Ветры жизни за семь с лишним десятков лет многое унесли из памяти. Но не всё. Что-то осталось. Порой это «что-то» словно в тумане, едва просматривается. Другое жизнь припечатала так крепко, что и при большом желании не выбросишь. Воспоминания… «…Вооружитесь воспоминаниями и вы будете спасены на всю жизнь». Не знаю, можно ли отнести суть этой мудрости, оставленной нам в наследство Н.Г.Чернышевским, ко всем, к каждому человеку? Наверно, закоренелых злодеев вряд ли спасут, осчастливят воспоминания. Но более или менее нормальных людей, пожалуй, да. Ошибки, тёмные факты собственной жизни вызывают у них чувство стыда, а значит и раскаяния. И в этом- великий смысл, вероятность того, что больше подобное не повторится. Идёт процесс самосовершенствования, то есть спасения.

…Попытаемся и мы полистать книгу собственной памяти с самых первых её страниц.                                                                               

БЫЛОЕ  ПАМЯТНОЕ

Чирков Сергей Александрович о своей жизни.
(8.08.1924 – 28.03.2005 г.г.)

                                                                                                                                  Родился 8 августа 1924 года, в деревне Воротишино, Череповецкого района Вологодской (Ленинградской) области.
Родители. Отец Чирков Александр Петрович, 14.08.1894 г.р.
Мать Чиркова (Горохова) Надежда Андреевна, 30.09.1901 г.р.

… Из раннего детства помнится наш большой дом. Он состоял из двух  половин: первая- старая и вторая- новая пристройка. Зимой жили в первой: она теплее. Летом – в просторной второй. В зимней половине была широченная русская печь. На ней и полатях могла спрятаться от лютых морозов вся наша семья. Летом спали (я уже упоминал) в новой половине, под большим матерчатым пологом (подобие шатра). Без него в наших краях не поспишь спокойно: комары не дадут.

Дом стоял на самой околице деревни Воротишино. От нас начиналась дорога на Голосово, волостную деревню (позднее там был сельсовет).

Название нашей деревни вероятнее всего происходит от слова «воротить», т.е. поворачивать. Дело в том, что за ней начинались широкие лесные массивы и болота. Прямо пути не было. Приезжавшие со стороны Череповца, уездного города, или из крупного села- Мяксы (позднее –райцентра, на реке Шексна, а теперь на берегу Рыбинского моря), должны были поворачивать: Село по тамошним меркам большое, сотня домов. Занимались хлебопашеством. Но товарного зерна не было: почвы тощие(серые подзолы и супесь). Правда, картошка росла хорошо. Зимой – заготовка леса, охота и отходничество. Летом сено косили. Держали коров, свиней, лошадей и кур. Лес давал ягоды, грибы...                                              

…Перед нашим домом росли красавицы берёзы и огромный тополь. С этим тополем связан случай, чуть не ставший роковым для моей няни. Она была всего года на два старше меня. А мне тогда было ровно четыре. Ребенок загнал прутом няньку на дерево. А она сорвалась и повисла вниз головой, зацепившись подолом сарафана за обломанный сучок. На мой рёв прибежала соседка Кисаримиха и спасла няньку.

Со стороны поля перед домом была глубокая канава с высоким земляным валом. Её назначения я так и не понял. Может для того, чтобы грунтовые воды не подтопили в дождевую погоду? Я же её использовал в качестве бассейна.

В первом классе учился в селе Логиново. У нас в деревне школы не было. До Логинова 4 километра, то лесом, то болотом. По нему в особо гиблых местах проложена гать (настил из жердей и тонких брёвен). Она быстро приходила в негодность, гнила, ломалась. Возможность быть затянутым в болото была вполне вероятна. Летом эти края кишмя кишели змеями. Короче километры пути до школы и обратно таили немалые опасности. Для меня год учёбы был удачным. Без ЧП. И на летние каникулы пошёл с похвальной грамотой.

…В начале 30-х годов выше Рыбинска на Волге возвели плотину. Образовалось огромное водохранилище. В народе его называют морем. Волга и Шексна вышли из берегов на десятки километров затопив окрестные земли.

Отец в те годы был студентом строительного техникума в Ярославле (с тремя-то классами сельской школы!). Но в стране развернулась большая стройка. Срочно потребовались квалифицированные кадры. Отца, не дав окончить техникума, направили прорабом в строящийся крупный дом отдыха, санаторного типа «Красный бор», километрах в 4-х от Тутаева, выше по Волге. Мы приехали к отцу. Во 2-й класс пришлось ходить в Тутаев, 4 километра туда, 4 километра – обратно. В любую погоду. Я часто пропускал занятия. Год окончил со слабыми оценками. Да ещё угораздило влюбиться в одноклассницу, Туманову Таню, дочку ткачихи с льнокомбината «Тульма». Ей-то что: она об этом так и не узнала. А мне –сладкая мука. Я постоянно пялил глаза на неё. Разумеется украдкой. Что там говорил учитель, чему учил на уроке? Я не слышал. Она поглощала всё моё внимание. Какой там гранит науки! Так первая любовь, безответная,  «легла на пути к знаниям».

…Через год отца перевели прорабом в совхоз «Волна», в поселок Фоминское. Это тоже в 4 километрах от Тутаева, но ниже по Волге, и на правом её берегу (а «Красный бор»- на левом). В 3-й и 4-й – классы ходил в Некрасовку, посёлок Константиновского нефтеперегонного завода, чуть более километра от Фоминского.

Всё свободное время мы, ребята, проводили на Волге. Зимой – на коньках и лыжах. Наш берег очень живописен. Весь в лесах (сейчас повырубили, осталась в основном ольха). Крутые склоны. Летишь на лыжах – дух захватывает. Мастерили буеры. Пара досок на трёх коньках и парус – простынь на палке (мачте). Несёт при сильном ветре подстать экспрессу. Это, когда лёд чистый, не покрыт снегом. Иногда (для отдохновения души) ездили кататься на Ямское поле. Раньше на нём, у дороги, в километре от Тутаева, был ямской, то есть почтовый хутор. А рядом ещё два хутора – «Не зевай» и «Не унывай». В тех лесных местах частенько грабили купцов на дороге Ярославль – Рыбинск. Сейчас – ни хуторов, ни ямского двора, ни леса. Так вот там, поле Ямское постепенно переходит в полукилометровый пологий берег Волги. Какое это было удовольствие долго-долго (так казалось после крутых берегов у Фоминского) скользить по накатанной лыжне!

Летом - свои утехи. В то, теперь уже далекое, время в Ковати (речушка-ручеек), впадающей в Волгу, водились пескари, ,вьюны, ерши, плотва и голавли. За час можно было руками и на удочку наловить на хорошую жарёху. Вот и старались. Сейчас этот ручей загажен отходами от дизельного завода, вытекающими из переполненных очистных сооружений. А тогда тут был райский уголок! Кругом роскошные деревья, кусты смородины и орешника, травы выше человеческого роста.

…У мальчишек был заведен порядок: пошёл в школу- переплыви Волгу. А она с километр шириной. И многие переплывали. Кто-то, правда, на это мог решиться только в 4-5 классах. Сейчас этот неписаный закон здесь забыт. Да и опасно стало, «Метеоры», «Ракеты» и другие скоростные суда снуют почти ежеминутно, и ежегодно топят кого-то из смельчаков. А тогда движение было куда реже. И суда были не такие, всё больше колёсные пароходы. А у двух, «Яхонт» и «Бирюза», колёса были не с боков, а на корме.

Мы не опасались, что попадём под судно. Обычно форсирование длилось больше часа. Течение сносило километра за два к левому берегу, на пески. Обессилевшие, с непослушными отвердевшими и посиневшими конечностями, валились на горячий песок. Часа 2-3 «отходили». И - назад. Кто обратно не решался в плавь, тот садился в лодку. Она, как правило, сопровождала малышей. За вёслами- бывалые ребята. При случае- не дадут утонуть.

