердцем угощали. И вот этот власовец додумался собрать со всех по марке немецких денег, что бы купить музыку и организовать лагерную капеллу и ходить по другим лагерям с концертами. Это он хотел сделать через старших бараков, когда наш старший объявил об этих мерах и их назначении, мы ему сказали что на эту выдумку мы денег собирать не будем, вот если бы нам сказали собрать по пайке хлеба и передать в другие лагеря это другое дело, ведь в основном в лагерях живут только лагерным пайком, и им было больше пользы от пайки чем от этой капеллы. И денег не собрали. И вот через некоторое время власовец заходит к нам в барак, а я в это время за столом чистил рыбу, ожидая очереди варить на печке, другие уже варили ужин, остальные лежали на нарах.
И вот он заходит и говорит:
- А здесь что за самовольники живут?!
- Что за самовольники? - отвечаю я.
- Как что! – закричал он. Подбежал ко мне, схватил чашку с рыбой и как ударит по столу, так что рыба разлетелась.- Кто разрешал воровать государственное добро?!
- Мы за это добро ломаем с утра до вечера бесплатно спины, и имеем право хоть поесть то чего ворочаем.
- А, ты имеешь право! Я вам покажу какое имеете право! – заорал он.
Мой друг Николай, москвич, фамилии не помню, маленький такой, щупленький, встает и говорит ему:
- Ты чего орешь? А ты не с нами жрёшь?
- А жидёнок, я с тобой жрал?
- Со мной не жрал, так из моей миски жрал!
И вот тут все начали кричать на него, что мол не твое это дело учить нас воровать или нет, твое дело лаять в нашем лагере всякую чушь, то и продолжай, а хозяин в лагере не ты, а комендант! Тогда он выбежал от нас и прямо к коменданту, и говорит ему:
- Кто разрешил пленным воровать, и почему ты это допускаешь?
А комендант ему в ответ:
- Это не твое дело, ты на что преставлен, то и делай, а с лагерем я сам разберусь как-нибудь.
Власовец ничего ему не сказал, ушёл в город и пошёл в гестапо, а там заявил, что пленные воруют что попало, а комендант им покровительствует.
На утро нас всех разобрали на работу, а в лагерь приехало 40 человек гестаповцев, окружили лагерь своими постами, у телефона поставили свою охрану и начали делать обыск.
Вечером нас, 6 человек, привезли к лагерю на машине. Привезла нас сдавать женщина шофёр и остановилась как всегда у ворот лагеря, ворота открыты и двое солдат показывают ей жестами, что бы она заезжала во двор, а она отвечает, нет мол я только пленных привезла. А они как заорут на нее:
- Молчать! Заезжай без разговора!
Она заехала, нам приказали слезть с машины и начали обыскивать машину, а нас выстроили у комендантского барака.
Подъехала ещё машина, привезли 15 человек с пристани, там разгружали баржи, их тоже на машине загнали в лагерь, пленных выстроили с нами. А машину начали обыскивать. Потом и нас начали обыскивать, и отбирать деньги и сумки, а у кого что находили их забирали и уводили в барак. У меня на счастье ни денег ничего не было, нам украсть было в этот раз нечего, мы работали при лазаретах, но была в блокноте фотокарточка повешенных партизан, девушки с мужчиной с надписью на фанерке на груди «так расправляются с ними и с теми кто им помогает». Я хранил эту карточку как память зверства фашистов на нашей земле. Ну думаю, сейчас меня заберут, обыскивать начали двое с обоих концов, я был шестым, ко мне подошёл гестаповец, ощупал меня нашёл блокнот, пропустил листы сквозь пальцы, но карточки не заметил и сунул блокнот опять в карман. Пленных у кого находили больше 30 марок, тоже уводили в барак, а деньги все забирали сколько бы ни было.
Из нашей партии забрали одного. Подъехала машина с сербами с рыбной фирмы, у них в машине ящик рыбы, они слезли, а ящик оставили в кузове, за это забрали мастера, который привёз их сдавать. В машине, которая приехала с пристани в кабине нашли пол ящика мармелада, 5кг, и забрали шофёра. Так проверяли пленных и тех кто их привозил.
В этот раз забрали 15 русских и 9 сербов, потом пришла черная, без окон машина и всех увезла. Куда, не знаю до сих пор.
Коменданта пока не прогоняли и власовец пошёл опять в гестапо и заявил, что почему не обыскали коменданта, что он был заодно с пленными и они ему давали ворованное.
На другой день приехали к коменданту с обыском, отобрали все продукты и арестовали самого. Через два дня в лагерь прибыл новый комендант, тоже фельдфебель, бывший комендант штрафного лагеря. Он приказал всех построить и через переводчика объявил:
- Комендантом отныне буду я, кто чем не доволен заявляйте, в лагере хозяин я один и никому хозяйничать не позволю.
Здесь с солдатами стоял и власовец и он покраснел, видимо понял, что это и его касается тоже, хотя у него и появились на погонах добавочно по кубику, видимо за донос.
- Воровать запрещаю, буду сажать за это в карцер или отправлять в тюрьму. За большевистскую пропаганду буду расстреливать своей рукой, а теперь разойтись.
Эта строгость у нас определенное время соблюдалась, власовца у нас видно не было, может сам ушёл, а комендант находя у кого продукты при обыске и правда сажал на ночь в карцер. Но постепенно строгость начала смягчаться, ведь воровали все, и не у всех при обыске что то находили, а в лагере продолжали варить себе пищу. Участились случаи побега, началась бомбежка вены, видимо все это действовало на коменданта.
С начала 1944 года Вену бомбили редко, а к концу 1944 к весне 1945 бомбили чаще и чаще и дошло до ежедневной бомбёжки, а нам это уже на руку.
С утра нас берут на работу, часов в 10 начинает по радио куковать кукушка, это значит самолеты противника перешли границу Австрии, потом начинают гудеть сирены предупредительной тревоги и после этого уже никто не работает, все ждут боевой тревоги, а часть уже прячется по подвалам, по боевой же все бросают работу и убегают или уезжают на машинах в большие подвалы или за город. Когда бомбежки только начинались власти стали думать о защите населения, поэтому в некоторых районах сделали противовоздушные ерши. Это такая большая башня из бетона без окон из девяти этажей , покрытие каждого этажа 1 метр бетона, а верхняя плита 5 метров.
Помещается в этом ерше несколько тысяч человек, в нем в низу своя электростанция для освещения и компрессор для нагнетания воздуха. Народ в эту башню начинает сходиться ещё с предупредительной тревоги и продолжает входить и до время налета. После же тревоги выходят не менее двух часов. На верху этой башни сделаны гривки на которых установлены зенитки. Я попал однажды в эту башню, в ней ничего не слышно, что творится на воле. Теперь уже население Вены стало чувствовать что такое война.
С утра как только нас везут на работу около каждого подвала или бомбоубежища уже стоит большая очередь женщин с детьми, ожидающих время когда начнут пускать в бомбоубежище. А вот стоит большая очередь, которая ожидает когда подвезут машинами питьевую воду, ведь в городе всё разбито и водопровод и газ, и все кабели связи.
Теперь-то они почувствовали, что такое война, а то ещё год назад в газетах писали, что в Ленинграде кружка воды стоит 10 рублей, интересно теперь спросить их, жителей Вены, сколько они дадут за кружку этой самой воды. Воду с машины давать будут по пол кружки, и стоять за ней надо пол дня. Трамваи в городе не ходят, газа нет, столовые работают не все, а каждому нужно питаться (большинство жителей Вены питалось в столовых). Начали на машинах развозить горячую пищу и раздавать населению тех районов где больше всего разбито бомбёжкой.
Характерно то что Американцы ( а в основном они бомбили Вену) бомбили не так как русские. Если налетали Советские самолеты , при мне это было два раза, они выбирали какую либо цель и бомбили её ночью или в туман при плохой видимости, а американцы ничего не выбирали, им лишь бы груз сбросить на город, это называли – стелют бомбы ковром. Их четырехмоторные бомбардировщики появлялись не раньше четырех часов утра, и с высоты примерно 5 тысяч метров не снижаясь, как это делали наши, сбрасывают на город бомбы. Нельзя сказать что их не сбивают, за каждый налет над городом сбивали один, два, а то и три самолета, и это мне кажется потому что они не маневрируют от обстрела, если первая партия прошла по одному азимуту, то по тому же азимуту идут и остальные партии, а зенитчики как пристрелялись по этому азимуту, то по нему и бьют как подлетает следующая группа самолетов.
Населению города Вены эти бомбежки приносили много горя и страданий, но нам пленным они были на руку, мы даже ждали скоро-ль будет тревога. Во-первых работать больше уже не будем, во –вторых нас возьмут на раскопки разбитых зданий и подвалов, а во время раскопок можно накушаться чего только хочешь, и варений и солений, всяких сладостей, всего того что имелось в квартирах горожан.
Так что к весне 1945 года американцы стали бомбить Вену ежедневно, и только начинается тревога. Хозяин, который нас взял, бросить нас не может, он за нас отвечает, и как только началась тревога сажает нас всех в грузовую машину и вместе со своими близкими увозит нас за город, а после налета везёт опять город или же ведёт в какое либо бомбоубежище.
По городу мы стали видеть больше власовцев, они ходят как «генералы» в брюках с лампасами, большинство конечно нацменов. Видя их мы начинали выкрикивать всякие резкие слова, но они как будто нас не замечали, некоторые пытались сами завести разговор, особенно во время бомбежек, когда где-нибудь в подвале приходится с ними встретиться, но мы в разговорах с ними были сухи.
Запомнился мне один такой случай:
Во время тревоги нас привезли к каналу что протекает по городу. У одного моста на против южного вокзала был в берегу канала какой то тоннель , в нем прятались от бомбёжки. И вот привезли и нас в этот тоннель, но так как самолеты ещё не появились, весь народ рассыпался на берегу, и мы стали ходить в толпе.
И вот мы заметили что сидят две девушки в немецкой военной форме и читают русско-немецкий словарь, по их фигурам и этому словарю мы поняли что они русские и решили удостовериться. И действительно, это русские, они служат зенитчицами у немцев. Пришлось им наговорить не мало оскорбительного и постыдить за то что у них хватает подлости стрелять по своим же самолётам или наших союзников, но им это вроде нипочём, если они продались сами, то продалась и их совесть.
Потом мы обратили внимание на двух офицеров, один из них фельдфебель, другой оберлейтенант, они сидели на берегу и курили, причем у одного из кармана торчали деньги-марки.
Проходя мимо мы обратили внимание, что они говорили по русски, один из наших пленных говорит:
- Сейчас подойду и попрошу закурить, а затем завяжем разговор.
Подошёл он к ним, смотрим, закуривает у них и что то говорит, ну мы тоже подошли, и они нас спрашивают:
- И что же вы до сих пор ещё в плену?
- А куда же денешься, мы же в тылу врага, а отсюда к своим не проберёшься, и приходится тянуть лямку военнопленного.
- Давно бы надо было идти в армию к Власову. Здесь же есть штаб русской армии, шли бы служить, завоевывать себе свободу.
- Это какую свободу, ту которая показывает дорогу в могилу? Мы эту свободу на своей шкуре испытали, и если от нашего брата – пленных с 1941 осталась половина это ещё хорошо, остальных поубивали и уморили с голоду, да и ещё неизвестно какая судьба ожидает нас остальных , нет, за такую свободу мы против своих воевать не желаем.
-Это не правда. – говорят они. – То, что убивали и морили голодом, это была подделка большевиков, и это они делали в лагерях невыносимые условия жизни, засылая своих агентов, а теперь пленных никто не имеет права бить, а то что вы говорите что не хотите воевать против своих, то ведь вас не пошлют на русский фронт, вот мы воевали во Франции и живем как видите не хуже немцев, и напрасно вы так думаете и не идете в армию Власова.
-Нет, спасибо за приглашение, мы ещё свою шкуру продавать не хотим.
В это время нас окружили много наших русских гражданских, которые здесь работали в Вене и вот один говорит этим офицерам:
- Если вы говорите, что сейчас не стали русских избивать и никто не имеет на это право, то почему по морде может съездить каждый немец?
- Кто же это имеет право, и почему же вы не жалуетесь, если вам кто по морде может съездил? – говорят они
- Это кому жаловаться ? Тому кто съездил, или другому, что бы он ещё раз съездил?
- Не правду вы говорите, жаловаться можно и за это попадет тому, кто избивает.
- Ну вот вы и ищите свою правду у врага, а мы её здесь не найдем, мы уж будем искать правду на той стороне.
И в это время на Веной появились американские самолеты, всех стали загонять в тоннель, и находящиеся здесь немецкие патрули, все зашли, но ведь каждому хочется выйти из тоннеля к краю и посмотреть, как будут бомбить самолёты. И вот тот гражданский, который говорил про избиения, оказался в числе любопытных, а когда патрули отгоняли всех от входа в глубь тоннеля один патрульный немец ударил этого гражданского по лицу, как раз на глазах у многих наших, а также и на глазах этих офицеров Власовцев. И мы им говорим:
- Вот она эта ваша правда и свобода, за которую вы только что говорили, кому же пожаловаться, другому патрульному что ли?
Тогда они подошли к этому патрульному сержанту и говорят по-немецки:
- Почему ты ударил русского?
Тот что то стал ему говорить, эти ему протестовать и у них завязался спор, их окружили наши, немцев тоже заинтересовал их спор, мы конечно всего спора не понимаем, но кое что понятно, спор у них дошёл до того что патруль спрашивает у оберлейтенанта:
- Ты кто, русский?
- Нет, я не русский, я немецкий офицер. – отвечает тот. Патруль посмотрел на него и говорит:
- Нет, ты не немецкий солдат, а русский который залез в немецкую шкуру. – тут и гражданские стали что то кричать на этих горе офицеров.
И тут один из наших говорит:
- Ну что нашли и правду и свободу, он какой то сержантишка, а вы офицеры, и он вас почти избил за вашу правду, вот вы за неё и воюйте, а мы будем ждать настоящую правду.
В это время где то близко началась бомбёжка и офицеры отошли в гущу народа не сказав нам ни слова, лишь бы отвязаться от нас. Мы конечно к ним не стали подходить, мы и так остались довольны тем, что их при нас назвали шкурниками, и не мы, а те за которых они воевали.

БОМБЁЖКА ВЕНЫ

Опишу подробнее о бомбёжке Вены. Если в 1943 году Вену бомбили не так уж часто, то с весны 1944 года эти бомбёжки стали почти ежедневными. Эти бомбёжки дали понять немцам- Австрийцам, что такое в действительности война.
До ежедневной бомбёжки население Вены пряталось в подвалах домов, там есть такие глубокие подвалы, что там трудно достать бомбой людей. Правда таких подвалов было видимо мало, и сделаны они, как говорят, ещё во время Турецкой войны, но часто все же людей заваливало в подвалах. Бывали такие случаи, что хоронило заживо, пока сумеют до них докапаться они погибают от нехватки воздуха или из-за голода.
Фермеры конечно переносили бомбёжку легче, как подается сигнал тревоги, они на машинах уезжают за город, км за 25-30, как я уже говорил и где-нибудь в деревне в подвалах прячутся, а то и так на воздухе, ведь бомбят то город.
Если мы у них работали, то также с ними выезжали за город, а мы ведь больше работали в городе.

Вена, Австрия, 1945г.

