Боевой путь

Бронебойный, осколочный, зажигательный

…Учебный 1941-1942 год мы начали в здании детского дома, оба помещения нашей школы занял госпиталь. Занимались в три смены, в классах было 80-90 человек, по 4 человека за партой. Но как – то не чувствовали мы - восьмиклассники-дурачки, что война будет долгая и кровавая. А что немцы придут в наш милый городок – это никому и в страшном сне не могло присниться! Когда Коротояк (в Воронежской области) стали бомбить, осознали, что война – это что-то весьма серьезное,  значит надо нам обязательно в ней участвовать. С октября нас, старшеклассников, стали возить на военный аэродром — мы работали  там оружейниками.  По 8 часов набивали патронами пулеметные ленты для самолетов, шепча про себя, чтобы не сбиться: «бронебойный, осколочный, зажигательный». Патроны имели разные метки краской, и нужно было складывать их в определенном порядке и ровно, чтобы не заклинило в бою. …Пилоты нас обещали взять полк, хотя было нам по 15-16 лет. Но, улетел полк, а нас не взял, пришлось заканчивать 8-ой класс.

Немецкая карусель

Начало 1942 года запомнилось частыми бомбежками и интересными встречами. У нас дома останавливались московские знакомые — Ванда Василевская и Корней Чуковский, журналист Заславский, скрипач Коган, много людей с яркими биографиями…А потом — страшный июнь 1942 года. Наши отступают. Переправа через Дон охраняется,  мама (педагог)  каждый день ходит в исполком за эвакуационным листом, без него не пропустят через переправу. В исполкоме же лист не дают и грозят: «учителя не должны бежать, поднимать панику, под трибунал пойдете!».

Тянули, тянули и дотянули. Начался ад: тысячи людей, повозок, машин, орудий ринулись на переправу – узенькую полоску моста. Бегут и едут. Улицы на подступах к мосту забиты народом и техникой. Переправа не может пропустить быстро всю эту кашу. И над всем этим – немецкие самолеты каруселью: отбомбят, им на смену приходят другие. Несколько наших истребителей пытаются им помешать, но их мало, трудно им приходится. Сбивают их, бедняг, и немецкие самолеты горят и падают, страшно смотреть…

…Решаем уйти вниз по Дону, дальше от переправы, за город в овраги. Может там найдем, на чем переправиться?

Бомбы летят — не бойся

Мы прячемся в оврагах за городом. Там весь Коротояк: женщины, дети, старики, коровы, собаки, козы, пытаются укрыться. Но овраги тоже бомбят и обстреливают из пулеметов. …Когда нас бомбят, я уткнусь головой в землю и не смотрю вверх. Федя (одноклассник) говорит: «Ты смотри в небо, на самолеты. Если бомбы летят прямо на тебя, значит, не попадут, разорвутся впереди, а если летят до тебя – твои. Тогда тоже не страшно – исчезнешь мгновенно»… Все прекратилось через несколько дней.

Солдат на тележке

Я, Федя и мой брат Эмилий пошли в город раздобыть что-нибудь из еды и одежды. Наши родные остались ждать на окраине города в чудом уцелевшей избушке, где нас приютила хозяйка.

Коротояка не узнали – он лежал в руинах. Из баков маслозавода рекой текло масло. Кругом валялось много убитых людей и лощадей. Как-то безучастно я прошла мимо разорванного пополам человека, чувства притупились: много смертей видела в эти дни…Наш дом тоже был в разрушен, от церкви осталась одна стена. …Услышали стон из открытого канализационного колодца. Федор спустился в люк, позвал Эмилия. И они, совсем маленькие, достали раненого юношу, его нога  болталась, как на ниточке. Мы нашли брошенную тележку и повезли его. Парня взяла к себе хозяйка дома, переодела, перевязала и позже на той же тележке повезла с собой, выдав за сына, когда жителей стали выгонять из города немцы.

Эльза будет рада

…На улицах все больше и больше немцев. Маму и Анну Митрофановну они заставили чистить картофель у полевой кухни, а мы с Юлей (подругой) спрятались на чердаке домика, узнали, что наша одноклассница Ада была изнасилована группой немцев. …Через день-два немцы стали сгонять жителей в этапы и гнать к себе в тыл, куда-то за Харьков. Жара стояла страшная. Матери несли малышей на руках. Семилетняя сестра Юли, Веруша, идти не могла, у нее был больной позвоночник, она носила ортопедический корсет. Анна Митрофановна и мама несли её на руках по очереди.

С нами был и тот работник исполкома, который обвинял учителей в паникерстве…Немцы отбирали вещи людей, бессовестно открывали чемоданы, выбирали лучшее, приговаривая: «Мама будет довольна, Эльза будет рада…».

