22июня 1941 года, Новосергиевский район «воевал» с Мустаевским. Тогда ведь были военные игры, потому что все знали — войны не миновать. Я заведовала Новосергиевским райздравотделом. Мы готовились, у нас спецпланы были. И вот 22 июня в 2 часа дня заседал штаб, а в 4 начались наши «военные действия». Раненым, как обычно, никто не хотел быть, я выезжала на «поле боя», определяла «ранение», ну, и все такое прочее. Потом председатель райисполкома подвел итоги — Новосергиевский район победил. Все хорошо. Я вернулась домой.
А ко мне приехала мама с младшим братом. Дом мой сто¬ял на берегу Самарки. Мама и говорит:
— Пойдем искупаемся.
Только забрались в воду, бежит рассыльный:
— Распишитесь. Срочно в райком партии.
— Что значит, распишитесь? Ну, сказали бы просто, я и так пришла.
— Нет, распишитесь.
Все это я и высказала секретарю райкома, а он в ответ, что вот, мол, война. Я вспылила:
— Да хватит вам об этой «войне»! Ну, «воевали», ну, победили. Чтож теперь об этом целый день говорить.
Тогда председатель райисполкома взял меня за плечи, привел в свой кабинет и молча включил радио, где в записи передавали выступление Молотова. Только теперь до меня дошло, о какой войне шла речь.
Сразу же началось: этого взять на фронт, того передвинуть, третьего назначить на его место. У меня была бронь, и мы готовились к зиме. Сами заготавливали дрова, ездили в поле вязать снопы, чего я делать не умела. Однако приходилось терпеть. Но когда стали прибывать эвакуированные с мертвыми детьми на руках, я не выдержала, пришла к военкому и сказала:
— Я уйду на фронт. Давайте повестку.
Он выписал. Я принесла ее председателю. Тот повертел и порвал:
— Иди работай.
После второго захода взбучку мне дал уже секретарь рай¬кома. Когда я сунулась в третий раз, собрались вчетвером: секретарь, председатель, военком и начальник НКВД. Вызвали меня:
— Где ты больше пользы принесешь?
— Конечно, — говорю, — на фронте.
Я тогда думала, что стоит мне там появиться, и войне ко¬нец. Ну, решили все-таки отпустить.
— Ничего, — сказал председатель, — она дальше телеграфного столба не уедет.
Сели мы в поезд человек шесть и с нами сопровождающий — завхоз больницы со всеми документами. Я-то для него была большим начальником и приказала сопроводительные никому без меня не давать. Доехали до Тоцкого.
Выгрузились мы, сели в брички и приехали в госпиталь. Начальником его был Поляков, эвакуированный из Витебска, который назначил меня в отделении дежурной сестрой и девчат моих распределил.
В это время в Тоцком формировалась польская армия Сикорского. Назначили меня туда старшей медсестрой. Утром мы ходили на молитву, а вечером на политинформацию. Дублирование было во всем: санитар поляк — санитар русский, врач поляк — врач русский. Когда меня назначили старшей, я от дублера отказалась. Начальник, поляк, согласился: «Будет так». Там я немного познакомилась с польским языком. А многие офицеры были из бывших белополяков: возили с собой и ковры, и золото. Жили с комфортом. И вот однажды подходит ко мне солдат по фамилии, как сейчас помню, Войнесидорович и потихонечку говорит: «Пани, а мы не будем вместе с вами воевать. Мы уйдем в Иран». Так оно и вышло. А в армии воевали наши, русские ребята, только в польскую форму одетые.
Мы были переведены в разряд вольнонаемных. В это время в Оренбург эвакуировался 1-й Харьковский медицинский институт. Подала я туда заявление, а до этого — военкому с просьбой отправить меня на фронт. И вот в один и тот же день я получила приглашение в институт и повестку в военкомат. Пошла под вечер к военкому. Он и говорит: «Езжайте в институт, а на фронт еще успеете». Посадил меня в сани, отвез на зал и определил вместе с солдатами в вагон. Помню, еще печка там нещадно дымила.
Приехала в Оренбург. Думала, не поступлю. Все-таки перерыв после техникума был большой. Но сдала. Тогда по ускоренной программе врачей выпускали через три с половиной года. Через год, 8 марта 43-го, я получила повестку. Мне оставалось сдать за второй курс анатомию и английский. Подружка мне и говорит: «Давай скажем, что мы на третьем». А с третьего курса уже не брали. Явились мы на другой день в военкомат. Она пошла первой. Там такой разговор был:
— Вы где сейчас?
— В мединституте.
— На каком курсе?
— На третьем.
— Идите.
Вошла я. В комнате комиссия, человек двенадцать. Военком спрашивает:
— А вы где сейчас ?
— В институте.
— На каком курсе?
— На втором.
— Как на втором?
— Мне еще английский и анатомию сдавать.
Я чувствую, что он мне спасательные круги бросает:
— Вам медкомиссия не нужна?
— Нет, я здорова.
— Тогда придется идти на фронт.
— Ну и ладно.
— Идите.
Направилась я к двери, а он вслед:
— Мне кажется, вы хромаете. Я обернулась:
— Нет.
