Начну с войны!

           Поскольку наша земля и дома в Весьегонском районе подлежали затоплению и жителей выселяли с "насиженных"  мест,  наша семья переехала в новый дом  (купленный с помощью братьев Трошановых) в  Ленинградской области  Мгинский район, Ивановский  сельсовет, поселок  Отрадное, 2-я линия, дом № 36  (железнодорожная  станция  Пелла) и жили  там мирно и счастливо, хотя уже и без отца.   Когда в 1941 г.  фронт  приблизился  к  Ленинграду,   дом наш был разбит бомбами,  все имущество уничтожено, с 30 августа мы оказались  на оккупированной территории.  Мать была ранена  в  грудь осколком  бомбы.  Немецкие  солдаты сняли с моего деда новые понравившиеся им сапоги  и избили его за то, что не хотел отдавать их,  не снимал с ног.  А дед и снять их не мог, т.к. от волнения  он вспотел  и с потных ног  сапоги сниматься не хотели.  Потом Дед вырыл и обустроил землянку  и как-то в ней   прожили остаток лета и осень.

          В страшные дни войны название нашего поселка и железнодорожной станции узнала вся страна: в боях у Мги решалась тогда судьба Ленинграда. К концу августа Ленинградский фронт связывало со страной только одно железнодорожное направление: через станцию Мга на Волховстрой и Тихвин. Стараясь перерезать сообщение на этой линии, враг подвергал Мгу массированным бомбардировкам. На станции непрерывно пылали пожары: горели здания поселка, станционные сооружения, сошедшие с рельсов вагоны, перевозившие военные грузы и эвакуировавшихся из Ленинграда людей. В самых невыносимых условиях Мгинский железнодорожный узел продолжал работать - пропускать непрерывный поток поездов с пополнением и техникой Ленинградскому фронту. 30 августа  Мга была захвачена врагом.  С падением Мги и выходом фашистских войск к Неве в районе Ивановского последняя ниточка, связывающая Ленинград со страной, была оборвана... В связи с боевыми  действиями  на этой  территории  нашей семье  пришлось  покинуть  это  место, немцы выгоняли гражданское население с мест боевых действий. Кочуя от деревни к деревне в поисках пристанища и еды (меня и какой-то скарб везли на саночках) без  денег, без еды  и одежды,  в  голоде  и холоде,  семья  оказалась  около   городка Оредеж - тогда    районный центр Ленинградской области. Сейчас это  Лужский район,  Ям-Тесовский  сельсовет,   в деревне  с  ИНТЕРЕСНЫМ  названием  ПИЩИ,  хотя  пищи для нас достать было очень трудно, мы голодали,  ели  конину (мясо падших  лошадей) и  как пережили  зиму  с 1941  на  1942 год   одному Богу известно.  Там  нам  был    выделен   старостой    деревни   полуразрушенный дом,  в  котором   мы  и  провели  время  до  осени 1942,  до угона    в  ЛАТВИЮ  (в город ВАЛМИЕРА),  точнее  Валмиерский уезд,   на  усадьбу  к  хозяину хутора.  Фамилии не знаю, да и не мог  знать - маловат был,  да и кому это тогда надо было!   Около  20-25  километров  от города. В каком пересыльном лагере мы  были и были ли вообще,  я не знаю,  но везли  нас эшелоном   в  вагонах,  говорили,  что  в  Германию.  Но не довезли и раздали в Латвии по хозяевам,  по хуторам.

             МЫ  это:  наш   дед – Трошанов  Александр  Иванович, 1878 г.р.,  моя мать – Бобрикова (Трошанова)   Лидия  Александровна -1911 г.р.,  моя сестра – Бобрикова  Рената  Викторовна -1932 г.р.(10  лет),  мой  брат  Бобриков Геннадий Викторович-1936 г.р. (6,5 лет)  и  я - Бобриков Альберт  ВикторИНович—1939  г.р.  (3,5 года).       Мое отчество  правильно  по  документам   «ВикторИНович», а  брата и сестру  почему-то  записали Викторовичи.  В архивных  документах отец  числится  Викторином.

