Он, значить это, заходит; ну, а Закон Божий у нас был в неделю один раз; вот. Он вот заходит, значить, и стал читать, это, Закон Божий, это всё. А потом... [Поставил меня на коленки.]
[Учительница] покраснела, говорит: «Это мой самый хороший ученик.» Пришла, говорит: «Безкорсый, вставайте и идить на переменку.»
Я встал, пошёл на переменку.
А потом, значить, с другом, здесь он жил, вместе на парте сидели, - как только день и, это, Закон Божий, так мы в Колонию. Это осенью было. А мы там морковку, это всё, жрём; едим. И смотрим: как идуть со школы, и мы домой идём. Так продолжалось, наверно, недели три; мы не ходили на Закон Божий.
Ну потом, отец же ж и мать у церкви всегда. А он знал наперечёт тогда всех, кто в церкву ходил, прихожан. Ну, отцу говорить... Подошёл, говорить отцу: «Когда окончится обедня — служба — останьтеся, я с Вами хочу поговорить.»
Ну, кончилась служба, отец остался. Он говорить: «Ваш сын на Закон Божий ходить?»
Отец: «Ну как же, конечно, ходить.»
«Нет, он не ходить.»
«Как не ходить?»
«А так вот, не ходить. Я», говорит, «его поставил на коленки за то, шо он не сказал, вот, мине урока... Он теперича не ходить.»
Отец приходить: «Ты на Закон Божий ходишь?»
Я говорю: «Хожу!»
«Брешешь! Не ходишь!»
Слушай, ну шо говорить тебе?
«Так вот ты смотри, я тебе», говорить, «бить сейчас не буду, но с этого дня шоб ты на Закон Божий ходил. Если не будешь ходить, тогда пеняй на себе.»
Ну и что ж, я... идём мы на Закон Божий. А этот, поп... дьякон заходить так, глянул: мы сидим. Нагнул голову, улыбнулся, ничего не сказал.
И с тех пор начали ходить на Закон Божий.
Вот приказ отца был: всё, беспрекословно; ходи и всё.
Школу нашу разбили, когда ис моря били корабли по Бердянску. Ну вот и пошёл я в Андровку - здесь, восемнадцать километров, болгарское село. Коров пасть. Э! то коров пасть, то баштаны стерег... стерегти. Вот так от, моё детство было. Ото моё и учение кончилось.
Тогда такое время было, что не до учения. Гражданская война, империалистическая война, всё разбито, всё это. Голод был страшный; недоедание. Одеваться не во что было. И всё...
А в Харьков поступил, когда поехал... тогда уж...
Ну ото ж когда мы сидели, значить, уже летом... вот... И со второго класса в третий переходить, экзамены держали.
Ну от он как начал бить, - мы сидим у этом, у классе, - а снаряд как попал, так пол угла; это наша, это, комната, где мы занимаемся, а это угол, - так пол угла, пол угла и раз... отлетело. Ну, сразу все ж... А учительница говорит: «Дети, не волнуйтеся, быстренько все по домам.»
Ну, а наша школа как раз была над морем; вот. А я и бежу сюда, значить, и прямо, где сейчас «семёрка» там останавливается, а это ж наш сейчас клуб; а тут бьють два пулемёта из балкона, и тот же балкон сейчас ещё, бьють. И гильзы на пол падають. А у мине ж сумка через плечо, с мешка; вот. И я собираю эти гильзы, и, значить, их у этот, у сумку.
Уже пол мешка; пол сумки насобирал.
А мы тогда как: вот ставим гильзы, и с снаряда трубка вот такая, и ото метров на десять от этого, значить, сбиваем эти трубкой; выграём эти, гильзы.
Когда снаряд как разорвётся! Как раз вот где «семёрка» останавливается возле Шмидта; там был этот, кино «Шантеклёр»; старого хозяина.
Эх, я как хватился, как пустился прямо туда на гору. А тут хохол летит на двух бричках; вовсю летит.
Я сзади как ухватился, и он меня аж в Рабатай привёз; вот.
