ВОЛХОВСКИЙ ФРОНТ. Боевая снайперская стажировка.

Ко времени отправки на Волховский фронт на боевую стажировку я уже стал кандидатом в члены ВКП(б), но на фронт уехал без кандидатской карточки: мне её не выдали из-за отсутствия фотографии, сказали: «Получишь, если живой вернешься.»
Ехали мы поездом, кажется, аж до города Волхова, а там прибыли в лес, в штаб фронта. После того, как офицер решил там организационные вопросы, мы пешком пошли уже на передний край. От штаба фронта до переднего края было километров 60, которые нам нужно было пройти за короткий ноябрьский день. Дорога была проложена через редкий болотистый лес, и чтобы по ней могли ездить автомашины, вся она была выстлана стволами срубленных деревьев, которые обледенели и были покрыты небольшим снегом. Идти по такой дороге было тяжело, скользко. А несли мы на себе кроме оружия, противогазов, лопаток еще и полушубки, валенки. Шли целый день и к концу дня сильно устали, от пота были все мокрые и под конец совсем выбились из сил. Метров 200 шли – и падали на землю.
На передний край вышли уже в темное время. Спустились в траншеи, дороги толком никто не знал, и было очень легко заблудиться и выйти на позиции немцев. Помогало ориентироваться то, что с немецких траншей все время вылетали в небо ослепительные ракеты, над нашими же окопами витала темнота. От наших окопов к немецким, или наоборот, летали гуськом или в одиночку трассирующие пули. Это было даже красиво, и мы с интересом наблюдали за их полетом: нам казалось, что пуля не так уж быстро летит, а когда рикошетила, то резко, как свеча, взмывала вверх и там где-то гасла. Но можно наблюдать и слышать полет только той пули, которая летит мимо тебя, а ту, «свою», которая летит на тебя, не видишь и не слышишь.
Продвигаясь по траншее, мы все ближе и ближе подходили к передним окопам батальонного опорного пункта, за которым уже шла ничейная полоска земли (нейтральная полоса), а за ней – окопы немцев. Когда уже подходили к батальонному опорному пункту, мы вдруг попали под сильный минометный огонь. Я не думаю, что это немцы заметили наше выдвижение и открыли прицельный огонь именно по нам: скорее всего, это просто была очередная пальба немцев наугад по площади. Нам удалось без потерь выскочить из этого огня, и вскоре мы были уже на месте, дальше окопов не было, а шла нейтралка. Никто нас не встречал, хотелось упасть на дно траншеи и уснуть... Осмотревшись, мы были удивлены и испуганы малочисленностью солдат в окопах. "А что, если немцы узнают, что нас так мало! Тогда ведь они смогут без особого труда всех нас перебить!" - думали мы. Но, как оказалось, и в немецких окопах на этом участке в это время тоже было «жидко».
...Попали мы на участок фронта, где оборону держала 8-я армия. Это было под станцией Мга. В это время Мга еще находилась в руках немцев.
Двигаясь на передний край, я думал, что там кто-то познакомит нас с обстановкой на этом участке фронта, покажет, где проходит передний край немцев, но ничего этого не было, никто нас не встретил и ни с чем не познакомил, мы полностью были предоставлены самим себе. Ведь для 8-й армии мы были солдатами «чужими», прикомандированными всего лишь для прохождения боевой стажировки, и через месяц нас должны были вернуть в свою часть.
...Постепенно осмотревшись, мы начали подыскивать более-менее подходящие места для оборудования огневых точек, для наблюдения и ведения огня: их для маневрирования должно было быть несколько. Снайперы по уставу должны действовать попарно. Один ведет наблюдение, а другой ведет огонь, чередуясь между собой, так как одному долго смотреть через оптический прицел винтовки тяжело. Таким напарником был у меня свердловчанин Половников. Нам выдали листки личного счета уничтоженных немцев, куда мы должны были записывать, когда, где и сколько врагов ты уничтожил – и подпись «свидетеля». Заверять этот счёт должен был офицер. Причем нам считали только видимого лежащего, а если он упал в окоп, и его не видно, то он уже не считался. И так как оборона на нашем участке была стабильная, окопы как у нас, так и у немцев были в полный профиль, то подкараулить немца «наверху» было крайне трудно, т.к. обычно днем из окопов они не показывались: выбирались наверх лишь в темноте, рано утром или поздно вечером в поисках дров.
Бывалые армейские снайпера-фронтовики, конечно, «пар» не придерживались и количество уничтоженных немцев подсчитывали сами, делая для этого зарубки на ложе винтовки - эти данные подтверждения не требовали, просто принимались на веру. Поэтому, когда иной раз приходится читать, что тот или иной снайпер уничтожил более 200, а то и 400 немцев, невольно возникает мысль о некоторой доле преувеличения: увидел, выстрелил, пуля просвистела, немец, испугавшись, присел, и его засчитали убитым... Я после своей снайперской стажировки на своём счету имел 17 уничтоженных фашистов, и среди нашей стажерской команды это был очень неплохой результат.
...Позже мы узнали, что оборона здесь на одном месте стояла с зимы 1942/1943 г.г., т.е. почти год. Окопов и ходов-сообщений было нарыто много, и ежедневно их приходилось ремонтировать и чистить, так как от постоянного круглосуточного огня, от попадания снарядов в окопы они обваливались, и их необходимо было восстанавливать. В силу постоянного огня, и немецкого, и нашего, по линии прохождения фронта (около 2-3 км) вокруг не было никакой растительности, стояли только остроконечные черные пни и перепаханная снарядами земля, а далее, по «тылам» и у нас, и у немцев был лес, где обычно находились огневые позиции дальнобойной артиллерии и разного рода тыловые службы. Хотя была уже зима и лежал снег, на переднем крае и на нейтральной полосе от него оставались только жалкие грязные остатки. Морозов сильных не было, но было очень сыро, промозгло, и оттого холодно.
Обстрел вёлся постоянно, погибших хоронили прямо здесь же, в безымянных воронках. Раненых мы сами под огнём выносили в санбат, который находился где-то в километре от переднего края, и сразу бегом возвращались назад, т.к. после артобстрела в любой момент могла начаться атака. Когда же начинался особенно сильный артогонь, тогда, на случай возможной атаки, с "тылов" на передовую подтягивались все, вплоть до поваров.
Я уцелел... А сколько ребят погибло!