            Там  дед  и  мать  работали  батраками:  ухаживали  за   коровами   и  лошадьми,  заготовляли   сено,   дед  занимался  ремонтом  хозяйственных построек, сельхоз утвари;  пахали,  сеяли  и  убирали  урожаи  и т.д.  вплоть  до весны 1945 года, правда,    пришли  наши  войска в сентябре 1944.   Там работала еще одна семья,  помню,  что  мальчика  моего  возраста  звали   ЯН.  То есть  семья  была  не  из  русских.  Рядом  с  усадьбой   был  большой   фруктовый   сад   другого  хозяина и  мы  с  Яном  туда нечаянно однажды залезли в пролом забора, там росли такие вкусные яблоки (как нам казалось, потому что еще и не пробовали даже), а на нас набросились собаки, охранявшие сад.  С тех пор по настоящее время боюсь собак.

          В нашей  семье не любили   вспоминать, особенно  при чужих людях о времени, проведенном в  оккупации,  я так понимаю сейчас – боялись. Или  нас, детей,   щадили,  чтобы   не  было  гонений  на  детей  и чтобы  не  проболтались  нечаянно. Известно ведь было, как относятся власти к тем,  кто был на оккупированных территориях, все боялись, что не примут детей  на учебу  в ВУЗы. Перед отъездом на Родину   Дед и мать  сожгли свои паспорта, т.к. в них стояли штампы и надписи на немецком и латышском языках. Также со всех членов семьи были сняты отпечатки пальцев. Поэтому я в своих анкетах всегда упускал эту часть жизни и писал, что после гибели отца, переехали в д. Ручьи к родителям матери, таким  образом,  миную этот период.

          После освобождения Валмиеры в сентябре 1944 г. из  наших писем к  моей  бабушке  Елизавете Алексеевне Трошановой (Базановой)   в  деревню Ручьи,  (примерно км 3-4  от с. Вауч, с. Средний Двор)  о нас  узнал  мой дядя - Трошанов Владимир Александрович  ( брат матери),   который   воевал  не далеко   на  1-м  Прибалтийском   фронте.  Он  служил  в штабе  фронта  в  звании  майора.  Летом 1945 г. ему   удалось  вывезти  нашу  семью  на  Родину  в  Вологодскую область,  (Уломский) Череповецкий район,  Вочкомский  сельсовет,   дер. Ручьи  Мы  все, слава Богу, остались  живы, но мама долго не прожила, сказались  тяжелая работа,  ранение, она ушла из жизни  в 1947 году.  Отца  у  нас  уже  не  было  с  22 декабря 1939 года,  он  погиб  на  Финской  войне.  Нас  троих  круглых  сирот  растили  и  воспитывали   дед и бабушка Трошановы, конечно, не без помощи всех членов семей Бобриковых и Трошановых  за  что  им  всем  огромная  благодарность и  низкий  поклон, правда, уже только  перед их могилами. От  болезней   и  перенесенных  страданий  сестра Рената ушла  из жизни в 1977 г. (в 45 лет), брат Геннадий - в 1997 г. (60 лет).  Меня,  как самого  младшего,  видимо,  берегли   больше  всего:   мне  сейчас  77 лет. Рената уехала в самостоятельную жизнь после 7 классов Вочкомской школы в 1951 г. Училась в Лениградском педагогическом училище, заболела не закончив его.  Брат Геннадий в1952 г. поступил в Харьковское Артиллерийское Подготовительноу Училище (подобие суворовского), потом закончил среднее Камышинское радиотехническое училище, стал техник-лейтенантом, служил в Ракетных Войсках Стратегического Назначения РВСН, затем закончил Военную инженерную Академию им. Можайского и служил на ядерных полигонах Казахстана, там облучился, заболел и был комиссован. В дальнейшем жил и работал в г. Горьком. ..