А в Рабатае там уже не только я, ещё были. Ну вот, потом Каденчиха тут, знакомая, была; она с Новотроицкой. И я в Новотроицкую, это, попал. Двадцать девять километров отсюда.
Гуляю там. А тут отец-мать шукают. Нема Кольки; убили, наверное; нет.
Когда я приезжаю.
А до моста доехали до этого, до Рабатайского, да...а эта хозяйка запрягла пару коней, - линейка широкая такая, - и навалила глечиков: сметаны и молока, полно; и у город. Не так ей надо было это продать, как узнать, шо в городе делается.
И меня посадила ж. Вот, домой.
Доезжаем мы до моста, а там, значить, стоить застава, белые офицеры.
А я как глянул, - а как раз это было на Троицу, - и в хлеб! Там хлеб, я в хлеб сховался.
Хозяйка шукает, - меня нема.
Да потом, это, до хлеба подошла да выволокла мине, да привела до линейки.
Офицер говорить ей: «Продайте нам этого... молока; и сметаны.»
А у их застава была здесь, шоб если красные прорвутся на поезде, дак задержать их; вот.
Она говорить, хозяйка: «Да берите», говорить, «зачем?». Спугалася тоже, говорить: «Да берите, это; не надо ни денег, ничего.»
А он так вежливо: «Нет-нет, нет-нет; нать деньги, нать деньги. Без денег я не возьму.»
Дал ей деньги, и мы сели и приехали сюда.
А тут от, тут от пацаны гуляють, как глянули, я!
А, Колька приехал! Ой-е!
Отец, мать... здесь; гулял, - весь Бердянск обыскали, а меня нема.
Я и приезжаю...
Ни одна корова у мине не пропала. А коровы не то шо привычные — они так: это ж ЕПО, Единое Потребительское Общество, они резали коров: покупали, потом резали и у магазины продавали; ну.
А они ж непривычные, коровы. Это если у хозяина, своя корова у его, - пасёшь, - она уже знает двор.
А то сегодня купили, сегодня я её погнал; вот, ну.
Ни одной у меня коровы не пропало.
Ну, а тут Ксения была. Она после, это, когда... перед закрытием магазина ходила по магазинам и собирала выручку. Деньги; сколько наторговали за день.
Ну, и потом их сдавали у банк. Да. Ну, они призывают Ксению. А у их магазинов было — и товарные, и мебельные, и мясные; и колбасные у них были магазины в ЕПО.
Он говорить: «Вот что, Ксения. Поведи их — его — по всем магазинам. Вот; шоб его одели полностью. Сапоги; вот. Портянки. В другом магазине, понимаешь ли, бельё. В третьем магазине брюки; это. В четвёртом магазине пальто; куртку. В пятом магазине шапку. Когда оденеся, приведёшь до нас.»
А ЕПО было правление вот это вот по левую сторону, как идёшь по А... улице Ленина к морю, на левую сторону ото красное, шо подпираеть, это, знаешь. Эти плотовары [тротуары], а тут подпираеть балкон. От там наверху на втором этажу было ЕПО. «Проведёшь нас и покажешь, когда его оденешь полностью.»
Когда она одела, - всё ж это бесплатно, - ну и привела мине туда, а они смотрели; там были, главный Петровский, потом этот... забыл уже, как его... фамилия; вот.
Они посмотрели. «Хорошо», говорить.
Ну, а потом, на следующий год мине из этого, из коров, перевели, это, у магазин. Там в магазине продавали дёготь, смолу, керосин, хомуты, соль; вот это всё.
И я, значить, это, торгувал. Ото хохлы приезжають, то это всё. И деньги получал; тут же ж сдавал его, своему этому, который был там, Горову; вот. Был; я и он там торгувал.
Ну, а потом, значить, из Харькова Павка [брат] присылает письмо, шо приезжай у Харьков ко мне; вот. Я тебе, говорить, выучу мастерству.
Это было в двадцать пятом году. В двадцать пятом году.
Ну и я пришёл — расчёт.
