1.Дедушка родился 4 апреля 1924г. в Добрянском районе Молотовской (Пермской) области.Деревню не знаю.А может в самой Добрянке.
2.В Ленинградское пехотное военное училище,эвакуированное в Березняки,он был зачислен ,как только его призвали в Красную Армию.,видимо конец августа 1942г..Или начало сентября.Учили их 3 месяца:сентябрь,октябрь,ноябрь.
После войны в 1946 г. дедушка пошел учиться на курсы бухгалтеров в г.Пермь(тогда г.Молотов).Там познакомился с бабушкой.Она была родом из Лежнево Ивановской области.Работал бухгалтером до 1951 г.Потом учился в 2-годичной лесной школе.И лучшие свои годы работал лесником в селе Новомихайловск (но это не точно,с маминых слов).
3.В Красную Армию призвали 21 августа 1942 г.На фронт,по моим подсчетам отправили в начале зимы 1942 г.Добирались,еще раз повторюсь, 3 месяца до линии фронта.Как раз получается начало марта.
4.Воспоминания о войне дедушка написал для учителей и учащихся Ясенокской начальной школы.Видимо школа вела с ним переписку и попросила написать эти воспоминания,может для школьного музея.
5.Семья состояла из дедушки с бабушкой Тамарой Васильевной.И двух дочерей.Одна из них-моя мама.
6.С дедушкой я общалась,когда мы приезжали к ним по выходным.Я была первая внучка и меня очень любили.Дедушка с бабушкой много путешествовали и часто брали меня с собой.Правда,я была мала и не могла оценить эти поездки.Брали меня в Закарпатье,в Ленинград.Когда мне было лет 8,мы ездили в Прибалтику в Ригу к бабушкиному брату.Точно помню,что ездили в Лиепае,по местам боевой Славы,где дедушка встречался с однополчанами.Мы ходили целый день по полям,что-то искали.Видели воронки.Кажется, сидели у солдатской могилы.Подробностей не помню,к сожалению.
Дедушка,кстати сказать ,был очень музыкален.У него была мандолина и он на ней очень лихо играл.Я помню,как танцевала под этот аккомпанемент.Еще дедушка очень любил животных.У них в квартире на 4-ом этаже всегда водились какие-то маленькие собачки и кошечки.
Про войну он ничего не рассказывал.Только плакал.Осколки в теле беспокоили его до самой смерти.Бабушка не разрешала ему рассказывать о войне и нам расспрашивать тоже было запрещено.
7.Умер 18.09.1995. Похоронен в Перми.

«В Красную армию я был призван 21 августа 1942 г. Кировским райвоенкоматом г. Перми.
На фронтах Отечественной войны складывалась тяжелая обстановка. Нацисты, хотя и были изгнаны из-под Москвы, но опасность Московского направления не была снята. На юге было ещё тяжелее. Гитлеровцы угрожали Сталинграду.
И вот в условиях этих событий мы, вчерашние парни, девяти - десятиклассники были зачислены в Ленинградское пехотное училище. Это училище было эвакуировано из Ленинграда к нам на Урал и находилось в г. Березники.
Учили недолго, но много. Как бы трудно не было, но старались парни - воины познать военную науку. Кто мог знать, что эти знания одним пригодятся на одно мгновение, одну атаку – другим на весь период войны, до ПОБЕДЫ.
В сентябре 1942 г. нам зачитали приказ № 227 Верховного главнокомандующего т. И. В. Сталина. Суровость этого приказа осталась в моей памяти на всю жизнь. Это был приказ: « Ни шагу назад!»». Так писал мой прадедушка в своих воспоминаниях.
Дальше Борис Васильевич рассказывает, как он овладевал боевым искусством: бегал, отрабатывал штыковой удар, и, конечно же, пел. Только песни– то пел с завистью: «Кони сытые, бьют копытами…», а у самого «пуп присох к позвоночнику». Учили их 3 месяца, а потом очень долго на поездах они добирались до линии фронта, тоже 3 месяца, пропуская вперед товарные составы с оружием, которое производили на Урале. По прибытии на фронт молодым бойцам было выдано всего по 20 шт. патронов на винтовку, не было касок, маскхалатов, саперных лопаток.
Дальше я опять хочу поделиться отрывком из воспоминаний: «Вместо слабого вооружения - был сильный моральный дух, который пришёл с результатами разгрома фашистов под Сталинградом. Стремление пойти в бой было огромным. Все ждали и считали, что достаточно пойти в наступление, как гитлеровцы побегут.
А пока жили в хатах, топили печи, для чего разбирали изгороди. Под Брынью находились около трёх суток. Занимались строевой и опять пели «Кони сытые», хотя ремни на животах подтягивали на последнюю дырочку.
