В 1938 году моего деда Болгова Евгения Степановича призвали на военную службу в ряды РККА. Попал служить во внутренние войска НКВД по охране во­енных объектов на границе с Китаем. Как раз в это время на пограничье Дальнего Востока разворачивались боевые столкновения с японскими самураями на озере Хасан. Рядом с этим местом он и служил. В прямых конфронтациях с японцами не участвовал, но однажды ночью, когда стоял на посту у КПП и охранял проезд дороги, идущей от границы, он услышал храп скачущих во весь опор в сторону границы тройки лошадей. В конной пролётке кто-то стоял в полный рост, одетый во все черное, только белое пятнышко руба­хи светилось на груди. Этот некто яростно погонял тройку быстрых коней с явным намерением проскочить мимо советского поста на вражескую сторону.

Кричать, как положено по уставу: «Стой! Кто идет? Буду стрелять!» времени не оставалось. В какое-то мгновение дед почувствовал близость смерти. Немедля ни секунды, он вскинул винтовку и выстрелил в белое пятнышко! Тройка коней тотчас свернула в одну сторо­ну и остановилась, а чёрный силуэт человека повалился с пролётки в сторону. После чего дед сделал вто­рой, положенный делать первым, «предупредительный» выстрел в воздух. Как выяснилось позже, дед на долю секунды опередил смертельный для себя выстрел со стороны нарушителя границы, которым оказался матёрый резидент японской разведки с весьма важным пакетом секретных докумен­тов. Японец был тяжело ранен, помещён в госпиталь, где и скончался. Перед смертью просил показать того солдата, что опередил его выстрел. Его просьбу оставили без внимания. В скором времени деда вызвали на допрос, допытывались насчет того, когда он, как часо­вой, сделал предупредительный выстрел в воздух? Видимо, японец не открыл комиссарам этот нюанс нарушения армейского устава советским солдатом. Дед упрямо стоял на своем: что сначала сделал предупредительный в воздух, а затем второй выстрел в цель. Отступились от солдата. И вместо награды, как поощрение за бдительность, в 1940 году демобилизовали. Так он вместо пол­ных трех лет прослужил чуть больше двух. Дед вернулся было в шахту, где работал ранее, держа в руках отбойный молоток, но через год началась Великая Отечественная война.

Война

По воспоминаниям деда, вскоре по­сле начала войны он записался добровольцем в сибир­скую добровольческую дивизию. Сборы проходили на севере Казахстана. Из Казахстана после трёхмесячных сборов и учений войска пешим ходом погнали к Москве.

А так как дед до войны служил в войсках НКВД, то и в войну попал в те же войска рядовым. Но никогда он не был ни в «заградительном отряде», ни конвоиром пленных. Вся война, начиная с легендарного парада 7 ноября на Крас­ной площади Москвы, прошла на передовой. Хотя он ни комсомольцем, ни коммунистом не был, но в составе войск НКВД был всю войну на острие атаки, в прорывах. Зимой в составе лыжного стрелкового батальона НКВД (бывало по шесть раз в день) на лыжах ходил в атаку на вражеские позиции.

Дед вспоминал, что в первые месяцы обороны Мо­сквы сильно не хватало стрелкового оружия. Одна вин­товка на троих-четверых. Были и наркомовские граммы спирта. В атаку шли не с криками: «За Родину» «За Стали­на!» А с диким рёвом «р-ра-а-а...», что означало - «Ура!»

Бывало, идешь со всеми в атаку, крича «р-ра-а-а...», штык вперёд, сам ничего не видишь сквозь дым и навер­нувшиеся от дыма слезы. Пули рядом свистят! Взрывы!.. Слева и справа от тебя товарищи твои, с кем недавно в блиндаже махорку курил, воспоминаниями о мирной довоенной жизни делился, мёртвыми падают, по их парящим, да морозным кишкам бежишь и пони­маешь, что и твои кишки могут тут же на поле остать­ся. Но точно неведомая сила бережет, только шинель в дырочках и маскхалат в грязных клочьях! Ворвёшься в немецкую траншею, и какое там: «Хэндэ хох!», то же са­мое дикое «р-ра-а-а», и штыком в горло, грудь или спину дрогнувшего в ужасе противника. Раз в рукопашной и штык не понадобился - своими руками одного задушил.

Впрочем, со своими детьми Евгений Степанович не очень делился воспоминаниями о войне. Обычно разговорчивым становил­ся подвыпив, в компании братьев своей жены Надежды (моей бабушки), Алексея Романовича Коленчукова (деда Лёни) и приёмного сына прадеда Романа (отца бабы Нади) - Анатолия Игнатьевича Черепо­ва (деда Толи). Вот тут уж слушай, навострив уши!

Как-то их лыжный батальон НКВД, - вспоминал Евгений Степанович, - под Вязьмой зимой, в сильный мороз, спустился на лыжах в ложбину, где завидели расположившийся на обед наш стрелковый пехотный полк. Посередине большого скопления странно за­мерших на своих местах бойцов дымила передвижная солдат­ская кухня. Возле с черпаком в руке стоял неподвижно повар в белом фартуке и колпаке. Когда подкатили ближе, то даже опытные, повидавшие смерть солдаты, вздрогнули. Весь полк состоял из почти мгновенно парализованных и замерзших людей. Оказалось, что ложбину и расположившийся в ней полк накрыло пущенным немцами газом паралитического действия.

Ещё одно из воспоминаний о том, как расположив­шись на привале возле наполовину сгоревшей белорусской деревни, бойцы наблюдали картину, как повылазившие из подполий ребятишки военной поры катались с покатого вы­сокого берега замерзшей речки не на санках, что свойственно детским зимним забавам, а на трупах убитых вражеских сол­дат, предварительно привязав к ним пеньковые веревки. Та­кими их, осиротевших, сделала война. Всё, что бойцы могли сделать тогда для детей, это накормить их горячей солдатской кашей. И снова вперёд - бить и бить фашистских гадов!

И хотя моему деду действительно везло, но родные видели на его жилистом теле шрамы от пуль и осколков. Четырежды раненый и дважды контуженый, Евгений Степанович по ха­рактеру был нервный. И его сыновьям: моему отцу Виктору, его брату Николаю не раз доставалось от него ремнём. Не бил только дочь Валентину и младшенького сына Анатолия. Как рассказывал мой отец, - начнёшь плакать, кричал: «Молчи, хуже будет!».

Батальон НКВД, в котором он служил, почти весь полёг под Минском, попав под перекрестный огонь. Дед же, будучи легкораненым, был послан комбатом с донесением в расположение более крупных войск. И он уполз с донесе­нием, образно выражаясь, в будущую жизнь. А батальон навечно остался там, на поле боя.

Последний год войны, после выписки из госпиталя, Евгений Степанович служил в артиллерии в качестве подносчика снаря­дов. Где его при блокаде или штурме Кенигсбергской кре­пости тяжело контузило. Мелкие осколки разорвавшегося вблизи снаряда так и остались в височной доле его го­ловы синеватыми отметинами. День победы встретил в военном госпитале в г. Новосибирске.