       Моя бабушка Трошанова (Базанова) Елизавета Алексеевна  (1887  - 18.02.1967)   родилась в большой богатой семье Базановых, где все были грамотные, некоторые дети закончили гимназии, а её племянница Мария Федоровна даже университет. У них был большой и красивый дом на берегу Мологи  в деревне  Бор.      Дед мой Александр Иванович очень дружили с   Федором Алексеевичем, братом бабушки.   Они любили вспоминать  Первую Великую войну, о том, как били и гнали австрияков, и т.д.      Моя  бабушка до самого последнего дня была в памяти и говорила с  детьми,  которые все приехали на  её кончину, она всех дождалась.  Я  в это  время  учился в Киеве в военной Академии и меня на похороны не отпустили (бабушки не входили в список родственников, при смерти которых возможен отпуск по семейным обстоятельствам) - такие были не  хорошие порядки в нашей армии… 

       Бабушка всю свою жизнь много и тяжело  работала, всю войну она держала корову, как будто знала, что семья вернется из оккупации, что и произошло...  Мать с  нашим дедом привезли из Латвии  ещё одну корову,   в деревне  все  завидовали и  называли  кулаками,  как  Елизара   Ивановича, раскулаченного брата деда…     Тогда  было очень сложно кормить коров, кормов в сегодняшнем понимании вообще не было, сена тоже, т.к. покосы отводились колхозникам после того, как все сено выкосят в колхоз и только  в поздние месяцы, когда ещё можно было что-то покосить. Корова была большая немецкой породы и не привыкла ходить  в стаде, и убегала от пастуха в засеянные поля. Потом бабушке приходилось выслушивать попрёки пастуха и бригадира или даже председателя колхоза, грозились штрафовать за потраву… Пастух её (корову) сильно бил кнутом, если догонял. Ей было мало этого пастбищного корма и мы с братом Геннадием должны были нарвать для неё две большие «гуменные» корзины зеленой травы.  В такую корзину я мог забираться с ногами и меня не было видно, такие они были громадные. Надо сказать, что траву рвать можно было не везде, не разрешалось,  а там где было нельзя, всегда росла хорошая трава. Тогда мы с Геннадием ползком (чтобы никто не видел) тащили за собой эту корзину, лежа на боку рвали траву, уминали её в корзине  ногами и также ползком или пригнувшись, как партизаны, тащили траву домой.  Все эти заботы по уходу  за коровой и все домашние дела лежали, в основном, на бабушке, ибо дед часто, правда, обычно зимой, «пилоставил» (бывал на отхожих промыслах (пилоставил) в разных местностях и городах  вдали  от своего дома) - деньги зарабатывал. Вскоре вторую бабушкину маленькую коровку зарезали на мясо. Бабушка долго  сильно горевала, плакала и есть мясо не могла, т.к. очень сильно любила свою коровку-спасительницу.  Шкуры всех забитых животных обязательно надо было сдать государству,  иначе наказание деньгами - большой  штраф.  Каждый, имеющий корову, должен был сдать государству 300 литров молока определенной жирности, если жирность меньше нормы - молока надо сдать больше. С нашей коровы брали налог 150 литров, т.к. у нас не было ни отца,  ни матери… Вечером после дойки я должен был отнести бидончик молока на молокозавод, который был между Харламовской и Грязливцем.  Там толстая тетка (не помню фамилии, имени)  проверяла жирность молока каким-то прибором, для меня тогда не ведомым, и отмечала в книге  учета, сколько сдано молока и какая его жирность, которая должна была быть не ниже определенной величины. Если жирность была меньше, тогда молока надо было сдать больше.  Теперь представляете, какая это была объективность!  Потом мы с бабулей держали козу ( их называли "сталинскими коровами).

