- Ой, диты, терпите! Ой, терпите! Помрёт папаня, что робить будем? – так говорила моя бабушка в далёком сорок пятом году.
А несколько пар голодных детских глаз смотрели на стол, где сверкали яркой белизной пяток куриных яиц, и исходила морозным потом маленькая кринка снятого с холода молока.
Дедушка был совсем плох. Уж и не понятно, что спасло его, молитвы ли жены, помощь ли и слёзы детей, или те скудные свежие продукты, что умудрялись обменять на прошлогоднюю картошку да на нехитрое крестьянское добро, хранившееся в сундуке на чёрный день.
Дед мой Иван Фёдорович Дацко по материнской линии одна тысяча девятисотого года рождения, уроженец села Бугуслав, что в Днепропетровской области, был достаточно грамотным по тем меркам. В 1913 году закончил четыре класса сельской школы, потому и работал до начала Великой Отечественной войны завхозом в правлении сельсовета. Но до этого было ещё долгая дорога.
В 1920 его мобилизовали на службу в РККА, и ровно два года дедушка ходил под ружьём, воевал с врагами новой власти. К тому времени он женился, обзавёлся сыном и дочкой. Украина тогда кипела, бурлила, клокотала боевыми действиями. Кто только не появлялся в степных хуторах: и красные, и белые, и зелёные, и жёвтоблакитные, и махновцы. Дедушка попал в плен. Избили его белогвардейцы люто и заперли в сарае, чтобы на зорьке расстрелять. Дед Иван смог убежать: сарай хоть и на замке, да только крыша камышовой оказалась, через неё и ушёл. Опять попал в свой отряд, снова воевал и вновь пленение. Бежать не удавалось. Повезло в том, что одним из конвоиров оказался односельчанин. Как-никак не чужие, и душа человека, если она у него есть, всегда против того, чтобы земляка запросто так в расход пустить. Каким-то чудом соседу удалось уговорить белого офицера отпустить молодого парня, пожалеть. Офицер, видать, тоже не иродом оказался. Отпустить – отпустили, но так шомолами выпороли, что на всю жизнь шрамы остались. Еле ушёл дед Иван, укрылся на хуторе. Тот же односельчанин шепнул бабушке Марии, где Иван может быть. Оставила она детей на попечение свекрови, впрягла в телегу корову и поехала искать мужа. Нашла. Засыпала сеном в повозке избитого, полуживого и привезла домой. Выходила, и ушёл дед дослуживать свой срок.
В двадцать третьем году страшный голод случился. Родители Ивана и Марьи крепкими хозяевами были, справными, работали рук не покладая от зари до первых звёзд. Раскулачили их, чтобы были как все, и пошла разорённая семья на «вольные земли» в Казахстан. По пути похоронили мать бабушки. Чуть-чуть не дошли до вольных казахских степей. На косогоре могилу отрыли, отсчитали столько-то шагов от ветлы, столько-то от дороги, чтобы запомнить. Только потом, сколько не приезжали туда, сколько не искали – так и не смогли найти. Да и то сказать, уйма народу, согнанного властью советской с родных, насиженных земель прошла этим страшным путём, может быть, и срубили дерево для костра, новых дорог-колей натележили! Степь не отдаёт потерянного.
Начали своё житьё-бытьё заново в селе Нефорощанка Западно-Казахстанской области с того, что построили из дёрна землянку. А семья росла. В сороковом году появилась на свет ещё одна дочь, и стало уже девять детей. Всех нужно обуть-одеть-накормить-выучить. Голодно, холодно, тяжко, но справились, сдюжили. Переехали на станцию Аксай (Уральская область). Старшие дети уже и сами работать начали, в институты поступили, приезжали из города, помогали вместе с младшими землянку новую построить на три комнаты, хлев пристроить, коровник, колодец вырыть, огородик небольшой обиходить.
Кстати говоря, построили домишко на славу, прожила бабушка в этой землянке до семьдесят первого года, потом переехала поближе к детям своим в Невинномысск. Никак не хотела покидать насиженного места, где всё своими и детскими руками сделано.
В сентябре сорок первого года призвали деда Ивана на фронт. В этом же грозовом году, зимой, погиб двенадцатилетний сын Саша. Играли мальчишки на улице в войну, соседский парнишка вынес ружьё. Ну, как не похвастаться, что в доме оружие есть! Вот во время игры прицелился в Сашу и выстрелил. Наповал!
Первого ноября принял дед присягу и отправился в 1310 стрелковый полк 144 стрелковой дивизии. Досталось ему воевать на Западном фронте на Мотаевском направлении по обороне подступов к Москве. В марте сорок второго года получил тяжёлое ранение в грудную клетку. Пуля вошла в правую часть груди, разорвала лёгкое, повредила нервное сплетение и, вырвав большой клок мышц спины, прошла насквозь.
Попал дед Иван в Казанский госпиталь, пролежал в нём восемь месяцев, и уволили его из армии по ранению. Какой из него воин теперь? Лёгкое одно, правая рука еле двигается! Только добрался домой, только нашёл работу, как вызвали в военкомат, провели переосвидетельствование, сделали запись в военном билете «Годен к нестроевой» и отправили вновь на фронт. Вернулся домой дед Иван только в июле сорок пятого. А война для него закончилась 11 мая 1945 года в чешском городе Бенешов на реке Влтаве.

Война кончилась, дед честно отвоевал. Теперь бабушка Мария билась со смертельным врагом – голодом! Накормить детей, накормить и поддержать быстро тающие силы мужа-фронтовика. Вот и уговаривала детей потерпеть, отдать отцу те продукты, что покалорийнее да посытнее. Детвора, слюни глотая, с пустым до рези желудком, спать укладывалась, мужественно отказываясь от вкусного. Папане важнее, папаня – фронтовик!Так все вместе и выходили дедушку.
Я не очень хорошо помню деда. Так, отрывистые воспоминания, но всегда самые тёплые и хорошие. Любил он детвору. Раньше, бывало, летом приезжали к бабушке с дедушкой внуки. Много нас было. Ну, от девяти оставшихся в живых детей внуков предостаточно на свет появилось. Размещались всё в той же землянке. Спали на огромной кошме. Постелит бабушка простыни льняные, подушек набросает, одеяла накинет, и мы вповалку падаем на такую чудесную постель; хихиканья и возни хватало не надолго, засыпали почти мгновенно, за день наносившись, наскаквшись по пыльным улицам и оврагам городка. С каждым из нас возился дедушка, на руках носил, на коленях подбрасывал, очень любил, когда мы вместе с ним тюрю садились кушать. Накрошит дедушка в миску с молоком хлеба, бабушкой испечённого, да с таким аппетитом хлебает, что мы усаживались рядом, брали деревянные ложки, и ничего вкуснее для нас тогда не существовало!
Умер дедушка в шестьдесят шестом году. Заболел воспалением лёгких и слёг в одночасье. Бабушка пережила его на двадцать девять лет.