О Великой Отечественной написано немало книг. Но нет ничего ценнее простых дневниковых записей тех, кто прошел через ужасы, лишения войны. Ниже просто помещаю фрагмент из маминой книги об истории нашей семьи, посвященный войне.

Читать научилась в 6 лет. Папа пообещал куклу, если научиться читать и она к вечеру следующего дня уже читала. Книги читала запоем: Лев Толстой, Альфонс Доде, Алексей Толстой, Апулей, мгновенно проглатывала и случайно попавшиеся (книги достать было непросто) , железнодорожный справочник и учебник по устройству пистолета.

В 1941 году, 22 июня началась война. Этот день я запомнила на всю жизнь. Папа нас в саду под липами подстригал. Меня, как старшую, он подстриг первой, и я пошла к друзьям. Только дошла до их переулка, как услышала истошный женский крик: «Война-а-а-а!» Я бегом рванулась домой, папа продолжал заниматься своим делом, будто ничего страшного не произошло. А мне казалось, что нужно что-то делать: спасаться, действовать. Но жизнь продолжалась так же, как до этого тревожного сообщения. Это потом, к осени мы ощутили весь ужас войны!
Ночами во время тревоги, объявлявшейся сиреной, вой которой я ещё долго не могла воспринимать спокойно, даже когда это был заводской гудок, сообщавший о начале или конце рабочего дня, мы спешно бежали в бомбоубежище. Помню, как плакал наш маленький братик, как ухали зенитки, и как, шурша по кустам, со свистом падали осколки снарядов, а где-то то далеко, а то и близко рвались бомбы и дребезжали, а то и вылетали стёкла из окон. Я страшно боялась бомбёжек. Когда начинала выть сирена, меня начинал бить страшный озноб, я не могла попасть зуб на зуб, и никто меня не мог успокоить. Тогда папа придумал: он вечером приглашал к нам подростков, играл на гармони, ребята пели, заглушая вой сирены, и я успокаивалась. И в бомбоубежище мы уже не бежали. Только в том случае, когда налёт был продолжительный, и бомбили совсем близко, мы вынуждены были прерывать спевки и идти спасаться в бомбоубежище.
На меня, старшую, сразу легло много обязанностей: нужно было «отоваривать» продовольственные карточки, помогать в уходе за малышами, а летом ещё и заготовка дров. На зиму заготавливали настоящие дрова для отопления, но их берегли для зимы. А летом, чтобы приготовить нехитрую еду, тоже нужны были дрова, так как керосина не было. И вот в лес за семь километров за сухостоем вместе с женщинами ходила я. Я старалась набрать побольше дров, чтобы маме хватило до следующего раза, когда женщины соберутся снова в лес. Я была очень худая, маленькая, но не роптала и была счастлива, когда мама со слезами на глазах говорила мне: «помощница ты моя», и не понимала, отчего у мамы слёзы. А потом я приспособилась. В нашем болоте росли громадные осины и в первую же зиму их все вырубили, под страхом милиции рубили ночью, но зато пережили страшно студёную зиму. А позже там стал вырастать молодняк в палец толщиной, а где и покрупней. И я стала ежедневно ходить в болото и ломать эту поросль и разбрасывать кругом для просушки. Кусты засыхали, я их собирала, предварительно наломав следующую партию молодняка, и несла домой, где мама на этих «дровах» готовила еду.
За продуктами я ездила в Люберцы. Карточки «прикреплялись» к определённому магазину, а в Люберцах обеспечение было лучше. Вот и ездила я туда ежедневно, так как хлеб нужен каждый день. Иногда удавалось получить и на два дня, но это было редко. А потом нужно было не прозевать, когда «выбросят» (появятся в продаже – так говорили) какие-то продукты. А очереди были всегда сумасшедшие.
Вспоминается такой случай. Я поехала за хлебом. Хлеб всегда был свежий. Ему некогда было черстветь. Выстояла очередь, получила целую буханку хлеба. Тогда буханки были не весовые, а разного веса и были очень большие. Их взвешивали и часто давали с довеском. В этот раз довеска не было. Хлеб ароматно пах, а так как мы были почти всегда голодные, этот аромат в сумке сводил меня с ума. Села я в поезд (во время войны электрички не ходили). Ехать мне всего два пролёта, и я в вагон не заходила, стояла в тамбуре. И народа вроде много не было. А когда я спустилась со ступенек вагона на своей станции, то вдруг ощутила, что сумка лёгкая и что хлеба в ней нет. Как не разорвалось моё маленькое сердце тогда от боли? Это было страшно! Я понимала, что на целый день я оставила всю семью без хлеба, а это основная еда! Я металась, плакала, не зная, что предпринять, а поезд удалялся, увозя моего обидчика.
Такие страшные моменты моей жизни рубцами остались в моей душе, я никогда не забывала этого. Очевидно, от этого в девять лет у меня были седые волосы. Я об этом узнала в поезде. Ехали военные девушки в поезде и стояли рядом со мной в тамбуре, одна говорит другой: «Посмотри, у девочки седые волосы».