И так теперь мы почти не работали, только начинаем работать, как начинается тревога и нас освобождают от работы, убегаем, а потом часа в 3-4 собираемся, не много поработаем и нас везут в лагерь, а налеты обычно продолжались с 10-11 часов до 3-5 вечера. К зиме 1944 года Вена стала разбитой до неузнаваемости, все в городе было разбито, не действовали ни вода, ни газ, ни трамваи, свет правда иногда восстанавливали, но на остальное не было сил.
Особенно было трудно из-за воды, как я описал раньше, когда сравнивал Вену с Ленинградом по их же газетам, теперь также стало и здесь, кружку воды не достанешь даже за большие деньги.
Объявят, что туда то воду привезут, народ соберется, забьют всю улицу и ждут, ждут, а воду по какой либо причине не привезут и уходят все без ничего до следующего дня. В городе трудно стало найти столовую, что бы покушать. Пленных тоже кормить не чем.
Помню такой случай, после одной из тревог, хозяин фирмы приказал одному мастеру (глуховатому) старичку сводить куда-нибудь нас покормить, да и сам ещё он не обедал. И он начал водить нас по столовым, придём в одну не работает, в другую не работает или только начинают готовить, водил, водил и нигде не найдет чтобы нам покушать. Он разозлился (а в это время народ уже стал не доволен войной и высказывал это вслух), ходит по городу и гудит по-своему:
- Танки делаем, самолеты делаем, а пожрать нечего.
И всё ругается, ругается, а ему-то кажется что потихоньку, но так как он глухой у него получается громко, так что некоторые прохожие, проходя мимо, смотрели на него. Наконец он привел нас в один ресторан, договорился, нам отвели отдельную комнату (пленных нельзя вместе с гражданскими оставлять), а сам сел в общем зале, где полно народа, а нам в дверь его видно. Подали первое блюдо, одна водичка, и у них тоже, он посмотрел, посмотрел в тарелку, потом встал, взял её обеими руками, проговорил «Хайль, Гитлер!», выпил через край, заругался и вышел. На него все посмотрели, но никто даже с места не шевельнулся, а что бы было с ним год назад, я не представляю, сразу же его бы забрали.
В общем народ начал открыто высказывать своё недовольство, не боясь ничего, даже гестапо.
В то время как Вена стала разбита в большинстве районов и стало много жертв, у немцев встал вопрос как спасать народ от бомбёжки и стали строить «противовоздушные ерши», которые я уже описывал. После постройки таких башен когда народ стал прятаться та, особенно облегчилось дело у женщин с детьми, если раньше все стояли в очереди у подвалов и ждали начала тревоги, мы проходя мимо видели как они стоят в очереди с колясочками, то теперь они приходили в эти ерши с утра, их пускали туда заранее, а после бомбежки они уходили последними, а эта процедура была так же долгая, попробуй выпусти несколько тысяч человек через 4 двери.
Хорошо ещё что американцы бомбили только днем, если бы ещё и ночью, то ерши были бы забиты людьми круглосуточно.
Бывал я и в таких ершах, где бомбёжки не слышно, потому что все герметизировано., и от множества народа создавался сплошной гул. И все же время падения бомбы всё равно видно по свету, когда падает бомба свет почему то начинает тускнеть, тускнеть (особенно это заметно в подвалах),, а после взрыва резко восстанавливается нормальный свет, и вот в то время как лампочки начинают затухать сразу кА по команде народ затихает, переживая эти секунды как большие часы, чувствуя приближение бомбы и боясь что она упадет на него. Характерно то что долгое время наш лагерь (Гудрун штрассе 81 в 10 или 11 районе Вены) около товарной станции (через улицу) оставался долго невредимым. Почему то всё кругом было разбито и сгорело, а наш лагерь, как чирей на ровном месте, всё ещё стоял. Наш лагерь состоял из 5-6 бараков и мы всё говорили немцам, что американцы знают что в этих бараках мы поэтому и не бомбят их. Правда мы в лагере тоже сделали ходы сообщения в земле перекрытые бетонными плитами, вместо подвалов, и если кто днем оставался в лагере днем во время налётов прятались там.
Но вот в один из прекрасных дней (зима 1944года) попал под бомбу и наш лагерь, правда нас почти никого там не было, мы все были на работе, но два барака разбили почти полностью, разворотило и проволочную ограду лагеря. После работы нас всех собрали и увели в другой лагерь, где мы пробыли несколько дней. Наш лагерь восстановили и перегнали нас опять туда.
Не смотря на интенсивные бомбежки и большое число погибших гражданских, нам почему то везло, из нашего лагеря не погиб пока никто, народу конечно много было и я всех не знал. Но разговоров по крайней мере об этом не было. Один раз, когда нас по тревоге повели в подвал и поместили в отдельные клетушки от гражданских (а это делалось почти всегда, что бы мы с ними не общались), бомба упала на это здание и завалило весь подвал и всех гражданских, мы остались живы так как были в стороне и выбирались на поверхность по завалам. А однажды попали под бомбёжку на открытой местности, правда бомбы попадали по другую сторону насыпи ж/д, и в нашу сторону летели только осколки и воздушная волна, ранило только одного из нас, и опять все остались живы.
Теперь когда кругом разруха и паническое настроение участились случаи побегов пленных из лагеря, правда дня через три-четыре зачитывали приказ по лагерю что такой-то пленные пойман и расстрелян. Но это было не всегда правдой, а может и никогда, ведь в большинстве случаях мы их видели в городе среди наших гражданских, которые работали или жили в Вене.
По городу стали проводить облавы по проверке документов Но их как-то стали доставать у гражданских, помню такой случай: на работе я познакомился с земляком из другого лагеря, к сожалению фамилию и имя я забыл, так как пишу через 15 лет. Так вот в один вечер нас вели с работы от Магдалины Цумпф и почему-то запоздали, было поздно мы сворачивали на нашу улицу, света там не было, и когда мы свернули к нам в строй забежал какой-то гражданский в коричневом костюме без фуражки, и бросился ко мне со словами:
- Сашка выручай, погибаю!- узнаю в нём своего земляка, с которым познакомился раннее на работе. Часовой начал было расспрашивать и выгонять его из строя но мы ему объяснили, что это мол мой родной и он работает в Вене, и что мы давно не виделись, тогда часовой не стал придираться. Земляк начал рассказывать, что он убежал из лагеря переоделся в этот костюм и шляпу, приготовленные у русских девчат в лагере, но там был кем-то продан и его накрыли гестаповцы. Но он сумел от них оторваться и сел на трамвай, там где они ещё ходили, но его опять выследили он спрыгнул на ходу, но выстрелом был ранен в ногу, правда в мясо, и вот теперь он бросил шляпу, но в этом костюме его видимо опять выследят и ему нельзя идти в лагерь гражданских на ночлег. Он обратился ко мне с просьбой к завтрашнему дню достать ему какой-нибудь костюм, чтобы он мог сменить этот и потом удрать из Вены куда-нибудь в деревню, потому что там есть знакомые русские и они достанут документы.
Мы договорились, что завтра я пойду работать на восточный вокзал Гане Гойсу на картошку и там ему в уборной передам костюм. Придя в лагерь я начал просить у пленных помощи товарищу, костюм ему нашёл, но это было не очень трудно ведь с раскопок пленные приносили много одежды, а потом продавали гражданским. На утро я ему передал костюм в уборной, он переоделся попрощался со мной и ушел, и кажется я получал слух, что он благополучно добрался до знакомых и достал гражданские документы.
Вспомнил ещё случай, с моим напарником по колхозу, которого звали Николай. Работая на станции они сорвали на вагоне пломбу, там оказался сыр, пленные набрали сыру, но всё это видела в окно здания женщина и она заявила на них. Когда стали искать виновников, кто сорвал пломбу, вину на себя взяли трое, в их числе был мой друг Николай, их конечно привели в лагерь, перед строем прочитали приказ о переводе их концлагерь и увезли. Дней через 7 нас 4 человека повели на трамвайную остановку, которую только что восстановили, чтобы вести на работу, Николай знал что здесь частенько бывают пленные, и вот он неожиданно появился перед нами на остановке в порванной одежде и даже в тех брюках в каких был в лагере. Разговаривать нам здесь не пришлось, но он не подходя к нам перебросился словами и просил завтра принести одежды и бритву (он весь зарос), мы на другой день принесли всё это, он также сел в трамвай, а там мы ему всё передали. Оказывается, их везли через Вену, двое часовых и во время пересадки на станции он сумел скрыться от них в толпе. После этого я с ним больше не встречался и не знаю его дальнейшую судьбу.

ПОСЛЕ ВЗЯТИЯ НАШИМИ БУДАПЕШТА

В то время когда Наши войска вели ожесточенные бои за освобождение Будапешта от фашистских захватчиков, особенного страху в Вене не замечалось, народ был только морально подавлен бомбежками. Мы же работая по разным фирмам мало замечали беженцев с востока, были конечно беженцы богачи из Румынии, Венгрии, видели откуда то пригнали много евреев, фашисты с начала войны в безжалостно уничтожали их, но этих откуда то пригнали, и все они были с желтыми шестиугольными звездами на груди.
Но вот как только наши войска взяли Будапешт и продвинулись к австрийской границе и заняли город Ольденбург началось паническое бегство немцев и венгерского богатого населения, а также Вену стали заполнять и австрийские беженцы, которые разносили разные слухи о якобы зверствах русских творимых на занимаемых территориях.
Работая на фирме Ганс Гойс, мы вдвоём работали в его киосках на базаре по растаскиванию картошки по киоскам перевозимой со станции машиной нашими ребятами. И вот в промежутках как не было машины мы растащили растащили мешки по киоскам, и услышали,что в отделе при конторке, в которой работала дочь самого Гойса собралось несколько женщин и одна из них всем что-то рассказывает, а остальные со страхом в глазах слушают и мы тоже навострили уши. Но всего понять не смогли, поняли только отдельные слова, как большевики «аллес» капут и прочее, тогда я возьми и спроси дочь Гойса:
- Что она рассказывает? -она начала нам растолковывать, что это женщина из Эдинбурга и русские как заняли его начали убивать всех жителей, и не просто так, а берут пилу и пилой переливают человека. Тогда я спросил эту женщину видела ли она это сама, а она ответила что ей рассказала подруга, тогда пришлось нам объяснять что это немецкая пропаганда, для того чтобы все убегали от русских, в действительности у русских гуманная политика, и у русских их лозунг братство всех людей, это только немцы позволяют пытки и истребление целых национальностей, как то евреев.
После этого разговора они разошлись, веря и не веря нашим словам, но во время обеда дочка Гойса пригласила нас к себе в контору и начала нас расспрашивать о том, что же делать и ей и ее отцу, что сделают с ними русские, когда придут? Мы объяснили ей что ничего не будет, пусть они не убегают и живут дома, только помытарствуешь, ведь русские придут туда куда убежишь, лучше оставайтесь на месте и не бойтесь ничего, ведь русские не такие звери, как ваши СС, которые поубивали тысячи русских и других национальностей. Затем она спросила, а что русские сделают с ее папой ведь он богат. Мы объяснили что русские не идут отбирать богатство, но если возьмут в машину, то это нужно для нужд фронта, а после войны будет видно какая будет у вас власть. Если такая как у нас, то конечно богатства отберут в пользу народа и сделает всех равными. А может всё останется по-старому, только без фашистов, она осталась очень довольна нашими разъяснениями, и стала такой ласковой, как никто никогда из немцев, а ведь разговаривать с нами было запрещено, и богатые этого закона придерживались, а она не выдержала.
Теперь уже обстановка стала меняться на глазах мы стали чувствовать себя веселее, и бодрее. По Вене стала проходить множество воинских частей, они двигались в разные стороны, много попадалось обозов беженцев, с какими-то набитыми узлами. Если не ошибаюсь 2 апреля 1945 года в воскресенье нас 40 человек пригнали работать на бойню, там скопилось множество коров привезенных из Восточной Пруссии и этот скот не успевали убивать, с голоду он стал дохнуть и эту падаль нас заставляли грузить на машины и увозить за город, подальше от него, потому что стало пахнуть и их раздуло (апрель в Австрии был уже тёплый)
А мимо бойни идут и идут обозы, машины, пешие военные, одни пленные от фронта другие к фронту. У нас в этот день отпало всё настроение и к этой работе, да и часовые не подгоняют, у них тоже было плохое настроение, мы только и смотрели на эту движущуюся массу народа и пытались узнать последние новости с фронта.
Вот остановился власовец на мотоцикле, он уже был с нами ласков, рассказывал новости и потом уехал дальше, но далеко ли ему осталось ехать, мы уже у него не спросили.
Часа в три дня к нам приходит солдат из лагерной охраны и нас повели в лагерь. Почему? Думаем что-то задумано против нас, неужели мы не дождемся своих. Что будет с нами эти последние дни, никто ничего не знает, узнаем скажут или сделают, а пока неизвестно. Пригоняют в лагерь часа через два собирают всех в лагерь, затем выгоняют во двор и объявляет что сегодня мы отсюда уходим дальше в тыл, здесь стало опасно, до конца войны недалеко (а какой конец не говорят), и нам нечего рисковать в жизнью, так как дома ждут родные, дети, отцы. Так что сегодня вечером выходим, а по улицам Вены делают всякие задержания, закладывают каменными стенами улицы, заваливают под мостами и трамваями и прочее. Вечером нас собрали, дали по буханке хлеба, приказали взять одеяла, что у нас были и строится на выход, охрана уже была усилена новыми солдатами.

ЭТАПОМ ИЗ ВЕНЫ

И так в воскресенье 2 апреля 1945 года вечером нас построили и погнали по Вене на улице уже темно, света нигде нет, а если где пройдет трамвай то без света, машины тоже проходит без света. И сразу как нас выгнали бросилось в глаза, видимо заранее у некоторых наших ребят была договорённость с гражданскими девчатами, эти девчата пользуясь темнотой заходили в нашу колонну, так как она растянулась по улице и гражданские если кому-то нужно было пройти улицу частенько пересекали ее прямо через колонну, хотя днём этого бы не допустили, и забирали ребят и вместе уходили из колонны, я сам видел два таких случая. У меня возникла мысль тоже убежать, ведь вот вот в Вену придут наши войска, я посоветовался с напарником он сказал, что в Вене бежать сейчас опасно всюду войска и здесь трудно скрыться, правда некоторым ребятам австрийцы на работе предлагали в случае подхода фронта они могут рассчитывать на их укрытие и может быть этим некоторые воспользовались, но у нас уговора ни с кем не было, поэтому мы решили побег сделать где-то за Веной.
Идем по Вене в полной темноте, в воздухе слышен рокот самолетов У-2, всё время передают по колонне прекратить курение, но нам почему то уже это ничего не страшно, ведь это гудят наши советские самолеты кукурузники. Вдруг осветительная ракета, передалось команда «Ложись!», а следом завизжала бомба, к нашему счастью она взорвалась где то впереди, больше взрывов не последовало. Ракета погасла, но на встречу нам едет машина со светом, увидев запруженную улицу машина останавливается, свет горит, комендант лагеря с пистолетом в руке и ругательством бежит к машине угрожая оружием, приказывает выключить свет.
Свет погас, проходит две три минуты, опять команда строится и вперёд, выходим за Вену в направлении Лизинга. По дороге идут и идут навстречу немецкие войска на Вену, танки с остервенением стараются прижать нас к канавам, приходится опасаться остервенелых фашистов.