Первое дыхание фронта услышали в гуле немецкого самолёта и, несмотря на ночное время, выскочили из хат и устремили головы в небо. Конечно, самолёт не увидели, зато отчётливо слышали его гул. Что- то тоскливое было от этого гула. Самолёт ушёл безнаказанно, хотя прожекторы и старались поймать его в своих лучах.
В эту же ночь была объявлена тревога, по которой, покинув «насиженные» и уютные дома, наша рота ушла во тьму на запад, ближе к передовой. Шли остаток ночи, шли день. К вечеру наш путь лежал через д. Монастырка.
Стало пахнуть порохом. Во рту появилась сладковатая слюна. На перекрёстке улиц деревни были следы бомбёжки: крупная воронка от авиабомбы, в которой лежала оторванная голова офицера.
А мы шли дальше. Перед нами открылось поле, на котором недавно прошли бои. С поля боя не были убраны трупы. Трупов было много. Они лежали в траншее, из которой пошли в атаку, и дальше к немецким траншеям.
И чем ближе мы подходили к бывшей немецкой обороне, тем больше лежало трупов. Особенностью убитых солдат было то, что все они, падая под пулями, лежали головой в направлении немецких окопов. Мёртвые, они лежали гордо, и, как будто бы говорили о ненависти к фашизму.
Я посмотрел на товарищей. Увиденное сделало их молчаливыми.
А мы шли. Вот и траншеи фашистов. Здесь тоже трупы. В голубых шинелях. Вот он - противник! Теперь мёртвый, но и сейчас для нас он оставался отвращением. Кто- то перед нами прошёл раньше. Об этом говорил указатель, наскоро поставленный в снег, труп немецкого солдата - фашиста. Его правая рука в застывшей позе указывала на запад, а к рукаву шинели был приколот лист бумаги, на котором была надпись «На Берлин!». Колонна оживилась, появились острые словечки, помянули Гитлера недобрым словом…»
«… Вдруг в воздухе раздался вой летящего снаряда. Снаряд летел со стороны д. Ясенок. И пролетев дальше колонны метров на двести, разорвался. Многие попадали. Среди солдат чувствовалась повышенная нервозность. Второй снаряд сделал недолёт. Вой этого снаряда был пронзительным, а разрыв резким. На этот раз упал и я. Пожилой солдат, идущий сзади, спокойно сказал: «Вот сволочь! Вилку берёт. Сейчас жди «гостинца» на мост». Я быстро подхватил волокушу, на которой стоял пулемёт (мы его транспортировали поочерёдно, помогая пулемётчикам), побежал через мост. Ударил третий разрыв, когда я уже был за мостом метрах в семидесяти. Противник бил из пушек 120 м/м калибра. Для пехоты это большой калибр. Я оглянулся. Снаряд разорвался, не долетев до моста метров 7. В том месте бегали с носилками, видимо рядом оказались санитары. От криков раненого моё тело налилось кровью, в ногах появилась усталость. Хотелось уйти от этого места куда угодно, чтобы не слышать всего этого. Позднее я узнал, что двое были убиты, один ранен.
Привал объявили неожиданно, когда я уже зашёл в лес. Найдя небольшое углубление, рухнул в снег и так лежал. Снаряды летели спокойно через головы и разрывались далеко.
Пришёл командир нашего отделения Осколков Володя. Разговор не клеился, и только близость товарища успокаивала. Успокоило и то, что вот я уже ощутил разрывы более десяти снарядов, а остался жив. Значит, не всех снарядов надо бояться. Такое убеждение пришло на смену страха. Кончались сутки, а во рту не было ни крошки. Осколков рассказал, что где-то рядом, около нас, он видел кухню и слышал, что будут кормить. От такого разговора есть захотелось ещё больше. Я вышел из укрытия. В этот момент снаряд с огромной силой разорвался рядом, перелетев меня метров тридцать. Ещё минута и я услышал, что снарядом разнесло кухню. Ту самую кухню, о которой рассказывал Осколков. Вместе с ним мы пошли туда. От кухни остались одни обломки , да вермишель кое-где висела на лапках стоящей рядом ели.
В метрах десяти толпились солдаты. Они снимали шкуру с только что убитой снарядом лошади. Надеяться на долю не могло быть и речи, но, тем не менее, нам досталась лошадиная голова. Варили голову долго, предварительно разделив её на весь взвод. В моём котелке оказалась та часть, что называется губами. Слишком долго описывать технологию сложности варки лошадиных губ, но, так и не доварив, полусырые губы я съел, ибо это было лучше, чем оставаться голодным. К полуночи выдали сухой паёк: два сухаря, 100 гр. колбасы, немного сахару и махорки.
Так окончился день 1-е марта 1943 г.»