      Также сдавали налог государству - мясо, яйца, шерсть, овощи, картофель. Или можно было заплатить деньгами. Но их, конечно, не было. В колхозе зарабатывали так называемые  «трудодни», в учетных книжках ставили "палочку" за целый отработанный день с утра до вечера…  Так народ и говорил, что работаем за «палочки».  Потом трудодни суммировались за семью и все, что в колхозе оставалось  от сдачи также государственных  поставок,  от отложенных на весну семян, от некоторого страхового запаса на непредвиденные случаи, делилось на трудодни. Иногда у наших получалось получить  полмешка-мешок   ржи и всё! Вот так тогда жили, очень бедно, но вино никто не пил, пьяниц не было и в помине!   Спасали приусадебные участки, на которых работали по ночам и вечерам, растили в основном картошку на корм себе и свиньям, и коровам, летом заготовляли грибы, ягоды, орехи, всё, что могла дать природа. Зимой и летом ловили рыбу, вроде больших запретов не было. Ягоды, сушеные грибы  и мороженую рыбу возили продавать в Москву и Ленинград. На вырученные деньги там же на барахолках покупали себе и детям одежку, обувку...     Зарабатывали все кто, как может.  Летом заготовляли и сушили белые грибы на продажу, засаливали другие грибы для себя,   собирали клюкву и разные  другие ягоды (малину, бруснику, чернику, гонобобель  (её у нас звали ганаболь))  и  заготовляли на зиму.   Собирали шишки (ягоды) можжевельника и делали из них сусло. Тогда варения не варили, т.к. не было сахара. 

         Ребятня  драли корье, обычно кору крушины, ивы, собирали целебные травы, собирали сосновые шишки на семена  и сдавали их в заготконтору за живые деньги, конечно,  очень малые.   Зимой мужское население ловило подледную рыбу сетями (не знаю, запрещено было это или нет)  и замораживали её.  Мороженые тушки  везли на рынки Москвы и Питера, туда же везли нитки сухих белых грибов,  пареную бруснику, мороженую клюкву.

          Ещё зимой  или ближе к весне пилили лёд на реке и возили его в подвалы, где были устроены ледники, лёд засыпали опилками, закрывали соломой и он всё лето позволял хранить скоропортящиеся продукты. Там хранили сметану, масло, у кого оно было,  а другие хранили соленые грибы, квашеную капусту, молоко, если появлялось, то и мясо.

         Заготовка грибов и ягод, в основном, лежала на детях. С малых лет,  с 6-7 лет уже ходили в лес по грибы и ягоды,  сначала поближе, а потом и в дальние леса и болота за клюквой.  Конечно, это было не легко, пройти километров 5-7 по бездорожью, набрать ягод и обратно их нести;  с собой брали по куску хлеба с солью, если он был, или какую-нибудь лепешку, испеченную бабулей.

         Все семьи как-то старались держать и выращивать поросенка, некоторые по богаче  даже двух, кормить–то  было нечем, кроме картошки, если был урожайный год. Ещё кормили рыбой, тоже, если и у кого она была, тогда мясо пахло рыбой.           День, когда забивали поросенка, был как бы праздничным,  в этот день всегда потом жарили картошку на свином сале.  Иногда «мужики» выпивали «маленькую» водки  ( 250 граммов )  на несколько человек, ни каких пьяниц не было и в помине.     После того как поросенок был освежеван, ему связывали ноги, передние и задние, просовывали между ног жердь, поднимали его и палили шерсть, вращая его над костром. Когда большая часть щетины  была обожжена, то в тех местах туши, где не удалось подпалить, щетину выжигали каленым железом, обычно железными полосами  или старыми рессорами от одной единственной грузовой машины, бывшей в деревне. Полосы железа держали кузнечными щипцами, прижимали к туше и гладко-гладко выжигали все шерстинки, так, что сало иногда плавилось и трещало на огне.  Мы всегда при этом действе вились около мужиков-стариков в сторонке от костра.  В один из таких дней, когда наш  дед Трошанов с Мишкой Беловым обрабатывали нашего поросенка  и присели перекурить, я сунул Мишке Белову в широкие голенища валенка  красный уголёк. Сначала он курил и ничего не чувствовал, потом стал потирать, чесать эту ногу, потом оттуда пошел дымок от горящей портянки,  он дико заорал от боли  и скинул валенок.  Деды поняли, что это  произошло не без нас-озорников  и хотели поймать кого-нибудь, чтобы надрать уши, но мы все были на чеку и, как воробьи, разлетелись в разные стороны.  Дед Белов сильно ругался, но, к счастью,  сильного ожога не произошло. Вот такой я был "хулиган", ну, что поделаешь, безотцовщина!