Пройдя от вены км 4 останавливаемся у села на ночлег, пытаемся отсюда уйти, но круговая охрана не позволяет рисковать жизнью, а здесь уже начинает светать. Только рассвело к нам приводят троих наших и одного серба, пленных нашего лагеря, они убежали в Вене, но были кем-то задержаны и утром попались на глаза нашему коменданту, который двигался к месту нашего ночлега. На их счастье они имели авторитет в лагере у коменданта (это переводчики, ординарец коменданта), им прочитали нотацию и пустили к нам в колонну. Двинулись дальше, у меня мысль убежать, проходим лесом, но нет момента для побега. Проходим села, в одном селе опять ночевали, запомнил его название как Кохгольц, были ещё один ночлег, но не помню название местности.
Затем проходим городишко Герцогенбург и в одном помещечьем имении останавливаемся на ночлег. Нас загоняют во двор и в это время мы присматриваемся к местности, в право на восток видно село, в низине через него протекает речушка, а дальше за рекой поле, а за ним горы и лес, на них в случае удачи побега и двинуться бы, к реке и в горы и в лес. Но это просто план и будет ли выполнен. Загнали во двор, ворота закрыли, хозяина уже нет, остались работники, коменданта выпросил картошки и приказал им варить ее для пленных.
У круглого двора кроме лицевых ворот есть ещё боковые ворота, но они не заперты через них разрешили выходить на зады тем у кого есть что сварить самим. Мы также вышли, здесь появились ребятишки из какого то села. Они вроде поляки. У них уже за деньги покупают картошку, пшеницу, приносят её фартуках. Мы с другом под видом что то сварить, как я и сказал, также вы просились к кострам, нужно еще раз ознакомиться с обстановкой и местностью, и при том у нас нет спичек А в случае побега без огня невозможно. У костров договариваемся с мальчиком поляком о спичках даем ему 200 марок (они нам не нужны) и просим принести его спички. Он уходит, но принесет ли неизвестно, но нет - приходит, приносит 2 коробки спичек, и на душе становится легче.
Теперь мы имеем огонь на случай побега и при том не мол мы сошли с ума, за две коробки спичек отдали 200 марок, но это дело наше и свою цель не открываем, это знаем только мы вдвоём.
Начало темнеть, всех загнали во двор и закрыли боковые ворота, теперь снаружи осталась только немецкая охрана. Во дворе сильный шум, а мысль о побеге не отпускает, но вдвоём почему то бежать мы трусим, решили пригласить Ковалева Семёна. Он у нас в лагере ростом больше всех, нам он хорошо знаком, с нашего барака, сдержанный. Посоветовавшись с ним он дает согласие, теперь нужно искать момент и место выхода со двора. Самое главное момент! Под навесом с северной стороны на лево много соломы, кругом развалились и сидят на соломе ребята, на Восточной стороне конюшни с потолком, они каменные.
Залезли для разведки на чердак, крыша дощатая, под шум двора удается приподнять и отодрать две доски и опять опускаем их на место, а это место занавешиваем одеялом, чтобы свет со двора не проникал, так как во дворе кругом горят лампочки и этот свет может заметить кто-нибудь, но если приподнять доски при побеге. Всё готово, теперь нужен момент, а как его выбрать?
Через несколько минут объявляют чтобы все собрались впереди двора получать картошку на ужин. Начался еще больше галдеж и шум, все стали выходить с соломы с облюбованных на ночлег мест, чтобы получить на ужин картошку, другого благоприятного момента для побега вряд ли дождемся. Мы ведь идём уже четыре дня, а таких моментов не было, правда на улице охрана двора и можно ли выбрать момент чтобы убежать…

ПОБЕГ

При получении пленными картошки, под шум двора решили бежать, пожалуй это самый подходящий момент, терять его нельзя, после станет тихо все улягутся спать и тогда не убежишь. Но к нашему несчастью потеряли в толпе Семёна, как быть, посмотрели кругом не найдем где он есть, долго будем искать потеряем дорогое время. Но на глаза попадается сидящий на соломе Лешаков Сашка со своим дружком Петькой (фамилию забыл). Решил пригласить Сашку, он кстати имел уже два побега, опытный волк в этом деле. Мы это знали и он выслушав нас, говорит:
- Я согласен с вами бежать, но с условием, что возьмём его друга.
Ну что же раздумывать никогда, соглашаемся, быстро забираемся на чердак к приготовленный дыре, ознакомили с ней Сашку, он залазит под одеяло, лежит там с минуту – две и говорит нам:
- Часовой прошел и удалился, зашёл в другую сторону, теперь будем ждать, когда он пройдет в следующий раз и как завернет за угол - прыжок. Первым прыгаю я, затем по одному начинайте вы, но прежде чем прыгать осмотритесь, прислушайтесь, тогда только прыгайте и при появление из-за угла часового всё движение прекратить и ждать его поворота за угол.
Он опять залез под одеяло и сидит ждёт как пройдёт часовой, сидим мы минуты три-четыре, рывок и Сашки нет. Сидим не дыша, во дворе шум где-то лает собака. Залезаю под одеяло, осмотрелся: ночь звездная, безлунная, ничего не вижу, но постепенно осмотрелся и привык к темноте. Вижу опять проходит часовой, смотрю, свернул за угол и не много выждав прыгаю! Но что такое? Треск и куда то попадаю, оказывается это стоят сани-дровни и я попал в них, но думать некогда, ушиб ногу, отбегаю в сторону, сажусь в саду и следом за мной слышу опять шум, это уже прыгнул мой друг Шалонский Петр. Бежит прямо на меня, а лёжа видно на горизонт, хватаю его за ногу, он садится, видим впереди ещё деревья, это сад бежим туда, а там ждёт Сашка. Собака лает еще сильней, но здесь не появляется, сидим минуты две, слышим опять шум прыжка, ждем, значит все благополучно, сейчас подойдет Петька, Сашкин друг и уходим, но не успели дождаться Петьки, как слышим кто-то ещё прыгает. Кто это? Семён? Ждём, подходит ещё один, это Сашка Прохоров друг по бараку. Ну что ж, раз уж он прыгнул и пойдет с нами, то уж делать нечего, пусть примыкает идет с нами, хоть и много нас уже. Ну что поделаешь? Что будет.
Начинаем отходить, присели, чтобы осмотреться. Справа видим лесок, его ещё днём заметили, подались к нему, решили в нём отдохнуть и успокоиться, обдумать маршрут и двигаться. Сидим на опушке этого леса, думаем как пройти теперь речку, через село, что справа нельзя, опасно, какая река не знаем. Попробуем - может перейдём. Но пока сидели видим кто-то идет прямо на нас, на лесок, шепчутся, окрикиваем их, потихоньку подходят. Оказывается это трое дружков Сашки Прохорова. Они говорят:
- Мы от Сашки никуда, он наш друг. - но Лешуков стал против этого. Он говорит, чтобы они отделялись, ведь нас стало 8 человек, так скрываться трудно. Если же они с Прохоровым не уйдут, то он заберет своего друга и они уйдут одни. Во-первых такой большой группой невозможно ходить и скрываться, а во-вторых если поймают, то будут считать бандой и меньше надежде на спасение жизни. После этого Сашка Прохоров стал просить нас чтобы мы с ним походили хотя бы пару суток, освоиться с новой жизнью, а потом они отделятся от нас, на это Сашка Лешуков согласился.
Решили двигаться к реке, ждать то нечего, время идет, а нам нужно до света уйти в горы, леса. Подошли к реке, вдоль реки заросли кустарника, через них пробираемся, но трудно. Пролезли, ищем место где река будет по уже, но нет ширина её метров 12, глубина неизвестна, но палкой дна не достать. Выбираемся из кустов, сильно шумим кустами, а это плохо, проходим вверх ещё метров 150-200, опять лезем в кусты, но и здесь перейти нельзя. Опять вылезли на поле, но слышим мы какой-то шум по кустам, кто-то лезет через кустарник, замираем, услышали шёпот по-русски, значит тоже наши кто-то. Встречаемся с ними, оказалось наши, их пятеро, с ними и Семён Ковалёв, поговорили и разошлись искать перехода, об объединении не может быть и речи, это понятно.
Мы поднимаемся ещё выше, но всё безрезультатно, Сашка уже поговаривает о переправе реки вплавь, но ведь вода еще холодная, хоть и весна уже, к тому же и плавать я не умею. Спускаться вниз опасно, там село, идем ещё выше. Вдруг натыкаемся на узкую на узкоколейную ж/д, она времянка, проложена по земле без всякой насыпи, идет к реке проходит через неё, а по берегам сделаны клети, на них держатся на брёвнах рельсы со шпалами. Решили ползком переправляться по шпалам, первый полез Сашка Лешуков, за ним и мы все, всё это делается на ощупь, тихо, и всё же Сашка читает мораль что много шумим, а здесь как назло во время моего переползания на корточках по шпалам у меня из сапога выпала ложка, и звякнув об рельсы булькнула в воду . После того как переползли на другой берег Сашка меня чуть не съел, за это опять началась мораль для всех. Но что поделаешь надо же так случиться, ведь у меня сапоги трофейные, а у них голенище широкие и ложка не смогла удержаться, но оговариваться не могу виноват, ведь Сашка у нас за старшего, он опытен в побеге приходится слушаться его гнева и упреков. Наконец-то перебрались все, начал моросить дождь. И так уже сыро и грязно, теперь ещё и мокрые, а впереди пашня, идем гуськом по пашне, знаем что будет пересекать наш путь дорога, ведь с вечера из леса видели проходящие со светом машины по этой дороге. Не дойдя метров 30-50 до дороги нас неожиданно светили фары автомобиля, выскочившего из-за поворота, Сашка падает, он впереди, шепчет нам6 «Ложись!». Ложимся прямо в пашню, но свет направлен прямо на нас и как будто не перемещается, сердце уходит в пятки, дрожим от страха. Видимо нас заметили, но лежим не дышим, теперь что будет, уж слышно даже как бьется сердце, а этот свет не пропадает и кажется вечно горит, но он не приближается. Что бы это значило? Выжидают или обходят, но ничего вроде не слышно, только у машины слышен разговор, значит машина стоит, но наконец-то машина тронулась по дороге в нашу сторону, прижимаемся к пашне ещё плотнее, готовы залезть под землю, но это невозможно. А машина всё ближе, мы не дышим, что же теперь будет, но нет машина проходит, свет удаляется, значит незамечены, вздыхаем свободно, но дрожь ещё не проходит. Поднимаемся и быстро перебегаем дорогу, теперь должны скоро подниматься в гору, а там лес, спасительный лес, но долго ли до него добираться, не знаем, днём вроде бы недалеко, а сейчас всё ещё горы нет. Но вдруг Сашка оборачивается и бежит назад, мы за ним, что случилось, не знаем, а затем останавливаемся, оказалось, наткнулся на дом. Обходим его, затем уже лезем в гору. Лезть трудно, устал до предела, но лезу за впереди идущими товарищами, стараясь не отстать от них, иначе растеряемся.
Наконец нападаем на какую-то дорогу, поднимаемся по ней наискосок горы, вот и лес, вот и спасение. В лесу останавливаемся на дороге. Сашка начинает нас учить:
- В лес с дороги будем сворачивать по одному в разных местах, чтобы по росе не так было заметна тропа. Для маскировки следа старайтесь повыше поднимать ноги. Заходим в лес в разных местах по одному, а в лесу уже собираемся вместе и идём дальше без дороги.
Впереди овраг, по этой стороне мелкий сосновый лесок, решили передохнуть, а потом перебираться через овраг и дальше, хотя и сильно устали, но во что бы то ни стало надо уйти дальше за эту ночь от места побега, Сели отдыхать, куряки стали залазить по одному под одеяло покурить, сидим минут 30 и опять команда: «Пошли.» Ох, как неохота вставать, ведь уже не двигаются ноги, но надо идти.
Перебираемся через овраг и попадаем в крупный сосновый лес и идём по нему гуськом, но как трудно идти гуськом по лесу. В лесу темно, впереди идущего не видно, а стараешься не отстать и как нарочно натыкаешься на сучья, того и гляди глаза выколешь, и хотя обдираешь морду всё равно спешишь, чтобы не отстать. А дождь всё идет, шумит по лесу. Мы уже насквозь мокрые, но идём и идём. Сашка то и дело огрызается почему много треска, объясняем что всё время натыкаемся она сучья, поэтому и треск, хотя всё время держишь руки вперёд, чтобы не наткнуться на дерево. Но от сучьев не спасает. Сашка смеётся:
- Эх, бестолочи, к чему это руки протягивать? Смотри вверх и на фоне неба видны впереди и деревья и никогда не наткнешься. А в перёд глядеть ничего всё равно не видно. Определять впереди идущего надо по шороху.
Пошли дальше, его учение пригодилось хорошо, уже и на сучья меньше стали натыкаться. И всё идём, думали отдохнуть, но решили найти мелки густой лесок и отдохнуть до утра, а там видно будет - может придется в нём посидеть весь день. Ушли как будто далеко от края. Находим мелкий ельник. Забрались в него, расположились. Сашка назначил из нас дежурного и сказал:
- Ты не спишь и слушаешь все звуки в лесу. Если будет какое-то подозрение быстро всех будешь и сматываемся отсюда. Посидишь часок или два, будишь следующего дежурить, так по очереди. Если кто сильно захрапит сразу будить.
И так отдыхаем, но стоило заснуть как начал пробирать холод. Ведь мы мокрые насквозь. Да и дождь всё идёт. Пропал и сон, прижались к друг другу чтобы было теплее и сидим ночь. Наконец-то начинает светать, дождь прекратился и вдруг неожиданно закукарекал петух. Что за диво, вроде ушли далеко от края, а петухи поют, значит где-то близко край леса и там село, это уже опасно!
Разветрило, восходит солнце и сразу раздались крики какие то, затем стрельба, что это не знаем, но опять вдруг всё затихло. Сидим чуть дышим, ведь близко люди и выходить из кустов опасно. Сашка шепчет, что будем теперь до вечера сидеть здесь, и если всё обойдётся хорошо, то вечером отсюда мотаем. Прошло часа три, спокойно, но потом слышим разговор по лесу, он всё ближе и ближе, мы не дышим, прилегли к земле и смотрим в лес, в сторону разговора, так видать далеко и наши укрытие не больно большое, дальше крупный сосновый редкий лес и по нему замечаем идут трое. Офицер, женщина и девочка 6-7 лет идут и собирают подснежники, прошли от нашего укрытия метров 100-150, удалились, но мы по-прежнему не дышим, замерли, не дай бог кто за кашляет и нас услышит, тогда нам конец. Проходит около часа, слышим опять щебетание девочки, значит идут назад, напрягаемся до предела, всё внимание в их сторону. Они проходят по старому пути. Но наконец-то всё затихло. Прошли, только слышно удаляющиеся голоса, значит мы недалеко от деревни, если они приходили за цветами.
Сидим день, а показалось за год. Наконец начало вечереть и мы выходим из укрытия. За день обсохли, день был тёплый. Движемся на восток, невидимая деревня на запад от нас. Движемся по лесу. Пока еще не совсем темно. Выходим на опушку, идем по опушке на юго-восток проходим опять овраг, и опять идём по опушке леса. Часа три уже глубокая ночь и неожиданно натыкаемся на деревушку, возвращаемся назад. Метров 300 от деревни засели. Сашка говорит:
- Отдохнём, а позднее прощупаем эту деревню, может добудем какой-нибудь еды.
Часа в 2:00 ночи Сашка берёт меня и Сашку Прохорова, ему надо учиться добычи, а то им от нас отделяться. Идём втроём к деревне, предварительно договорились с остальными, если нас шугнут, отступить назад до оврага и ждать на опушке у речки. Мы дошли к деревне с лицевой стороны, посидели, Сашка говорит:
- Пошли.
