Из этого дальнего прошлого мне запомнился особенно один эпизод. В начале января 1940 года (дату точно не помню) мы подошли к передней линии фронта. Уже наступала темнота. В лесу, куда мы заехали, стояли десятки танков КВ (бойцы называли их Клим Ворошилов) с санями и тут же расположилась матушка-пехота в снежных траншеях. Шел сильный артобстрел. Вокруг нас рвались снаряды, Во всю "старались" пулеметы. Создавалось впечатление, что финны бьют с очень близкого расстояния, прицельным огнем. Картина жуткая. Раненые звали на по¬мощь санитаров. Приказ идти вперед, навстречу огню, означал верную смерть. Но выполнять его надо. Двое в маскхалатах, отдавших этот приказ, ничем не отличались от остальных бойцов, на головах красноармейские шапки. Офицерам нужно обеспечить безопасность ведь именно за ними в первую очередь охотились "кукушки" — снайперы. И вот эти командиры приказали нашему командиру батареи выкатить гаубицу на опушку леса и подавить огневую точку против¬ника. Задача была не из легких. Холодное дыхание смерти как будто доходило до нас. Комму¬нисты и комсомольцы, чья привилегия на войне — идти в бой первыми, обеспечили выполнение приказа. Самым молодым командиром взвода был лейтенант Синицын. Мы очень уважали его за храбрость, рассудительность. В самые тяжелые моменты без паники он умел вселить в нас уверенность в успехе, И мы верили ему.
В считанные минуты постарались установить орудия и открыть огонь. Вражью батарею по¬давили. Горький едкий черный дым долго стоял на нашем участке. Но мы будто и не замечали его — чувство победы, осознание того, что долг выполнен, наполняло радостью душу.
Каких только хитростей не подкидывали финны! Помнится, нашим взорам открывалась уди¬вительная картина. Смотришь, стоит замечательный деревянный домик. Вначале так и тянуло к нему — ведь прекрасное местечко отдохнуть. Но домики буквально были начинены минами. За¬прятали их финны в самых разных местах. И не знаешь, где тебя ждет беда. Поэтому только саперы первыми имели с ними дело, а уж потом с разрешения командира мы могли туда входить.
Вспоминая те далекие годы, могу с уверенностью сказать, что только благодаря заботе старших товарищей, солидарности, дружбе, скрепившей нас, я остался в живых. Спустя более полвека можно по достоинству оценить лучшие чувства, которые в своем величии проявлялись в лихую пору.
Чуть позже, В 1942-м, когда я лежал со сломанной ногой в госпитале в городе Горьком, встретил множество земляков — узбеков, таджиков, казахов и других, с обмороженными руками и ногами, вернувшихся с войны инвалидами. И с благодарностью вспоминаю однополчан, с ко¬торыми был в Карелии. Они были настоящими братьями, интернационалистами, с искренней заботой относящиеся к своим боевым друзьям. Они оберегали меня от неожиданностей коварной и жестокой войны, учили как бороться с морозом, спасали от необдуманных шагов, которые свой¬ственно со-вершать молодости

Разместили нас недалеко от города, в небольшом лесу. Через два дня привели в порядок себя и технику. Погрузились вечером на полуторки. Прибыли на участки, а точнее почти на самый берег Днестра. Работали в основном ночами. До рассвета готовили огневые позиции для гаубиц, расчетов, рыли ходы сообщения. С восходом солнца ложились отдыхать.
Наш берег был выше. На полях — рожь чуть не с человеческий рост. Румынам обнаружить нас было трудно, а их берег ровный и низкий. Мы видели, как спускались к реке солдаты, ку¬пались. Даже вооружение можно разглядеть.
И конечно, можно было предположить, что в случае войны нетрудно разбить противостоящие силы в пух и прах, а там и успешное форсирование Днестра. Возможно, к такому выводу подводил опыт фин-ской войны, которая была у нас за плечами.
