Ленинградка
За четыре года учебы в Питере блокадные дни ленинградцев как бы черной стрелой прожгли мое сердце. Пулковские высоты… Пискаревское кладбище… Ладога – «Ледовая дорога жизни»… Дневник Тани Савичевой: «Умерли все. Осталась я одна…» И кто бы мог подумать, что рядом, в Байките, вот уже немало лет живет очевидица и непосредственная участница тех памятных лет – Валентина Викторовна Чебыкина (в девичестве – Рощина).
– Родилась я в августе 1935 года в Петергофе Ленинградской области,– вспоминает Валентина Викторовна.– Рощины была наша фамилия. Отца звали Виктором Сергеевичем, маму – Ксенией Павловной.
Когда началась война, мне было шесть лет, братьям – Вите примерно четыре года, а Гене – всего шесть-семь месяцев (он еще в одеяльце лежал). Отец перевез нас из Петергофа в Ленинград и ушел на фронт, с которого так и не вернулся.
Когда немцы бомбили Ленинград, мама вместе с нами уходила в бомбоубежище. Началась блокада и страшный голод. Мама рано утром уходила занимать очередь за хлебом, а потом на работу, и уже вечером, возвращаясь, давала нам по маленькому кусочку хлеба (примерно четыре на четыре сантиметра). Иногда хлеба не хватало (давали по карточкам). Мы с Витей хлеб съедали, а самому маленькому Гене я мочила его в водичке и через марлечку давала пососать. От голода мама слегла и уже не вставала, а я накрывала ее одеялом, чтобы ей было тепло. За хлебом ходить было некому. Оставалось маленько жмыха и дуранды, очень твердые, как камушки. Мы их кусать не могли, а просто держали во рту, и что отсоединялось, глотали.
Первым умер Гена, за ним – мама, и сколько дней они лежали мертвыми, я не знаю.
Мы с Витей лежали на одной кровати, ни я, ни он ничего друг у друга не просили. Взрослые, кто еще мог ходить, подбирали по домам мертвых, а также оставшихся в живых детей. К нам зашли мужчины и унесли маму с Геной, а потом пришли за нами. Мы уже почти не ходили и они нас на своих спинах перенесли в детский дом, который должны были через сутки эвакуировать (на то есть архивная справка). Мы были «кожа да кости». За эти сутки в детдоме умер Витя. Так у меня никого не осталось.
Я находилась в блокаде 365 дней и ночей (самых первых из 900 блокадных – Т.П.). В детском доме впервые поела овсяной каши, вкус которой запомнила на всю жизнь. Затем нас стали переписывать четыре женщины, мы рассказывали, кто что о себе помнил, они достоверно записали все наши данные, а кто о себе ничего не знал, давали фамилию Неизвестных.
Так как я год находилась в блокадном городе, мне было уже семь лет. При эвакуации нас посадили на пароход и повезли по Ладожскому озеру. Было жутко, потому что отплывающие пароходы с людьми бомбили немцы, но наш каким-то чудом уцелел.
Потом нас посадили на поезд и повезли в Сибирь. Везли очень долго, больше месяца. Вагоны были сделаны под теплушки, и в поезде нам каждый день стали давать хлеб и горячую воду. Мы мало-помалу ожили. Привезли нас в село Вершино-Рыбное Партизанского района Красноярского края. В Сибири была уже зима, а мы были одеты в легкие ботиночки, чулочки, осенние пальтишки, шапочки. В детском доме нас стали откармливать и все время давали рыбий жир.
Затем нас перевели в другой детский дом, который находился в деревне Хойдак, и уже после него перевезли в детский дом города Канска (там жили дети, у кого родители погибли на фронте).
Потом нас на два года отправляли в Ижевское ремесленное училище № 9, и уже в начале пятидесятых, вернувшись в Красноярск, мы начали свою самостоятельную жизнь. Жили в бараках на улице Мичурина, на берегу Енисея. Ну, а затем Байкит…
И здесь Валентина Викторовна из своих личных архивов достала вырезку из газеты «Красноярский рабочий» с заметкой «Плакать не было слез…» (автор В.Кармазин), которую хранит вот уже целых двадцать лет (материал был подготовлен к 40-летию Великой Победы).
– Эту газету я храню потому, что там описаны детские дома в селе Вершино-Рыбное и деревне Хойдак, где я находилась.