Подходим ко второму от края дому, круглый двор с калиткой и воротами, у дома в улицу четыре окна. Сашка говорит мне:
- Встанешь в простенке между первым и вторым окном, а ты – (Сашке Прохорову),- между третьим и четвертым, стоять тихо, а я пойду во двор, если заслышите шорох в доме бегите, предварительно со свистом оповестите меня, я отвечу тоже свистом и убегаю за вами.
Мы встали на посты, он пошёл к воротам, но что-то долго не входит во двор и вдруг как побежит, мы за ним, отбегаем метров 300, остановились, спрашиваем:
- Почему убежали?
- Ты почему не встал как я велел?- напал Сашка на меня с ругательством.- Я тебя где поставил? Зачем перешел с одной стороны окна к другой?
- А почему, разве нельзя? - говорю ему.
- Нет! Ты прошёл у окна, если хозяин заметит и будет нас караулить, а мы его не видим, он выберет момент и нас всех перестреляет! Всё, здесь больше не воруем. Пошли назад.
И так ночь неудачная, всему виной оказался я, и мне Сашка читал мораль еще долго при всей компании. Двинулись дальше, до рассвета шли по опушке, но ближе к рассвету стали искать ночлег, мелкий, сосновой или еловой густой лес , нашли, забрались. Теперь отдых с охраной, взошло солнце, стало совсем тепло. До вечера всё было спокойно и Сашка нас учил навыкам побега и как добывать себе пищу.
- Прежде чем заходить в любой двор нужно убедиться нет ли во дворе собаки, надо её опознать каким-то шумом, если есть, значит нечего думать о краже. Уходи. Если сломали замок, его нельзя оставлять, забери с собой, с последующим захоронением, чтобы хозяин не доказал местным властям о краже. Нет улик, не докажешь воровства. А у них всё на учете, в местной власти, вплоть до кур и хозяин не имеет право убить скотину и птицу без согласования с властями. Украденную птицу готовить только ночью, иначе днём виден дым далеко, пламя огня маскировать. - и так далее.
Вечером опять в дорогу, в течение ночи наткнулись на три дома, решили попытаться добыть пищи. И опять с Сашкой, он нас расставляет у четырёх окон, а сам во двор, стоим все тихо, но вот во дворе блеснул свет, оказывает это Сашка залез в дощатый сарай, и светит фонариком, а через щель виден свет, что делать? Ведь он не знает, что его свет могут увидеть из дома, поднять тревогу или стоять? Решил пока стоять, ведь вспышки света кратковременные, может быть пронесёт.
Время тянется долго, а Сашка всё не идёт, наконец-то вышел. Передаёт мне котел литров на 6-8, в нём что-то есть, а Сашке Прохорову передал живого кролика и пошли к своим. Там начали разбирать содержимое котла, в нём картошка, сверху детские игрушки, тряпки, всё это тряпье выкидываем, котёл с картошкой затискиваем мне в вещмешок за спину. Двинулись дальше, Сашка захватил заодно какие-то стеклянные бутылки литров 0,5-2, это для воды. Идём, спускаемся к какой-то речушке, за ней крутая гора, заросшая кустарником, а на горе виднеется лес.
Набираем в речке в бутылки воды, переходим её, карабкаемся по кустарнику в гору, очень круто, цепляемся за кусты, срываемся, скользим вниз, но опять вверх. Всё же пробираемся в гору и неожиданно у меня за спиной развязывается мешок, и из него выскакивает котел с картошкой и покатился вниз, это целое ЧП, меня проклинает Сашка, но остальные молчат. Решаем ползком всей командой спускаться вниз и ощупывать землю перед собой до низа, спускаемся очень медленно Ощупываем перед собой всю землю и так до самого конца, часть картошки собрали, нашли котёл. Теперь опять в гору, добрались, сразу открылась поляна, аза ней не вдалеке лес, мелкий густой сосняк, видать посаженный, в общем то, что надо для дневки.
Забрали из него, расположились, готовим место для костра, кто собирает в темноте сухой хворост, кто готовит картошку, два Сашки обдирают кролика. Всё готово, правда мыть чисто нечем, мало воды, но немного сполоснули. Раскладываем костер, вокруг него кругом завесили одеялами и начинаем варить в котле похлебку с кроликом, костер горит плохо, видимо мало доступного воздуха ведь кругом всё занавешено, залазим костру по очереди и вылазием со слезами, там сильный дым. Кое-как всё же закипело, ждем когда сварится картошка, а уж кролик какой будет, не до хорошего. Сварили. У всех ложки, у меня нет, утонула в речке, но мне заимствуют по очереди, немного наглотались горяченького, теперь на отдых, ведь скоро свет.
Рассвело. Солнце греет хорошо, повылазили из под кустов на поляну, солнышко, и вроде от души отлегло, всё хорошо. Но к обеду опять ЧП, слышим как и в первую ночь разговор, пригнулись, смотрим вдоль кустов и видим по краю леса идут два офицера зенитчика, значит где ты видимо расположены зенитки, пришлось опять переживать целый день как бы нас не обнаружили. Хотя они и прошли мимо, но видимо будут возвращаться ещё и назад вот всё время до вечера и сидим не шевелясь, и боясь кашлянуть, но никто не вернулся.
А вечером опять в путь, не помню сколько еще пришлось воровать пищу, в отряде 8 человек, на 4 сутки решили делиться, Сашка настоял делиться и так будет легче скрываться и питаться. И вот началось прощание обмен адресами с уговором если кто останется жив и попадет на родину пусть сообщит о своих друзьям и родным где были, где расстались и когда.
Разлука грустна, но ведь нужно, действительно, чем меньше народу, тем легче скрываться. И вот остаемся вчетвером: Лешуков Сашка из Уфы, я - Фокеев Сашка из Бугуруслана, Шалонский Петр из Калинина и «Сынок» Сашка (друг Лешукова, фамилию к сожалению забыл) из Краснодарского края.
Так началась жизнь по лесам и горам Австрии вчетвером. Теперь у нас была цель, как продержаться нам до прихода наших войск, ведь они были уже близко, когда нас уводили из Вены. Мы теперь не столько двигались на восток подвергаясь опасности и рискуя нарваться и обнаружить себя, а старались добыть себе пищу и скрываться от посторонних глаз уходя как бы в подполье.
Разыщем в лесу хорошее, укромное, безопасное место для жилья, ночью раздобудем пищи и живем на одном месте, добудем еще разок или два, затем меняем место отходя на несколько километров и опять по-старому.
Сашка Лешуков был специалист в воровстве. Видимо он и на родине занимался воровством, всё у него проходило ловко, удачно, главное если он задумал где-то украсть, то не он будет если не украдет что-либо, правда исключением были места где обнаруживалась собака.
А чтобы сломать тот или иной запор, то ему проще простого. У него всего из инструментов был какой-то металлический стержень, наподобие бороньего зуба, он его звал «мальчик» и вот им он мог сломать любой запор или замок. И что только не приходилось воровать, больше конечно кур, а то и поросёнка однажды украли. Картофель в большинстве, но было и масло, и крупы, и одежду. Помню однажды принесли два мешка тряпок, стали разбирать, правда там было больше женского, но всё же было и мужское. Мы сменили на себе бельё, Сашка даже костюм обнаружил и отдел его, двое ботинок, остальное что не нужно всё зарыли в землю. Однажды пришлось воровать в одном большом селе, где была расположена какая-то воинская часть, правда мы не знали этого, но выяснилось это когда были уже в селе. В одном месте работала передвижная электростанция, на одной улице горит свет и ходит часовые, но мы раз уж пробрались, всё равно решили воровать и Сашка пробрался в кухню или кладовку и украл пол мешка фасоли, банку масла и спокойно покинули это село.
В одном месте нашли особенно хорошее укрытие, соорудили там в мелком сосняке навес, укрыли сверху от дождя куском брезента и накрыли сверху мокрыми ветками. Брезент утащили в селе и жили там больше недели, украдем продуктов и опять живём. Место глухое днём отдыхаем, играем в карты, как кончатся продукты ещё сходим, правду украденного на долго не хватает, ведь нас четверо мужиков.
Но вот однажды пролезая по густому лесу к своему лежбищу с обратной стороны наткнулись на недалеко от нашего места замаскированную сосняком будочку, сколоченную из фанеры. В ней был сделан топчан, с окном и дверью, видимо кто-то тоже собирался здесь скрываться, но наверное сделали эту будку до нас, потому что если бы её строили мы бы услышали. Перед 1 мая, дня за три, Сашка с Петром пошли за добычей, чаще всего они уходили вдвоём их долго не было, но когда они пришли принесли пищи и рассказали, что в подвале обнаружили вино и завтра пойдут и принесут его, справим 1 мая. И правда на завтра сходили с нашим котлом, но принесли не в котле, а прямо в маленьком бочонке вина литров в 8-10, и говорят завтра будем праздновать. Но праздновать нам не пришлось.
На следующий день ближе к вечеру сидим под навесом на постели играем в карты, вдруг слышит кто-то лезет по лесу и шорох прямо на нас . Мы с испугу вскакиваем и бежим, ничего не взяли, даже одежду. Выбегаем в крупный лес бежим по нему, а в нём видно всё далеко и могут заметить, с испуга чуть было не растерялись, но всё же сошлись опять вместе, сели в одном овражке и думаем кто же это мог быть, не нас ли ищут. Мы же в окрестностях воровали не раз, может решили прочесать местность, а может это пробирались кто до будки, которая там стояла замаскированная. Кто знает что думать. Посидели до вечера, пошел дождь и решили искать новое место ночлега. Невдалеке нашли место, сделали постели из веток сосны и ели, а дождь все идёт и идёт , промокли до нитки. В полночь решили пробираться к своей лежанке и если всё цело, забрать, у нас ведь и шинели там остались и одеяла, всё бросили там с испугу.
Пробираемся по лесу с особенной осторожностью, хоть и ночь глубокая и дождь, но надо держать ухо востро в случае чего смываться, договорились если рассеит нас, собраться у новой постели. Доходим до заветного лесочка, в котором наше логово находилось, место по которому всегда пробирались к лежанке, залегли на окраине мелкого ельника, решили спокойно слушать часа полтора-два, если там кто есть то может закашляет или заговорит потихоньку и мы услышим и смоемся уже без всего. Лежим долго не шевелясь, ничего не слышно. Только дождь шелестит по веткам, замерзли, начинаем понемногу ползком продвигаться в направлении шалаша, ползём, ползём, затем минут 10 полежим, тихо слушаем, затем опять ползем, чувствуем скоро будет шалаш. Полежали невдалеке, вроде все спокойно, доползаем к шалашу, сверху был натянут брезент или лучше сказать клеенка, её нет. Забираемся под навес, щупаем и здесь всё собрано в кучу и закрыто той клеенкой!
Собираемся и быстро сматываемся.
Кто собрал всё в кучу? И неизвестно приходили ли в тот домик фанерный и наткнулись на нас, или кто другой и нашего ничего нет нужно, в общем одежду забрали, бочонок даже не покачали, не до него и сразу пошли на новое место, где приготовлена уже постель. Там улеглись, прижались к друг другу, оделись, сверху одеяло и сверху укрылись клеенкой от дождя и постепенно заснули.
Утром 1 мая просыпаемся кругом бело, оказывается выпал снег. Вот это да! Май и снег, ведь он нам очень навредил, двигаться никуда нельзя будут следы. Решили ждать тепла. К вечеру уже снег растаял и мы двинулись дальше опять менять позицию. Пробираясь по лесу, это по-видимому было второе число, услышали в лощине какое-то движение войск, шум, крики «На коней!» по украински и песню «Галя». Посидели на горе всё гадая, кто же это ехал и пришли к выводу что видимо власовцы, их в Австрии было много и когда нас угоняли мы видели их части, наши это быть не могли, так как не было ни боев, ни движения каких либо частей.
Числа 5 или 6 мая мы ночевали на большой горе в лесочке. С горы был виден внизу поселок, днём было особенно тепло, даже жарко и все эти дни после 1 числа было тепло даже по ночам, и мы решаем раз тепло установилась бросить шинели. Они нам теперь не нужны, только обуза с ними будет. Сидим, играем в карты, к вечеру Сашка говорит:
- Вот видите мы добываем пищу, а её хватает на 3-4 дня, а если бы мы были по двое, а не вчетвером, хватило бы на неделю и надо было бы её и реже добывать.
Я чувствую, Сашка договаривается делиться, он уже как-то об этом намекал. Я ему говорю:
- Саша я не против, давайте разделимся, мы уже имеем опыт кое-какой, так что можешь забирать своего друга, а мы с Петром вдвоём останемся. Как нибудь приспособимся к жизни. Если не попадёмся.
- Нет, это я так сказал. Просто я имел в виду добычу продуктов. - отвечает он.
На этом разговор кончился, вечером двинулись за добычей побросали шинели, налегке в темноте спустились с горы, дошли до поселка, который был виден днём. Остановились в метрах в 300 от поселка в какой-то большой траве видимо «в костре». Сашка и говорит нам:
-Вы с «сынком» останетесь здесь и ждите, а мы с Петром пойдем на разведку.
И ушли. Тишина только слышно как собака в деревне полаивает и всё.
Ждали, ждали, наконец-то видим на горизонте кто-то идёт один, затаились в траве на всякий случай, ведь надо быть на страже всегда. Подходит ближе, слышим, вызывает нас. У нас был сигнал не звуком, а шипением наподобие шипения дикого козла, подходит на отзыв Петька один и говорит:
- Давайте котел, мы там в подвале нашли бочку с вином и хотим набрать в котел. Ждите здесь, если услышите собака залает сильнее, значит мы пошли напрямую к лесу и вы идите. Там сойдемся.
И ушёл мы сидели, сидели, час сидим, другой, никого нет. Только собака всё время лает, а дело к утру. А у меня, как нарочно понос открылся, то и дело отхожу от «сынка» в туалет, и вот он мне говорит:
- Сашка, они наверное от нас ушли.- Меня как током ударило, аж в пот бросило.
- Почему ты так думаешь? Может пойдут, посидим ещё, если нет то пойдём как условились.
- А зачем же Сашка у меня забрал спички? - мне говорит «сынок».
- Как забрал?- спрашиваю, - Когда?
- А когда бросали шинели. Лешуков говорит мне , мол сынок давай-ка запасную коробку спичек. А то ты ведь всё изотрёшь и не будет зажигаться. Я ему и отдал, а он мне дал остаток той коробки, которой пользовались.
Вот тут то и мне стало подозрительно, я стал думать. Да, действительно, они наверное от нас ушли, раз Лешуков забрал спички. Мы посидели еще немного, настроение сделалось паршивым, полезли разные думки в голову, если правда ушли, что делать мне, ведь сынок глуповат, с ним будет трудно. Нет, не может быть, как это, Петька такого не сделает, он же мой друг, а «сынок» Сашкин друг. Мы посидели, подождали, никого нет , дело к утру, решили идти к лесу, ведь Петька сказал, что они могут пойти прямо к лесу, но у меня уже уверенности нет. Подходим к окраине леса, начали шипеть по козлиному и слушать, может кто ответит, но нет, обошли всю окраину, сигналя в разные стороны, всё ожидая ответа, но никого нет. Дело подходит к свету, теперь осталось только вернуться на вчерашнюю стоянку. У нас ведь была договорённость или правило, если мы теряемся значит надо собраться на последней стоянке. Идём туда. Это последняя надежда, но у меня на встречу веры нет, я правда «сынку» ничего не говорю и не показываю вида расстройства. Но сам выхожу из себя. Забираемся на гору находим свое вчерашнее место. Вот и шинели валяется, но около них никого нет.
