После войны отец часто вспоминал своих боевых товарищей. У меня остались его рассказы. Некоторые из них хочу здесь привести.

Ваня

Ксенофонтов Иван носит на шее крестик – придя из бани, сообщали друг другу молодые саперы. А сержант доложил мне, что не раз видел, как рядовой Ксенофонтов Иван  молится рано утром и поздно вечером перед сном. Глядя на маленький образок (икону), который потом кладет в свой вещмешок.
 
– Ну, и пусть молится, – успокаивал я товарищей. – Лишь бы Ксенофонтов хорошо изучал саперное дело и готовился достойно бить фашистов.

Позднее, на учении, одев с помощью товарищей плавательный костюм, Ксенофонтов из-за боязни не смог преодолеть водную преграду и переправиться через пруд. За этот случай некоторые посчитали его трусом, но мнение это впоследствии не подтвердилось.

Несмотря на отмеченные недостатки, во взводе к Ксенофонтову относились хорошо. Он был компанейским, добродушным товарищем. Любил шутить и сам терпеливо относился к солдатским шуткам, если они были направлены в его сторону.

Ксенофонтова Ивана во взводе с уважением называли просто Ваней, на что он не обижался и принимал, как должное. Ваню особенно уважали за то, что по просьбе товарищей он иногда исполнял для них песню «Шумел камыш».

Время было тревожное. Шла война. Многие из-за войны оставили свои дома, семьи, родных и близких. И слушая песню, задумывались порой о своей судьбе, а тут в последнем куплете поется:
«…Она пришла, его там нету,
Его не будет никогда…!

Слова – «не будет никогда» - некоторым попадали прямо в душу, больно ранили сердце и вызывали даже слезы.

Полюбившуюся солдатами песню нельзя было запретить, но и нежелательно было, чтобы солдаты грустили и даже плакали. Что-то надо было придумать.

Мы с Ваней договорились: если во время песни он заметит на лицах солдат грусть, то немедленно перейдет на исполнение веселых задорных частушек и прибауток, которых Ваня много знал. Например:

Акулина – невысока на ногах,
Накопила много сала на боках.
Уж ты, бабушка Сидоровна,
Высоко ноги позакидывала,
Акулина позавидовала,
Еще выше принакидывала!

Услышав такое, солдаты начинали улыбаться, добавлять свои остроты, присказки. Возникало общее оживление, смех, хохот. Грусть сменялось бодрым жизнерадостным видом солдат, а это уже хорошо.

Закончив формирование, наша дивизия прибыла на Юго-Западный фронт и расположилась в Донских степях. Где-то поблизости шла перестрелка. Доносились звуки выстрелов из орудий и пулеметов, взрывы снарядов и мин, а иногда и авиабомб, сброшенных с самолетов противника. Враг был близко. Обстановка стала иной.

Ваня, как и его некоторые товарищи, впервые оказавшиеся на передовой, услышав звук пролетавших пуль или осколков, падал на землю и с трудом поднимался (когда это было надо).
 
Но люди быстро привыкают к новым условиям. Прошло совсем немного времени, а Ваня уже научился по звукам определять полет мины или авиабомбы, момент, когда они падают на землю и взрываются. Поэтому он теперь «не кланялся» каждым пролетающим пулям или осколкам, и при минометном обстреле во время наступления вовремя падал и вскакивал, продолжая со всеми преследовать фашистов. Ваня показал себя храбрым и отважным воином.

Но случилась беда: при взрыве авиабомбы погиб повар полевой походной кухни. Командование приказало мне: откомандировать на должность повара смышленого солдата.

Лучше Ксенофонтова Ивана на должность повара не нужно было и искать других кандидатур. Многие из нас знали, как еще во время формирования дивизии в полевых условиях Ваня искусно варил в горшочке пшенную кашу – рассыпуху. Варил так, что каждое зернышко было проварено, и на вкус каша была, как говорится. «пальчики оближешь».

Повар Ваня хорошо и вкусно готовил солдатскую пищу. Вовремя ее доставлял на передовую, не забывая при этом привезти в термосах крепкий чай, который уважали сибиряки и особенно забайкальцы.

При наступлении на хутор Осташкино, два фрица не успели удрать, а в плен сдаваться не желали. Они укрылись в яме недалеко от сарая на окраине хутора и время от времени вели стрельбу.
Было решено взять их «в клещи». Окружить с двух сторон и, если откажутся сдаться, уничтожить. С группой солдат в обход направился сержант Зуев Дмитрий (Митя). С оставшимися мы перекрыли путь отхода фрицев к лесу. В это время явился Ваня и отрапортовал:
– Товарищ лейтенант, кухня прибыла. Будем кормить?

– Нет, Ваня, вот закончим с двумя гадами и покушаем вместе, – ответил я.

Узнав, в чем дело, Ваня перевел курок своей винтовки на боевой взвод и направился к углу сарая. Товарищи Ваню предупредили, чтобы был осторожным и за угол сарая не высовывался: фашисты ведут прицельный     огонь.