Он вздохнул:
— Все, идите.
И я ушла на фронт.
Привезли нас в Ростовскую область и определили в 8-ю гвардейскую армию Василия Ивановича Чуйкова, в хирургический передвижной полевой госпиталь 5249. Я была старшей операционной сестрой. Поначалу мы работали при свете коптилок из снарядных гильз. А в Апостолове Днепропетровской области немцы при отступлении из-за распутицы бросили 11 тысяч полностью заправленных машин. Там я подобрала электростанцию и «студебеккер», и стали мы оперировать с подходящим светом. Вообще, немцы к этому времени сдавались такими массами, что их конвоировали даже гражданские.
Там уже, на Украине, нам прислали капитана медицинской службы Ильина. До него оперировал Тарас Васильевич, участник еще первой мировой. Пил он так, что, бывало, падал. Но стоит подойти к нему и сказать «раненый», как он вставал и оперировал, как ни в чем не бывало. Так вот, когда прислали Ильина, Тарас Васильевич облегченно вздохнул: «Моя замена». В это время на мине подорвалась штабная машина. Двое по-гибли, а третий поступил к нам с вколоченным переломом верх¬ней трети бедра. Поручили оперировать Ильину с недавней выпускницей минского института. Вокруг стояли начальник госпиталя, ведущий хирург и я. При такой операции, когда задета бедренная артерия и другие мощные сосуды, обычно накладывают простыни, а Ильин пользовался салфетками. Я не выдержала:
— Почему вы берете салфетки? Он мне:
— Я экономлю.
— На этом мы не экономим, нас тыл обеспечивает всем.
А Ильин, видим, копается-копается, а ничего у него не получается. Тогда Тарас Васильевич, здоровый сибиряк, кулаком вместо жгута пережал сосуды и приказал минской выпускнице:
— Карлина, оперируйте.
У той руки дрожат, но делает все, как положено, как ее учили. Закончили операцию и разошлись. Потом Ильин заглянул ко мне:
— Вы что же, думаете, я не справился бы? Если бы над вами столько людей стояло, разве вы не волновались бы?
Я огрызнулась:
— Надо мной хоть дивизию поставь, я буду делать то, что умею.
Однажды Ильина оставили с шестерыми не транспортабельными ранеными, а сами двинулись вперед под Ингулец, который несколько раз переходил из рук в руки и где шли тяжелые бои. Через некоторое время Ильин появился в госпитале и сообщил, что все его раненые погибли. У нас возникло сомнение, которое раз от разу усиливалось. Словом, Ильиным занялся СМЕРШ, и, как нам потом сообщили, он оказался вредителем, завербованным немецкой разведкой.
Во время сильных боев оперировать всех не успевали. Из сортировочного отделения, а это палатка человек на сто, забирали в первую очередь тех, кто уже не мог кричать. Многие умирали, так и не попав на операционный стол.
После освобождения Одессы нас перебросили в Молдавию, а затем на 1-й Белорусский, вошли в Польшу.
...После Холма перед Майданеком шофер моего «студебеккера», куркулистый такой мужик, начал волынить то да се, поршня, мол, надо менять. Я поняла, что ему спирта надо, машина-то новая. «Хорошо, — соглашаюсь, — дам я тебе водки. Но будешь менять при мне». Пока он возился, колонна ушла вперед, а нас немцы отрезали. «Знаешь что? — говорю шоферу. — Если мы не проберемся к своим, прежде чем меня убьют, я тебя пристрелю». А из личного оружия я стреляла прекрасно. Но шофер был первоклассный, он ужом пробрался по всем этим дорогам, и мы догнали своих.
Когда подошли к Висле, меня со спецбатальоном откомандировали в Белоруссию, под Гомель.
На место приехали под вечер.
Мне приглянулся один домик. Зашли. Комбат говорит:
— Хозяйка, вот доктор. Будет у вас жить. А та:
— Не можно.
— Почему?
— А мы здесь Гитлера хороним.
— То есть как?
Прошли мы с комбатом вперед. Смотрим, стоит гроб, а в нем чучело Гитлера с усиками, и каждый из собравшихся проклинает его. Оказалось, что убрать его нельзя, потому что утром должен быть совершен еще какой-то необходимый обряд.
Жила я в Новобелице у старика со старухой, ординарцем у меня был двоюродный брат секретаря ЦК Щербакова, хороший мужик. Брал он у стариков бульбу, а взамен и мясца давал и другого прочего. Напротив нас жил старший лейтенант Моисеев, бывший штрафник, строгий самостоятельный мужчина. Ординарцем у него был татарин Саша, парень лет восемнадцати. Прибегает однажды этот Саша: «Доктор, моя бабка плачет, внук заболел». Пошла я с ним. У мальчишки случился острый приступ аппендицита. Забрала я его в госпиталь, и вместе с хирургом мы его прооперировали. Все закончилось благополучно. Бабушка его причитает:
— Как вас отблагодарить? Я ей:
— Да о чем вы?! Мы в несколько раз лучше вас живем. Какая может быть благодарность?!