- Будем ждать может подойдут. – говорю.
Ждём. Совсем рассвело. Никого нет, значит бросили. Но почему Сашка забрал моего друга, своего бросил мне, видимо потому что Петр более сообразителен и развит, не то что «сынок», да он ещё и глуховат, поэтому Сашка и оставил его на меня. Просидели день.
- Что делать? - говорю. - Подождем ещё сутки, может подойдут.
Проходят сутки, никого нет. Ближе к вечеру, как уходить, пишу записку, вдруг они ещё придут сюда: « Сашка ты поступил по-свински, во-первых если ты решил уйти то сразу бы сказал открыто, мы бы были немного подготовлены к этому. Во-вторых, ты забрал спички и котел у нас и не поделился с нами!»
Стали считать спички, их оказалось 9 штук. Повесил записку на дерево. Ну что делать надо идти, ведь нужно как-то доставать себе еду. Забираем опять свои шинели и засветло еще (раньше трогались в темноте) решили двигаться, чтобы ознакомиться с местностью и как обнаружим населенный пункт, подкараулить и осмотреться где и как подойти к домам и как что-либо украсть. Идем по горам по окраине леса, но сами начеку в случае если кто появится сразу же быстро скрыться в лесу, постепенно горы снижаются и мы опушкой входим на какую то дорогу. Видно как по этой дороге после дождя было большое движение Вся дорога в колеях техники, повозок, кругом по бокам валяются бумажки, обёртки, консервные банки, значит здесь двигалась какая-то воинская часть, но куда? Зачем? Решили идти этой дорогой, но еще светло, говорю «сынку»
- Смотри всё время вперёд, а я буду смотреть назад, если кого увидим сразу в лес идем. - а сами проверяем консервные банки, может что в них осталось, мы ведь голодные.
Впереди показалась окраина. Доходим до неё, оказывается это большая поляна, а дальше опять лес, а на противоположной окраине виднеется у дороги 3 дома. Сворачиваем с дороги, залегли в кустах на окраине и наблюдаем и есть ли там собака, если нет ночью будем что-либо воровать из еды. Лежим, видим у домов бегают детишки с ними большая собака, значит планы рухнули, не украдешь. Решили обойти опушкой эту поляну южнее. Движемся по окраине леса, а сами всё шныряем по остаткам. Здесь в лесу видать была стоянка, кругом всё разбросано, с разными остатками, я отстал немного, рассматриваю пустые банки, а сынок ушёл вперёд немного и вдруг бежит назад мимо меня, я за ним пробежал немного и спрашиваю:
- Что такое?
- Иду, - он говорит,- смотрю ящик зелёный стоит, подхожу, а там снаряды, я бежать, видимо кто-то из военных там есть.
Мы посидели минут 20 спокойно, прислушиваюсь, может быть услышим что то, если там кто-нибудь есть, но ничего не слышно, что же делать?
- Давай опять будем пробираться потихоньку туда где ты видел ящик.
Пошли, идем очень осторожно, остановились, послушали, опять крадемся наконец-то показался ящик, сели вдали от него и наблюдаем, слушаем, нет никаких звуков, ничего нет. Двинулись к ящику, подходим, открываем, действительно в нём снаряды, примерно 150 мм в диаметре. А что же это за снаряды, откуда взялись, решили по опушке пройти ещё. И вот всё выяснилось, это была оборудована огневая позиция. Здесь и бруствер для орудийного лафета и окопчики кругом, они уже залиты водой и кругом разбросанные банки и тряпки, бумажки, бутылки и прочее. Походили, походили по тому мусору, видим на дереве висит противогаз немецкий, мы его берём всё из него вытряхивает и получилась у нас из него посудина на первый случай, чтобы варить в нём. Нашли также полбуханки хлеба, уже заплесневелый , но для нас голодных это клад. Подобрали две большие бутылки, набрали в них воды из окопчиков и двинулись дальше по опушке, но уже стало темнеть, впереди видно поляна кончается и начинается сплошной лес, а в конце поляны стоит дом с круглым двором. Сели на опушке, наблюдаем, посидели допоздна в лесу, ничего не заметив подошли ближе. К полуночи решили идти к дому, но когда вышли из леса с тыловой стороны дома и не дойдя метров 50 - 100 до него в темноте наткнулись на какой-то бугор, обследовали его, в нём был сделан ступенчатый спуск, что это нужно проверить, а как это сделать лучше не соображу.
И всё же решил оставить «сынка» на охрану, а сам начинаю постепенно спускаться на ощупь по ступенькам, держась за стену, кто его знает что это - может колодец, а может подвал, нащупал ногой ступеньку, спущусь на неё и дальше щупаю, спустился до ровной площадки. Дальше впереди щупаю стена, вправо нащупал дверь. «Стоп!», что это пока не трогаю, время прошло много. Выхожу наверх «сынок» сидит спокойно, спрашиваю:
- Всё тихо?
- Тихо.
- Ну давай, - говорю,- спички, нужно посмотреть что там есть. А ты сиди, карауль.
Хоть и жалко расходовать спички, но надо. Спускаюсь опять вниз, нащупывать дверь. Она не заперта, только накладка накинута. Открываю дверь, нужно зажечь спичку и посмотреть что же там. Зажигаю и меня бросило в жар от радости, это подвал, в нём в углу насыпана картошка, у стены в мешках тоже картошка, штук наверное 5-6 мешков. В темноте отсыпал половину, а половину с мешком выношу наверх, теперь живём ! Двинулись в лес искать место стоянки, где есть мелкий ельник. Прошли по лесу километра 2-3, наткнулись на мелкий ельник, выбрали в нём удобное место и стали готовить еду, варить картошку в противогазе. Воды мы набрали в бутылки в окопах, соли нет, но не надо соли, хотя бы и так поесть. Сварили раз, ещё заложили, покушали, теперь на отдых уже светает.
Отдохнули хорошо. Теперь сидим на солнышке на поляне между елочками. Вечером опять пошли за водой в те копчики, что в лесу где снаряды, и так каждый вечер, наберём воды, завариваем картошку и живем. Что ждем не знаю, довольны хоть тем что сами сумели достать себе картошки, а то раньше добычей занимались только Саша Лешуков и Петька. Где вы теперь, наши близкие друзья, почему вы сделали такую подлость и ушли от нас? Но ладно, что уж теперь будет. Сейчас у нас есть картошка и знаем, что в подвале ещё есть, но всё же думаю если здесь была огневая позиция оборудована значит видимо был фронт или ожидание боёв, почему мы ничего не слышали? Может быть стояли зенитчики, ведь мы слышали как летали самолеты, но стрельбы то не было. Гадали, гадали, так ни к чему не пришли. Картошка есть, жить пока можно, а кончится, там в подвале есть ещё. Но опять думается что делать, или дальше идти или ещё раз набрать картошки и дальше здесь сидеть, тут ведь спокойно. Решили еще раз набрать картошки и пожить дня четыре, а потом уже двигаться дальше.
Картошка кончилась, дождались полночи, пошли опять к подвалу посидели на опушке у дома, послушали, всё вроде тихо. В доме спят. Идём к подвалу, но что это? Подвал, то есть вход в подвал завален дровами. Что делать? Думали, думали, решили идти к дому может там чем-нибудь разживёмся. Подходим к калитке, закрыто, рядом стена и видно какое-то окошечко без рамки. Подходим к этому окошечку и видим из него выходит провод. Пощупали, да изолированный телефонный провод, он идёт низом в сторону подвала и почему-то сильно натянут, как струна. Ползем по этому проводу щупаем, он приводит нас опять к подвалу, только с противоположной стороны. Оказывается опять спуск в подвал и провод этот по ступенькам уходит вниз, вот оно что, оказывается подвал имеет ещё один вход. Опять сынок остаётся на посту, а я спускаюсь осторожно в подвал по ступенькам, не теряя из рук этого провода. Чувствую, ступеньки кончились, стал потихоньку протягивать ногу и неожиданно ногой ударил по железу, как будто по пустому ведру, в ночи раздался сильный стук. Я быстро выскакивай на верх, «сынок» сидит спокойно, спрашиваю:
- Слышал стук?
-Нет.
Но ведь он глуховат, мог и не услышать, а в доме могут услышать и я ему не верю, что столько не было слышно Теперь сидим оба, решил послушать сам всё ли спокойно в доме. Вроде всё тихо. Опять спускаюсь в подвал теперь уже внизу ощупываю всё впереди руками на корточках, оказывается навалена куча металлолома. Что делать? Нужно посмотреть, значит надо зажигать спички, а их всего осталось пять. Но что поделаешь посмотреть надо. Зажигаю спичку, да, перед входной дверью в подвал навальна большая куча, всякого железа, а дверь за ручку завязана этим проводом в натяжку, думал, думал что делать, железки я перевожу в сторону, а провод, что с ним делать? Видимо какой-то сигнал в дом, раз он так сильно натянут но кончик провода свободен, значит в нём тока нет и сигнал механический. Решаю ничего сегодня не делать, а завтра прийти с ножом, перерезать провод и проникнуть в подвал.
Так и сделали, за день приготовили нож, заточили колышек, дождались ночи и пошли. Пришли, послушали, всё спокойно, садимся впереди улицы у провода, к счастью ночи темные, луны нет. Я забиваю (затискиваю с силой) в землю колышек , «сынка» заставляю провод со стороны дома держать натяжку а сам начал перерезать провод. Всю оплетку оголил, а сам провод стальной, нож не берёт, начал его перекручивать, кое-как перекрутил, под натяжкой его от дома намотал на колышек, теперь подвал свободен. Посидели минут 10 послушали, всё спокойно. «Сынок» остаётся наверху на посту, а я в подвал. Сел у кучи железа перед дверью и потихоньку начал перекладывать от двери в сторону. Осторожно чтобы не создавать стук, поработал немного под напряжением, ведь и взять железку нужно осторожно и положить осторожно, чтобы не было стука. Поработал немного, выхожу на поверхность, узнать обстановку, послушаю сам хорошенько и опять спускаюсь. Наконец переложил все железки, начал распутывать провод на ручке двери, распутал опять вышел слушать обстановку. Спускаюсь, открыл дверь, надо опять расходовать спичку, а они кончаются, но надо смотреть что в подвале. Зажег спичку, вижу стоят мешки с картошкой, видимо те же что были в первой половине подвала, весь подвал перегорожен стеной на две половины. Поэтому у него и два входа, набираем картошки столько сколько унести можем на старое место. Опять живём, вечером за водой в окопчик, ночью варим картошку, но дело в том что «сынок» глуховат и ему всё кажется, что он всё делает тихо, а для меня его шум раздражителен и мне делается страшно. Я начинаю его ругать, он противится и всё продолжает по-старому, не соблюдает требуемой осторожности. Был такой случай, днём он захотел пить, а воды нет и он решил прямо днём идти в окопчики за водой, я ему запрещаю а он своё пойду и всё, и мы разругались до того, что я его начал обзывать власовцем, ведь он кубанский казак,а у власовцев больше были казаки и говорю ему со зла:
- У власовская морда иди к своим власовцам.
Кстати мы ночью однажды слышали ехали войска с песней про Галю и украинской речью, и мы так и думали всё время, что это двигались власовцы и теперь я колол ему этими власовцами глаза. Мы разругались окончательно, я бросил с ним разговаривать, но он всё-таки настоял на своём и пошёл днём за водой и вот когда я остался один полезли в голову разные мысли, а что ведь он действительно после этого может привести власовцев, тогда мне конец. Сижу там сам не свой, проходит время больше часа, а его всё нет, а он должен быть уже давно. И вот наконец слышу по лесу треск, значит идет, один ли? И всё же для страховки я отползаю от своей стоянки подальше и по низу по земле наблюдаю кто же придет, один или действительно кого приведёт. Вижу пришёл один, сел и составляет бутылки с водой, конечно у него не было никакой злой мысли в отношении власовцев, это ведь только со зла я наговорил на него разной чепухи, а он всё это в душе терпел, что только можно наговорить в порыве гнева. Потихоньку подхожу и спрашиваю:
- Почему так долго?
- Сашка, я чего видел! – говорит.
Спрашиваю:
- Чего же ты видел? - и он начал рассказывать.
- Только я набрал воды и собрался идти назад, вижу от дома идет старик с косой, прямо в моём направлении, я опять в окоп и наблюдаю. Он подошел к опушке леса и начал косить траву, косит траву и кричит: «Иван!», и что-то по-немецки, смотрю от дома идет с коляской парень с девкой. Они начали собирать траву и разговаривают по русски, и парень за что то ругается на старика, но он уже ушёл. они собрали траву и тоже ушли. Тогда только я пошёл назад, поэтому и долго.
Я ему говорю:
- Дурак, ты дурак. Почему ты не пошел к парню и не спросил где фронт!
-Напугался я, побоялся подойти. - и мы опять поругались, но потом помирились, что ж поделаешь и ведь один в побеге не будешь, это очень сложно. Да мне кажется, что вообще невозможно, а потом после этого рассказа и я успокоился и подумал, да и сам то я ведь побоялся бы подойти, кто его знает что у них на уме, да и дом виден, но всё же дело заманчивое. Думаю всё же это были наши русские работники у немцев А раз они держат работников значит проходом наших войск не пахнет. А почему, ведь мы знали, что наши подходили к Вене, неужели мы так далеко ушли от Вены и наши приостановили наступление. Всё может быть. А это дело числа 9 и 10 мая было.
Прожили мы здесь ещё дня четыре. Спички у нас конечно кончились, но мы с огнем опять нашли выход, у «сынка» был камушек от зажигалки, как он у него сохранился и зачем он его имел я не знаю, но вот мы этот камушек вставляли в торец палки и как нужно добыть огонь брали кусок бумаги на неё ножом наскребали с костяной расчёски пушок кости затем над этим пушком кончиком ножа начинали скрести по камушку, с него начинали лететь искры, и как искра попадала на этот пушок он вспыхивал и мы быстро от него поджигали или бумагу или кусочек ваты, а затем раздували огонь.
Но и камушек подходил к концу и надо было думать об огне, в побеге самое основное огонь, без него вряд ли проживешь, пищу можно украсть, но ее надо варить, ведь не будешь есть сырую картошку, правда иногда приходилось есть и сырую, даже очистки сырые из помойки солдатской кухни в лагере, но это временное явление, а постоянно наверное сырое есть не будешь. Без соли тоже трудно было есть всё время картошку, но и тут мы временно находили выход, австрияки по лесам раскладывали диким животным соль комовую. Правда она какая-то красная была, но всё же мы её находили иногда и так выходили из положения.
