"Свое беспокойство о нашем будущем отец успел реально проявить до 29-го июня. Он убедил еще не окрепшую после родов и болезни маму в необходимости срочной поездки в Сталиндорф, объединении с семьей его брата Лелика и обязательной совместной эвакуации. Отец договорился со своим банковским сотрудником, которого не призвали в Армию, чтобы тот организовал подводу и отвез нас в Сталиндорф, дав ему заранее для этого деньги.
Свои ежедневные открытки из Днепропетровска отец адресовал тете Броне, жене Лелика, т. к. до 8-го августа (дня отъезда в эвакуацию) мы жили у нее .Отец страшно волновался до тех пор, пока не получил от мамы сообщение, что мы уже в Сталиндорфе и вместе будем переживать тяготы войны. Проявив такую настойчивость и заботу, отец, практически, спас нас от гибели. 8-го августа мы эвакуировались в Сталинградскую обл.

Из содержания открыток я бы хотел остановиться еще на нескольких чертах характера моего отца: выдержке, благоразумии, тактичности, дипломатичности. В середине июля 1941-го года моя сумасшедше-беспокойная мама решила взять в охапку детей (мне было тогда полтора месяца) и добраться до Днепропетровска, чтобы увидеть отца и показать ему детей. Она написала ему об этом. Отец прекрасно понимал ситуацию: с одной стороны - грудной ребенок, неокрепшая жена, трудности преодоления 120-ти км. до города, когда до ближайшей ж/д станции Лошкаревки расстояние 20-ть км., немцы продвигаются к Дн-ску и начали его бомбить; с другой – страстное желание жены еще раз (может последний!) увидеть любимого мужа и показать ему детей. Отец не запрещает ей ехать, но и не поддерживает это ее рвение. Он просит ее очень хорошо все взвесить и обдумать и только потом самой принять решение.
Больше о своем отце ничего конкретного, подтверждаемого фактами или рассказами очевидцев, я сказать не могу. Открытки прекратились 1-го августа, а 8-го мы эвакуировались в Сталинградскую обл. Я помню, что в детстве я часто спрашивал у мамы: «Почему мы не получали писем или открыток с фронта и не знаем как погиб отец?» На что мама отвечала обычным «Не знаю».
Когда я подрос и сопоставил факты и даты, то все сразу стало на свои места: отца отправили на фронт, а мы тут же уехали из деревни. Кто мог получать известия? Немцы, которые вошли в Сталиндорф уже 16-го августа? Организовать наш поиск через эвакопункты, как сделала это в 1942-ом году тетя Аня, будучи майором медицинской службы и заместителем начальника военного госпиталя (а затем подполковником и начальником), отцу – рядовому стрелку в действующей армии на передовом фронте – было просто нереально. Да и сколько времени он был на передовой, может попал в окружение, а может и погиб в первые дни войны? Никто точно этого не знает.
Но слухи о дальнейшей судьбе моего отца ходили. Как известно, в начале 1953-го года, когда еще жив был Сталин, раскручивался очередной «заговор врагов народа», т. н. «Дело врачей», среди которых было большинство евреев, а фамилии двух из них были Коган. Этим врачам инкриминировалась подготовка к отравлению Сталина. Такие процессы всегда усиливали антисемитские настроения в стране и ужесточение репрессий властей.
Мама в это время работала продавцом в буфете, который находился в здании райисполкома. Как-то вечером, после окончания расширенного заседания, в буфет зашла компания из участников этого заседания. После хорошей дозы спиртного один из компании спросил у мамы, не родственница ли она тех врачей-врагов народа, которые хотели отравить Сталина. Второй заступился и сказал, что не нужно приставать к вдове. На что третий-работник КГБ - сказал: «Какая она вдова, у нее есть муж». В тот же вечер мама мне об этом рассказала. Кроме меня ей некому было рассказать, Лена тогда училась в Дн-ске. Мама не могла успокоиться и несколько дней искала встречи с офицером КГБ, чтобы не по пьянке с ним поговорить. Он вынужден был после настойчивых просьб мамы сказать, что отец отбывает наказание в Пермской обл. недалеко от г. Березники за то, что во время войны был в плену. При этом офицер предупредил строжайше, чтобы мама ни в коем случае никогда и никому об этом не говорила и не предпринимала никаких мер к поиску отца.
Мама съездила в Дн-ск посоветоваться с дядей Самуилом, который категорически не рекомендовал ей буддировать этот вопрос. Во-первых, время было слишком тревожное, во-вторых, мы могли бы лишиться пособия детям за погибшего отца, без которого мы бы не выжили. В обоих случаях это крайне отрицательно отразилось бы на детях, а этого мама допустить не могла. В официальном ответе Центрального архива ФСБ России говорится «…Сведений о дальнейшей судьбе (после ареста в 1932-ом году – примечание мое) Флейшмана Я. И. в Центральном архиве ФСБ, Управлении ФСБ России по Пермскому краю, ИЦ ГУВД Пермского края, Главном Управлении Федеральной службы исполнения наказаний по Пермскому краю не имеется…»
Игорь недавно отправил запрос в МВД России. Но я мало верю в успех этого поиска. Я все же склоняюсь к версии обычной пьяной болтовни офицера КГБ, показушно - таинственной осведомленности органов. Ляпнул чепуху, а потом, чтобы отвязаться, придумал какой-то адрес и запретил об этом болтать. Я не могу поверить в человечность «органов» того времени. Если бы это была правда, то ни о каком пособии за погибшего отца и речи быть не могло, коль скоро он жив, да еще и отбывает наказание".