А они расчёт не дають мине. «А чего ты?», говорить; «мы», говорить, «думали с тебе хорошего приказчика сделать.»
А я говорю, «брат с Харькова прислал письмо, хочет мине выучить на заводе.»
«А, ну тогда дело другое! Жаль, конечно, мне — нам — тебе отпускать, но езжай.» Вот.
И я поехал.
И ото поступил на «Серп и молот». Он тогда назывался «Гельферих-Саде»; старый хозяин был. Поляк. «Гельферих-Саде».
А уже при советской власти ему дали «Серп и молот». Его называли - где работаешь? на «Серпухе». Ха-ха, на «Серпухе».
Ну, и там это я учился когда, до двадцать девятого года; а в двадцать девятом году пошёл, это, в армию.
Это сейчас с восьми... с восемнадцати лет принимают, а тогда с двадцати двух брали в армию.
Считай у мине: я седьмого года, в двадцать девятом году пошёл в эту, в армию. Двадцать два года мне было, тогда принимали с двадцати двух лет; вот.
И ото я пошёл. И взяли мине на границу...
А там иначе нельзя было. Какой с меня кавалерист? Кавалерист должен быть не меньше сто семьдесят пять сантиметров росту. А у меня сто шестьдесят шесть.
Тогда брали по происхождению. Войска НКВД. По происхождению. Там никаких кулаков, никого, там на границу, не; элементов таких не. Там проверенные только; брали.
Кто батька был, кто матка была; вот.
Отец же у мине не... Наша семья нигде не... не это, не запачканная. Вот; все — мать работала на помещиков, отец — грузчиком работал. Павка работал у Гривуса здесь.
Это «Первомайский», это, назывался, это, старый хозяин Гривус был; англиец. Гривус. [Гриевз]...
Ну, предприятия были такие. Это основные были. Значить, «Дормаш» - это хозяин держал, Горохов была его фамилия. Хозяин. Этот, Грив... это, «Первомайский» - это хозяин держал, это, Гривус. Хозяин был, сельскохозяйственные машины выпускал.
А Горохов выпускал токарные станки. Сейчас бы эти токарные станки и в уборную б не поставили, - а по тому времени, по тому времени; техника ж еще не была такая развитая.
А вот это как с горы спустися и сразу налево, здесь был Матиас хозяин. Тоже выпускал, это, кустарное всё, плотники работали, всё строгали, никаких машин, ничего. Тоже выпускал сеялки-веялки, понимаешь ли; вот. Это Матиас был.
А вот у «Первомайском» здесь, где «Первомайский» сейчас завод, проходная, с той стороны, и сразу угол, вот, там тётя Юля ещё работала, там была верёвочная фабрика, верёвки делали. Там верёвочная...
Вот это вот основные.
А от здесь на горе, вот где маяк, где вы живёте, маяк, здесь был этот ээ... этот, пивоваренный завод. Пиво варили; понимаешь ли?
Вот это основные.

Стоїть гора високая,
Попід горою гай,
Зелений гай, густесенький,
Неначе справді рай.
Під гаєм в'ється річенька,
Як скло вона блищить;
Долиною зеленою
Кудись вона біжить.
Край берега, у затишку,
Прив'язані човни;
А три верби схилилися,
Мов журяться вони,
Що пройде любе літечко,
Повіють холода,
Осиплеться їх листячко,
І понесе вода.
Журюся й я над річкою…
Біжить вона, шумить,
А в мене бідне серденько
І мліє, і болить.
Ой річечко, голубонько!
Як хвилечки твої —
Пробігли дні щасливії
І радощі мої…
До тебе, люба річенько,
Ще вернеться весна;
А молодість не вернеться,
Не вернеться вона!..
Стоїть гора високая,
Зелений гай шумить;
Пташки співають голосно,
І річечка блищить.
Як хороше, як весело
На білім світі жить!..
Чого ж у мене серденько
І мліє, і болить!
Болить воно та журиться,
Що вернеться весна,
А молодість… не вернеться,
Не вернеться вона!..