И вот встал вопрос где взять огонь. Если поддерживать постоянно костер, то днём это опасно, его могут увидеть из-за дыма и он нас выдаст. Мы решили наварить побольше картошки так как камушек кончался, а на следующую ночь двигаться дальше с запасом пищи. Так и сделали, пошли дальше. В одном месте на косогоре на поляне в лесу наткнулись на какие-то блиндажи, здесь располагались видать итальянские солдаты и так как у нас был запас варёной картошки, решили пожить в этих блиндажах. Они были брошены, но в них можно было жить и укрыться на случай дождя. Тут было разбросано много старых газет, журналов и я решил посмотреть эти газеты, там должны быть своды с фронта. Хотя я и плохо разбираюсь по-немецки, но всё же кое что я понимал, ведь пробыл 3 года среди немцев, особенно когда работал на бирже труда, там всё время приходилось общаться с немцами. В одной газете бросился в глаза заголовок: «Гитлер или Сталин?» и я стал внимательно читать, это оказывается обращение к солдатам приложить все усилия и не дать русским занять Германию. Рядом была сводка боёв и в ней то и дело упоминалось слово Магдебург. Я примерно знал что Магдебург где-то в центре Германии и как будто южнее Берлина, но не пойму что же это означает, бой что-ли там? Но ведь мы еще не видели фронта в Австрии не слышали боёв. Может наши как-то обошли Австрию и вошли в Германию, ведь при бомбежке Вены американцы разбрасывали листовки с заголовком «Красное Белое Красное» это знамя свободной демократической Австрии, и призывали этими листовками австрийцев отделиться от Германии. Что же делать? Как узнать обстановку? Сидим день, второй, но что-то делать надо, ведь у нас кончился огонь и в тот момент, а дело было к вечеру, видим по лесу по дороге идет человек. Оказывается недалеко от нас проходит дорога и вот по ней шел этот человек, одет он плохо значит какой-то из простых людей, и мне ударила в голову мысль, а что если догнать его и спросить у него спичек и за одно обстановку узнать. Пока решали, время шло, и хочется догнать его и боимся, думали, думали, и всё же решили его догнать. Ну что он с нами сделает в лесу, разве только если вооружён, тогда опасно, но вид его не внушал большой опасности. В крайнем случае разбежимся по лесу и всё, дело к вечеру пока он надумает заявить на нас будет уже ночь, а ночью нас не возьмёшь. И так решили его догнать. Вышли на дорогу и по ней вдогонку за этим человеком, бегом бежать боимся, но всё же скорость прибавляем, и вот на наше не счастье дорога расходится на две, одна прямо, другая вправо. Куда же идти? Решили прямо, но минут через 25-30 показалась окраина и перед нами перерыта дорога, а рядом валяются столбы и часть столбов по краям дороги врыта в дорогу. Мы поняли, что это дорога была загорожена для проезда и сразу увидели на обочине дороги разложенными мины. Что это? Выходит здесь была занята оборона, думали, думали, решили приблизиться к окраине леса, и сразу в глаза бросилось большое село невдалеке, метров 800-900 от леса.
Что делать, этого человека упустили, надо опять возвращаться в блиндажи, в село показываться опасно, вдруг заберут, идём назад, видим по лесу пошла ещё тропинка, куда она ведет не знаем, решили пройти проверить, может быть увидим домик отдельный и там попросим спичек, ведь выход какой-то нужен. Тропа пошла на окраину, там стоял дом, свернули с дороги и тропы сторону, засели на опушке и думаем что делать?
Видим из дому вышел мужчина и начал поливать в саду. Что ж давай подойдем к нему, но боязно не решились себя выдавать, вернулись По тропе назад видим с этой тропы отходит еще тропа. Давай по ней пройдем. А уже вечереет, идем по этой тропе и как обычно очень внимательны, в случае чего сразу в лес. Идем дальше по тропе, но что же это валяется, коробка спичечная, я ее пнул и оказалось не пустая! Поднял, и ужас!, она полная спичек, что это совпадение или чья-то помощь, ищем огня и вот – спички, как будто кто-то знал, что они нам нужны и подбросил специально! Не верю своим глазам, но это факт! Вот они спички, у меня в руках, а значит опять живём, радости не было конца и если бы нужно где-то давать показания и рассказывать о нашем остром вопросе с огнем и найденным коробком спичек вряд ли кто-то поверил бы, да я и сам вряд ли поверил бы. Решили всё же с радости пройти ещё по этой тропе, куда же она ведёт, идем, выходим на какую-то поляну, а на ней стоит дом, на нём трехцветный флаг. Стоп! Да это же флаг свободной Австрии, «Красное Белое Красное». Говорю «сынку»:
- Сынок Австрия свободна!
- Почему? - спрашивает он.
- Это флаг свободной Австрии. Я еще в Вене об этом флаге знал во время бомбежки. Из разбрасываемых листовок с такими вот заголовками: «Rot-Weiß-Rot» и вот теперь я увидел это знамя на доме в лесу, и говорю ему:
- Пойдем в этот дом, мы узнаем что с Австрией.
- Сашка, может это сделано специально, ловушка для таких как мы, вот зайдем в этот дом и нас заберут.
Я подумал и прислушался к его мнению, а может и правда ловушка.
- Ладно, давай пойдем этой ночью в деревню и посмотрим ещё там, есть ли там такие флаги. Если есть, то зайдём и спросим.
Но на всякий случай всё же, пока еще светло решили вернуться к минам, оттуда хорошенько посмотреть флаги. Пришли туда, смотрели, смотрели, но никаких флагов не увидели. Вернулись в блиндажи, чтобы дождаться ночи и ночью идти в деревню, дождались и пошли. Заходим в деревню, ничего не видно, на задах одного дома увидели каменную кладовку. Я сказал «сынку» охранять дом, а сам пошёл в кладовку. Пошёл к двери, там большой замок, ломал, ломал, никак не сломается. Как же это Сашка Лешаков их ломает? Наконец вывернул прямо с пробоем, захожу в каменку, зажигаю спичку, а там столько соломы и лошадь, и больше ничего нет. Сколько положил труда и всё напрасно! Иду к «сынку», решили войти в улицу, и вот на одном доме прямо с чердака свисает флаг, подходим ближе окно открыто, флаг свисает до окна, но всё же подкрались, присмотрелись, да флаг такой же «Красное Белое Красное», тогда говорю:
- Всё пошли ночевать в блиндажи. А утром придём в эту деревню и всё узнаем.
Но утром опять обуял страх и в деревню идти побоялись. Сидели, сидели, но делать что-то надо, хочется всё же узнать, почему флаги висят. Вышли опять на дорогу, но в деревню идти боимся ведь день, а мы ходить научились только по ночам, стоим на дороге, никого и ничего. Решили походить по дороге, может что увидим. Идём по дороге в обратную сторону от села, видим вдалеке едет по дороге нам навстречу повозка, говорю:
- Давай будем идти повозке навстречу, если военных увидим, убежим в лес. А если гражданский, то ты, как повстречаемся, спроси у них курить, чтобы они остановились и расспросить их про всё.- но «сынок» даже не знает как по-немецки спросить курить. Я его научил, ведь сам я некурящий. Идём по дороге навстречу повозке, сами дорожим, что же будет, ведь мы и разговаривать вслух разучились, даже сейчас договорились разговаривать вслух, а сами нет нет да опять начинаем шёпотом. Сближаемся с повозкой, видим сидит на ней в шляпе гражданский, поравнялись, видим старичок, на возу у него плуг нагружен. Свернули с дороги, он проезжает, а сынок молчит, вижу сейчас проедет и опять ничего не узнаем, тогда я говорю по-немецки
- Подожди.
Старик остановился и я ему начинаю толковать где по-немецки, где то по-русски, а где то руками растолковывать что мы мол были в деревне и видели на краю леса противотанковые надолбы (panzergraben) что это такое? Фронт был? Он мне отвечает:
- Да, да фронт.
- А где сейчас фронт?- спрашиваю его. Он подумал, подумал и говорит:
- А я и не знаю где фронт.
Но как же его спросить про флаги, ведь я не знаю, как называется по-немецки. Тогда я начинаю толковать, что мы в деревне видели флаг (сказал по русски), «Красное Белое Красное» («Rot-Weiß-Rot»), что это?, свободная Австрия?
- Ja, ja freies österreich.( Да, да свободная Австрия.)
- Warum? (почему?)
- Der Krieg ist vorbei. (Война кончилась.)
И вот когда он сказал - война кончилась, я уже больше ничего не могу спросить. У меня полились из глаз слёзы, а он смотрит на меня ничего не понимает, почему же я плачу, тогда я ему говорю, что мы военнопленные и не знали, что война кончилась. Он видит что у нас клеймо SU - русские военнопленные и он понял почему я спросил где фронт и почему мы не знаем что война кончилась, и вот когда я он увидел что я плачу и говорит:
- Да, да мой любимый, уже скоро, две недели как война кончилась.
«Сынок» смотрит на меня, видит я плачу и ничего не понимает, тогда я ему говорю:
-Война то закончилась. - а сам размахиваю и бросаю в кусты свой вещмешок с походным шмотками. А сам старика спрашиваю:
- Куда ж нам идти, где хоть бургомистра увидеть.
И я ведь не знаю как война кончилась и что с Австрией. Старик мне говорит:
- Идите в город, там русский комендант. Тут уж я и вовсе отупел, оказывается здесь наши!
- А какой город? - спрашиваю я. Он отвечает:
- Санкт-Пельтен.
- Сколько километров?
- Одиннадцать.
- Спасибо.- говорю старику, а сами в путь.
Идём по лесу, спускаемся в какую-то лощину, там видим впереди три дома.
-Ну,- говорю,- сейчас зайдём, попросим поесть.
Когда же подошли к домам нас увидели ребятишки и как побегут от нас, а мы почему-то остановились в недоумении, почему же они нас боятся?
- Давай не будем заходить что-то подозрительно.
Пошли дальше, поднялись на изволок, видим лес кончается и впереди показалась село, км 2-3 от нас. Доходим до села, при входе в село дорога сразу поворачивает под 90 градусов в улицу и вот только мы завернули в улицу, как мне сразу бросилось в глаза много военных, в куче толпятся в невдалеке, я сразу назад за дом, «сынок» за мной и спрашивает:
- Что такое? - А я ему говорю:
- Что не видишь, немцы!- он выглянул опять и говорит:
- Это же наши!
Но я не признал своих, потому что во-первых они с погонами все виднеются, а я ведь попал в плен в то время когда пагонов еще не было, а во-вторых они издалека в вылинявших гимнастерках и я с горяча подумал что, это немцы. И вот когда из-за дома я убедился что это наши, мы вышли на дорогу и направились прямо к ним, подходим ближе, они смотрят на нас и говорят:
- А это кто такие?
- Военнопленные.- говорю я.
- А вы откуда?
- Из леса. Были в побеге и вот узнали, что война кончилась, и теперь вышли.
- Что же вы людей не видели что ли, ведь война кончилась, скоро уже как две недели. А вы только идете.
- Вот именно, что не видели, старались от них скрываться и не встречаться с людьми,- говорю.- К кому же здесь обратиться?
- Сейчас придёт гвардии лейтенант.
Вижу у них у всех гвардейские значки и думаю, что это ордена ведь в 1941 году гвардии не было. Подходит гвардии лейтенант, они кричат ему:
- Вот пленные пришли. - он подходит к нам и спрашивает, откуда мы, мы ему всё повторили тогда он спросил:
- Оружие есть?
- Нет. – говорим.
- Говорите правду, а то обыскивать буду.- Предупреждает он.
- Обыскивай. - отвечаем мы.
- Ну ладно.- говорит - Пойдёте с нами.
Вижу у них всего две подводы, два фургона. Они рассаживаются по фургонам. Лейтенант мне говорит:
- Садись с нами, а товарищ пусть идёт на вторую повозку.
И поехали, я сначала не понял кто они и зачем ездят по селам, но потом узнал, что их взвод делает прочёску по селам, ищет оружие, радиоприемники, всё что связано с войной. Едем по дороге, на перекрестках они останавливаются, лейтенант читает в блокноте населенный пункт, а затем читает на указателе дороги, а сам даже немецкие слова читать не может. Тогда я начал читать указатели, он говорит:
- Ты что умеешь по-немецки говорить?
- Ну кое-что говорю.
- Тогда будешь у меня переводчиком.
Дорогой, слышу с задней подводы один кричит мне:
- А за что у тебя написано на спине 511 цифра?
Я не пойму что это у меня за 511, он говорит:
- Да вон большие белые цифры.
Тогда я понял, что это буквы SU он признал за 511, говорю:
- Это клеймо пленных русских, от слова Совет Унион (Советский Союз).
- И что, у всех был такой?
- Да.
Затем другой спрашивает:
- В какой части служил?
- В 37 Стрелковой Дивизии.
- Гвардейской?
- Нет.- отвечаю, тогда он говорит:
- Врешь, она Гвардейская и я у успоряю нет и только тогда ещё один спрашивает:
- А когда ты попал в плен?
- В сентябре 41 года.
- Ну вот, откуда же он знает, что она гвардейская, тогда и гвардии ещё не было.
Подъезжаем к какому-то селу, смотрим из села побежали женщины в степь по полю, а солдаты смеются, улюлюкают. Думаю, это почему? Заезжаем в село, никого на улице нет, село как вымерло, ни души.
Лейтенант мне говорит и показывает в блокнот, что нужен такой то и показывает фамилию. Я говорю:
- Пошли спрашивать.
Подходим к одному дому, поднимаемся на крыльцо. Я начинаю стучать в дверь, слышу голос старухи:
- Was ist? (Что такое?).
Я говорю по-немецки:
- Аfmachen. (Открывай.) - она подумала по-видимому свои и открыла, и видит стоят русские офицеры и как закричит
- Не открою! - и хлопает дверью.
- Не бойся,- я говорю,- мы только спросить где живет такой-то.
- Сейчас, сейчас покажу.- говорит она, выходит и показывает под гору.
Отдельно стоит один большой дом обнесенный дощатым забором. Мы поблагодарили её и тронулись к тому дому под гору. Подъехали к воротам, лейтенант командует «Окружить!», все посрывались с повозки окружили этот дом, а мне говорит:
- Пошли.
Подходим с ним и ещё с одним бойцом к калитке и стучим.

Тетрадь №3
Стучим, слышу голос:
- Что такое?
- Ауфмахен.- кричу (открывай).
Хозяин подошел к калитке и увидел в щелку русского офицера и кричит:
- Не открою русский офицер!
Снова кричим открывай, в ответ не открою, во дворе поднялся шум, закричали бабы, а там с задов услышали наши, что не открывают, ворвались во двор солдаты. Старик видит во дворе уже русские, открывает калитку, выбегает на улицу мимо нас и что то орет в поле, где то видать работают люди. Лейтенант кричит:
- Цурюк!
- Не пойду назад! – орет старик.
- Назад, а то выстрелю! – опять орет лейтенант и берет автомат у солдата и направляет на него.
- Стреляй! Не пойду назад.
- Ну и черт с ним! – тогда говорит лейтенант, и командует войдя во двор. – Обыскать!
Солдаты начали обыск, дошло дело до сундуков, но они на замках, просим женщин открыть, они не хотят, тогда солдаты начинают ломать замки, все перерыли, но ничего не взяли.
В шифоньере висят пальто, костюмы, лежит хорошая обувь.
- Сбрасывай барахло, переодевайся. - говорит лейтенант.
Но я не стал переодеваться, зная, что мне еще предстоит допрос, и в этой своей форме мне будет больше веры в том, что я действительно пленный. Но после оказалось, что я ошибался и зря не послушал лейтенанта, ведь на допросе одежда роли не играла.
Закончив обыск в дому, все опять сели на повозки уезжать, а лейтенант спрашивает меня:
- Вы кушать хотите?
- Хотим. - отвечаю.
- Иди, там на полках я видел стоят банки. Выбирай какие хочешь, там и хлеб лежит.
Я отказался идти, тогда он одного из солдат и велит принести ему нам поесть.
Боец принес 2 банки тушеной свинины и круглую буханку хлеба, большую. Мы как начали уплетать, что за ушами трещит!