       Владимир Александрович Трошанов – брат мамы  вывез нас с оккупированной территории из Латвии, «выбил» у начальства Железной дороги для нас отдельную теплушку (вагон-телятник), погрузили туда корову, запасы сена, картошки, муки, зерна, масла, курицу, петуха и кролика. Это была плата за тяжелую  работу  в течение почти 4-х лет. Устроились сами в другой половине теплушки и потащили паровозики нас на свою далекую родину.  Тащили нас долго, больше 20 дней. На длительных стоянках в ожидании паровоза мы с братом Геннадием собирали всюду валявшиеся патроны, бикфордов шнур и другие не безопасные припасы войны.  Мне чуть не оторвало мизинец на правой руке при взрыве снаряда. Мать нас наказала, сидели без выхода из теплушки дней пять. На станциях надо было запасаться водой, дровами для печки-буржуйки (греть корове воду) и самим готовить какую-то пищу.     Наконец-то, притащили нас на родную станцию Весьегонск. Как все  имущество разгружали из вагона, везли на пристань, чтобы снова погрузить на колесный  пароход "Гаршин", я не помню. Помню только,  как грузили корову (она большая красная была - немецкой породы). Она ни как не хотела заходить на пароход по узкому трапу. Матросы - помощники тащили её за веревку, привязанную за шею, корова брыкалась, чуть не упала в воду, с испугу, наверно, обоср-...сь, но затолкали!  Таким же «макаром», разгружали её в Харламовской с "Гаршина"- (пароход – с колесными лопастями  ходил по Мологе долгие годы от Весьегонска  до Пестово).

         Бобриков  Николай Иванович, двоюродный брат моего прадеда, генерал от ннфантерии,  генерал-адъютант и государственный деятель (15.01.1839-04.06.1904 ). Окончил курс в академии генерального штаба; в 1884 - 1894 годах был начальником штаба войск гвардии и С.-Петербургского военного округа,   с 1897 г. Финляндским генерал-губернатором. При назначении генерал-губернатором он подал Государю Императору записку, в которой наметил программу деятельности в ФИНЛЯНДИИ. Главные ее пункты: объединение армии, упразднение или ограничение значения статс-секретариата, узаконение особого порядка рассмотрения дел, общих Империи и Великому Княжеству, введение русского языка в Сенате, в учебных заведениях и администрации, облегчение русским поступления на службу в Финляндии, установление надзора за университетом и пересмотр учебников всех финляндских учебных заведений, упразднение особых таможни и монеты, основание русской правительственной газеты, упрощение церемониала открытия сейма и пересмотр положения о генерал-губернаторе Великого Княжества, изданного в 1812 г. Эту программу Бобриков проводил с большой последовательностью, крайней суровостью и   пренебрежением к существовавшей в Финляндии конституции. 3 февраля 1899 г. состоялся манифест о порядке издания общих государственных законов, в 1901 г. отменена самостоятельная финляндская армия; в делопроизводство Сената введен русский язык, основана ""Финляндская газета"", учебные заведения поставлены под бдительный контроль, целый ряд учителей устранен и т. д. Бобриков  только в старо-финноманской партии   нашел некоторую готовность идти ему навстречу; поэтому именно из старофинноманов он составил новый Сенат на место им уволенного и ими же замещал вакантные должности; однако, даже в их рядах он далеко не встречал полного сочувствия. С полным основанием писал он в одной своей записке: ""Представителю русской власти в крае решительно не на кого опереться здесь, некому довериться; все учреждения и образованные классы образуют из себя сплошную стену против самых естественных и справедливых русских требований, ФИННЫ в течение 100 лет не платили налоги в царскую казну"". Бобриков в 1902 г. испросил особые полномочия и на основании их выслал за границу в административном порядке (до тех пор в Финляндии не существовавшем) многих общественных деятелей...      В России он имел твердую опору в лице министра Внутренних дел  В.К. Плеве и в сторонниках обрусительной политики (""Новом Времени"", "Московских Ведомостях"" и др.).          3 июня 1904 г. Бобриков был смертельно ранен в здании Сената ФИННОМ  Еугеном Шауманом, сыном бывшего сенатора, тут же на месте застрелившимся. - См. М. Бородкин , ""Памяти Финляндского генерал-губернатора Н. И. Бобрикова."" (Харьков, 1905). В. Водовозов.