Раз, два, три – выстрелил Ваня по предполагаемому месту нахождения фашистов. Затем закурил и, разговаривая с друзьями, неосторожно отпятился за угол сарая. В яме раздался выстрел. Ваня дрогнул, шагнул к сараю и со стоном упал вниз животом.

Его занесли в сарай. Ваня тяжело дышал, стонал и плакал, причитая:
О-ой! Убили, убили, убили!

Пуля прошла навылет через живот. Ранение было тяжелым. Мы старались успокоить Ваню, просили немного потерпеть, зная его хорошее здоровье. Но Ваня понимал, что время жизни его сочтено. Он чуть успокоился, поборов боль, начал просить нас, чтобы сообщили домой о случившемся. Говорил он тяжело, с остановками и негромко. Просил передать его поклон родителям, жене, детям и вновь заплакал. Потом попросил нас, чтобы похоронили его в гробу, положили туда образок, а на могилу поставили крест.

Время шло быстро. Ваню покидали силы. Он стал дышать с перерывами, тише стонать. Несколько раз дрогнул и выпрямился. Глаза чуть сузились, а взгляд устремился куда-то далеко-далеко. На висках и щеках появились капельки влаги. Дыхание остановилось: Ваня умер.

Почти в эту минуту, как салют Ване, прогремел взрыв противотанковой гранаты. Это Митя Зуев навсегда разметал в клочья ненавистных фашистов.

Готовясь хоронить, Ваню переложили на другое место, а образовавшаяся под ним лужица крови уже покрылась тоненькой пленкой и стала темно-вишневого цвета.
Могилу вырыли тут же около сарая. Гроб сделали из наставных досок, а крест из толстого четырехгранного бруса, принесенного откуда-то саперами.

Молча зарыли могилу, словно боялись нарушить тишину для покойника.

Рано утром мы пошли дальше на Запад гнать с нашей земли ненавистных немецких оккупантов. А здесь, в донской земле, мы оставили навсегда еще одного своего боевого друга – Ксенофонтова Ивана.

Над его могилой не было стойки с фанерной звездочкой, а стоял высокий крест согласно предсмертной просьбе покойного.

И еще один .

Что принес солдат?

Летом 1943 года мы временно находились в обороне на левом берегу реки Северный Донец в пределах населенных пунктов Трехизбенка, Калаус и Кряковка. На правой стороне реки были немцы. Пологий борт долины против поселков Калаус – Кряковка хорошо просматривался противником и ежедневно обстреливался из орудий и минометов. Днем здесь появляться было рискованно. Поэтому обеспечение людей, находящихся на линии обороны, питанием, боеприпасами, а также эвакуация тяжело раненых воинов в тыл производилось ночью с наступлением темноты. Особенно неспокойно было в апреле-мае месяцах. Противник производил не раз огневые артиллерийские взлеты на нашу линию обороны, несколько раз нас бомбили из самолетов. Здесь и теперь можно видеть много деревьев без вершин, с оторванными сучьями, повреждениями коры и луба. Все это следы взрыва снарядов, мин и авиабомб.

В июне месяце и позднее на линии обороны обстановка стала иной. Ночью противник все время освещал ракетами русло и пойму реки, вел непрерывную стрельбу из автоматов и пулеметов по всем подозрительным местам левого берега. Днем же стрельба его была значительно слабее, и наступали даже минуты затишья, если не считать выстрелы снайперов с другой стороны.

 
Однажды в минуты затишья в ясный солнечный день на правой стороне Донца из кустарников вышла женщина со свертком в руках. Постояв с минуту, она решительно пошла к реке и, не останавливаясь у берега, побрела все глубже и глубже в воду. Сверток держала над водой, оберегая, чтобы его не замочить. Глубина в реке постепенно увеличивалась и была уже выше ее плеч. Держа одной рукой сверток, второй женщина энергично стала грести, стараясь быстрее миновать глубокое место. Но вскоре ее продвижение почему-то замедлилось и почти остановилось. Возможно, мешала намокшая одежда, плотно окутавшая ноги, или, быть может, иссякли силы. Женщина беспорядочно барахталась в воде и с отчаянием несколько раз крикнула: «Н-ы!... Н-н-ы!... Н-н-ы!» – и замолкла…

Над водой было видно часть ее лица и сверток. Видимо, она коснулась дна реки и, стоя на носках, отдыхала. Через некоторое время медленно женщина вновь начала продвигаться к нашему берегу. Двигаясь мало-помалу, она уже достигла места, где глубина не превышала высоты пояса. Продвижение стало быстрее, до берега оставалось девять – десять метров, и в это время немцы открыли стрельбу. Пули падали вблизи женщины то справа, то слева, поднимая всплески воды. По стороне немцев мы открыли интенсивную стрельбу, стараясь этим отвлечь их на себя. Некоторые наши воины, пренебрегая опасностью, высовывались над бруствером окопа, грозили кулаками противнику и кричали через реку:
– Не стреляй!... В кого стреляешь, гадюка!... – добавляя при этом крепкие слова…

Все ближе подходила женщина к нашему берегу, все чаще и ближе к ней падали пули в воду. Примерно в трех – четырех метрах от берега женщина как будто о что-то запнулась,… остановилась, чуть развернулась лицом к противнику и, резко раскинув в стороны руки, упала на спину в воду. Освободившийся от ее рук сверток упал и держался на воде как поплавок.