Рижский Краснознаменный пограничный полк НКВД

Прибыл я в полк 5 мая 1944 года в составе пополнения, сформированного из внутренних войск НКВД по охране особо важных предприятий промышленности.
По прибытии в полк был назначен снайпером заставы и избран секретарем комсомольской организации заставы (в то время я был уже кандидатом в члены ВКП(б).
Наступал полк где-то в полосе между городами Порхов и Дно. Хорошо помню дни, когда шли бои за город Ригу. Немцы, отступая, стянули в Ригу много награбленного советского имущества, которое, благодаря активным и слаженным действиям нашей авиации и Балтийского флота из города вывезти не смогли.
И одной из задач полка было как можно быстрее войти в город, взять под охрану все склады с материальными ценностями и навести в городе порядок.
В город мы ворвались даже раньше многих армейских частей. Еще левобережная часть города была в руках немцев, откуда они вели по занятой нашими войсками части города интенсивный артиллерийский огонь, в воздухе постоянно рвалась шрапнель, а пограничники уже были хозяевами в городе. Даже будучи ранеными во время артобстрела, солдаты не покидали своих постов.
Наша застава перекрыла одну из выходящих из города дорог. На дороге был установлен шлагбаум, назначен был усиленный наряд КПП. Без нашего контроля из города не могла выйти по этой дороге ни одна машина, ни один человек. Метрах в 100 -150 от нас расположилась батарея «катюш», которая вела огонь по позициям еще цеплявшихся за город немцев. Очень удивлены были армейцы такой оперативностью пограничников. Одни восхищались и говорили: «Молодцы пограничники!», а те, кто рассчитывал на какие-то трофеи, шутливо сожалели: «Пограничники уже в городе, не погуляешь…», - и в то же время приветливо нам улыбались…
Очень горжусь тем, что в почетном наименовании полка есть и моя доля солдатского труда!

