Василий
Афиногенович
ПОДЕЛИТЬСЯ СТРАНИЦЕЙ
История солдата
Родился он в деревне Шипино Поречьевского сельского совета в 1901 году. Поречье и сейчас является большим населенным пунктом. Рядом проходит автомобильная магистраль С.Петербург – Витебск. От Поречья до Шипино около 4 км, а от Поречья до Великих Лук чуть больше 30 км. Это средняя полоса России. Край озер, холмов, болот. Междуречье Ловати и Западной Двины. Юго-западные отроги Валдайской возвышенности, так называемые Воробьевы горы.
Он окончил 4 класса церковно-приходской школы. Был не только грамотным, но и очень трудолюбивым. Умел он многое: шорничал, сапожничал, валял валенки, делал всю крестьянскую работу.
Его юность пришлась на годы первой мировой войны, революции и гражданской войны.
Когда на селе организовали «Советы», его поставили секретарем сельского Совета. В то время эта должность была значимой, так как именно у секретаря хранилась круглая гербовая печать и именно секретарь оформлял разные документы и справки. К нему за советом приходили многие крестьяне. И по мере возможности он пытался помочь каждому. А так как все партийные и государственные директивы прочитывал он, то у него была возможность подсказать некоторым крестьянам, как избежать раскулачивания и высылки на Север и за Урал.
Однако были и те, кто был на него в обиде, если не сказать больше – затаили злобу.
Василий понимал, что коллективизация для крестьянина – рабство, кабала, уравниловка, и ничего хорошего от этого ждать не приходится. А когда после сталинской статьи о перегибах стали судить и карать тех, кто особенно рьяно сгонял крестьян в колхозы и раскулачивал всех более менее зажиточных крестьян, отец, чтобы не попасть в эту мясорубку, завербовался на север и уехал в Мурманск, где жила его сестра Мария. В Мурманске он пробыл до весны. Квартиру там найти было трудно. В семье было уже пятеро детей. Вот к весеннему севу он и вернулся обратно, решив обосноваться в Великих Луках.
В один из дней (был какой-то религиозный праздник) отец уехал в город, дедушка с внуками (Надя, Петр, Алеша) ушли в гости к тете Арине, Таня с маленьким Иваном пасла корову. Дома была одна Анна Петровна. Злые люди подожгли дом. Первыми загорелись сени. Анна через окно успела выбросить швейную машинку «Зингер» и три иконы и выпрыгнуть сама. Все остальное имущество сгорело. Уцелели сарай и баня.
Василий, вернувшись к вечеру домой, увидел пепелище и заплакал в голос.
Пришлось продать основную кормилицу – корову, чтобы купить муки – 8 пудов (пуд – 16 кг.). Погорельцев приняла тетя Алена. Теперь уже в город уезжали родители. Отец на работу, мама на поиски квартиры. К осени (на покров день) мама нашла квартиру на Коломенской улице, и вся семья перебралась в город Великие Луки.
В Великих Луках Василий устроился на работу на спиртзавод (ныне пивзавод) простым охранником. Потом его направили на курсы и назначили гуртовщиком, а потом и заместителем директора по снабжению.
Несмотря на то, что в семье было такое большое подворье, жили небогато. Лакомством для детей было, когда нам покупали белую булку с изюмом или мятные конфеты- карандаши. В финскую компанию, когда отца призвали в армию и отправили на карельский фронт, вообще жилось очень трудно. Продукты и хлеб выдавали по карточкам. Анна Петровна в магазин брала младших детей: Марию, Витюшку и Надю. Они стояли в длинных очередях, чтобы получить побольше тех продуктов, которые давали в так называемые «одни руки», потому что их было четверо.
Руки у Василия были умелыми. Валенки, которые носили дети, были сваляны его руками, подшиты тоже. Для мальчиков он точал сапожки, всяобувь всегда была отремонтирована. Без дела отец никогда не сидел. Семья большая – забот было много.
Боевой путь
Призван в армию в самом начале войны. Погиб в бою 19 января 1944 года.
Воспоминания
Мурашова Мария Васильевна, дочь
«Был он высокого роста, густые русые волосы, слегка волнистые, небольшие глубоко посаженные глаза, волевой подбородок с ямочкой, довольно крупный нос с большими ноздрями.
Как-то я тяжело заболела, крупозное воспаление легких. Думали, что я не выживу, нужно было отнести меня в больницу. Я капризничала и хотела, чтобы меня на руки взял папа. Мама, одев меня, хотела обвязать еще своей шалью, а мне обязательно было нужно, чтобы меня обвязали папиным шарфом. Это был такой серый, очень длинный, с кистями, так называемой английской вязки, шарф. Вот этот-то шарф папа и снял с себя и, обвязав меня и взяв на руки, вместе с мамой отправился в больницу. Самое удивительное – это то, что я это место узнала спустя 30 лет, а ведь город во время войны был сметен с лица земли. Уцелели немногие здания, в том числе и больница – здание красного кирпича с воротами и будкой пропусков.
А вот дальше то ли бред, то ли это было на самом деле, но около ворот я ясно видела пожарников в их брезентовых куртках. Но что больше всего меня поразило – у них были красные лица и блестящие, золотом отливающие каски на голове. Наверное, это все-таки был бред.
В больнице я пролежала долго, приходила мама, но в палату ее не пускали, и она стояла под окном, что-то говорила, но двойные рамы не пропускали звук, а я сидела на подоконнике, и мне очень хотелось домой. Наверное, это было перед моим окончательным выздоровлением. А потом, уже дома, к нам еще долго приходил доктор и ставил мне банки на спину. Эта процедура пугала меня, так как в банку перед этим засовывали, горящую синим пламенем, лучину. Мне казалось, что огонь там и остается. Спину покрывали теплым маминым платком, и так я долго лежала, ощущая, как моя кожа на спине натягивается и всасывается в эти банки. А потом с громким хлопком банки снимали, а на спине оставались бордовые подтеки. Эта процедура и потом долго преследовала меня в жизни, так как воспалением легких, бронхитом, ангинами я болела на протяжении всех военных и даже послевоенных лет».