Немцы стрельбу прекратили. Постепенно прекратилась стрельба и с нашей стороны. Наступила тишина, но теперь она была какой-то гнетущей. Многие из нас избегали смотреть друг другу в лицо, словно чувствуя себя виновными в гибели беззащитной женщины. Все молчали…

Вдруг заговорил, обращаясь ко мне, сержант Таповалдеев (узбек):
– Смотрите, смотрите, товарищ лейтенант!
Я мгновенно припал к бойнице и стал смотреть на правый берег, но ничего не заметил.
– Нет, нет, вон там!, - сказал сержант, указывая на наш берег по течению реки.

С нашего берега к реке спускался солдат в тельняшке. Он вошел в воду, поднял сверток, посмотрел на убитую женщину и, не спеша, пошел обратно. Немцы не стреляли в солдата, возможно, они ожидали, что он пойдет к ним на правый берег.

Когда солдат со свертком поднялся на берег и прыгнул в окоп, немцы открыли по нему стрельбу. Но солдат был уже вне опасности.

Находившиеся со мной воины обратились ко мне с просьбой узнать, что принес солдат. Откровенно говоря, меня тоже это заинтересовало: что принес солдат, что это за сверток?

Нашим соседом слева была штрафная рота, занимавшая оборону на стыке подразделений дивизий. Командовал ротой знакомый мне старший лейтенант Гончаренко.

Я пошел узнать.
Пробираясь вдоль берега по зарослям, используя хода сообщений окопов, добрался до КП роты (командного пункта).

Гончаренко был свободен. Он стоял на солнышке в окопе и о чем-то беседовал со своим бойцом. Обменявшись с ним приветствиями и поговорив, я, как бы между прочим, спросил:
– Что принес ваш солдат с Донца?
– Вон, посмотри! – с улыбкой ответил Гончаренко, указывая рукой на свой блиндаж.

Сквозь тесно стоящих в проходе солдат я протиснулся в блиндаж. В нем на дощатом столике стояла гильза от снаряда 45-миллиметрового орудия с ярко горящим фитилем. На нарах, на сухом камыше лежала чья-то шинель. На шинели на развернутых серых тряпицах-пеленках, задрав вверх розовые ножки, лежала маленькая девочка. Судя по всему, она совсем недавно родилась. На ее тельцн были еще бледно-желтые чешуйки наподобие перхоти. Около нар толпились пожилые усатые солдаты. Одни хлопотали покормить девочку, давая ей пососать через тряпочку растворенный сахар. Другие шептали ей нежные жалостливые слова и посылали врагу проклятия. Некоторые молчали, утирая слезы с усов, катившихся по щекам. Царило какое-то домашнее спокойствие. Кто-то посоветовал и пытался дать пососать девочке размоченный мякиш хлеба с сахаром. Это было гневно отвергнуто:
– Что вы делаете, идиоты! Брюшко вздуется у девочки и лопнут кишочки! 
Недоразумение было не допущено, «няни» исправились, дальше все пошло нормально. Солдаты мирно продолжали хлопотать около девочки – малютки, не жалея своих чувств и ласки, вспоминая, быть может, своих детей, оставленных из-за войны где-то далеко дома. Нам тогда, молодым и неженатым, трудно было понять особенность родительского чувства – чувства материнства и отцовства.

Возвратившись в подразделение, я рассказал воинам о том, что наш советский солдат, пренебрегая опасностью, принес с Донца сверток, в котором находилась живая девочка – малютка. Спас девочке жизнь! Девочка теперь находится в блиндаже. За ней ухаживают опытные няни – солдаты – «старики», как называли мы солдат рождения 1898-1900 годов, а вечером увезут ее в тыл.

Задумались солдаты, прекратились расспросы. Им все стало ясно и понятно. Но в молчании было скрыто грозное возмездие и гнев ко всем, кто преследует беззащитных людей и оставляет сиротами людей.
Наступил вечер, привезли ужин. На обратном пути на бричке в сопровождении няни – солдата увезли в тыл нашу девочку – малютку. Все мы были уверены, что теперь наша девочка – малютка будет жить в нормальных условиях.
И где-то в поселках: Райгородке или Передельске, в Счастье или Веселой  Горе, Ворошиловграде или Краснодоне, или в ином населенном пункте Украины непременно нашу девочку – малютку примут нежные женские руки, и приласкает по-матерински наша добрая советская женщина, которых в нашей стране много, много, много!...

Давно закончилась Великая Отечественная война 1941-1945 годов. И мы убеждены, что среди многих миллионов советских женщин живет она – бывшая девочка – малютка, рожденная в 1943 году и спасенная советским солдатом на реке Северный Донец в Славяносербском районе.

Пожелаем ей всего – всего хорошего и доброго в жизни!
     

У отца осталось много рассказов. Все поместить здесь невозможно.