ЗА ЧТО ТАК?

Соседний дом выстроили еще до войны, поэтому у него есть двор. Дом большой,

п-образный, с железными раскатами крыши, к середине зимы обрастающей опасным ледяным ворот­ником. В тридцать девятом вместе с сосульками с крыши сор­вались два дворника, вздумавших закрепить страховочный трос за радиоантенну.

Под равнодушно бухающего Шопена, дворников пронесли через гулкую, сводом своим упирающуюся в четвертый этаж арку и увезли на Рогожское кладбище. Больше, до самой

войны, в этом доме ничего особенного не происходило: с са­мого апреля и до первых заморозков отчаянно стучали костяшки домино, взлетал волейбольный мяч и в полоскавшемся по ветру белье блуждало патефонное танго. Затем двор опустел...

Говорят, в левое крыло попала бомба... Возможно: верх­ние три этажа действительно сложены из другого, более свет­лого кирпича, но и понизу дом опоясывает такого же цвета полоса, так что не знаю. Но знаю точно, что больше половины ушедших на фронт из этого и соседних дворов не вернулись. И выросли полукругом в самой середине двора четыре скорбных плиты. Деревянных, придав­ленных безнадежной серой краской, а по ней золотом: "Вечная память..." и фамилии снизу доверху мелкими такими буквами. А рядом встали березки, целая рощица по числу тех - на досках. И все. Некому играть в волейбол, и кино идет без здешних Сережки и Витьки...

И год за годом в первых числах мая подновлялись эти разной длины, но одинаково дорогие строки. Сначала бережны­ми женскими руками... Двадцать лет, тридцать... Потом ста­рушечьими... Потом... Серая грунтовка потрескалась, пошла морщинами, только буквы горели по-прежнему, став выпуклыми от многих и многих проходов дрожащей кисточкой: Арсеньев В.И.., Кашкин К.С.., Фомичев...

Фомичев! Понимаете?! Жил в этом самом доме конкретный Фомичев И.И., оставшийся где-то под Можайском, но вроде как и здесь... И цветы ему сюда приносить и крашенку на пасху, больше-то, пожалуй, и некуда... А можно без цветов, пройти по узенькой тропке вглубь белых стволов и перечитать эти фамилии, не пропуская ни одной. Уложусь ли в ту самую, строго отмеренную телевидением минуту. Нет? Ну ничего, мое право дочитать до конца и помолчать столько - сколько хо­чется... И так каждый май...

К пятидесятилетию Победы доски убрали. Дерево истлело совершенно, не помогли ни олифа, ни приделанные жестяные козырьки. Привезли мраморную стелу, установили. Короткий, в несколько строчек текст, две цифры: 1941 - 1945 и скупая звезда над ними. Все. Достаточно. Стандартный двор: асфальт, гаражи-ракушки, мерседесы и простенький, не требу­ющий ни малейшего внимания обелиск. Вечная память всем... и никому. Так, стоит себе и стоит, каменный, надежный... А имена?! Да, какая разница?! В военкомате-то списки оста­лись.

И во многих и многих московских дворах тянутся из земли безликие, быстро утратившие белизну плиты. Впрочем, так оно и лучше: белый цвет, он - слишком торжественный, что ли... ненастоящий. А вот напыленная нитридом титана звезда не поддается городскому смогу и, похоже, претендует на вечность. Что же - она останется, в отличие от Арсеньева, Кашкина, Борисова Николая Никандровича, моего деда, павшего в боях за Вязьму, - звезда останется...

Выходит, угадал погибший в сорок втором Павел Коган:

Нам лечь, где лечь,

И там не встать, где лечь.

..........................

И, задохнувшись "Интернационалом",

Упасть лицом на высохшие травы.

И уж не встать, и не попасть

в анналы,

И даже близким славы не сыскать.