Материалы статьи "За оборону Сталинграда" Умиши Идрисовой,
газета "Вести Республики" от 21.01/2014
Ссылка: http://vesti95.ru/2014/01/za-oboronu-stalingrada/

27 января 1944 года блокада Ленинграда, продолжавшаяся долгие 872 дня, была полностью снята. Страшные два с лишним года, унесшие жизни полутора миллионов человек, завершились праздничным салютом из 324 орудий. В память об очередной годовщине блокады и ее многочисленных жертвах…

Отгремела война, уже давней историей стала,
Но никак не отпустит тревожную память бойца.
От фугасов и мин мы очистили наши кварталы,
Но какой же сапер разминирует наши сердца?

Мне припомнились эти стихи В. Кочеткова, когда я слушала неспешный рассказ уроженки г. Грозного Зулай Исембаевой, в девичестве – Дасаевой. Сколько времени прошло-пролетело с тех пор, как не стало отца! – она сама успела прожить немало, но образ его, такой далекий, такой любимый, и сегодня живо встает перед глазами. Это был удивительно красивый человек: высокий, статный и лицом пригожий. Его тетя иногда шутила: «Не могу на тебя смотреть: сглазить боюсь!»
— Когда отец уходил на фронт, — рассказывает Зулай, — моя старшая сестра Айна гладила носовой платок. И она попросила отца, чтобы он взял его с собой. Он понял, что для дочери это очень важно, и сказал, будто поклялся: «Если Бата вернется домой, вернется и этот платочек!»
Бата (так в семье называли отца), по документам — Ахмед Дасаев, был родом из Кени-Юрта. Он родился в семье трудолюбивой и зажиточной, и потому отец его едва не угодил под жернова борьбы советской власти с кулачеством. Но каким-то чудом ему удалось избежать страшной участи первой волны репрессированных – из попавших в нее редко кто вернулся домой. В семье Дасаевых принято было трудиться, и Ахмед не был исключением: это был настоящий труженик, рабочий. В предвоенные годы он, уже сам человек семейный, переехал с женой и детьми в Грозный, на Красную турбину, и устроился на работу. С женой Ахмеду повезло – Саждат была на редкость покладистая и заботливая женщина.
Когда началась война, Ахмед в числе многих земляков проходил ускоренную подготовку к армии на ученьях. Им предстояло пополнить ряды славного 7-го Гвардейского кавалерийского корпуса. Хотя путь к месту дислокации лагеря был неблизкий, Саждат часто умудрялась увидеться с ним, отнести ему что-нибудь из домашней снеди. Когда она в очередной раз пришла со своим свертком в лагерь, у нее похолодело сердце: здесь царила тишина опустошения. Растерявшись, она остановилась посреди огромного двора, не зная, что делать. Наконец, ее окликнул сторож:
— Вы к мужу? А их в срочном порядке перебросили на фронт. – И, сжалившись над ней, добавил: — А вы на вокзал скорее, может, еще успеете свидеться…
С горем пополам она, вконец обессилев, выбежала на привокзальную платформу и горько заплакала: по представившейся ей картине она поняла, что опоздала, что поезд ушел. На перроне в голос рыдали такие же, как и она сама, горемычные женщины, только что проводившие на войну кто сына, кто брата, кто мужа…
Потом пошли долгие дни ожиданий – от письма до письма. Грозный все чаще бомбили, по ночам запрещалось включать свет, надо было затемнять окна. Родственники забрали Саждат с девочками в Гойты – их у четы Дасаевых было три: Айна, Зина, Зулай. Мовлди, их первенец, уезжать из Грозного отказался. Не по годам самостоятельный и серьезный, он заявил, что должен продолжить учебу в школе, отвечать на письма отца. «У меня отец воюет, почему я должен бежать из города?»
В Гойтах умерла средняя из сестер – Зина, но отцу на фронт об этом писать не стали, чтобы не переживал.
Когда бомбежки Грозного прекратились, Саждат вернулась в свою городскую квартиру. Было трудно одной поднимать детей, но ни слова не писала она мужу о своих заботах и горестях: знала, ему и так нелегко.
В роковой день выселения в сорок четвертом – бывает же так! – она едва не разлучилась с детьми: ездила в Гойты. Вернулась, а по комнатам рыщет какой-то военный, пистолетом размахивает, на Мовлди кричит: «Отдавай оружие!» Но хвала Всевышнему, пришел староста по дому и пристыдил непрошенного гостя: «Какое оружие? Это семья фронтовика! Не надо с ними так! Саня! – обратился он к Саждат, — вас выселяют. Не плачь, это какая-то ошибка, все образуется. Одень детей потеплее, захвати, сколько сможешь, еды».