Прошло две недели, снова прибегает Саша: «Доктор, бабка просит, чтоб ты пришел». Думаю, наверное, опять что-то случилось. Вошла я к ним, а там стол накрыт, на столе четверть самогона стоит, картошка отварная, огурцы. В комнате были хозяйка, дочь ее и человек шесть бородатых мужчин. Старуха опять заговорила о том, что хочет меня отблагодарить. Я отнекивалась, тогда она сказала: «Я для вас спою». Если бы вы знали, как она пела! Закрой глаза — ручей журчит. Никогда в жизни я профессионалов таких не слышала. Когда она закончила, я поблагодарила. Только спустя время до меня дошло, что она, видимо, показала меня «лесным братьям», потому что сколько я ни ездила потом по Гомельской области, никто меня и пальцем не тронул.
После взятия Варшавы, последние бои были страшные. В Рейтвейне все горело, вместо города — одни руины. Было это 16-17 апреля 1945 года, когда начинался прорыв обороны Берлина. Та самая знаменитая ночная операция на Зееловских высотах с артподготовкой и применением десятков прожекторов.
Мы готовясь принимать раненых, заранее с начальником госпиталя искали место для передвижного хирургического пункта. Нашли единственный домик. Не успели подойти, немец как бухнет снарядом - на глазах домик в щепки. Что ж, разбили палатки. Благо, что к концу войны разжились передвижной электростанцией, но на всякий случай держали для освещения операций и коптилки. Всем необходимым, благодаря поддержке тыла, недостатка не испытывали: всегда были и донорская кровь, и медикаменты, и подарки бойцам приходили с табаком, шерстяными носками. Хотя я знаю, каково было людям в тылу - полуголодные кровь сдавали. Солдаты как чувствовали это и свою долю терпели. Мы с ними были как братья и сестры. Правда, помню однажды боец раненый назвал нашего врача капитана Овчинникову сестричкой, так она так на него рявкнула...
Никогда не забуду и марш-бросок на 40 километров по Карелии. Трое суток по апрельской распутице. Без пищи. Бойцы с нами делились последним куском хлеба. Но мы отказывались, ведь им нужно было на себе пушки тащить.
И вот совсем близко Берлин.
Наши прорывали проход для танковых армий. Когда артподготовка началась - ужас что было. Позади нас "работали" "катюши". Горела земля. И в тот же день начались бои, по-шли раненые. Больше ста человек за два дня мы приняли на своем хирургическом пункте. Я вела журнал учета, записывала всех в тетрадь. И мне эти люди с тех пор стали как родные.
Простая ученическую тетрадка. Профессиональные медицинские термины, а за ними -кровь, страдания, горе. И огромное сверхчеловеческое усилие людей, устремленных к одной цели - Победе.
Минин Николай Андреевич. 3-й гвардейский минометный полк, красноармеец. Слепое осколочное ранение черепа, проникающее, с выпадением мозгового вещества. 15.04.1945.
Недохлебаева Надежда Степановна. Медсестра. Слепое осколочное ранение в области подреберья, сквозное пулевое ранение в области ниж¬ней трети левого предплечья и плеча с повреждением кости, множественные осколочные ранения мягких тканей левой ягодицы, правого и левого бедра и левой голени. 16.04.1945.
Мишнов Федор Михайлович, 89 отд. гвардейская танковая бригада, ст. лейтенант, ком. танка. Травматическая ампутация нижней трети левой голени. 16.04.1945....
Очень хочу, чтобы этот журнал приняли где-нибудь в архиве или в совете ветеранов.
- Если это поможет хоть одному человеку или его родственникам восстановить фронтовую биографию, я буду счастлива. Я уже посылала подлинник в Ленинградский медицинский архив - никакого отклика. На¬сколько это важно, я по себе знаю. После войны в Потсдаме меня свалило заболевание печени, положили меня в предсмертную палату, а потом так, в гамаке, на поезде и отправили. Но выжила! Инвалидность не дали, дескать, отыщите номер госпиталя и запись в истории болезни. А где ж их искать?
Помню, воцарилась напряженная, страшная тишина. В госпитале были случаи помешательства - раненые мужчины не выдерживали нового испытания - ожиданием. Но и радость перехлестывала через край. В частях праздновали, пили спирт. Сколачивали импровизированные подмостки, проводили митинги.
Вернувшись с войны, первым де¬лом съездила к матери погибшей подруги, Александры Максимовны, в село Рассыпное. А потом ее жизнь пошла своим чередом. Доучилась в медицинском институте, в который поступила еще в 1942-м. Получила специальность акушера - гинеколога. (Какая же профессия может быть более жизнеутверждающей?!) Считает себя ученицей Л.М. Компанейца. Работала в Домбаровке, в Оренбурге заведующей райздравотделом, заведовала Центральной женской консультацией, была главным специалистом города, области, начмедом в больнице Красного Посада, после выхода на пенсию продолжала работать простым акушером-гинекологом.

По материалам статьи Вячеслава Войтина "Фронтовая тетрадь" газета "Оренбургская неделя"
и
повести "Госпиталь 5249" из книги Юрия Орябинского "Для нас война не кончилась".