…Это ритуальное  «крещение» Волгой давало право быть на равных в компании пацанов. Без этого ты - маменькин сынок. Плавать учились в основном сами. Но порой применяли  «ускоренный курс», сбрасывали с лодки недалеко от берега, и страховали, чтобы доплыл…

5 и 6 классы учился опять в Тутаеве. Отец получил назначение в сельхозотдел районной газеты. Потом работал прорабом в коммунхозе. Должности по тем временам для провинциального городка (16 тысяч жителей, а сейчас более 50 тысяч) вроде высокие, а жили бедно. Самым большим лакомством, помню, были картофельные котлеты с грибной подливой. В те годы постоянно хотелось есть. Порой и на уроке  только о еде думал. Жили в бывшем поповском доме, рядом с троицкой церковью и рынком. Первую-  не посещали: отец- атеист, а мать хоть и верила в бога, но зато не переносила попов. Нагляделась на их «святость»ещё на родине, когда бывала у сестры Парасковьи в гостях в Логиново, и училась там в гимназии до 6 класса. Сестра жила по соседству с попом, пьяницей и развратником. На рынке же бывали часто. То продать что-нибудь из вещей, когда кончались деньги (такое случалось почти ежемесячно), то овсяной муки или отходов прикупить. Бывало, неделями питались одним овсяным киселём…

Кое-как перешел в 7 класс. Тут отца перевели в совхоз «Волгарь», который упразднили и преобразовали в отделение совхоза «Волна». Отец стал управляющим этим отделением. Мать- заведующей столовой. Там жизнь была сытой. Посёлок расположен на берегу реки Урдома, недалеко от села Белятино, в пяти километрах от Тутаева. Мы, мальчишки, летом целые дни проводили на реке. Рыбы было видимо-невидимо! Руками под камнями и в тине брали больших окуней, линей, плотву… Однажды рыбалка чуть не окончилась бедой. Поднырнул под основание огромного камня-валуна. Сунул руку в нору, а она глубокая. Сую дальше, плечо втискиваю. И тут камень осел, придавил руку. Задыхаясь, из последних сил рванул руку и… вынырнул пробкой из воды. По коже словно теркой провели, вся в царапинах, в крови. Но раны у молодых, как на собаках, быстро заживают. Через неделю опять уже рыбачил.

…Подошла зима. Пора в школу. Родители решили, что я должен жить возле школы, а это значит опять в Тутаеве. Дело в том, что тогда 7 класс был выпускным НСШ (неполной средней школы). Ну, родители и хотели, чтобы я не подкачал. Их мечтам не суждено было сбыться. Получил переэкзаменовку по немецкому языку. Ещё в 6 классе запустил. Не было учителя- «немца» целых полгода. В июне всё же сдал экзамен на «посредственно» и мне выдали свидетельство. Куда дальше? Конечно же в Рыбинский речной техникум! Мы, мальчишки, тогда все  больны были флотом. Вступительные на удивление сдал легко, хоть и конкурс был. Приняли.

…Учился, как и большинство, охотно. Интересны были предметы металловедение, слесарное дело, оборудование судов, двигатели, навигацкое  дело. Захватывала новизна сведений, приобщение к мечте… Но вмешалась война с Финляндией. Учебный корпус и общежитие забрали под госпиталь. Нам оставили только учебные и производственные мастерские. Под общежитие дали рабочий клуб в Копаево. Это примерно в 6 километрах от Рыбинска. И это-  туда и обратно пеше. Зимой в помещении вода замерзала. И хоть набили нас, как сельдей в бочку, теплее от этого в зрительном зале клуба не стало. К февралю 1940 года мы почти все бросили учебу, разбежались по домам. Родители, помнится, не поругали. «Ну что же, сын, не хочешь учиться, иди работай,»- определил мою дальнейшую судьбу отец. Поставил меня он в своём строительном отделе, в котором работал прорабом, (а жили уже в «Волне») на заготовку жердей и кольев для изгородей. Топор в руки и, проваливаясь по колено, а порой и выше, в снегу, пошёл в лес. Домой возвращался уставшим, в промокшей до последней нитки одежде. И так день за днём. Весной перевели меня прицепщиком на трактор. Пахали, культивировали, бороновали, сеяли… Работал на «Фордзоне», «Интере» и «Универсале». Ремонтировали сами. Всё бы хорошо, но тяжело было в ночную смену. Бывало сидишь  сзади на площадке, возле сиденья тракториста, и дёргаешь за верёвку на повороте. Плуг (корпуса) поднялся. Вышел на ровную борозду, опять дёрнешь, опустишь корпуса. Начинаешь дремать. Слышишь спросонья, как шпоры колеса постукивают по ногам. Со страхом вскидываешься- сна, как ни бывало. Ведь, если бы захватило ногу, то и тебя забрало бы под крыло над колесом, перемололо бы всего.

Однажды тракторист отлучился по каким-то делам. Пришлось мне одному культивировать поле. Ездил, ездил и … уснул. Вдруг, словно кто толкнул меня, проснулся. А перед трактором – крутой обрыв к реке. Машинально нажал на ножной тормоз. Сижу, жму и не знаю, что дальше делать. Растерялся. Минут, считай, пятнадцать торчал словно истукан. Только потом догадался поставить на ручник, заглушить мотор. Спустился на землю. Ноги дрожат, не держат. Трактор стоял метрах в трёх от глубокого обрыва. Ещё миг, и костей не собрать бы.

…Как-то на лошади отправился за горючим. Поставил подводу с бочкой у цистерны. По трапу поднимаюсь с ведром  и верёвкой к люку. Черпаю горючее. Поднимаю ведро. Несу и выливаю в бочку. В цистерне горючего было мало. Приходилось, склонившись в люк, долго крутить верёвкой, пока ведро не наполнится. И надышался досыта. Голова закружилась. Всё, словно в тумане, плывёт. И я «поплыл» с цистерны кувырком на землю. Хорошо ещё , что не в цистерну. Еле отдышался.

…Летом в Тутаеве открыли двухгодичную школу среднего сельхозобразования. Нужны были квалифицированные кадры управляющих отделениями совхозов, техники-механики, агрономы, зоотехники для колхозов. Я, после «трудовых уроков» жизни, поспешил туда. Учился хорошо. Сохранился табель успеваемости за первый курс. В нём ни одной «тройки». Избрали старостой биологического кружка. Проводили интересные опыты. Практику проходили в МТС и в ближних колхозах.

…Летом 1941 года в Тутаев перевели из Рыбинска аэроклуб. Поступил и туда. Июль и август изучали устройство самолёта «У- 2» (кукурузника) и прыгали с парашютом (ПД-4), с него же. Инструктором по парашютам был Писарев, очень ответственный и требовательный. Парашюты укладывали только под его присмотром. Он сам и на самолёте нас поднимал. Сидишь в передней кабине и слышишь его команду: «Вылезай!». «Есть- вылезай!»- отвечаешь и, цепляясь мертвой хваткой за края кабины, идёшь по крылу к его кабине. Следует команда «Приготовиться!». «Есть- приготовиться!», а затем- «Пошёл!». «Есть- пошёл!». Рука, для страховки резинкой прикреплено кольцо с вытяжным тросиком к ней, до боли сжимает кольцо. Делаешь шаг в пустоту. Руки непроизвольно сами- в стороны. Кольцо выдернуто. И вот уже над тобой- купол парашюта. Радость от того, что всё прошло благополучно, распирает душу; и- гордость от того, что преодолел страх. Песня сама рвётся из груди, орёшь во всё горло.

Однажды прыжки отменили. Один курсант выдернул кольцо на плоскости. Купол зацепился за хвост самолёта. Несколько минут можно было наблюдать странную картину. Летит самолёт, а сзади внизу висит на стропах и куполе парашютист. Потом (к счастью для парашютиста и инструктора) парашют отцепился, купол наполнился воздухом, и почти благополучно донёс неудачника до земли. Несколько клиньев оказались вырванными, зияли дыры. Курсант отделался ушибами и потерей на какое-то время сознания. Скорость падения была не 4-5 метров в секунду, как обычно, а выше. Прыжки в тот день отменили. У меня первый прыжок тоже не был гладким. Опускался прямо на провода. По дороге шёл дед. Смотрю заволновался, что-то кричит и машет клюкой, показывая на провода. А я и сам   вижу- быть беде.  Быстро подтянул передние стропы. Меня бросило на провода, а стропы и купол заскользили по ним. Пронесло!

…Начало нового учебного года в сельскохозяйственной школе было тревожным. Во всю полыхала война. Мы, парни выпускного курса, пошли в райком партии. Там записывали добровольцев в формируемую Ярославскую добровольческую коммунистическую дивизию (позднее ей присвоили № 234). Нас попросили повременить. А враг пёр к Москве. В стране тревожно. А мы- за партами. Пошли опять.

Так в ноябре 1941 года доброволец Чирков Сергей, первый раз в жизни выпив для храбрости водки, разбавленной сладким сиропом, отплясывал с друзьями- новобранцами кадриль в совхозном клубе.

11 ноября 1941 года мы были уже в Песочинских лагерях, в 25 километрах от Костромы. Там формировалась наша родная 234 стрелковая дивизия (комдив Ламинский, а с 1942 года- Турьев, комиссар- Смирнов).

ВОЙНА.

1. Под Москвой (декабрь 1941- январь 1942).

Фронт пожирал дивизию за дивизией. Дела наши были плохи. Враг-  у Москвы. На карту была поставлена судьба столицы. Судьба Родины. Срочно нужны были свежие силы там, на фронте.