Вот что пишется в этой заметке (по воспоминаниям блокадницы О.Н.Каштановой – Т.П.): «…вначале говорили, что везут в Краснодарский край. Наконец, прибыли. Оказалось – Красноярск… Город встретил детей холодной, сырой погодой. А одеты были все совсем легко. От Красноярска до станции Клюквенной везли их дальше в теплушках, от Клюквенной до Партизанского – на санях, предварительно укутав в дохи из собачьего меха. Был уже октябрь. В Партизанском переночевали всего одну ночь в клубе и поехали в село Иннокентьевку. Встретили детей очень радушно – в домах, где разместили, было жарко натоплено, полы выскоблены добела. В кадках стоял сосновый отвар, пить его было очень неприятно, но приходилось пить, так как другой воды не было. Видно, нужно было предотвратить цингу.
Позже детей перевезли в село Вершино-Рыбное, а потом в село Хойдак. Ходили в школу. Писать было не на чем, но быстро приспособились: покупали на почте газеты и какие-то брошюры и писали между строчек…Весной и летом работали – собирали березовые почки, косили сено, собирали колоски, заготавливали в тайге кедровые орехи, березовые веники, таскали жерди для огорода, возили воду из речки, собирали черемшу».
И далее: «Где они, дети Ленинграда, которых вывозили из блокадного города самолетами, пароходами, по железной дороге, машинами, а затем в безопасные районы страны? Кто они, рыцари транспорта, спасавшие маленьких ленинградцев? … Мы долго не могли встретиться с летчиком-испытателем Героем Советского Союза Алексеем Николаевичем Грацианским, в тяжелейшее время блокады вывозившим из Ленинграда через линию фронта детей на Большую землю.
– Не могу! – отвечал он по телефону.
А однажды даже после этих двух слов всхлипнул на другом конце провода.
И это – человек с железными нервами, не раз смотревший смерти в глаза, воспитавший двенадцать Героев Советского Союза мирного времени – летчиков-испытателей.
– В прошлом году (не забывайте – это ровно двадцать один год тому назад! Жив ли он? – Т.П.) дважды посылали меня выступить с лекцией о ленинградской блокаде. И оба раза я не смог, – пояснил он. – Вышел на трибуну и расплакался. Тяжелейшие воспоминания…
Детей из Ленинграда мы начали возить с конца октября сорок второго года, – продолжает рассказ Грацианский. Дети стоически переносили беду. В ожидании самолета сидели они молча, сгорбившись, как старички. Не капризничали. О чем-то думали. Плакать не было сил.
Молча прощались с родителями. Хорошо понимали, что расстаются с ними, может быть, навсегда.
Помнится, один полковник попросил меня передать детям сестры, жившей в блокадном городе, две пачки печенья. Двухлетний мальчик с жадностью съел черный хлеб, а печенье… бросил на пол – ребенок не знал, что это такое.
Дети тогда казались значительно взрослее. На их лицах лежала печать испытаний. Тех, кто уже не мог к самолету идти самостоятельно, вели под руки. Наш «Ли» рассчитан был на двадцать четыре человека, а мы брали их по пятьдесят-пятьдесят пять. Худые, изможденные… Весили-то они совсем ничего… Усаживали детей плотно – один к одному…
Во время «детских» рейсов я держал штурвал особенно цепко. Когда нападали немецкие стервятники – скрежетал зубами, прижимался к земле… если летел высоко, бросал самолет из стороны в сторону… Дети же…»
– Я преклоняюсь перед живыми, кто воевал и кто одержал Победу, и перед мертвыми – вечная им память! – заключая нашу беседу, очень устав от вопросов и воспоминаний, сказала тетя Валя. – Мой отец тоже погиб на фронте. И когда слышишь «Победу со слезами на глазах», то мурашки пробегают по коже: какой ЦЕНОЙ далась нам ПОБЕДА!!! Дай Бог, всем людям на земле чистого неба и яркого солнца, чтобы никому не пришлось испытать ужасы войны!
– И все же, тетя Валя, почему так долго молчали о своем военно-блокадном детстве? И вообще, до этого вы кому-нибудь что-нибудь о себе рассказывали?
– Нет. Молчала все годы, так как не было документов, что я – блокадница. Первым ко мне с вопросом: «Валя, почему ты не пишешь, не ищешь саму себя?!!», – обратился старожил Байкита Иван Васильевич Лапушов. И начал действовать: написал в УВД г. Красноярска запрос обо мне, и сразу же пришел ответ, что я нахожусь в списках блокадников в таком-то архиве. Началась переписка, и архивы мне во многом помогли: я узнала, откуда я была эвакуирована, куда затем нас перемещали (что, кстати, соединилось потом с моими воспоминаниями), и я очень благодарна тем людям, которые помогли мне восстановить документально (я не могла поверить этому!), откуда я, и с какого времени нахожусь в Сибири. Когда нас опрашивали еще в Ленинграде, я хорошо помнила, что мы – Рощины… Это во многом мне помогло… Да храни их всех Бог!