- А «Южгидромаш» как раньше назывался?
- А?
- «Южгидромаш» как раньше назывался?
- А «Южгидромаш» назывался... Это уже в революцию, а то до революции ещё, его название было, это, еропланный. Его хотели, - еропланы здесь делать. Вот.
Вото как цех, ото тот, шо длинный, ещё шешнадцать цехов такие же при советской власти хотели делать и выпускать гидросамолёты.
- [А кто его строил?]
- Бельгийское общество это строило. Не один хозяин, а бельгийское общество. Их - крупные капиталисты, вот, - называлось общество; это они строили. Ещё мы тогда ис братом с двоюродным, - он умер, Сетасенко Кирилл Афанасьевич, - возили аж отсюда вот, где сейчас вот это вот «Водоканал»; «Водоканал» где, - здесь, значить, была эта, башня, она сейчас, кажется нету. И отсюда, значить, аж туда возили водовозкой воду. Да.
Ну, а я меньше, он старше меня, ну а этот запрягала, он сидит на... коло, на бочке, и я, понимаешь ли, уже с ним. Вот, а он уже возил туда, ему платили за это. У их лошадь была своя. Он возил.
Это строило бельгийское общество. А это еропланный завод считался.
Вот; а потом он, это, при советской власти «Сорок девятый» был; переменили, потом переменили, это, «Девятый инструментальный», это уже при мине; я их всех пережил. Потом «Механический». И потом уже «Гидромаш». Вот сколько переменили. Еропланный, потом «Сорок девятый», «Девятый инструментальный», «Механический» и «Южгидромаш».
Вот сколько он имееть имён.

[Шрам на руке]
...Шашки, это... Кривые, понимаешь ли? Ну и пошли; ну.
Я не говорю, Дима, что с меня хороший рубака, понимаешь ли; вот.
Ну, вот; налетели, а он как дал, понимаешь ли. Так получилося, что он не этим, не остряком, а как-то он ударил плашмя; вот. Если бы, если бы сплошняком он ударил, он бы отрубал совсем её.
Ну, я... я тогда, понимаешь ли, это, в горячке как хватился да как дал; его как дал; рубать по голове нельзя, надо только по шее или отак вот рубать. У них у этом, у... вот шапка, - они большие шапки, - и в шапке в середине, понимаешь ли, вот, вот, у конце, вот, тут, - вот шапка: так вот здесь в середине ободок деревянный сделанный, понимаешь? Так что если ты ударишь, ничего ему не сделаешь, ты по ободку вдаришь, и всё.
Это, это раскусили мы, это уже было, нам рассказывали, что смотрите, если случится так.
Вот так получилося.
А я его зарубал. Я его зарубал.
Я его, как его, не по этому, а я его, вот... эээ... как... он меня так, а потом он на лошади как повёртывается, а я его отак от через плечо; вот. Как дал ему, понимаешь ли.
А вообще... Рубаки с нас, ну какие с нас, б..., рубаки!..
Ну я ж тебе говорю, времени было — шесть месяцев, и то мы шесть месяцев в учебном эскадроне не побыли... Вот; всё время тут учебный... учимся, а тут из границы всё идёть, понимаешь: «Скорей давайте, скорей давайте! Положение поганое. Людей нету, понимаешь.»
А насчёт людей оччень скудно было у нас.
Очень скудно насчёт людей было; вот.
Так что мы месяцев пять или четыре с половиной побыли в учебном эскадроне. Вызвали нас на плац, понимаешь ли, присягу приняли — и пошёл; вот.

[Планы реорганизации аэропланного завода]
И ото от этого, от дороги большое то, что этот, эээ... здание. Мы били фундамент. Фундамент били.
А там стояло паровые эти... маховики стояли. В одном маховику, - половина маховика, - шестьсот пудов было, и белые его вывозили, и... значить, это, у... ис кладбищенской горы. Как до половины дошли, а тут махновцы, это всё. Как бросили они, так они его не вывезли; вот. Ну, [бьём этот]... Голодовка, б... Да! в окна смотрим, везут баланду на этом, на линейке. Это всё...