…Нас готовили по ускоренной программе. Не скрывали, что с врагом схватимся под Москвой или в ней. Нас учили хорошо владеть не только винтовкой, автоматом, пулемётом… Но и штыком, ножом, лопаткой, руками, зубами… Учили ведению уличного боя в доме, в комнате. Понимали: будем в Москве. Много занятий проводили по ночам. Командир нашего 3-го (1350) полка Егоров и командир моего 3-го батальона Писарев постоянно сами во всё вникали, постоянно были среди нас, доводили нас занятиями до изнеможения. Мы их меж собой ругали. И только на фронте поняли, как они были правы. Наш 3-ий взвод 3-ей роты (во, везет на тройки!) обучали ещё и ведению разведки. Меня назначили первым номером ручного пулемёта Дегтярёва. Тяжёлая штука. Но зато в бою-сила! И в обороне и в наступлении. Гоняли нас так, что после отбоя не надо утихомиривать:  засыпали едва успев раздеться. Раза два сводили в баню. В Кострому! За ночь надо было туда протопать 25 километров, помыться и обратно-25.

…К середине декабря нас привезли в Одинцово. Москва- рядом. В первую же ночь я с двумя  подносчиками патронов был в секрете на окраине города. В глубоком снегу вырыли окопы. Оборудовали основную и две запасных огневые точки. Уморились. Вспотели. Чуть посидели, мороз стал донимать. Попрыгать бы, но взводный предупредил: «Сидеть тихо, в секрете!». Немецкие десантники могли появиться в любое время. Они тогда здорово «шалили». Сидим, боязливо оглядываемся.  Луны не было. Но от снега света хватало, чтобы за полкилометра заметить движущиеся предметы. Проходит час, другой… Мороз достал до самых костей. И тут видим, как со стороны леса к нам по полю движется группа лыжников в белых    маскхалатах. Человек десять. Когда приблизились, кричу: «Стой, Кто идёт?». В ответ- ни звука. Продолжают идти. Мы струхнули. Пора огонь открывать, но боязно: вдруг да наши. Кричу снова. Молчок. Тогда нажимаю на спусковой крючок пулемёта. Прогремела очередь. Путники залегли. Сняли лыжи и ползком- назад. Так до сих пор и не знаю, кто же это был? И стрелял на всякий случай выше голов. От комвзвода получил накачку: «Раз не отвечали, значит- не наши. Надо было бить на поражение». Легко ему рассуждать. Интересно, сам-то себя как бы повёл на нашем месте? Ведь вдруг да своими бы оказались.

…Через день мы уже были в Москве, в Марьиной роще. Нам определили кварталы, дома, этажи, комнаты. В случае чего сами должны решать, как лучше оборонять свой объект. До этого не дошло…Дивизия вступила в бой на подступах к Москве.

2. «Царица полей» (январь– июнь 1942).

…В войну именно так называли матушку- пехоту. Но, увы, в начале, особенно в первые месяцы войны, она совсем не напоминала царицу. Скорее всего была затурканной золушкой. В памяти о тех первых днях что-то мало выплывает героического. Больше трагического, великие муки солдат- пехотинцев, порой трагикомическое. Вот и под Москвой пехтура была на пределе сил, возможностей. Даже свободное от ратных дел время по милости отцов-командиров и то не могли и не умели проводить по человечески. Наши позиции почему-то всегда были по низинам, болотам, во чистом полюшке. Немцы же, как правило, располагались на высотах и в населённых пунктах. Умудрялись и на войне устраиваться с комфортом. А мы, пехотинцы расейские, « закалялись»  голодом, холодом и безрезультатными битвами со… вшами. На родной земле, а-  не хозяева. Самые трудное, изнуряющее до одурения, для «царицы полей» было ни бой ни атака. Они обычно скоротечны. Хоть страху и хлебнёшь сверх всякой меры, но длятся они недолго. Зато походы, а чаще всего-  ночные,- настоящее мучение. За ночь 40-50 километров отшагаешь. Куда бы ни шло, если налегке.. А то ведь на тебе груз побольше пуда. И спать страшно хочется. Мой подносчик патронов Логвинов умудрялся во время похода спать, по-настоящему, с похрапыванием. Какими-то  невидимыми нитями он словно был привязан к впереди идущему. Над ним подшучивали. Подводили к яме с водой, к столбу… Он плюхался, стукался лбом…

…Дорога- не только усталость, изнеможение. Это и кровь. Нелепый случай произошел в апреле 1942 года на одном фронтовом просёлке на Смоленщине. День выдался тёплым. Нас разморило. Разговоров неслышно. Только слышалось чавканье солдатских сапог на раскисшей местами от солнца дороге. Один поотстал. Переобувался. Потом стал догонять роту. И вдруг- сильный взрыв. И опять-  всё тихо. Мы бросились назад… На краю небольшой воронки лежало искромсанное тело Николая Преснина. Семьдесят пар ног только что протопали этим местом. И ничего. А вот одного, единственного из всех нас, «выбрала» поставленная всего скорее ещё зимой, а весной вытаявшая, немецкая мина. Вот она судьба- злодейка!                      

…Потом нас перебросили на другой участок фронта, в 4  ударную армию. В феврале заняли позиции под городом Велиж Смоленской области, на реке Западная Двина. Штаб дивизии находился в деревне Дубровка. Командовал ею еще полковник Ламинский. Город немцы превратили в неприступную крепость. Их самолёты постоянно «висели» в воздухе. Охотились даже за одиночными бойцами.

Наш 1350 стрелковый полк вёл непрерывную разведку боем. Искали слабые места в обороне противника. Дважды пытался прощупать немцев и наш 3-й разведвзвод. Ночью в стыке немецких подразделений нашли лазейку. Вползли далеконько. Но немцы обнаружили, хоть и были в маскхалатах. В воздух полетели осветительные ракеты. По нам открыли огонь. Стали окружать. Пришлось драпать. Троих потом похоронили. Четверых раненых отправили в госпиталь.      

«Топтание» у Велижа закончилось ничем. Нас перебросили под город Белый Смоленской же области. Туда немцы стянули несколько свежих дивизий. Готовили наступление. А наших войск на том участке до нас вообще не было. Дорога Смоленск- Белый в руках врага. Мы туда старались прибыть внезапно. Две ночи шли, шли снежной целиной, лесами. Огней не разжигали. Продовольственные склады отстали. В сутки солдат получал пару сухарей и горсть ржи. И всё! Нашей задачей было перерезать большак, по которому Бельская группировка снабжалась всем необходимым. Наш полк получил приказ: взять деревню Узвоз. 3-й батальон был на левом фланге, у самой опушки леса. Он вместе с 1-м батальоном пошёл в атаку. Но шквал пулемётного, и особенно миномётного огня был так велик, что атака захлебнулась. Ничего не дали и следующие атаки. Немецкие миномётчики точно били в цель. Мы понесли большие потери. Наш батальон получает приказ уничтожить немецкие миномётные батареи. Днём не получилось. В лесу немецкие снайперы с елей, сосен и из замаскированных окопов не давали нам головы поднять. А тут ещё ударили опять те миномёты. Рядом со мной лежал Миша Заварин. Свист мины…Взрыв…Поочухался, смотрю у моего дружка Миши…нет ни шапки, ни половины головы…Видимо большим осколком мины срезало. На срезе кроваво- серая масса. Многих мы тут потеряли. К батареям пробирались уже ночью. Молча атаковали. Молча уничтожали миномётчиков. В плен никого не брали.

…А утром взяли и Узвоз. Там противник оставил 83 трупа и 11 пулемётов. Наши потери оказались куда большими.

 …Мне этот Узвоз крепко врезался в память. В победное утро моему «Дегтярю» пришлось крепко поработать. Вступил в единоборство с огневой точкой противника. Немцы её оборудовали в бане. Из двух амбразур поочерёдно, иногда вместе, били два пулемёта. Словно кроты прорываем ход в снегу. Оказываемся впереди нашей цепи. Открываем огонь. Меняем диск. Ещё. Ещё…Всё по темным, плюющим смертью, амбразурам. Получилось неплохо. Пулемёты замолчали. Из бани выскочили три немца и прыжками двинулись к снежному валу. Целый диск выпустил по ним. Упали и больше не поднялись. На правом фланге пулемёты были подавлены чуть раньше. Атака! Ура! Немцы бежали. Узвоз- наш! Мы со вторым номером москвичём Пыжовым пошли к той бане. Внутри, на полу лежали два убитых, третий- «притих» у пулемёта. Три других нашли смерть у снежного укрепления. Мы радости победы не ощутили. Горячка боя прошла. Пришло раздумье. «Ведь это я их убил!»- обожгла вдруг мысль. Комок удушья подкатил к горлу.  Как-то весь обмяк. Ой нелегко убить человека! Даже, если он враг. Я и сейчас помню тех, убитых мною. Один крупный, породистый. Волосы светлые, а брови черные. Другой- тощий, синюшный, такой жалкий, скрючился и застыл в этой неестественной позе. Третий- толстый, носатый со страшно злым лицом лежал на животе за пулемётом. И мертвым этот унтер был страшен. Убитых у снежного вала забыл. Их лица стерлись из памяти. Но тех, первых убитых, над которыми долго стоял в раздумье, наверное уже не суждено забыть.

