«Перед глазами «заплаканное» лицо Матрёны Фёдоровны. Посадил детей на крыльцо дома, обнял, поцеловал и пошел… Сначала медленно, ноги «не несли», как будто чувствовал, что больше не увижу их… Потом строевым шагом с односельчанами быстрее, быстрее, быстрее… Слышал, как мальчишки бежали следом по зелёной траве босиком, кричали каждый своему: «Папа, папа, папа…». Слёзы у мужчин наворачивались, боялись оглянуться… тяжело видеть это. Бежали ребятки долго, наверное, километра два пробежали, пока силёнки не кончились…
... Получила ли письмо Матрена? Как она там? Справляется? Как дети, время-то голодное? Указал ей новый адрес полевой почты. Написал, чтоб забрала ведро с зерном у соседей, которое дал им в долг и не предупредил об этом Матрену. Как хорошо, если бы соседи вернули зерно, ведь тяжело жёнушке одной с двумя детьми, помощи ждать неоткуда. Мужики все ушли на фронт, а женщины работают в колхозе без сна и отдыха. А супруга у меня хозяйственная, встанет с восходом солнца, испечет в русской печи каравай хлеба да пышных, вкусных, незабываемых её оладушек. Дети и она уже сыты…"

"И хотя шофёры непосредственно не участвовали в боевых сражениях на передовой, очень рисковали при подвозе боеприпасов на позиции. Приходилось ездить под обстрелом, под бомбёжками, ведь были приказы «доставить срочно». По рации надрывно кричали командиры: «Снаряды давай!». Понимали умом, и что под артобстрелом ехать опасно, и бойцов без снаряжения не оставляли. Вражеские самолёты выслеживали «полуторки», поэтому им приходилось перемещаться, по возможности, ночью. Ехали с выключенными фарами на малой скорости, чтоб не обнаружить себя. Назад везли раненых под стоны, «щемящие душу». Тряслись по разбитым дорогам, а то и вовсе по бездорожью.
Август 1942-го выдался необычайно тёплым и солнеч-ным…Машину загрузили боеприпасами, и уже пора отправляться в путь. Ждут бойцы подмоги, чтобы, не прекращая бить по врагу.
Вдруг рёв самолетов, немцы, полетели бомбы… «Врёшь, не возьмёшь!». Успеть бы довезти снаряды, осталось ведь совсем чуть-чуть… Вот гады, заметили, начали атаку... Давайте, ребят-ки, прикройте, бейте по цели, попытаюсь прорваться… Взрыв слева, взрыв справа, пытаюсь лавировать и уворачиваться от падающих бомб... Только бы успеть, только бы успеть… !!!! Машину подбросило от взрыва, в одно мгновение всё поплыло перед глазами.
Увидел августовское небо, чёрное от дыма, гари и взрывов. Вдруг… небо стало голубым-голубым…».
Всего три месяца воевал мой прадед Константин Андреевич Чащин. Три месяца постоянных боёв, три месяца надежды, что одо-леют советские воины врага, и всё будет как и прежде… Что увидит Константин, как будет на груди плакать от радости его Матрёна, встречая мужа с победой, как выросли дети Аннушка и Викентий… В Ильинку с войны вернулось всего 2-3 человека, Константина Анд-реевича среди них не было...
Но, остались фотографии, письма (последнее написано в окопе под Москвой, готовились к бою), а главное, осталась память о моём героическом прадеде. Мой отец назван Константином в честь своего деда, моего прадеда Константина Андреевича Чащина, пропавшего без вести под Москвой в августе 1942 года. И он помнит, как его отец Викентий рассказывал, что провожали на фронт родных и близких всей деревней. И он, пятилетний малец, с ватагой деревенских мальчишек бежал почти два километра по зелёной траве босиком за уходящей всё дальше и дальше колонной солдат. Мчались с чувством гордости за своих отцов и верой, что скоро всё закончится, и они опять будут вместе.
Сапожки из китайского хрома целы и невредимы, этот шедевр ручного мастерства хранится в музее села Ильинка… вместе с письмами. Матрёна Фёдоровна снесла. Такую красоту носить жалко, да и память о любимом муже…"