Решили мы бежать с этапа, ведь совсем близко за Доном были наши. Когда стемнело, тихо уползли в рожь и затаились в ней, а с рассветом пробрались в Острогожск. Мама случайно  нашла свою подругу, с которой работала в 1924 году в детской колонии - тётя Тоня и поселила нас у себя. Так началась жизнь в оккупации.

Украина золотая, Белоруссия родная

Мы рвали морковь, свеклу, капусту, собирали колоски с совхозных полей, мололи зерно на ручных мельницах. Делали из дробленного зерна болтушку. Жили впроголодь. Скоро многие стали пухнуть с голоду, у меня почему-то язык так «растолстел», что во рту не ворочался. Запасов на зиму делать не получалось…Тетя Тоня жила возле лагеря военнопленных, сразу же за колючей проволокой. Мысвои нехитрые продукты в виде лепешек, свеклы вареной по ночам перебрасывали нашим узникам.

Мимо полей совхоза шли многотысячные колонны пленных советских солдат. Лагеря расположили в длинных сараях для сушки кирпича – раньше тут был кирпичный завод. Меня поражало, что всего два немца с автоматами шли впереди и сзади колонны, а остальная многочисленная охрана состояла из русских полицаев с автоматами! Предатели - полицаи стреляли в женщин и ребятишек, которые кидали овощи пленным, а также в тех, кто подбирал эту еду. Часто эти гады маршировали в своей черной форме по Острогожску и лихо пели: «Украина золотая, Белоруссия родная».  Меня трясло от ненависти.

От советского информбюро…

Федя нашел группу своих друзей — учеников-старшеклассников и их учителя, у которых был радиоприёмник, не сданный в управу. Ребята и учитель слушали сводки. И мы начали писать листовки с сообщениями Совинформбюро.  Решено их было не клеить, а раздавать в церкви и на базаре – в людных местах. В церкви  народ молился за своих бойцов, мы шныряли между ними и подсовывали сводки. Было довольно холодно, особенно по утрам, когда люди шли к заутрене. Тётя Тоня достала мне шинель, обмотки на чулки и солдатские сапоги 45 размера - одежда какого-то умершего в лагере бедолаги. …Раздавали мы листовки и на базаре, но реже. Там патрулировали, можно было угодить под пулю, или в эшелон в Германию. Как-то раз попали в облаву, все побежали куда-то, а полицаи стали стрелять. Мы мчались с Федей, я все ждала выстрела в спину, даже слышала, как клацнул затвор. Но Федор толкнул меня в пролом разрушенного дома. Просидели там, в погребе несколько часов. Когда все утихло, ушли.

На груди надпись – «партизан»

Жили как в чужой стране. Этого нельзя было терпеть! Но мы мало чего могли, у нас не было оружия, не было старшего опытного руководителя, а от нашей ненависти не очень-то враги помирали.

…Как-то, проходя по площади возле базара, мы увидели трех повешенных: мужчину и двух мальчиков. На груди надпись: «партизан». Федя окаменел. На мой вопрос: кто это, не ответил. Только сказал: «Сводкам теперь конец. Замерзнет Дон, пойду по льду к нашим. Надо что-то делать»… И я поняла, что повешенные были нашими товарищами, которые слушали сводки.

…Потом я заболела тифом. …Пока выздоравливала, Федя и Эмилий пробрались-таки через Дон по льду, через минные поля к нашим. Как только прошли! Вернулись с мешками с конским мясом, сухарями, а на самом дне – газеты с речью Сталина. Установили связь с воинской частью!

Три раза в неделю Федя пробирался в Острогожск и возвращался к утру с пачками листовок разного цвета на немецком, венгерском итальянском, где была агитация сдаваться. На мои вопросы, что и как, не отвечал,  говорил, что мне лучше ничего не знать: «Когда не знаешь, то в случае чего и рассказать никто не заставит». Листовки мы с ним разбрасывали по ночам вместе. Перебрались обратно в город – там было скопление войск. Днем замечали, кто, где на постое (немцы, венгеры, итальянцы). С наступлением темноты под двери, в машины, на крыльцо подбрасывали листовки – на нужном языке. Страшно было. За хождение ночью сулили расстрел.

Из подполья – за парту

… В январе 1943 года наши подошли к городу. За три дня до наступления Федя водил разведчиков по ночам, по городу, а днем они отсыпались у нас в погребе.  В январе 1943 года нас освободили. Какая радость! Народ стал ходить свободно по улицам, перестал жаться к заборам! Сразу открыли школу, и мы с Федей пошли в 9 класс. Классная комната без стекол была буквально набита учениками, сидели, где можно и нельзя.  Проучились очень недолго. Федя с бабушкой уехали, а я стала искать работу, мама тоже. Документов-то у неё не было, все сгорели и хлебные карточки нам не давали. И в конце января я поступила в эвакогоспиталь 5488, который располагался в огромном здании бывшего военного училища…