 …Врезалась в память атака на деревню Большие Лиски. Там разыгралась настоящая дуэль наших пулемётчиков под командованием командира роты Яши Михайлова (мой земляк из Фоминского) с немецкими. Фашисты обрушили там весь возможный огонь из миномётов и пулёметов. Снег смешали с землёй. От нашей роты осталась малая толика. Но, эти единицы живых пулемётчиков, в том числе и раненые, не прекращали огня. Вот в небе показались два наших штурмовика «Ил-2». Спикировали на позиции миномётчиков. Грохот от разрыва мин поутих. Мы поднялись в атаку. До штыков не дошло. Немцы оставили деревню. Когда пришли в себя, захотелось побывать у пулемётчиков. …Увиденное поразило. Там не было даже клочка «живой», нетронутой минами земли. Искалеченные пулемётчики. Искалеченные пулемёты….И только кровавые дороги алели на нетронутом от разрывов мин местами снегу позади позиций. Здесь санитары эвакуировали в тыл тела убитых и тяжело раненых. Из нескольких десятков пулемётчиков роты у пулемётов остались единицы тех, кто хоть как-то мог продолжать вести огонь. Вот она цена победы!

…В апреле наш 1350-й оказался в окружении, в лесной болотистой местности. Единственная грунтовая дорога в наш тыл, в сторону Старой Торопы, совершенно раскисла. По ней невозможно было проехать ни на каком транспорте. Сидим в лесу, в шалашах, голодаем. Только ночью лётчицы на «кукурузниках» (У-2) сбрасывали изредка мешки с сухарями. Но и те падали или в болото, или к немцам, которые и без наших сухарей были сыты. Какое-то время поддержала конина (почему-то мы ее называли маханиной). Но лошадей «проглотили» очень быстро. Очередь дошла до копыт. Отваривали и сосали. Нас шатало от голода. С ног валили цинга и дизентерия. Зубы ходуном ходили. Однажды я выдернул надоевший «непослушный» передний нижний зуб. Потом жалко стало. Опять вставил. И, трудно поверить (и сам не верил в это), но он прижился. Но держался плохо. Десна постоянно кровоточила. И всё же я жалел этот «фронтовой» зуб. Удалил аж в 1986 году, когда в поликлинике вставляли коронки.

Выжить батальону помог случай. На нейтралке против нас стояла рига. А в ней- жито! Каждую ночь ползали туда и в вещмешках приносили спасительное зерно. Немцы охотились на нас. Запускали осветительные ракеты с парашютами и били по «снабженцам» из пулемётов, иногда и из миномётов. Кого-то убило, покалечило… Но разве могло нас это остановить? Надеясь на авось, ползали за житом, единственным тогда средством спасения от голода.

…14 апреля пошли в атаку на Ломоносово. Перед боем дали по 100 граммов фронтовых. Интенданты превзошли себя, где-то добыли. Мы от этой малой дозы «окосели». Расхрабрились. Забыли об осторожности, шли густо. Немцы поразредили. Ранило и меня в руку, уже на самой окраине села. Вот обидно-то: не дали под крышей побыть и отведать трофеев! Группами по 5-6 человек, воровски (на своей-то земле!), пробирались лесом по обочине дороги до Старой Торопы, где располагался дивизионный медсанбат. Дорогой было нельзя: немецкие самолеты весь день буквально утюжили её. Били даже по собакам. Всё же доплюхали.

…В городке перевязали и отправили в город Торопец, в эвакогоспиталь. Там подержали чуть больше недели. Поджимали новые партии раненых. Так через Москву меня поезд доставил в город Тейков Ивановской области, в госпиталь № 1764. После ада- в рай! Помните, у Твардовского Вася Тёркин, вернувшись из госпиталя, так доложил фронтовым друзьям: «Если б было чуть похуже, то и было б в самый раз.» Ещё по пути в госпиталь из Москвы послал домой открытку. Оказалось очень кстати! Дело в том, что мать в тот день из письма моего однополчанина к своему другу узнала страшное: сын Сергей убит в атаке. А тут и моя открытка! Представляете её состояние!?

…На этом с «царицей полей», пехотой- матушкой, мы и расстались.   

 3. «Бог войны» (сентябрь 1942-август 1943).

 …В госпитале в Тейково пробыл до первых чисел июня. Перевели в батальон выздоравливающих в город Иваново. Оттуда нас несколько человек отправили в совхоз на заготовку сена. Мы же говорили- «На откорм». Нас там жалели, и впрямь откармливали. Молока и хлеба- вдосталь. Через неделю- в 145 запасной стрелковый полк в учебный батальон, под город Калинин. А затем- на курсы младших лейтенантов. Фронт срочно требовал пополнения. Нас поучили меньше 3-х месяцев. Выпустили досрочно. Отличникам, в том числе и мне- звание старшего сержанта. 1 сентября 1942 года прибыли «покупатели» с фронта. Меня «купил» начальник штаба артиллерии 348 стрелковой дивизии (чкаловская дивизия). Так я стал командиром отделения связи штабной батареи (начальник артиллерии дивизии полковник Петренко). Артиллерию в войну за её мощь называли «Богом войны». Через месяц перевели начальником узла связи артиллерии дивизии и назначили комсоргом штабной батареи. Началась жизнь, совсем не похожая на пехотную. Переходы- на транспорте. Обеды- регулярно. Жили чаще всего не в землянках и окопных норах, а в домах. О вшах и понятия не имели. Мылись в банях, с мылом. Фронтовик- пехотинец попал в настоящий рай. Тут я понял, почему это артиллерию зовут «Богом войны». Наверное, не только за огневую мощь,  казалось ещё и за божеские условия быта артиллеристов (тем более штабных!). Правда, потом, побывав во фронтовых передрягах, понял, что и тут по-настоящему пахнет порохом.   

…Под  Ржевом, на Волге, я отвечал за связь НП начальника артиллерии дивизии с дивизионами артполка и пехотными полками. Наблюдательный пункт располагался на церковной колокольне в местечке Кокош. Стереотрубу, телефоны, рацию установили на самом верху, под колоколами. Сектор обзора- лучше не придумаешь. Но и немцы понимали это. И нам доставалось. По нам била их тяжелая артиллерия. Бомбили с самолётов. Снаряды дырявили стены. От авиабомб колокольню покачивало. Натерпелись страху. Но полковник был подчёркнуто спокоен. На взрывы не реагировал. И нам приходилось держаться достойно. От  частых разрывов снарядов и бомб провода рвались. У меня на НП иногда не оставалось ни  одного связиста: все исправляли порывы. Двоих отправил в медсанбат. При очередном порыве уже некого было послать на линию. Доложил полковнику. Он посадил к телефонам одного офицера из своего окружения. Я пошел исправлять порыв. Тут появились немецкие бомбардировщики. Ухнули взрывы. Одна из бомб вижу покачиваясь со свистом летит в мою сторону. Падаю в канаву. Почти в тот же момент- страшный взрыв.                         

 …Очнулся в медсанбате. Открыл глаза. Но что это? Не вижу. «Ослеп!»- обожгла мысль. Закричал. Но голоса не услышал. Оглох! Такое отчаянье охватило, что готов был на себя руки наложить. Но ни руки, ни ноги не слушались меня. Ну, думаю, всё. Крышка! Лучше бы и не приходить в сознание.      

…Через неделю, словно в тумане стал понемногу различать очертания предметов. И слух постепенно возвратился. Правда, через шум в голове человеческие голоса напоминали тихое комариное попискивание. Ещё через неделю почувствовал себя более или менее сносно. Приступил к службе. В боях под Ржевом наша штабная батарея сильно поредела. Каждый человек был на вес золота. Спасибо врачам медсанбата- не отправили в госпиталь: посчитали нетранспортабельным. И я остался в своей дивизии.

Опускаю многие события, произошедшие за год службы в артиллерии. Успели повоевать и на Волховском фронте, защищали Ленинград на реке Ловать. Упомяну последнее.

…Июль 1943 года. Шла грандиозная схватка на Курской дуге. Мы были на Орловском направлении. Это- левый фланг Брянского фронта. Полки истекали кровью. Пополнения не получали. Наше наступление захлебнулось. Комдив отдает приказ почистить тылы дивизии и подпитать пехоту. Меня направили командиром взвода связи батальона в 1174 стрелковый полк. Принял взвод. Точнее- его остатки- 17 связистов. Среди них 4 туркмена. По-русски  не  говорили. Дежурить у телефона не посадишь. Да и нитку (провод) тянуть ленились. Еле пару катушек волокли. Получается, что боеспособных было всего 13.