«Везут! Везут!» И тогда начинають баланду, понимаешь ли, это...
Когда так бьём, как прибегает, понимаешь ли, прораб: «Бросайте! Бросайте, идёмте!»
Нас там было - сколько? - человек восемь. Да.
«Бросайте, идёмте за мной!»
Бросили мы, проходим у главный цех; да. В главный цех пришли.
«Берите метёлки!»
Взяли метёлки, понимаешь. А там бумага, это всё, лес лежит штабелями, ничего ж, машин, ничего не было. И давай, это, мести.
Только подмели, понимаешь, это всё, когда заявляется, понимаешь ли. С портфелем в кожаном пальте; вот. Начальник главка, военного. Баранов по фамилии; вот. Никаких у его различий, ничего. А за ним, понимаешь ли, пячутся дяди отакие — две-три ромбы, две-три ромбы. Сзади за ним идёт.
Он вышел, зашёл в цех, это, посмотрел обошёл, потом на западную сторону вышел, - а на западной стороне, там, Дима, было, это... этот... обрыв, такой, до самого берега моря.
И вот он прошёл туда, вот; вернулся обратно, уже он не в цех и не в городе, не в город, а прямо его на этих, машинах на аэродром, на самолёт, и всё. Он приехал в Москву и сделал правительству доклад об этом. Здесь такие здание как ото должны были шешнадцать штук ещё выстроить. И гидросамолёты делать. И он сделал доклад правительству, правительство одобрило это; и потом он летел между Москвой и Харьковом, потерпелся самолёт, он погиб, и так всё дело и замёрло.
Вот, тебе я точно говорю. Это меня просили отето вот летом как старого кадровика, ещё никого нема. Специально у них, нехай Клава [жена] скажет, пришли за мной; вот. Никого нема, вот, из старых, этих.
И меня просили, я пришёл, и перед всеми я делал доклад.

[Борьба с диверсантами]
А это специально у этом... ммм... в Англии учат людей. Это отъявленные, это уже не проведёшь. Это выученный, шо называется, понимаешь ли, это Интеллиджентом Сервисом этим.
Это не простой, понимаешь ли. Этот диверсант из диверсантов, понимаешь ли; вот. Почему тебе говорю.
А это, шо банды, это простые, понимаешь ли, разбойники... и всё. Он безграмотный совсем; вот. Он коран только знаеть. Коран да коран, всё там, б...
Его научили, шо надо большевиков бить, надо это, и он бьёть, понимаешь ли.
А это люди были вышколенные. Которые шли на это, эээ... которые у нас, вот, изъявляли, это.
И потом, понимаешь ли, это люди специальные; он не будет там даже тебе бить.
Они убивали, понимаешь ли, руководителей, главарей, понимаешь ли, наших, вот, коммунистов; вот.
Это специальные были. А так он не пойдёт тебе там на какое-нибудь это, как басмач.
А этот... этого не проведёшь, он четыре-пять лет там его муштруют... и как я тебе говорил, и английская разведка. Она была на весь мир первая; не знаю, какая она сейчас; вот.
- Как они деньги собирали?
- А?
- Как они деньги собирали?
- Они... Уф!.. они... собирали деньги... Он приходить до этого... А там, между прочим... у этих... эээ... туркмен, понимаешь ли, у баев.
Они никуда, у них денег, понимаешь ли, полно. У них полно денег.
И вот он приходить и сам не это, не говорит, шо ты бай такой, сякой, это всё... ты вот убей его, ну, деньги забери и нам дай, а мы тебе за это дадим, шо надо; вот.
И они... по пескам... по городам были у них, понимаешь ли, люди, которые таким вот делом всем занималися; убивали главных.
Потом они на банки, понимаешь ли, это, делали налёты, забирали деньги, понимаешь ли; вот. На банки. На кассу, понимаешь ли.
На... в аулах, понимаешь ли.
На эти... на... какая есть там лавка какая, это всё.