Из той поры запоминается один эпизод. Совсем недалеко в низовой лощине, помнится, спряталась деревушка. И однажды мой командир взвода во второй половине дня позвал меня, и показав на деревню, сказал, чтобы я пошел купить зеленый лук и протянул деньги. Спросил: "Знаешь, как по-украински называется лук?" "Не знаю", —
ответил я. "Цибуля", — чуть не по слогам произнес он. Пошел я выполнять задание. Всю дорогу до деревни шел я и повторял про себя: "цибуля". У самой окраины наткнулся на арык шириной полтора-два метра. Стал искать подходящее место, чтобы перепрыгнуть. Одолел. Огородами дошел до ближайшей хаты. Земля, надо сказать, там благодатная. Мягкая, черноватая. У колодца с журавлем две украинки набирали воду. Подошел к ним. Черноокие, чернобровые, прямо похожие на наших азиатских девушек. Поздоровался, попросил луку. Они не поняли: "Чего?" Я же как на грех забыл, как называется он по-украински.
Смутился несказанно. Засмеялись незнакомки, и разглядывая говорили: "Бо гарний хлопец". Приметил я, что почти рядом возле хаты растет лук. И с радостью сказал: "Вот лук". Они захохотали и спросили: "цибуля?" "Да, да", — говорю. Повели они меня, нарвали целый сноп. Я вытащил деньги и протянул им. Они не берут. Я уж чуть не умолял. Тогда одна из них подошла вплотную ко мне, взяла деньги и положила мне в карман. Мне осталось, как говорится, раскланяться. Поблагодарил я их и отправился в обратный путь.
Рассказал ребятам, в какой переплет я попал, а они меня подняли на смех. Один остряк, кажется, Рябов, сказал: "Еще воин, боевой красноармеец. Не боялся белофиннов, а здесь растерялся перед девчатами". И шутя мне советовали, как надо было познакомиться с ними, назначить свидание. "Девчата, — шутили друзья, — смелых любят". От всех товарищеских шуточек горели уши. И эти смешные эпизоды молодости есть у каждого человека...
Возвращаясь же к лету 1940 года, скажу немного о себе. Я несказанно обрадовался, когда пришла пора демобилизоваться. Радужные мечты окрыляли меня. Жив, здоров, впереди — целая жизнь! В октябре 1940 года вернулся домой. Сколько я передумал в армии о своей родине, о своих стариках, родных! И вот отрадное мгновенье. Отец плакал от ра¬дости. Все говорил: Слава Аллаху! Спасибо, вернул мне сына. Я боялся, что умру, не увижу.

Печально зрелище представляли собой украинские города и населенные пункты. Враг, отсту¬пая, сжигал дома, расстреливал жителей. Чтобы помешать чудовищным фашистским планам, на¬ше командование создавало мелкие группы. Они появлялись у деревень, атакуя фашистов, нахо¬дившихся там. Фашисты бежали в панике, не зная какой численности красноармейцы атаковали их. И им было не до поджога домов или уничтожения жителей.
Так, выбивая врага из городов и деревень, дошли до города Ахтырки. Это не далеко от Полтавы. В боях за Ахтырку, Полтаву немало полегло боевых товарищей. Затем форсировали Южный Буг и Днестр “ полноводные, глубокие и быстротечные реки. В Днестре мне пришлось искупаться. Мы переправлялись на пароме, когда недалеко разорвались одна за другой две бом¬бы. От взрывной волны паром перекосило. И я вместе с другими, находившимися с краю, очутился в ледяной купели. Быстрые волны уносили меня по течению, а одежда предательски тяну¬ла вниз. И только "тренировка" на родном буйном Сурхане еще в отчем крае спасла меня. Сумел доплыть до берега. Ухватился за какое-то растение, выполз. Снял сапоги, вылил воду, вы¬жал одежду. Нашел своих. Узнал, что четверо с нашего парома утонули.
Командиры ознакомили с задачей — освобождение территории Молдавии, активными дей¬ствиями измотать силы врага. И далее — вести войну уже на румынской территории.
Немцы уже были не те, что в первые годы войны. Не давали им спокойно спать по ночам

На этом, кажется, и пора поставить точку. События, о которых я рассказал, трудно подробно описывать. Кстати, скоро им исполнится 55 лет. И все же, думается, очень важно чаще вспоминать о страницах нашей истории, наполненных страданиями, примешивающих горечь к радостям побед. С болью в сердце узнаешь о кровавых событиях в "горячих точках некогда дружных народов. Люди встали друг против друга и убивают. И это ужасно.