Батальонный НП-  узел связи развернули в глубоком овраге. Кругом- чистое поле. Немцам легко было нас держать под наблюдением. Чуть заметят движение, открывают огонь. Постоянно кого-то выводили из строя. Комиссаром батальона был грек (фамилию забыл). Могучего телосложения, добрейший человек. Его все любили. Однажды он лежал на краю оврага. Наблюдал в бинокль за передвижением рот. Вблизи разорвалась мина. Ему, видимо большим осколком, срезало часть спины, ягодицу и часть ноги. Две мины попали прямо в овраг. Нас спасло то, что в склонах оврага мы выкопали глубокие норы и сидели в них. Передаю в две роты приказ комбата- в атаку. Пошли. Но немцы открыли бешеный огонь. Атакующие залегли. Стали окапываться в непосредственной близости от немецких окопов. Что тут началось! Из укрытий выскочило с десяток немецких танков. Проутюжили окопы ротные и- к нам. Спасли сорокапятки, выдвинутые на прямую наводку и противотанковые ружья. Четыре танка подбили. Остальные ретировались. Мины, снаряды, танки во многих местах порвали провод. Все связисты были на линии. Кого-то ранило, кого-то убило. Настал момент, когда на порывы некого было послать. Как это было и под Ржевом (у артиллеристов), я пополз сам. Ползу, а кругом гудит земля от взрывов. Свистят пули. Снайперы вели прицельный огонь. Не поднимешься. Порыв оказался у новых позиций роты, метрах в пятидесяти. Зачищаю концы провода, скручиваю. Ребята из окопов торопят: я же на виду у немцев. Чуть приподнялся для прыжка к своим, в окопы. …Шальная  пуля пробила руку у локтя. Всё же успел в горячке домчаться до окопов. Ночью дополз вместе с другими ранеными в штаб батальона. Оттуда нас направили в санчасть полка.

Случилось это 12 июля 1943 года. 17 июля нас доставили в город Ефремов, в госпиталь № 2976. 10 августа в госпиталь прибыли «покупатели». Один из них, начальник штаба аэродромного полка ПВО майор Алаев, «купил» меня.

4. «Нервная система войск» (август 1943-ноябрь 1945).

Связь- нервная система войск. Точнее не скажешь. В 348 стрелковой дивизии я хоть и числился в артиллерии, но фактически выполнял работу связиста (начальника узла связи).

В 1604 АП ПВО (аэродромный полк ПВО) вакансии связиста в то время не было. Нужен был командир разведчиков во взвод управления. В послужном списке значилось, что я был во взводе разведки. Ну и поставили на неё. Месяц мы занимались тем, что добывали сведения об аэродромах немецкой авиации. Организовали посты наблюдения за воздухом (даже строили вышки). Штудировали типы немецких самолётов; учились по чуть заметному силуэту определять безошибочно тип. Договаривался с соседними стрелковыми соединениями о том, чтобы информировали нас о появлении авиации противника. В период передислокации вместе с помощником начальника штаба и интендантом первыми прибывали на новое место. Определяли приблизительную схему боевых позиций батарей и пулемётных рот и расквартирования личного состава. Служба очень нравилась. Братва во взводе управления подобралась дружная и для того времени грамотная. Соломон Зингман - бывший актер драмтеатра города Мологи (его позднее забрали от нас в армейский ансамбль). Игорь Шедвиговский- с 4-го курса Смоленского пединститута (филолог). Павел Плешаков- техник связист. Командир взвода старший лейтенант Ефим Кириллов окончил военное училище. Были ребята со средним общим образованием. В свободное время мы всем взводом управления изучали устройство раций, нашей РБМ и американской СЦР-284-А, базировавшихся на  «Доджах» 3/4. С нашими я был знаком по курсам младших лейтенантов. Знал и морзянку. Пригодилось. За месяц ежедневной учебы некоторые из нас могли вполне квалифицированно ключом отстукивать и принимать на слух морзянку, держали связь со своими подразделениями и авиаторами.

…Под Смоленском, в  Сожь-Спасском был расположен 18-й район авиабазирования- центр многих аэродромов. Офицера связи от

нашего полка перевели командиром роты связи в БАО (батальон аэродромного  обслуживания). На его место назначили меня. Числился по прежнему в штате 1604 АП ПВО, но стал находиться больше в штабах Воздушных армий (18-й,!-й,2-й, 16-й). 1-й Воздушной армией командовал легендарный Михаил Громов (эпопея спасения челюскинцев в 1934 году). В мои обязанности входило доставлять в свою, а чаще в другие части и соединения, новые карты, инструкции по передислокации, различные приказы командования ВА, которые должен был в случае необходимости продублировать устно, и другие разной секретности документы. Устно же приходилось давать пояснения и по картам. Чаще всего летал на У-2, иногда на ИЛ-12. В нелётную погоду-  на попутках. В 1-й Воздушной Армии однажды на 4 месяца назначили заместителем начальника службы ВНОС (воздушное наблюдение, оповещение и связь). Сидел на коммутаторе узла связи и собирал сведения с постов ВНОС о всех пролетавших там самолётах. Суммировал данные и вместе с начальником этой службы делали анализ и он отправлялся на доклад в оперативный отдел ВА. Нам же приходилось проверять работу постов ВНОС. Служба чиновника надоела до чертиков. Еле упросил освободить. Так опять оказался в своем полку и приступил к исполнению обязанностей офицера связи.

…Дороги порой преподносили неожиданные «сюрпризы». Летом 1944 года мы находились в Белоруссии. Войска в стремительном наступлении ушли далеко на запад. Аэродромы остались в глубоком тылу. Но остались не только мы. В лесах бродили тысячи немцев, не успевших отступить. Некоторые из них вели себя, как звери. На дороге взяли комиссара БАО (батальон аэродромного обслуживания) с тремя солдатами. Перед убийством садистски издевались. По частям был дан приказ передвигаться только большими группами.

…Однажды осенью поздно возвращался с задания. Пакеты, карты сдал по назначению. Решил завернуть в свою часть, до которой было всего километра три. Но лесом. Иду с оглядкой. Револьвер в руке, на боевом взводе. От напряжения ладонь вспотела. Вспотел и сам: боялся. Опасался не зря.

…Из кустов на меня «высыпало» человек 20. Отобрали наган. Увели от дороги. Не писать бы мне этих строк, если бы у немцев по поводу моей судьбы не вспыхнул спор и не победили бы сторонники моего освобождения. Договорились, что всем, кто завтра сдастся в плен, будет гарантирована жизнь. Чувствовалось, что им уже осточертело это полное опасностей бродяжничество. Они посчитали, что моё освобождение- неплохой предлог покончить с неопределённостью судьбы.

…Остаток пути до части не шёл, летел стрелой. Позвонили в особый отдел штаба ВА. Утром, как и условились, мы с майором- особистом и десятком человек из нашей части были на условленном месте. Немцы пришли, но не 30-40 человек, как ожидалось, а всего двенадцать. Остальные чего-то испугались.

Тот случай и сейчас вспоминаю со страхом: был в буквальном смысле  на острие бритвы...

Для меня наступили дни выполнения привычных обязанностей. Летал для связи с соседними армиями и соединениями в Польшу, Венгрию (к Будапешту). Под Смоленском одно время (несколько раньше) базировались французы (эскадрилья «Нормандия-Неман»).

…Под Кенигсбергом на наших ИЛ-2 (штурмовики, немцы их звали «Чёрная смерть») в бою часто гибли стрелки-радисты. Они совершенно были открыты для противника. К концу войны в их кабинах уже не было бронеплит. Вооружение- крупнокалиберные пулеметы ДШК и ШКАС. Командиры постоянно искали кадры для замены убитых стрелков-радистов. Мне пришлось (вспомнили аэроклуб) дважды слетать в разведывательные полёты над Кенигсбергом. Задание- нанести на карту огневые точки противника- мы с лётчиком выполнили. Шли на бреющем. Все как на ладони. Их зенитчики давали нам жару. Тем самым обнаружили себя.

…В феврале 1945 года при полете к Будапешту к нам привязался «Мессер». Пробил плоскости нашего У-2. Несколько пуль прошило фюзеляж. А у нас, кроме пистолетов, никакого оружия. И скорость (крейсерская-120 километров) до смешного мала. Спасло то, что мы летели почти касаясь «пузом» земли. А потом немец попал под плотный огонь наших зениток, и отвязался от нас.

…Ещё несколько эпизодов, случившихся в Белоруссии и Литве.