       Мой отец погиб на Зимней войне от рук  ФИНСКИОЙ военщины, как тогда писала пресса ,  когда мне было 9 месяцев и 5 дней.    Я его, естественно, видеть не мог. Похоронен скорее всего в Братской могиле на территории БЫВШЕЙ ФИНЛЯНДИИ   (Сейчас ЛенИНГРАДСКАЯ область), но точно документально неизвестно место.

       В результате  длительных  поисков   родственников  и  родных   вглубь  оказалось,  что  один  из  них  был  Генерал-Губернатором ФИНЛЯНДИИ              в 1897-1904 гг., проживал  в то время, естесственно,  в Гельсингфорсе.   Это мой двоюродный прадед генерал от инфантерии, генерал-адъютант Бобриков Николай Иванович (15.01.1839 – 4.06.1904 гг.) , тоже погиб от руки ФИНСКОГО террориста.         За политику, проводимую в интересах Российской Империи, его смертельно ранил ФИНСКИЙ террорист    3 июня 1904 года на ступеньках здания Сената Великого княжества Финляндии в Гельсингфорсе.

        Вот такая мистика генеалогии, такие совпадения.  Был  я  на  том  трагическом  месте  и  возложил  цветы  в память о нашем  замечательном предке и родственнике. 

        Теперь, если позволительно, то несколько слов о себе.  В 1946 г. я пошел в Вочкомскую семилетнюю школу в д. Харламовская (Уломский р-н, Вологодская обл.), которую успешно и закончил в 1953 г.   Помню, как в марте месяце в школе узнали о смерти Сталина.  Все и учителя, и ученики были растерянны и расстроены, многие плакали.  Объявили Сталинский набор в комсомол и мы все, кому исполнилось 14 лет, написали заявления о приеме.       Сначала нас принимали в школе, а комсомольские билеты надо было получать  в Райкоме ВЛКСМ в райцентре в д. Коротово.  Попасть туда было не легко, т.к. был уже апрель и все ручьи и речки разлились и дороги превратились в непроходимые и не проезжие.  А жили тогда очень бедно, не было не только резиновых, так вообще ни каких сапог! Тем более  что наша мама умерла 19 августа 1948 г. и мы все трое остались круглыми сиротами. Мне тогда шел 9-й год. Я сразу стал взрослым.  В июле 1953 года уехал из деревни в 14 с лишним лет  во взрослую самостоятельную жизнь..

        Затем я окончил с отличием второе Ленинградское педагогическое училище (техникум), проработал два месяца в начальной школе  в КомиАССР.  Пришла пора служить в армии, где закончил среднее Ленинградское Зенитное Артиллерийское Техническое Училище в1961 г., стал техник-лейтенантом и далее служил там же. В 1965 г. поступил в г.Киев в Академию ПВО,  закончил её инженер- майорм в 1970 и служил в различных воинских частях  в различных регионах нашей страны и за её пределами. В 1991 г.  ушел с военной службы в запас в звании инженер-полковника. Местом жительсва выбрали г Пестово (здесь  жили родственники моей жены), стоящий на родной реке Мологе, несколько выше моих родимых мест. Здесь я  служил с 1996 по 2009 год уже муниципальную службу в Администрации района и окончательно ушел на пенсию в 2009 г.  Занимаюсь поисками предков.

       Интересно что все Бобриковы, о которых идет речь здесь, были державными патриотами, верили в Бога и не чуждались христианского милосердия, помогали другим людям, сейчас это называется спонсорством. Ничего обидного в последнем слове нет, однако чувствуется в нем некая  заниженность, отсутствие духа и морали.

      Среди наших близких и родных были воины и землепашцы, учителя и просто хорошие люди. Своей жизнью и трудом они создавали Россию. Жизнь продолжается. Я думаю, что дети и внуки напишут когда-нибудь эту историю дальше. И это будет достойная история.                                                                   Очень хочу и крепко на это надеюсь.