- Много не кушайте. –говорят нам. – Как бы плохо не было.
Но мы с голоду не послушали и плохо сделали, ведь тушенка жирная, а мы жиру уже не видели давно.
От этого дома поехали дальше еще делали обыск, отобрали в одном доме радиоприемники, офицерскую форму, затем в одной деревне встретились еще с одним таким же взводом как и они, и видимо все они с одной части, раз знают друг друга.
Те были все пьяные, наши тоже к ним присоединились и тоже пить, но из-за чего то у них пошел скандал, все в горячках похватали оружие, нов конце концов лейтенанты их успокоили.
У этого взвода так же как и мы сидит один пленный на повозке, югослав-серб. Он нас увидел и кричит:
-Братики, до дому, до дому! – они нас в плену звали братики.
После скандала и мировой наш взвод (с которыми мы ехали) сразу уехал от них, не помню где еще мы обыскивали, но уже темно приехали в Санкт Пельтен, в расположение их части, все попрыгали с повозки и смотались, остались только ездовые и мы, я спросил ездового:
- А мы куда?
- Товарищ гвардии л-т, а пленных куда? – опомнился он.
Тот вернулся и стал планировать куда же нас поместить. Потом нашел выход, здесь рядом была гауптвахта оборудована, он договорился с начальником гауптвахты, что бы нас до утра поместили туда.
Начальник гауптвахты ст. сержант привел нас в какой-то коридор, там много дверей и камер по разные стороны коридора, открывает одну дверь и говорит:
- Располагайтесь здесь на топчанах. Постелей нет, но ночь, как ни будь обойдетесь, да только дверь не захлопывайте, она сама закрывается, иначе захотите в туалет и не достучитесь до часового.
А у нас как нарочно, после свиной тушенки разладились животы, вот теперь понял, что надо было послушать совета, что бы много не есть, но ведь голодному трудно остановиться. И вот в один момент возвращаясь из туалета, я забыл совет ст. сержанта и захлопнул дверь, а вскоре опять потребовалось бежать в туалет, и пришлось набатывать в дверь среди ночи, что бы нам часовой открыл.
На утро нас привели в большое здание, завели в кабинет где за столом сидел капитан. Он велел нам сесть и начал задавать вопросы: Ф.И.О., дата рождения, место рождения, где и когда призывался в армию, где воевал, где и как в плен попал, где был в плену и прочее. Записал это все и спрашивает:
- А вы сегодня ели?
- Нет.
Тогда он вызвал своего бойца:
- Отведи их на кухню, пусть накормят, а затем поведешь их в город. Там не далеко от окраины стоит двухэтажное зеленое здание, ты там уже был, знаешь. Так вот отведешь их в это здание.
Мы покушали и пошли в город, дошли до зеленого здания, боец постучал в калитку, открывает часовой с автоматом, боец ему и говорит:
- Вот, к вам велели их отвести.
- Входите. – говорит часовой.
Мы вошли во двор, а солдат ушел.
- Старшина, людей привели. – кричит часовой.
- Минутку, подождите сейчас освобожусь.
Мы стоим возле часового, ждем, в это время во двор входят два офицера ст. лейтенант и майор. Смотрят на нас и майор спрашивает
- Кто такие?
- Пленные.
Он посмотрел на нас и говорит:
- Вижу, какие вы пленные, я таких пленных в Будапеште со второго этажа за шиворот выбрасывал. – и пошел дальше.
Ох, как мне стало горько на душе и обидно, ведь он намекает, что в Будапеште власовцев за шиворот выкидывал. Вот думаю, дождались своих, а нам даже не верят, что мы бывшие пленные. Ох, как горько, но что поделаешь, думаю, конечно он не верит нам потому что мы не как все пленные, одни кости да кожа, а мы то были упитанные, мы и в лагере на бирже питались до сыта, да и в побеге то не голодали очень, поэтому он и думает, что мы не пленные.
Затем вышел старшина и повёл нас в каптерку, завёл и говорит:
- Выкладывайте всё, что есть в карманах и ремни снимайте.
Думаю зачем же это, проверить что ли? Мы все исполнили он говорит:
- Пошли.
Идем за ним, он спускается в подвал, ведет по коридору, затем открывает замок:
- Заходите.
Мы вошли и у порога сразу бросило в жар. В углу у порога стоит параша, на нарах, как на низких палатях сидят кучками отдельно немцы, отдельно красноармейцы, и отдельно 3 человека военнопленных. Двое как и мы в пленной одежде с клеймом SUA, один в американской одежде. Мы стояли в отупении, ну думаю вот дождался своих и опять в тюрьму, затем подходим к пленным и спрашиваем:
-Давно здесь сидите?
- Посидите вот и узнаете.
Тут плакать хочется, а им смешно. Ну сели на край нар, сидим, слышим опять открывается дверь и подают им обед в бачках, суп и хлеб, и нам говорят:
- Просите и вы себе, на вас здесь порций нет еще.
Тогда мы разносчикам сказали, что нас только привели и нам тоже надо кушать, они немного погодя принесли и нам первое, второе и хлеб.
Прошло времени примерно с час, опять слышим открывают замок и в дверь вталкивают того самого серба, что мы встретили с другим взводом в деревне. Он вошел, обвел все глазами, увидел нас, признал и говорит:
- Вот попали, братки, до дому. Дождались дома.
Переночевали здесь ночь, утром после завтрака всех нас вывели во двор на прогулку и здесь же всех немцев от нас забрали и куда то угнали, остались только красноармейцы, 12 человек и нас 6 человек, причем один из наших больной - лежачий (грузин). Потом к ним подселили одного нацмена, или казаха, или киргиза, он был в офицерской форме, сидел он один и ни с кем не разговаривал.
Сидим. На второй или на третий день, красноармейцев стали по одному вызывать на допрос. Уйдет один, с час его нет, потом приведут и вызывают следующего, и вот в один момент дверь открыл майор, который сказал что за шиворот бы нас выкидывал бы, вызывает по фамилии красноармейца, а в это время больной грузин и говорит:
- Товарищ майор, что же вы нас сюда загнали? Что бы мы подохли, ведь я ехал домой с эшелоном и заболел, а теперь вот попал сюда.
- Ну, тогда выходи, раз домой ехал, и поезжай если сумеешь.- и выпустили его, а мы остались.
Допрос красноармейцев идет уже двое суток, а мы сидим нас никто не вызывает. А того нацмена таскают на допрос по 3-4 раза в день, и он приходит весь мокрый от пота. Оказывается мы сидим в особом отделе второго украинского фронта. Те красноармейцы, что здесь сидят, уходили из своих подразделений без увольнительных записок, а их патруль задерживал и сдавал сюда для разбора, а их части уходили дальше. А вот офицер нацмен сидит за другое. Он во время прохождения наших частей через Австрию, смотался из части, забрался в одну деревню, объявил себя комендантом этой местности и обязал жителей деревни кормить его и обеспечивать женщинами или девушками по его усмотрению, кто понравится, а в переводчики взял как раз того серба, который теперь сидит с нами. Если же приезжала какая нибудь наша машина, он у них требовал увольнительную, а так как обычно увольнительных у них не было и он грозя их забрать , срочно приказывал им покинуть деревню. А вот во время прочески местности, тем взводом, с которым мы встречались, он и был разоблачен, и арестован, и теперь вот особый отдел второго украинского фронта с ними разбирался.
На третий день с утра от нас забрали этого нацмена, а после обеда во время прогулки всех построили и начали зачитывать фамилии солдат, их построили, вынесли их вещи, выделили двух часовых, которым дали пакет и велели отвести их в запасной полк.
К вечеру 3-х солдат привели назад, их там не взяли, но на утро их все же куда то отправили.
Теперь, наконец то начали допрашивать нас, дошла очередь и до меня. Меня вызвал майор, посадил меня на против за стол, и стал задавать вопросы, как там в части где ночевали. Потом все записал и говорит, подпиши то что говорит, за ложные показания отвечаешь статьей…( не помню какой), я подписал.
- Теперь, - говорит он – расскажи все как попал в плен, где, когда был в плену, что делал, есть ли свидетели.- но где их взять.
Я за три с половиной года прошел много лагерей, причем все их помнил, поэтому рассказывал ему все подробно, в каком лагере был, когда, где убежал и как попал к ним, а он все пишет и пишет. Уже темнеет, он включил свет, наконец я закончил свой рассказ, он спросил:
- Все?
-Все.
- Ну теперь, - говорит –на, читай и расписывайся, на каждом листе, за ложные показания отвечаешь 92 статьей ( как будто) Уголовного кодекса.
- Давай подпишу, читать не буду. – он настаивает читать все ли написано так как я рассказал, говорю ему- Верю, а читать не могу. Не вижу.
- Как не видишь, такой молодой и не видишь, где испортил глаза?
- Слабо начал видеть еще до войны, а в плену стал совсем плохо без очков видеть.
- Да, жаль,- говорит- с молодых лет и уже слепой. Ну давай я сам буду читать.
Прочтет одну страницу, спрашивает все ли верно, я говорю все, тогда подписывай, и так он прочитал все листы, а я их подписал
Наконец нас всех допросили. На другой день выйдя на прогулку нас построили, вызвали часового , вручили ему пакет и сказали:
- Веди их в комендатуру, там передашь пакет, а сам быстрее возвращайся, так как мы уезжаем на новое место.
Помню, солдат нас перевозил по речке на лодке, там привел в комендатуру и сдал, нас опять заперли в какой то комнате. Примерно через час открывают и перед нами стоят в американской форме такие же пленные как и мы и говорят:
- Выходите скорее, а то уезжаем на Родину.
Оказывается отсюда до лагеря 318, где я был, совсем не далеко, и когда пришли наши и освободили лагерь, то комендантом лагеря назначили из пленных, а что были в лагере в отдельном блоке американцы их вывезли на машинах свои, а после них остался склад с их военной одеждой, и вот кто сумел все переоделись в американскую форму. Вот и этот комендант, что приехал за нами был в американской форме. Мы вышли на улицу смотрим стоит машина легковая, пленные сели в машину, а нам говорят идите быстрее через парк на станцию, там мы грузимся, обратитесь к начальнику эшелона он вас в вагон и выдаст продукты.
Приходим на станцию, эшелон в основном загрузился, в нем вагоны крытые и полувагоны платформы, все пошло в ход, и все загружено нашим братом из лагеря №318. Мы обратились к начальнику эшелона, тоже из пленных, он велел выдать нам хлеба и свиного сала и показал нам куда грузиться. Часам к 6-7 вечера (по моему был конец мая) мы тронулись, от радости поднялся шум, песни, стрельба. Австрийцы из близлежащих многоэтажных домов из окон машут платками, руками – провожают на домой.
Проехав какое то время ночью мы остановились и какое то время стояли до утра. Утром объявляют:
-Выходи, строиться! Пойдем пешком в лагерь сбора за 11 км.
Стали выходить из вагонов, братва набравшая в американской зоне американской одежды, видя что идти пешком стали кое что бросать в вагонах, трудно тащить все на себе. Я видя это подобрал себе американскую шинель, еще новую. И мы пошли. Пройдя часа два вошли в какую то рощу и там оказался лагерь сбора. Кругом нарыты землянки и все распределены по батальонно. На землянках надпись 20-21-22 батальон, проходим их и подходим к бараку и приказано ждать. Немного погодя начали заводить по одному в барак и опять допросы все по старому. Здесь я увидел двух знакомых красноармейцев, они из нашего рабочего лагеря 884 из Вены, выяснил у них, что они из лагеря до прихода наших были забраны гестаповцами и сидели в тюрьме, их освободили наши и сразу взяли в часть в Армию, они участвовали в освобождении Вены и еще каких то населенных пунктов Австрии, а затем их перевели в роту охраны лагерей (вот только я не спросил когда их забрало гестапо, наверное когда у нас весь лагерь был проверен гестаповцами и забрали часть русских и часть сербов).
На допросе опять ставился вопрос о том, с кем был в лагере. Я здесь уже указал и этих двоих солдат из охраны, да и вообще показывал знакомых ребят из лагеря, с которыми был в побеге и тех которых погнали дальше после нашего побега. При допросе их записали в мое дело как свидетелей.
Допрос продолжался до вечера, а вечером нас предупредили никуда не расходиться и потом сказали тем кто прошел допрос строиться, за вами пришел командир дивизиона. Построились, подходят какие-то двое, так же из пленных и один объявляет:
- Я буду командиром батальона, у нас будет 23 батальон. С сегодняшнего дня у нас устанавливается военная дисциплина, как и в военных частях. Начинаем строевые занятия, а также уставные, а сейчас пойдем делать себе землянку.
Когда новоиспеченный командир ботальона все это объявлял, его голос мне показался знакомым и я все думал где же я его видел, потом думаю, да это же вроде бывший мой начальник полковой школы в Витебске. Когда он закончил, я подошел к нему и спросил:
- Ваша фамилия случайно не Гацкан? – он вытаращил на меня глаза и ответил:
- Да, Гацкан. И я тебя тоже вроде где то видел.
- я учился у Вас в полковой школе в 1940 41 году в Витебске. Я Фокеев.
- Фокеев! Ты?! – закричал он. - Ну, здорово!
А знал он меня хорошо, потому что я был отличник огневого взвода школы. Мы поговорили, вспомнили школу, тогда он говорит мне:
- Ладно, у меня есть небольшая землянка, будешь со мной за место адьютанта.
И вот я адъютант командира 23 батальона. Пришли к нему в землянку, а все кто вошел в 23 ботальон занялись устройством для себя землянок.
Все ходят на строевую подготовку, я никуда не хожу, только когда подходит обед или ужин, все строем идем в столовую, а я беру котелки и иду получать обед на себя и на командира, и кушаем в своей землянке. В общем исполняю обязанности не то адъютанта, не то какого то слуги при командире батальона.
Не помню сколько мы были в этом лагере, затем нас этапом перегоняют на другое место на территорию какого то кирпичного завода, по моему на территории Чехии.
Здесь уже опять без батальонов все вместе. Как и раньше в этом лагере опять проводит допрос особый отдел, опять все по старому и все одно и то же.
Сколько мы там пробыли не помню, и нас опять перегоняют на старое место, теперь уже в какой то замок на горев районе города Бероун в Чехословакии. Народу в этом замке уже очень много, и по новому проходим допрос, фильтрационную комиссию, как это тогда называлось, причем здесь опять подробно как и был у меня в особом отделе Второго Украинского Фронта. Вот в этом лагере нас начали по немногу рассортировывать. Первых от нас угнали бывших офицеров или как тогда называли бывших командиров, ушел от меня и Гацкан.
Затем набрали ещё одну большую партию и тоже угнали, если правда то говорят бывших власовцев. По разговорам стало известно, что в числе репатруируемых с нами были и власовцы, среди пленных шел слух, якобы их простили за то, что они будто бы подняли восстание где то и пошли против немцев. Вот за это их якобы и простили и угнали от нас после фильтрации. Через несколько дней начали зачитывать фамилии и строить новую партию, и я попадаю в эту партию. Зачитали нас всего 24 человека и построили. Затем погнали опять в Бероун (это здесь же, только спустились из замка вниз). В городе пригнали в баню мыться и по выходу из моечного отделения стали выдавать новую военную форму, и объявили что опять будем служить в армии. Теперь нам выделили казарму вместе с другими бойцами Красной Армии, и начались занятия по боевой, строевой и политической подготовке. В общем началась обыкновенная армейская жизнь.