…В штаб части прибежали крестьяне из соседней деревни (были мы тогда под Борисовом). Сообщили, что у них немцы бесчинствуют. Я уже отмечал, что тогда в лесах были десятки, сотни тысяч окруженцев. Комполка Черняев поднял нас, управленцев, и- к деревне. У деревни рассредоточились цепью. Прочесываем лес, кустарники. Мы с ефрейтором Яниным выбежали к ржаному полю. Видим, впереди нырнули в рожь два немца. Хоть и пригнулись, а видно по колебанию колосьев, где бегут. Нагнали. Кричим: «Хальт1 Хенде хох!» (эти-то команды мы в конце войны хорошо знали). Те остановились, подняли руки. Унтер был ранен в ногу. А солдат, видно его друг, не хотел оставить в беде. Вот почему мы их легко настигли. Подвели к комполка, а там уже и капитан-особист примчался. Подполковник взял у одного нашего автомат и ведёт немцев к крутому обрыву к реке. Решил видно в горячке-то отомстить за жену и дочь, расстрелянных немцами. Капитан встал между немцами и комполка. Уговорил не расстреливать. Потом посадил пленных в машину и укатил. Мы поделили трофеи. Мне достались швейцарские серебряные карманные часы ( сын старший куда-то их «заиграл» ещё в Ильинском), Янину- замечательный нож, комвзвода- наручные часы, а начальнику штаба- компас-зеркалка. Подполковник от трофея отказался.

…В Литве произошел случай иного рода. Мы с начфином возвращались из штаба Воздушной Армии в часть. Возле богатого хутора лопнула ось и отлетело колесо. Шофера послали в часть за грузовиком. А сами- на хутор. Хозяин угостил на славу. Сели на завалинку перекурить. Подошел хозяйский батрак. Из разговора выяснилось, что работает много, а получает крохи. Пришлось заставить хозяина раскошелиться, оплатить «по- справедливости». Сами и подсчитали, сколько чего должен дать батраку. Хозяин разозлился и требует документ. Пока работник получал «причитаемое», написали справку. Расписались. Вместо печати приложили намазанный химическим карандашом пятак. …Спать забрались на чердак, Боялись, что сыновья хозяина придут из леса (лесные братья) и прихлопнут (батрак сообщил о них). Обошлось. На следующий день за нами приехали. Довольные только что свершившимся актом «справедливости», мы отправились к себе.

…Случалось месяца два удавалось пробыть в своем полку. Под Шяуляем  (Литва)- большой аэродром. Мы его охраняли (ПВО). На нем базировалась дивизия Василия Сталина. О нём ходили легенды и анекдоты. До безрассудства смел. Комдив не должен летать в бой со звеном, эскадрильей. Он летал. Летал часто. В бою не трусил. А однажды устроил «конкурс» на замещение должности своего ординарца. Претендент должен был лечь перед «Виллисом». А он мигом набирает бешеную скорость. Надо успеть, как только промелькнет авто над тобой, вскочить, уцепиться за задний борт и забраться в кузов. Были и другие чудачества. Командарм пожаловался Иосифу Виссарионовичу. Тот наложил взыскание и приказал вернуть обратно подарок-самолет ИЛ-12 ивановцам, вручившим Василию его за храбрость. Разозлился комдив. Приказал в салон, застеленный персидскими коврами погрузить свиней и отправить в Москву. Представляете, во что был превращен салон?

 …Долгожданную Победу я встретил на концерте. На аэродром, километрах в десяти от Кенигсберга, прибыла армейская труппа. В разгар концерта на сцену выбегает радист и зачитывает радиограмму о взятии Берлина. Что тут началось! Все вывалили на улицу. Поднялась бешеная стрельба из личного оружия. Вскоре полетели трассирующие очереди с зенитных батарей. Били наши 37-миллиметровки. Застрочили пулеметы и пушки с самолетов. Стреляли с азартом, от души, весело! Войну провожали!!! Потому, наверное, и запомнился этот, никем не запланированный салют, до мелочей.

…Наступили дни «безделья». Бродили по берегу Балтийского моря. Оно было от нас всего километрах в двух. Однажды нашли на берегу лодку- плоскодонку. Без весел. Взяли доски. Поплыли. А тут усилился ветер. Нас понесло от берега. Мы, выбиваясь из сил, гребли кто чем может. А нас относит. Часа три боролись с ветром. Совершенно изнеможенные вывалились на берег. Ладони стерли до крови. Руки, ноги совсем отказали. До вечера отлеживались. Вот так состоялось мое первое знакомство с морем.

…Съездили  в Кенигсберг, на Пилавскую косу. Коса, шириной 2-3 километра, ощетинилась пнями. Это огонь нашей артиллерии словно смерч срезал деревья. «Вспахан» был буквально каждый метр земли. А каково же было немцам под таким огнём?

…22 июня наш полк прибыл в Кенигсберг, для погрузки в эшелон. Город- в руинах. Узкие улочки. Мрачные дома зияли пробоинами и пустыми глазницами окон. Кое-где стоявшие напротив дома взрывами бросило навстречу друг другу, в «объятия». Улицы загромождены грудами кирпича. Пленные очищали центральные улицы. По десятку впрягались в большие конные подводы и вывозили кирпич из завалов за город.

…22 июня наш эшелон отправился на восток. В Литве пришлось снова почувствовать войну. В глухом лесу нас обстреляли «лесные братья», не смирившиеся с поражением. В Шяуляе  во  время маневра наш состав столкнули с другим. Последние вагоны хрустнули и перевернулись. Хорошо ещё, что в нашем был продсклад, на замке. Люди не пострадали. Одни быстро перегрузили продукты в другие вагоны. А мы побежали на станцию искать виновных. А там- ни души. Все сбежали. Нас постарались спровадить дальше. Через Латвию проехали без особых приключений.

А вот и родная Россия! Оголодавшие, в лохмотьях люди… Но все радостные, приветливые. Повеяло таким родным! На душе стало светло.

…На станции Тихменево, перед Рыбинском, нас что-то задержали. Из писем знал, что там живёт моя родная тетя, Мария Андреевна Безрукова. Один местный парнишка сказал, что знает её, что работает она в столовой. И побежал за ней. Приводит тётю Машу. Но… не мою. У этой не было левой руки. Привёл-то безрукую, а не Безрукову. Пришлось дать ей сухарей, консервов. У нас их было тогда в избытке.

…Станцию Чебаково (в 12 километрах от моего родного дома) проезжали ночью. Открыл дверь вагона. С грустью, тоской посмотрел на родные места….А вот и Ярославль. Здесь мы узнали, что едем на Восток. Дорога предстояла длинная. Время заполняли песнями, анекдотами, картами… А бывало и- выпивкой. Ещё в Пруссии наш взвод управления достал большую канистру спирта. Не напивались. Но навеселе бывали. Хватило до Казахстана. А потом стали менять кой-какие трофеи на самогон. В Петропавловске произошла неприятная история. На пристанционном базарчике выменяли у бабки бутылку самогона. Не успели отойти, как к ней подлетел милиционер и отобрал и хлеб, и сухари наши. Женщина- в рёв: «Чем я детей кормить буду? С голода помрут!» А он ей на это что-то грубое. Мы, не сговариваясь, туда. Самый горячий из нас Сашка Ткач ударил милиционера и выхватил винтовку. Прикладом ещё раза два приложился. Тот и сник. Сашка винтовку о камень искорежил, и бросил. Бабка подобрала отобранное и – ходу. Мы- тоже.

Событие не комментирую. С позиций сегодняшнего дня, и моего возраста, ясно, в каком свете оно выглядит…

…На станции Байкал спустились к озеру. Умылись самой чистой на Земле водой. Попробовали на вкус. Отведали жареного омуля.

…Неприятность, самая тяжёлая за всю дорогу произошла в городе Облучье. На станции мы что-то долго стояли. Бродили туда-сюда, бесцельно. За дорогу растеряли выправку. Гимнастёрки и шаровары засалились. Воротнички грязные, расстёгнуты. Порой- без ремня поясного. Прямо партизаны какие-то! Ребята из комендатуры пытались некоторых забрать. Отбивали. Вот с патрульными прибыл сам начальник комендатуры. Взял троих наших. Мы толпой- на выручку. Отбили. Патрульных прогнали, а коменданта втащили в вагон. Как раз и поезд тронулся. В вагоне «поучили» маленько и вытолкнули за городом. Поезд шёл очень тихо. Не разбился. В Биробиджане нас уже ждали. Состав отвели на запасной путь. Часа через четыре прибывают военные высоких званий. Среди них и пострадавший. Нас построили. Виновников нашли. Выручил комполка. Договорился, что лично строго накажет. И наказал. В одном из вагонов оборудовал гауптвахту («губа»). У дверей поставил часового. Ночью составу разрешили следовать дальше, к месту назначения. Утром прибыли на какой-то полустанок. Выгрузились. Машинами своими добрались до крупного села, расположенного на перекрёстке двух автострад вблизи от аэродрома. Так мы 22 июля оказались в Бирофельде, проведя в дороге ровно месяц.