Так семья фронтовика отправилась в горестный путь изгнания. Привезли их в Казахстан, Алма-Атинскую область, в населенный пункт со странным названием – Чилики. Со временем дали комнатушку.
Связь с Ахмедом прервалась – какая уж тут переписка, когда почти месяц в тряских, насквозь продуваемых вагонах в февральскую стужу отмеряли долгий путь на чужбину… Но потом, по приезду, после некоторых колебаний, Мовлди, оказывается, написал отцу о выселении.
А Ахмед тревожился, не знал, что и подумать, — так долго не было весточки из дома. Он потом рассказывал:
— Мы на Дону лошадей купали. А мне кричат: «Тебе письмо!» Я так обрадовался: наконец-то! Читаю – ничего понять не могу. Как? За что? Какое выселение? Пошел в штаб. Но там ничего не знали, успокаивали: не переживай, наверное, какая-то ошибка.
Но потом его срочно вызвали в штаб. Там уже были в курсе, что чеченцев и ингушей объявили врагами народа, что их выслали в Казахстан, куда за ними теперь следовало отправиться в изгнание и ему, доблестному воину и защитнику Отечества, которого командование не раз представляло к наградам. Сбор для отправки был назначен в лесном массиве. Здесь, на месте сбора, уже многие болели – сказались переживания, голод, ночные холода. Когда и куда их будут вывозить было неизвестно. Ахмед решил, что ждать тут нечего и что надо своим ходом пробираться к семье. Он и сам чувствовал себя неважно – донимали кашель, непонятные приступы слабости. Когда он приехал в Акмолинск, к нему подошел чеченец:
— Нохчи вуй хьо?
Обрадовался ему, будто встретил очень близкого человека. Решили добираться вместе. Ахмед пошел в военкомат, объяснил ситуацию и нашел здесь добрых и порядочных людей. Ему дали помыться с дороги, выделили комплект одежды, снабдили необходимыми для бесплатного проезда документами.
Приехав в Чилики, он спросил у встречной женщины, не знает ли она, где живет Саждат, у нее три девочки и сын. Женщина ответила, что она знает одну Саждат, но у нее две девочки и сын. Так Ахмед понял, что одна из его дочерей умерла.
Во время первой встречи, когда всех захлестывала «радость со слезами на глазах», Ахмед бережно вынул из кармана подарок дочери, который был связующей нитью между бойцом и его семьей все эти годы, — носовой платочек. «Думаешь, Бата забыл о вас?» — спросил он Айну, которая изумленно смотрела на эту бесценную реликвию, которая даже в ее бережных руках теперь рассыпалась по складкам на четыре части. Испытания, которым подвергался платочек в нагрудном кармане гимнастерки, оказались непосильными для него. Непосильными оказались они и для Ахмеда. Особенно душу саднила обида: почему? за что? Он так и не оправился от этого, и прожил с семьей, которая в нем души не чаяла, всего шесть быстротечных месяцев. Его бедная мать последовала за ним тотчас, когда ей сообщили о его смерти: у нее случился обширный инфаркт. Не на много пережила отца и безмерно любившая его Айна. Перед кончиной она попросила положить ее в могилу рядом с Батой – чтоб она не боялась…
В 1957 году Зулай со своей новой семьей (она к тому времени уже была замужем) вернулась в Чечено-Ингушетию. Вскоре вернулась домой и ее мать Саждат вместе с Мовлди.
…Мы сидим за столом с Зулай Ахмедовной, ее внуком и ее дочерью Хедой, разглядываем пожелтевшие от времени старые документы. Читаю: «Гвардии сержант Дасаев Ахмед Вахабович Указом Президиума Верховного Совета СССР от 22 декабря 1942 года награжден медалью «За оборону Сталинграда». А вот еще: «Приказом Верховного Главнокомандующего за отличные боевые действия объявлена благодарность», «За образцовое выполнение заданий командования на фронте борьбы…» — дальше запись обрывается, но сохранился номер медали – 55477.
— Награды у отца, помимо этих медалей, были еще, — говорит Зулай. – Но когда мы жили в Казахстане, к нам пришел комендант села и сказал, что награды надо сдать в комендатуру для музея. И мама, по своей наивности полагая, что так и должно быть, отдала награды отца.
Впрочем, это не так уж и важно. Чтобы по достоинству оценить ратный подвиг нашего земляка Ахмеда Вахабовича Дасаева, достаточно и этих пожелтевших от времени документов. Чудо еще, что они вообще сохранились – после стольких мытарств, переездов, войн, потрясений. Хвала и слава ему, всем сынам нашей республики, которые грудью заслонили свое Отечество, которые своим мужеством, честью и отвагой покрыли неувядаемой славой не только свои имена, но и свою родину, землю, откуда они родом. Вечная память им! Вечная слава!

Умиша Идрисова