Нашему поколению, познавшему в полной мере, что такое война, дороги мир и покой. До сих пор страшным видением порой проносятся эпизоды войны. Загубленные жизни людей, кото¬рых ты уважал. Падали в глубокий снег командиры и бойцы, сраженные вражеской пулей. Ты¬сячи трупов, засыпанных снегом. И кровь, которая не успевала засыхать. Видел ужасные тела, раздавленные неумолимыми гусеницами танков... Многие сотни, тысячи бойцов-красноармейцев не похоронены по-человечески, их останки и поныне — укор оставшимся в живых. Какими словами говорить о ратном подвиге бойца?! Как объяснить, почему так несправедлива жизнь, по¬зволяющая лжепатриотам обливать грязью и клеветой светлую память сынов Отчизны, отдавших жизни за свободу своего народа!

Мне дороги имена настоящих патриотов. Я был единственным узбеком из Сурхандарьи, побывавшим в вышеописанной войне с белофиннами. Тысячи узбеков, таджиков, казахов, о которых говорят "азиаты", почти не зная русского языка, малограмотные, выполняли долг гражданский, человеческий, помогали одолеть недругов. Судьба, обстоятельства объединяли нас. Братская солидарность, дружба помогали против всех напастей.
И теперь, когда так называемые "патриоты" в действительности отмежевываются от всего доброго, что было в прошлом, право, нам, фронтовикам, хочется напомнить: вернитесь к событи¬ям второй мировой войны, вспомните уроки, данные ею, может, это поможет вам более объек¬тивно смотреть на историю, сделать правильные выводы. Пусть задумаются над вопросом: за что гибли "младшие братья" из азиатских республик, порой не прошедшие должную военную подготовку, которых не обеспечивали порой теплой одеждой, поскольку легкой промышленности оказывалось сложно решить вопрос с обеспечением фронта? Они шли в бой. Умирали. Становились калеками. Вчерашние колхозники рабочие на верную гибель отправлялись из всех республик, шли в бой за русскую землю, за русский народ. И сегодня походя чернить годы, скрепленные дружбой, не позволено никому. Каждая республика строит демократическое общество, идет дорогой суверенитета, и пусть добрые! отношения взаимосотрудничества . связывают с другими республиками долгие годы. А годь огненные останутся героическими страницамн в летописи каждой, республики. И все вместе мы встретим 50-летие Великой Победы.»
(газета «Заря Сурхана, 1994г.)

.. Перед нами стояло село Каменка (если не ошибаюсь, оно ныне относится к Подольскому району Московской области). За ним — железно-дорожная станция Занозный, и дальше — шоссе Варшавка, связывающее Москву со столицей Польши — Варшавой, которое, как я уже говорил, имело огромнейшее значение для немцев в вопросах обеспечения своих войск живой си¬лой и техникой.
Те, кто воевал, знают, каково приходится бойцу в узких, вязких, сырых траншеях. В зимнее и весеннее время обычно воды по колено. Постоянная сырость, мокрая тяжелая шинель, сапоги, в которых хлюпает вода. Это небольшая деталь картины оборонительных боев, совершено отличных от наступательных, в поле, в полный рост, без укрытия. Шансы остаться в живых в обоих случаях невелики. Вражеская пуля могла достать где угодно — война, как говорится, есть война.
Наш участок обороны представлял собой болотистую землю. И опушки небольших лесов Смоленщины не были защитой от грунтовых вод. Немцы с присущей им пунктуальностью осно¬вательно “обрабатывали” наш передний край обороны ~ в день два раза, в определенное время начинали обстрел всеми видами огневых средств. Самолеты, к примеру, появлялись в 10 утра — бомбардировщики группами, по 10-15 “юнкерсов”. Отбомбив, уходили.
Свист падающих бомб выдержать непросто — нужно иметь стальные нервы. Взрвы заставляли прижиматься к земле, вдоволь “искупавшись” в воде, наполнившей траншеи, засыпавшись землей, падающей комьями после взрыва бомб. Наступавшая тишина ошеломляла жуткими картинами — погибшие и раненые боевые друзья, орудия на боку. А там уж опять немцы — с атаками. И мы отстаиваем свои позиции.