До 8 августа, когда СССР объявил войну Японии, оставалось 17 дней. Мы знали, что скоро начнётся наше наступление. А значит будет и сопротивление. Готовились. Изучали карту районов Северной Маньчжурии, особенно Сунгарийского направления (река Сунгари). Съездили в город Ленинское. Это конечный пункт железной дороги, расположенный на пограничной реке Амур. Побывали на аэродромах. Познакомились с подъездными путями (на случай передислокации). Но все это не пригодилось. Маньчжурская операция прошла стремительно, с 9 по 19 августа. 19 августа 1945 года началась массовая капитуляция маньчжурской группировки японских войск. Наш 1604 АП ПВО за всё время произвёл всего несколько залпов по случайным, видимо, японским самолётам. За эти 10 дней операции полк не потерял ни одного человека. Если на Западе нас часто бомбили, то здесь- ни разу. 2 сентября 1945 года Япония капитулировала. В памяти о тех днях мало сохранилось. …Удивили пленные японцы. Любой переход, большой, малый ли, -только трусцой. Офицерам оставили мечи, как часть их формы.

В тот период я научился неплохо фотографировать трофейным фотоаппаратом. У всех управленцев на память о тех днях остались фотографии, сделанные мною.

Там увидел сопки, о которых поётся в песнях. Кажется, вот она, совсем рядом. А идёшь, идёшь и всё не доходишь до неё. Словно она тоже движется в том же направлении. Комаров и мошки там видимо-невидимо. Пока несёшь  с кухни котелок с супом, их на два пальца слой насыплется.

В конце октября нас перевели на зимние квартиры в город Биробиджан. Игорь Шедвиговский там нашёл каких-то дальних родственников (а может знакомых). Мы с ним стали постоянными гостями в очень милой гостеприимной еврейской семье. Помогали заготавливать на зиму капусту.  Вечерами играли в карты, шахматы, шашки, домино, лото. Травили еврейские анекдоты.

Казалось, анекдотам не будет конца. Каждый вечер хохотали до упада. Смех, веселье прервала Москва. Пришёл Приказ Верховного о демобилизации тех, кто имеет 3 ранения и больше.

Так, 11 ноября 1945 года, я был отправлен в запас, с последующим присвоением звания лейтенант. Потом повышали. Вплоть до майора запаса ( а теперь- в отставке). К 55 годовщине Победы в Великой Отечественной войне присвоено воинское звание подполковник.

За войну награждён орденом Отечественной войны I степени, медалями  «За боевые заслуги», «За победу над Германией», «За победу над Японией», «За оборону Москвы», «За оборону Ленинграда», «За взятие Будапешта», «За взятие Кенигсберга» и 9 юбилейными. Позднее добавились за труд: «К 100-летию В.И. Ленина. За доблестный труд», «Ветеран труда» и «Победитель социалистического соревнования».

И, под занавес строфа Юлии Друниной:

Я только раз видала рукопашный.
Раз- наяву. И тысячу- во сне.
Кто говорит, что на войне не страшно,
Тот ничего не знает о войне.

…По разному сложилась судьба друзей- однополчан. Одни остались лежать в сырой земле на чужбине. Другие продолжали носить погоны. Третьим выпало вести сугубо гражданскую жизнь. Кому-то счастливую, а кому-то и совсем наоборот.

…Миша Заварин, я уже упоминал о нём, сражённый осколком мины, был похоронен на поле боя. Может и следа от могилки не осталось.

…Ефима Кириллова направили служить в КГБ, во Владимир. Когда я учился в Москве, в 1953 году он побывал у меня вместе с женой Тоней. Тоня служила в нашем взводе телефонисткой. В конце войны они поженились. Воспоминания затянулись до глубокой ночи. Ефим рассказал, как брали Берию и расследовали его преступления. Этим в основном занимались не москвичи, а переферийные кэгэбисты. Участвовал и Ефим. С той встречи мы с Ефимом регулярно переписывались. Его перевели на Сахалин. Там подполковник Кириллов занят был «японским направлением». Там потерял здоровье. Там и уставшее сердце перестало стучать. На последнее моё письмо ответил начальник госпиталя КГБ, в городе Южно-Сахалинске, сообщением о «безвременной кончине» моего друга.

…Игорь Шедвиговский демобилизовался сразу после меня и отправился к семье в Калугу. Жена его там работала в историческом музее. Игоря взяли в областную газету. Одновременно стал внештатным корреспондентом газеты «Правда».

…Каждому судьба определила свою дорогу. Кстати, моя дорога, в буквальном смысле, до дома длилась целых 3 недели. Везли нас, демобилизованных, в санитарных вагонах. Кормили то в поезде, то на вокзалах.  В Свердловске стояли сутки. Сводили в баню. Сменили бельё. А потом устроили шикарный приём. Были и артисты, были и фронтовые сто граммов. Со свердловчанами расстались друзьями. 1 декабря был в Ярославле.

…Домой заявился в тот же день. Нежданно-негаданно. Радость мою, радость родных при встрече после 4-х летней разлуки едва ли надо описывать. Виктор Синицын жарко истопил баню. Сидел с друзьями на полку, отпаривал 4-летний фронтовой дух. Потом, как водится, застолье.. На другой день мы сходили в Некрасовку. Там отоварили мой продовольственный аттестат. Получили столько сухарей, сахара, консервов, чая, сухой колбасы и ещё чего-то, что еле дотащили домой. Дома все пришли в неописуемый восторг. О таком богатстве в то голодное время и не мечтали.

                         …Загул затянулся. То у одних, то у других- застолье. Мать встревожилась: «Испортили сына на войне, споили». И сам начал понимать, что меня понесло. А с войны всё подходили и подходили. Возвращались друзья, приятели. С ними прошло детство и начавшаяся, но не состоявшаяся из-за войны, юность.

…Медленно трезвели. В голове закопошились и трезвые мысли. Да и пить много-то было не на что. Вокруг- нищета, запустение. Богатых-то на селе мы тогда вообще не видели. Пришлось крепко задуматься.        

После войны.

Куда податься? Этот главный вопрос встал перед каждым вернувшимся с войны. Мне хотелось учиться. Но семья еле сводила концы с концами. Попробовал закончить зооветеринарный техникум в Чебаково. Но от затеи через месяц пришлось отказаться. С голодухи еле ноги таскал. Пошёл искать работу. Заглянул в Тутаеве во Всесоюзную опытную станцию животноводства. Направили в отдел свиноводства, к доктору сельскохозяйственных наук Орлову Константину Александровичу (впоследствии- профессор Костромского сельскохозяйственного института). Разговорились. Исподволь выведал, что я ещё помню по животноводству. Потом- о войне. Он оказалось тоже был на фронте. Лейтенант. Нашли общий язык. В тот же день я был назначен техником- свиноводом и одновременно- заведующим опытной свинофермой в «Масленики». Привёз он меня туда (это километрах в четырёх от Тутаева). Место понравилось. Красивый двухэтажный большой особняк удачно вписывался в берёзовую рощу. В нём проживало около 20 семей. Раньше здание принадлежало князю Юсупову (участнику убийства Григория Распутина). Рядом- мелкая речушка. Возле дома- свинарники, коровник, конюшня, навес для трактора и сельхозтехники. Это хозяйство и принял я. На опытах была занята молодой зоотехник- Люба Тимофеева. Весёлая, задорная дивчина. На ферме трудилось 25 человек. С делом освоился. Труднее было решать конфликты меж людьми, житейские проблемы. …Возник конфликт и у самого. На любовной почве. Познакомился с девушкой из соседней деревни. А за ней ухаживал односельчанин. Вечера два мы с ним оба сидели в её доме до поздней ночи. Уходили вместе. Разойдясь, поглядывали, не вернулся ли тот назад. Долго так продолжаться не могло. Он стал подходить к дому с ватагой приятелей. Я ждал взбучки. Однажды захватил с собой пистолет. У её дома, на виду у соперника, переложил оружие из одного кармана в другой (пистолет потом пришлось сдать в КГБ). Этого оказалось достаточно. В тот вечер я без соперника дулся в карты в доме виновницы раздора. Но- узнал, что тот готовит какую-то пакость. Я с ним встретился. Поговорили. Договорились, пусть сама решит спор. А как ей решить, если, как она мне призналась, он ей в случае измены обещал «нож в бок». «У нас с тобой один выход- пожениться»- подвела она итог этому делу. Я жениться, вспоминаю, не собирался. Хотелось погулять. Догулять то, что не пришлось в те 4 фронтовых года. Но главной причиной разрыва, как теперь это я понимаю, была первая, чистая, ничем не омрачённая любовь фронтовая. Короткая по времени, но очень сильная. Вот она-то меня тогда, видно, и держала ещё очень крепко в своих объятиях. В Литве, в 40 километрах от Шяуляя есть городок Шедува. Рядом с ним на богатом хуторе Куркляйчи мы, связисты управления полка были на курсах по изучению новых раций и совершенствованию навыков работы ключом (радиотелеграфисты). Так вот, неподалёку, тоже на хуторе, и обитали моя первая любовь- Ирина Юневич, вместе со своей матерью. Её отец, начальник строительного Главка в правительстве Сметона, когда в Литву вошли наши войска, бежал в Польшу (сам он поляк). Семья осталась в Литве.