Волховский фронт. Октябрь, 1943 год…
На всех направлениях к Ленинграду фашисты остановлены, и Н-ская стрелковая часть, окопавшись в болотистых местах, ведет позиционные бои в слякоть, в дождь, перемежающиеся снегопадами...
В ту холодную, ветреную ночь снайпер Саша Бондаренко, вздрагивая и сводя потуже концы своего ватника, спал беспокойным чутким фронтовым сном, от которого можно было в две-три секунды очнуться и, положив винтовку на бруствер вырытого в полный рост окопа, бить без промаха по ненавистному врагу.
Снилась Саше родина, киевщина, детдом и такие же, как он, оставшиеся без родителей Володя Умнов и Коля Абрамов, с которыми делил радость, учебу и труд.
И вдруг, почувствовав чье-то легкое прикосновение, Бондаренко порывисто вскочил и, еще не придя совсем в себя, схватил свой СВТ со снайперским прицелом.
- За мной, к комбату, - коротко приказал длинноногий с веснушчатым лицом посыльный и, выйдя из укрытия, побежал, пригибаясь, прижимая к боку автомат.
Оступаясь, бежал за ним Саша Бондаренко и, почувствовав на бегу, что на левой ноге ослабла обмотка, остановился и, закручивая ее, коротко взглянул туда, где темнела окопами вражеская оборона.
Прорезая ночную тьму, изредка, короткими очередями фашисты огрызались, и полет трассирующих пуль прерывала наша оборона, также изредка отвечающая короткими, лающими звуками пулеметов. Земля, изрытая воронками, освещаемая вспышками ракет, щетинилась остатками деревьев, сметенных в первый день боя артогнем.
- Курсант Бондаренко прибыл по вашему приказанию, - тяжело дыша и приставив ложе СВТ к ноге, доложил он комбату, сухощавому, заросшему щетиной бороды, с вечно дымящейся папиросой в зубах.
- Курсант Бондаренко! Сколько уже дней у нас?
- Двадцать седьмой, - не понимая, к чему разговор, ответил Саша, приподнимая сползающую на глаза каску.
- Сколько фрицев на твоем счету?
- Семь.
- Так вот, если ты завтра собьешь мне фашисткую стереотрубу – а она у меня вот где, - показав себе на горло, не сказал, а выдохнул последние слова комбат, - даю тебе день отдыха и баню. Понятно, Бондаренко?
Саша молчал. Перед его глазами вихрем пронеслись события последних лет и двадцати семи дней фронта.
Киев. Школа ФЗО. Война. Шестнадцатилетний Саша эвакуируется из Киева в сердце России – на Урал. Пограничные войска. Первый и последний – седьмой фриц на счету и снайперский знак за открытие счета сбитых фашистов. И, наконец, белое, как мел, лицо с кровавой дыркой во лбу его однокашника, курсанта-пограничника Голосова, убитого пулей немецкого снайпера при задании сбить эту ненавистную всему батальону стереотрубу на наблюдательном пункте фашистов.
- Бондаренко, понятно задание? – повысив голос, не сводя с пограничника глаз, вновь спросил комбат и, получив от встрепенувшегося Саши, которого сзади подтолкнул в спину посыльный, ожидаемый ответ, схватил телефон и, махнув рукой, показывая этим, что Бондаренко может идти, закричал что-то в трубку.

* * *
До рассвета еще было почти пара часов. Мороз усилился, под ногами поскрипывал мелкий снежок. Бондаренко перелез через бруствер окопа и, чувствуя, когда подбородок касался земли, колющие иголочки снега, пополз за двумя минерами, которые провожали его по проходу за минированную зону.
Впереди в восьмистах метрах, как низкая изгородь, уходящая вправо и влево, в ночь, темнели брустверы фашистов из насыпанной валами земли.
- Все, - прошептал сержант-минер и, прекратив ползти, пропустил вперед Бондаренко.
Где-то впереди, метрах в двухстах, лежали развалины разбитого немцами укрытия. Саша, ощутив от наступившего одиночества легкий холод в груди, перждав, когда падающая ракета затухнет, пополз к этим развалинам, приподнимая повыше СВТ, боясь, чтобы снег не попал в пазы затвора…