Это изо дня в день. До сентября 1942-го. Немцы, не сломив оборону наших войск, начали теснить с фланга. И не без успеха — оставался небольшой “коридор”, по которому нам могли доставить боеприпасы. Наш паек уменьшался с каждым днем...
Я был с первого дня пребывания на Западном фронте наводчиком орудия. Это второе лицо в орудийном расчете. Ко всему я был агитатором. Тяжелая ситуация, складывающаяся с хлебом, очень беспокоила нас. От 700 граммов паек “достиг” до 100. И мы с командиром орудия Василием Соловьевым, старым коммунистом, на редкость храбрым человеком, делили хлеб без весов, чтобы каждому бойцу доставалось в равной мере. Когда же настала пора, что ни хлеба, ни супа мы не могли получать, в дело пошла конина (от дохлых коней, по 300 граммов). Голод — страшная картина. Ко всему донимал фурункулез — сказывалась вечная сырость, мокрая одежда, которая так замерзала, что напоминала скафандр. А ведь нам приходилось поднимать снаряды весом в 23 килограмма, заталкивать их в стволы орудий. И приходилось тратить нечеловеческие усилия, терпеть боль.
Подоспевшая Сибирская дивизия разрубила немецкое полукольцо и заменила нас. Нас же отвели во второй эшелон, за 10 километров за линию фронта, на две недели на отдых, лечение. Вспоминая этот период моей фронтовой жизни, не приукрашивая скажу, что это был массовый героизм бойцов и командиров. С полным сознанием долга все как один стояли насмерть, отбивая немецкие атаки.»
«…Каменку мы взяли. Но потеряли два орудия, было убито и ранено много наших боевых то¬варищей. Ранило меня. Сам я удивился, как в этой невообразимой каше нашел меня Эшим Бакиев (тот самый, который давал рекомендацию для вступление в Компартию). Он погрузил меня на бричку, доставил в медсанбат, в 3-4 километрах от нашей позиции, в лесу. На прощание поцеловал и поехал снова на поле битвы, где была нужна его помощь.
Операция, потом через несколько дней на полуторке — дальше в тыл. Погрузили в поезд и отправили в Калугу. По дороге попали под бомбежку. Чудом остался жив. По прибытии в Калугу разместили нас в здании бывшей школы, помыли, одели в чистое белье.
 
Наложили гипс. Вскоре отправили в город Горький. Разместили в районе Красного Сормова в добротном здании из жженого красного кирпича и здесь принялись за мое основательное лечение.
Я очень благодарен тем людям, которые сделали все, чтобы спасти меня, чтобы я встал на ноги. Люди большой души, чуткие, внимательные — врачи, медсестры — умели не только лечить, но успокоить израненную душу ласковым словом. Почти у каждого из них воевал на фронте кто-то из близких, родных.
Я не раз и долго думал над тем, как фашисты посмели замыслить покорить русский народ. Годы общения с ними показали, какой это прекрасный самоотверженный большой души народ. Нельзя было победить его, сильного дружбой с другими народами Советского Союза. Плечом к плечу сражались вместе с ним его братья — украинцы и белорусы. На помощь ему пришли другие народы.
Когда я лежал в госпитале, я видел, как искренне переживают за мою боль медицинские сестры, справлялись о моем здоровье люди совершенно мне незнакомые, ласково говоря: “Браток”. И мы действительно были братьями нас объединяла тревога за судьбу Родины, ненависть врагу, сеявшему смерть и разрушение.
Настал день, когда с ноги сняли гипс, когда я научился ходить без костылей. В середине апреля 1943-го года меня выписали. Направки в Ждановский район города Горького, в марше¬вую роту, находившуюся недалеко от автозавода им. Молотова. Первого мая нас торжественно отправили на фронт. Путь лежал на Орловско-Курское направление...