Сколько месяцев прозанимались не помню, по моему месяца три, после чего нам объявили, что нас зачисляют в роту охраны лагерей репатриации, и так опять началась моя служба в армии.
В ноябре 1945 года по новому принимаем присягу, как и в 1940 году.
Обязанности роты охраны – охрана лагерей репатриации, принимать людей от союзников как наших русских, а также и других государств Европы ( поляков, югославов и др.). Своих советских поданных мы собирали лагеря репатриации для прохождения фильтрационных комиссий особых отделов (допрос), а граждан других государств, принимая, от союзников прямо этими эшелонами отправляли в свои государства. Мне только раз пришлось сопровождать эшелон с поляками в Польшу.
Поляков мы принимали от союзников из Германии и Франции, причем сначала нам сдавали эшелон и возвращались назад, но после выгрузки людей на месте своего государства вагоны, как правило, к союзникам не возвращались, поэтому они стали делать по другому. На нашей зоне сдают нам людей и с нами же едут до места, что бы потом вернуть порожняк к себе.
Так я попал в сопровождение эшелона с американцами в Польшу. У нас на станции приняли эшелон с поляками и нас троих, если не ошибаюсь ст. лейтенанта Метлицкого, ст. сержанта и меня бойца отправили сопровождать эшелон до Польши. На дорогу нам выдали сухой паек, мы погрузились в один классный вагон с американцами, остальные вагоны были с поляками. Американцы выделили нам отдельное купе, а сами рады, что едем вместе.
Ст. лейтенант и ст. сержант после сопровождения эшелона должны ехать на родину в отпуск, я же обязан вернуться в свою часть.
Когда тронулся эшелон ст. лейтенант зашёл в своё купе, сержант за ним, я же решил подойти к американцам, видя что они желают общаться с нами. Когда подошёл, оказалось, что у них один разговаривает на польском, а в польском кое что можно разобрать и нам русским, кстати мне с ними приходилось общаться в плену. И вот американцы через него стали меня расспрашивать какое звание у нашего офицера, почему у него много наград, почему не желает общаться с ними и прочее, прочее. Когда я сказал что наград у него много потому что хорошо и храбро воевал, и за это его отмечали наградами, офицер американец сказал, что он тоже хорошо и храбро воевал, а вот наград у него нет.
-Значит, - говорю, - у вас плохо отмечают воинов героев.
Затем подошел к нам и ст.сержант они и его забросали разными вопросами, а затем пригласили нас в своё купе и просили также пригласить и ст.лейтенанта, но он почему то сослался на недомогание и не пошёл к американцам.
Когда мы пришли к ним в купе они очень обрадовались, не знают где нас посадить и чем угостить. У них был шнапс(вино) мы сели все в кружок и по очереди, прямо из горлышка стали пить вино, хотя у них было много посуды, видимо так было у них заведено.
Продуктов у них было очень много, целое купе было завалено пакетами и картонными коробками с продуктами и пакетами. Почему у них так много продуктов я не понял. Видимо всё же это был какой-то запас для репатриируемых, ведь для эшелона этого маловато. Причём при нас они продукты полякам не выдавали. В этих пакетах чего только у них не было и всё консервировано, а вместо хлеба у них одни галеты. И вот во время загрузки я им предложил нашего хлеба, а хлеб у нас был хороший, круглые белые буханки, они с удовольствием согласились. И когда я принес буханку, они с жадностью на неё накинулись, им уже надоели эти галеты из пакетов. В пакетах были игральные карты и жевательные резинки, и даже презервативы, и медикаменты от венерических болезней, причём очень эффективные, у наших солдат эти медикаменты ценились очень дорого по 5 6 тысяч за комплект. Сырую воду не пили, у них купе было 2 примуса на них они кипятили воду и пили только горячее кофе или чай. К вечеру мы подъехали к большой станции Пардубицы (и город Пардубицы) и вот американец поляк мне говорит что нужна водка и ведет меня в купе с продуктами и говорит:
- Вот бери и обменивай на водку-полинку (самогонку)что-либо.
Я вышел на вокзал и с одним железнодорожником чехом договорился, он сбегал куда то и принес 2 бутылки по 0,75 и подает мне, я его веду вагон, американцы обрадовались и мне говорят:
- Иди дай ему пакет.
Я в недоумении, сколько дать, а они говорят - сколько унесет. Он смог унести два пакета они по 16 кг коробка, а в каждой коробке по 4 коробки по 4 кг и в них полный набор всего, что я описывал выше.
Так мы проехали Чехословакию, прибыли в Польшу, сдали людей, старший лейтенант и старший сержант поехали домой в отпуск, я же должен возвратиться в свою часть и я решил возвращаться опять с этими же американцами, которые теперь сопровождали порожняк к себе в зону через нас.
Много осталось памяти от этой поездки но хочется отметить один случай. Как известно граница Чехословакии уже была закрыта и вот все поезда что проходили через неё проверялись их пограничниками. И вот мы возвращаемся порожняком через границу из Польши в Чехословакию, ночью на какой дистанции заходят двое чешских пограничников к нам в купе и просит меня помочь выгрузить из нашего порожняка неизвестных людей ими обнаруженными, но не желающих выходить. Я пошел с ними. Они зовут меня в один товарный вагон и осветив фонарём показали и двоих гражданских мужчину и женщину и просят чтобы я их высадил из вагона. Я им предложил освободить вагон, но они начали мне кланяться в ноги и просить не выгонять, стали предлагать мне разные вещи, чтобы я их провёз, а у них теперь было 4 чемодана вещей. Я конечно на это не пошел и пришлось применить угрозу оружием, автоматом, чтобы их высадить и исполнить просьбу чехов. И вот теперь то по приезду в часть я понял как некоторые возвращались из таких поездок с целыми чемоданами вещей, оказывается некоторые не частные солдаты, чувствуя свою силу и власть, отказывали в таких случаях чехам в выдворении и заявляли что это они везут этих людей. А сами в дороге останавливали по середине перегона поезд, выгоняли их из вагона и забирали вещи, угрожая оружием, а потом эти вещи забирали себе. Это дело на мой взгляд преступное, своего рода мародерство, и ведь они во-первых нарушали закон своих друзей чехов о закрытии границы и проезда разных подозрительных людей кто бы это ни был, а во-вторых этих людей они оставляли голыми, отобрав у них вещи, а если они были люди честные и ехали куда-то к своим, ведь после войны многие возвращались к своим местам оказавшись во время войны на чужбине. Хотя я и не одобряю такое возвращение украдкой минуя все узаконенные порядки после войны.
С американцами я доехал до своей станции, мало того даже проехал её ночью, проспал, а ведь американцы всю дорогу собирались меня провожать, но тоже проспали и мы приехали в американскую зону и тут только проснулись на одной станций и вот они уже здесь меня проводили назад в нашу зону с пассажирским поездом. Через некоторое время нашу часть - роту охраны и лагерь репатруируемых перевели в Венгрию, в город Будафок под Будапештом, где мне пришлось служить до мая 1946 года, до указа Президиума Верховного Совета СССР о демобилизации нашего возраста.
Конечно в этот момент как я зачислен был в армию из лагеря репатриации и как началась нормальная моя служба я написал письмо на родину сразу на два адреса, ведь я не знал в течение 4 лет ничего о судьбе родных. И вскоре получил ответ от дяди, у которого я воспитывался, оказывается он вернулся уже с войны жив и невредим, обо мне они оказывается получили слух еще в 1941 году от той землячки, которую я встречал в Беларуси. Оказывается она пробралась к своим, доехала до дома и рассказала обо мне, что видела, как я скитался по Белоруссии и куда то потом делся, и меня считали погибшим.
Написал я также и письма своим друзьям по плену и по побегу, некоторые письма вернулись обратно, с пометкой адресат неизвестен. А вот о судьбе одного друга сложилась интересная переписка, это о Барышникове Григории москвиче, он был в рабочем лагере моим другом-колхозникам. И вот среди лета 1944 года его с группой 100 человек угнали из нашего лагеря якобы на шахты. И вот теперь я написал письмо в Москву к его жене по адресу данному им. Через некоторое время получаю письмо из Москвы, но не от его жены, а от его сестры, которая убедительно просила меня сообщить где я был с его братом и куда он делся, у них о нём нет никакого слуха. Затем получил письмо от его матери, которая слезно просила описать всё о ее сыне, приглашал меня после службы к ним в гости и они меня примут за сына. Я конечно, написал всё, что знал Григории Андреевиче Барышникове. Но вот когда прислала письмо его жена, с такой же просьбой, а она писала уже из Калининской области, где она уже жила у родителей. Я стал с ней переписываться и вот в одно время она мне сообщила, что получила весточку от Гриши и даёт мне его адрес в городе Харькове. Адрес я уже забыл, но разу понял, что это лагерь - спецлагерь НКВД, ведь мы также отправляли и некоторых людей туда по этому адресу, но ей я об этом писать не стал, и вот через определённое время она пишет мне, что Грише дали 10 лет срока, якобы за то, что он будто бы сказал в плену что немецкие крестьяне живут лучше, чем наши и якобы кто-то доказал на него за эти слова. Правда это или нет я спорить не могу, ведь в то время можно было за всё получить срок. Но мне кажется он получил срок за то, что он был командиром, старшим лейтенантом в армии во время войны. А как я знал по слухам офицерам давали срок, правда это или нет я точно не знаю.
И сейчас вот через несколько лет, вернее года через три после войны, когда я уже жил в другом месте мне сообщили, что моей тетке уже другой пришло письмо в котором спрашивают обо мне жив я или нет. Я поехал к тётке, она мне дала это письмо и о чудо это письмо пришло от моего друга по побегу Шалонская Петра, который от нас ушёл ночью при добыче пищи, как я писал раньше. Он оказывается в то время работал на какой-то электростанции, какая-то Нижнетурлинская или Нижнетуринская на строительстве этой электростанции. Я обрадовался этому письму и в свою очередь ответил ему письмом, в котором написал о себе всё после того, как они от нас ушли. И я хотя и поздно, но высказал ему обиду за то, что они нас бросили, не предупредив и не подготовив нас к разлуке. Петр мне ответил и написал, что мол я зря обижаюсь на то, якобы они ушли от нас: «… нет мы не ушли, а дело было так: когда я приходил к вам за котлом чтобы набрать вина в подвале и когда мы опять зашли с Сашкой в подвал, нас в подвале закрыли. Мы решили взломать крышу, взломали, стали уходить, но по нам начали стрелять и меня ранили в ногу. Сашка меня вытащила в лес и мы жили в лесу да июня месяца, не зная о том, что война окончилась. Затем вышли к своим.» Я на это ему ответил что это неправда, если бы по ним стреляли ночью, то мы бы слышали, ведь мы ночевали на той стоянке где мы были вместе последний раз, а это недалеко от той деревни на горе и особенно ночью было бы слышно стрельбу, а мы ничего не слышали. Так что ты Петя врёшь, но теперь уже время прошедшее и почему бы не написать тебе правду. Давай это забудем и будем дружить, как друзья по несчастью.
После этого, письма я от него не получал долго, но всё же получил ответ, но пишет не он сам, а его жена и сообщает, что Петя сильно болен и лежит в больнице и вот якобы попросил ее ответить мне на моё письмо. Конечно, ничего в нём уже о побеге не упоминалось. Я опять написал письмо, но после этого ответа не получил и до сих пор не знаю жив он или нет. И очень жаль, что у нас прервалась переписка. Я, конечно, после демобилизации переписывался ещё с двоими с нашего бывшего лагеря (рабочей команды 884 что были в Вене). Это с Никаноровым Владимиром со Смоленской области и с Велесовым Яковом, он жил и учился в городе Кудымкар, но постепенно наша переписка прервалась, а затем через много лет и вспоминал я об этом и мечта была возобновить переписку но были уже затеряны адреса.
Вот от них я узнал всё то, что было с ними после нашего побега, оказывается в эту ночь убежало много, что-то около или даже больше 20 человек наших и вроде 9 человек югославов (сербов). На второй день из них поймали наших 9 и 3 сербов, наших всех расстреляли, а сербов помиловали, оставили и заставили зарывать наших.
А колонну наших из Вены погнали дальше. И гнали до тех пор, пока не наткнулись на американцев, которые их освободили, а затем передали нашим.

ЭПИЛОГ

И вот сейчас пройдя много лет после этого пережитого времени и знакомясь со старыми, военных лет газетами и журналами, а также читая книги о Великой Отечественной Войне узнаешь о том, что с первого же дня 1941 года войны в тылу врага сразу же организовывались партизанские отряды, но когда мы пробирались по немецким тылам в течение почти 3 месяцев, почему мы ни разу не смогли напасть на партизанские отряды. Или же они организовывались из местного населения и в первые дни и месяцы боялись всех посторонних, шатающихся людей в целях конспирации, или же нам не выпало такого счастья напасть на них.
Но как помню еще в то время когда мы втроём с друзьями со своего взвода пробирались от села к селу в Восточном направлении и перед вечером высматривая на опушке леса одно село (нет ли немцев в нём), вдруг на опушке увидели движение, несколько человек 15-20 верховых в гражданской одежде , мы конечно от них не скрывались и когда они подъехали к нам начали нас спрашивать кто мы, откуда и куда идем, мы им всё рассказали. Стали проситься чтобы они нас взяли к себе, тогда один из них говорит:
- Ладно, ждите нас здесь, а сегодня вечером мы будем ехать назад и заберём вас.
Мы прождали весь вечер, переночевали здесь же на опушке и ждали второй день до вечера, но их так и не дождались. Вот этот единичный случай, в то время, навел меня на мысли это партизаны (ведь они были с оружием). Но в дальнейшем таких встреч больше у нас не было или отряда ещё не создавались (но нет по книгам и кино они организовывали с первых дней оккупации) или же в первое время они не пытались вливать в свои ряды всех шатающихся, а ведь к концу моего продвижение на восток мы находились в районе Лубны Сумы, Конотопа и других украинских городов, где как видно из книг и зарождались партизанские отряды. Но мы никого и ничего не видели и не слышали, а потому и не выпало нам счастье попасть к партизанам. Может быть, если бы мы избрали осёдлый образ жизни и остались жить в какой-то деревне (а меня уговаривала одна женщина оставаться у неё за сына) со временем обжившись узнали бы мы и о партизанах, но у нас и мысли не было чтобы остаться жить в тылу врага, а только к своим, на соединение. И у меня была одна мысль, не может же быть, чтобы наши всё время отступали, придёт же время наступления и тогда мы соединимся со своими. Ведь был же один момент когда наши задержали немцев на Березине и мы ждали момента попасть к своим и даже были попытки пробраться к ним, это я описываю когда жили в хозяйстве Ворошилова и два летчика пытались переплыть ночью Березину и попасть к своим, где один погиб, а второй вернулся к нам опять и наши снова начали отступление и мы снова начали двигаться вперёд чтобы догнать фронт. И мы опять догнали (станция Ворожба ) но по одной ошибке оказались в руках врага. Я бы сказал не ошибка это, а просто притупилось у нас чувства осторожности, и мы по этой причине остались ночевать в ж.д. будке, где скопилось больше 20 человек, где нас тогда немцы задержали и забрали.
Если бы у нас был страх перед врагом как в первые дни скитания по тылам его, где мы даже боялись отношения с населением, то мы бы не остались ночевать в этом проклятом домике, который стал для нас роковым. И второе что, я думаю почему мы не встретили партизан, потому что мы продвигались по тылам всё время не отрываясь далеко от фронта, а в его близи отряды партизан ещё не обосновались, а наоборот организовывались дальше в тылу от фронта.