* * *
Светало медленно-медленно. Ночь нехотя отдавала дню свои права, и небо из темно-синего перешло сначала в светло-синее, а затем стало сереть.
Бондаренко лежал в нише из нагроможденных от взрывов бревен, прикрытый ими со всех сторон.
Чувство страха от одиночества и близкого соседства с фашистами, до которых было не более двухсот шагов, прошло, и он с нетерпением ожидал полного рассвета, боясь только одного: точно ли он выполз к наблюдательному пункту немцев, к их стереотрубе.
Когда совсем посерело, фашисты прекратили беспорядочный огонь пулеметов. Пули уже не пели с нагнетающим свистом над его головой, и он осторожно высунул из-за бревна часть лопатки, ожидая звонкого щелчка пули по железу. Видимо, враг его не замечал, и Саша еще медленнее, еще осторожнее стал приподнимать перед лежащим впереди бревном голову, прикрытую каской.
НП немцев высился чуть правее и так близко, что Саша услышал лающий голос команды немецкого офицера. Но стереотрубы в том месте, где ее засекли, на правом краю НП, не было. С чувством горького разочарования Саша стал медленно втягивать голову обратно.
Прошло минут двадцать. А может быть, и сорок, и больше – часов у Бондаренко не было. Зимнее красное солнце вылезло наконец из-за горизонта и кроваво осветило передовую фашистов. Бондаренко вновь медленно высунул голову из-за бревна, и его охватила жгучая радость. Стереотруба фашистов высунулась над бруствером и, хорошо видимая, поблескивала своими окулярами в лучах солнца.
Почему-то Саше вспомнилась в этот момент прочитанная им в детстве книга английского фантаста Герберта Уэллса, запомнившаяся ему на всю жизнь, «Борьба миров», в которой описывались прилетевшие на Землю марсиане, их боевые треножники и глаза, напоминающие оптические окуляры. Смерть и разрушения, которые они принесли на Землю, глубоко подействовали тогда на его детское воображение, и вот сейчас, мысленно сравнив фашистов с марсианами, а их ненавистную оптическую трубу, так же увенчанную пучеглазыми стеклами, с треножником марсиан, Бондаренко положил на бревно СВТ и, поймав на пенек видимое перекрестие трубы, медленно нажал спуск.
Толчок в плечо. Стереотруба стоит в том же положении. Еще выстрел туда же, в перекрестье… Снова то же положение. Загоревшись гневом, Саша поймал на пенек левый окуляр, затем правый, сделал два выстрела. И тотчас невдалеке от него с грохотом взметнулся огненно-розовый столб, разбрасывая комья мерзлой земли и куски бревен. Бондаренко упал в нишу и, прижимаясь в угол, слышал, как ближе и ближе в шахматном порядке рвутся немецкие мины…

* * *
Пограничник майор Бондаренко, сухо сжав губы, отвернулся от меня, посмотрел в окно, и, преодолев наконец взволнованность, которую навеяли ему воспоминания, вновь обратившись ко мне лицом, сказал:
- Месяц госпиталя с переломанной рукой, а затем снова фронт. И до Кенигсберга. В тех же пограничных войсках, в отдельной 102-й маневренной группе.
- Вот сейчас, по прошествии тридцати лет, - продолжал он, - понял, какую я в то время совершил ошибку.
Я делаю вопросительное лицо и замечаю:
- Война без жертв не бывает. И мы, и немцы несли потери.
- Верно. Но потери нужно нести как можно меньше. Вот, к примеру, со мной: не сделай я четырех выстрелов, а всего один, не засекли бы меня фашисты и не открыли бы по мне огонь. А попасть-то я в стереотрубу попал с первого выстрела, - с растяжкой уверенно говорит майор.
- Да, молодость и горячность сделали свое. И Александр Дмитриевич Бондаренко вновь уносится с воспоминаниями в то страшное, грохочущее от северных берегов до берегов Черного моря фронтами время, когда советский народ насмерть стоял за свое будущее, за свою священную землю.