Ударом основных сил Степного фронта, которые находились во втором эшелоне, враг был остановлен и отброшен на исходные позиции. На некоторых участках продолжались жесточайшие бои, особенно в районе Прохоровки и Белого Сокола. Помнится такой эпизод. В один из горячих дней снаряд с огромной силой разорвался возле нашей позиции. Взрывной волной меня выбросило из укрытий. Осколки поразили на смерть двух моих ребят. Не избежал осколков и я — боль пронзила плечи. Мои фронтовые товарищи оттащили назад, в траншею.
Потом санинструктор увел в блиндаж. Перевязав рану, сказал: “Счастливчик! Видать, осколок был крупный. Хорошо, лишь гимнастерку порвал, да, считай, царапнул. Взял бы чуть пониже на несколько сантиметров — могло быть хуже. А так... Кости целы, рана быстро затянется. А вот твоя нога мне не нравится, дружок. Отправлю в медсанбат, пусть врачи посмотрят”. И отправил.
Открытая кровоточащая рана, опухоль вызвали подозрения у медиков. Так попал я в эвак- госпиталь ЭФ-116, в километрах 30-35 от линии фронта, около станции Измалково. После прибытия на следующий день военврачи (майоры медслужбы) Новиков и Пинчук оперировали, почистили от гноя, зашили и сказали: если через неделю не будет улучшения, отправят на “капитальный ремонт” в глубокий тыл.
Госпитальная моя жизнь затянулась. Располагался госпиталь в землянках. Время, казалось, тянулось невыносимо медленно. Жизнь скрашивали наши милые медсестры и нянечки. Одна из них — звали ее Марией — особенно запомнилась мне. Невысокого роста, полная, чернобровая, черноглазая, лет двадцати, очень веселая по натуре, посвящала нас во все новости.Часто навещал нас майор медицинской службы Дойч. Немец по национальности, до войны жил в Ташкенте. Приходила военврач, тоже майор медслужбы Пинчук — боевая ре-шительная женщина. Уважали ее все. Это они спасли мне жизнь. Обходы делал доктор Новиков.
Мои дела шли на поправку. Спала опухоль, прошла температура. Через некоторое время сняли шины, и я стал ходить с костылем, а потом с палкой. Ходячие больные помогали врачам, медсестрам, нянечкам. Доктор Пинчук попросила помочь в регистратуре. Задача, как говорится, простая — записывать данные о раненом, когда оперировали и т.д. Писарствовал я месяц, но давалось это нелегко — образование мое сельское сказывалось, и я попросил посадить на мое место другого. А вот с другой “наукой” справился. Меня научили делать обезболивающие уко¬лы, накладывать повязки, ставить шины, помогать при ампутациях. “Опекуном” моим стала Та¬нечка, операционная медсестра. А бойцы, как зайду в палату, кричали: “Доктор Джума пришел!” Так что стал заметным человеком.
Чувствовал я себя выздоровевшим, и мысль как можно быстрее отправиться в действующую часть не покидала меня. А однажды чуть не сбылась давняя мечта. Раз к нашей операционной сестре Танечке пришла палатная сестра Вера с молодым капитаном. Я узнал, что он — командир артдивизиона “катюш”, остановившегося недалеко от нас. Не удержался и сказал капитану, что очень хотел бы попасть в реактивный артдивизион, боевой опыт у меня есть.
 
Не колеблясь он ответил, что возьмет меня к себе. Спустя два дня он опять появился у нас. Спросил, твердое ли я принял решение.
“Да”, — ответил я.
Но беседа с начальником госпиталя — майором Дойчем — окончилась ничем. Майор отклонил просьбу капитана, сказав, что он имеет указание от начальника политуправления 27-ой ар¬мии таких бойцов, как Джума, отправлять в его распоряжение. И потом сообщили, что мне осталось провести в госпитале еще два дня и ожидают меня курсы комсоргов, парторгов батальонов. Радость охватила меня — наконец-то распрощаюсь с госпиталем и опять буду в действующей. Операционная сестра пожалела, что теряет такого помощника, как я. А мои новые друзья позавидовали: “Везет же тебе!”
Распрощавшись со своими спасителями, учителями и друзьями, отправился в штаб армии. Новостей набралось немало. После поражения на Курской дуге немцы уже и не думали о стратегической инициативе. Но дрались отчаянно, пытаясь оттянуть час окончательного разгрома и расплаты за совершенные злодеяния.