…Ирина плоховато говорила по-русски. Я почти не понимал литовского. Но к концу месяца, что были знакомы, я стал понимать в какой-то степени литовский, она- русский. Так на русско-литовском и изъяснялись. «Аш Милю!» («Я люблю!»)- было первой фразой, произнесённой мною без ошибок и вполне осознанно и правдиво. Месяц, счастливый, наполненный чистой любовью, пролетел словно во сне. День с надоевшей морзянкой в наушниках и с ломотой в кисти руки от работы на ключе казался вечностью. Вечер с любимой- мигом. Но время для счастья всегда быстротечно. Через месяц нас вернули в Шяуляй.

…Однажды нам с Ефимом удалось на сутки «организовать командировку» в Куркляйчи. У него в тех местах тоже была симпатия. Какая это была радостная встреча! Ирина светилась от счастья. Вечером вдруг заволновалась: «Боюсь за тебя. У нас в лесу бродят «лесные братья». Заходят и в хутора».Опасение оказалось не напрасным. Ночью стучат в окно. Дядя Ирины, живший на соседнем хуторе, но оставшийся после застолья ночевать с нами, пошёл открывать дверь. О чём-то долго говорили на крыльце. Потом ушли, не зайдя в дом. Он рассказал, что были из леса, за продуктами. Они знали, что я на хуторе. Но дядя попросил не булгачить семью и упомянул, что я с оружием. Уговорил уйти тихо. Так ещё одна беда прошла мимо.

…Но вернёмся к 1946 году, когда я в феврале начал работать в «Маслениках». Работал нормально. Но где-то неспокойная мыслишка попискивала: «Нет документа об окончании учебного заведения». Так, в августе 1947 года я оказался в городе Тутаеве, в школе животноводов, на ветеринарном отделении. Учился отлично. Дружил с однокашницей, самой красивой девушкой в школе, светловолосой голубоглазой Лидуней Монетовой. Правда, после  окончания она уехала к себе в Подмосковье, в город Краснозаводск. А я остался в своём районе. Школу окончил отлично. Кроме ветеринарного экстерном сдал и за зоотехническое отделение. Получил сразу 2 профессии. Единственный в школе. Единственного в школе меня приняли и в партию. Назначение получил домой, в совхоз «Волна» на  должность ветфельдшера.  

23.11.1948 года  приступил к работе. Совхоз к тому времени стал подсобным хозяйством судоремонтного завода Северного флота (город Мурманск). Я быстро освоился. Ведь дома и стены помогают. Предшественник передал мне  ветеринарную аптеку и изолятор. Ни спирта, ни дефицитных лекарств, ни перевязочных материалов не осталось. Дистиллятор санитары- Костя Чумичёв  с женой неделю отчищали от засохших остатков браги (гнали самогон до этого).

Порядок быстро навели. В Ярославле на ветеринарном складе получил всё необходимое. Составил план профилактических мероприятий. Выполнял строго. Падёж скота быстро свели до минимума. Работалось легко. Главным зоотехником была двоюродная сестра Наталья Горынина. Зоотехником- однокашница Фая Булкина. Частенько обе ассистировали мне во время операций. А потом тайком забирались в аптеку  и «уничтожали» глюкозу. Обслуживать приходилось и личный скот своего и заводского  посёлка Некрасовки.

…Одна поездка в Некрасовку для осмотра заболевшей коровы чуть не окончилась бедой. Поехал на молодой, норовистой, плохо объезженной лошади. Осмотрел животное. Оказался перитонит с перикардитом. Посоветовал срочно забить. Сердце уже еле прослушивалось из-за  заполнившей пространство вокруг жидкостью. Помог хозяевам забить. Диагноз подтвердился. Кровельный гвоздь прободал стенку желудка и добрался до сердца. Поехал обратно. И тут на моего «Шустрого» что-то нашло. Помчался словно бешеный. Натягиваю до отказа вожжи, а он закусил удила и несётся. Зима та была очень снежной. Трактора постоянно расчищали дорогу. По бокам образовались снежные валы в два и более человеческих роста. Навстречу шла мать с двумя ребятишками. Увидела мчащегося коня, заметалась. Ещё миг и… Во всю мочь натягиваю правую вожжу. Конь подался вправо. Оглобля бороздит вал…»Шустрый» остановился метрах в трёх от мальчонки. Мать с другим была по другую сторону дороги. Подбежала, прижала притихшего от страха сынка. Заплакала. Потом мне досталось от неё. А я слушал её брань словно радостную музыку и глупо улыбался от счастья: все живы!  

…После случившегося твёрдо решил: пока не научу ходить под седлом и в санках, на Шустром в «люди» не выезжать. За зиму не научил. А весной оседлал, дал свободу. Он понёс, а потом перешёл на лёгкую рысь. Я расслабился на минуту. А он как рванёт, взбрыкнёт! Я- через голову коня перелетел, и больно шлёпнулся загорбком о землю. Минуты три не мог вздохнуть. И после, как ни пытался обучить Шустрого, не получилось. Пришлось отдать чудесную лошадь кормовозу, крутиться возле фермы.

…Летом побывал на месячных курсах пропагандистов при обкоме партии. Зиму вёл школу политграмоты. Читал лекции. Кстати во время одной из них произошёл курьёзный случай. Читаю и вдруг в зале гаснет свет. Заволновались. После секундной растерянности я попросил успокоиться и продолжил лекцию. Такой тишины, такого внимания слушателей я больше в жизни не видывал. …И таких горячих и искренних, надеюсь, аплодисментов в конце (уже при свете). Из сердечных привязанностей того времени следует вспомнить дружбу с Людой Люшиной, энергичной и доброй хохотушкой. Хотели уже пожениться, но её отец попросил отсрочить. Он хотел, чтобы она отработала хотя бы год на Алтае, куда она была направлена после техникума агрономом. Но там что-то случилось. Она скончалась. Такова судьба… Дружили ещё с Верой Сычёвой, Люсей Виноградовой. Дружба эта ни к чему не обязывала. Просто вместе было интересно и весело. Молодость!

…В то время дал свои первые статьи в «Тутаевский ударник» и «Северный рабочий». Выступил на семинарах пропагандистов.

…Меня пригласили работать в райком партии, инструктором сельхозотдел.

В сельхозотделе инструктором работал с февраля 1950 года по август 1952 года. Был самым молодым и, видимо, самым неопытным в партийных да и в житейских делах, в райкоме партии. Но я быстро входил в курс дел. Мне повезло. Заведующий сельхозотделом Иван Владимирович Трубин был уже знаком мне по работе в «Маслениках». Он был тогда главным зоотехником крупного базового хозяйства (бывшего совхоза) ВОСЖива. А «Масленики» входили в его состав. И я подчинялся И.В. Трубину (а по опытнической работе- К.А. Орлову). Первое время он меня не перегружал работой, давал возможность учиться в вечерней школе на Константиновском заводе, куда я поступил в 1949 году. И в командировки чаще направлял в те колхозы и совхозы, которые были ближе к школе, к дому. Полуофициально считался куратором восточных хозяйств района. И всё же, всё же… Вспоминая те годы, удивляюсь, как это я выдюжил такую ношу. Четыре вечера в неделю- школа, с 18 до 22 часов. И, где бы ни был, непременно прибывал к звонку на занятия, без опозданий, без пропусков! После них ещё дома в Фоминском (жил в родительском доме), быстренько готовил домашние задания. В 6 утра- подъём. И- в Тутаев, на работу. За 5 километров от дома. И в осеннюю распутицу, и в декабрьские и январские морозы, и в февральские метели и вьюги! Бывало дороги на метр заметёт снегом. Дорожники прочистят. И так несчётное количество раз. По бокам дороги высоченные валы снежные. Ан, смотришь, новый снегопад с ветрами опять всё засыпал. Ни пройти, ни проехать. А я, утопая в снегу по пояс, карабкаюсь. Дома сбрасываю взмокшее бельё. Надеваю сухое и в …школу. …Однажды в февральскую снежную круговерть чуть в полынью не угодил. Шёл, как это чаще всего и было зимой, по льду Волги. Дорогу завалило, перемело снегом. Топал напрямую, утопая в снегу по колено....