Отаким образом они забирали деньги, Дима. Они ничего своего больше не давали.
Таким вот образом они... они хорошо были вооружённые, хорошо одетые, хорошо всё.
- А какие они брали деньги?
- А?
- Какие они брали?
- А я тебе говорю, шо рубли не брали, трояки не брали и пятёрки не брали. А сейчас я не знаю, а тогда на наших деньгах было: «удостаивается ценными металлами и золотой валютой». Там было написано; вот. Это ты не застал; вот; может. Вот, там было написано. Ну вот тебе и всё.
У... этот... за границу, у банк, у Персию сдають. Собирають их, это всё.
Ну, потом нашим - оп. Куда ты денешь: везде подписью заверяють.
«Вот ваши деньги. Вы признаёте?»
«Да, признаём.»
«Вот мы хочем взять у вас такие-то такие-то машины. Мы хочем взять за эти деньги, деньги, - золотую валюту.»
И что ты сделаешь? Ничего! Ничего; законно. Они законные. Деньги законные.

[Случай на персидской границе]
Мы, значит... Они перешли. И дали знать, это, осведомые, что они перешли за границу, понимаешь?
Они перешли за границу. Ну... А... ну что? Начальник отряда говорить, что надо не допустить.
И я говорю, мы их уже догнали девяносто километров от границы. Они уже расположилися, они уже никогда не думали, что на них нападуть или что... И когда они ночью всё, поспали. Никакие стражи их, ничего.
Ну тут их побили, понимаешь, деньги эти, всё забрали, тюки, и всё.
А это ж нельзя было делать! Ни в коем случае нельзя.
Ты от этого, от Атрека пять шагов на ту сторону не имеешь права идти... это чужая уже сторона; ты что!
Никак нельзя было делать.
Почему с нас и потребовали, понимаешь, расписку на весь этот... ты шо ж, мать, это... Нигде ничего; вот. И пожалуйста тебе.

[Судьба]
Я тебе сказал, что они стреляють метко.
Но шоб он специально в глаз попал, я тебе грю, это из тысяч тысяч получился, шо он в глаз попал.
А шоб специально он ударил в глаз, у него такое не получилося. Когда я приехал, это, с ранения, и Евдокимов... начальник, вот, этого... по политчасти, вот, говорить, «Безкорсый, поедем с нами!» И я поехал. Я ж тогда пулевое, это, плечо у меня перебито, вот. И я, значить это, не поехал. А если б я пулемётчиком, такая судьба, наверно, если б я пулемётчиком был, значить, не того убили, меня б с пулемётом убили. Того.
И вот я с ним рядом же ж лежал.
Чи я ж не знаю, я только зарядил ему подал диску, пока я зарядил, понимаешь ли, винтовку бить его, вот.
А тут, понимаешь ли, ээ... Базаров, начальник этого: «Безкорсый, что с пулемётом?»
Я как глянул; я говорю: «Пулемётчик убитый.»
Он сразу: «Взять пулемёт!»
Ну я взял пулемёт; и давай их, значить. Косить; вот.
А шоб они... они очень стреляють метко, понимаешь ли; я тебе говорю. Но этот случай, шоб он специально в глаз ударил...
Это нет; это нет.
Метров на сто пятьдесят мы от них были, понимаешь ли; вот.
И специально у глаз ударить; нет.
Главное, в глаз ударил, в какой он... в левый глаз... в левый глаз... так мы лежали, да... Так мы лежали, в левый глаз.
И глаз закрылся. Понимаешь? Никакой крови, ничего. Глаз закрылся.
А пуля в глаз ударила... глаз закрылся и она пошла у середину. И всё; вот.
А шоб он специально это, я не это...
Стрелки они отличные; я говорю, вон... Он, понимаешь ли, берёть эту, эээ... пиалу, бросаеть её вверх, и в это время с винтовки на ходу её на лету её бьёть.

[Орден]
Вот этот вот, который, его дочка поёть; вот, с-под Харькова там;
[сказал] шо «Коля, твой орден носит совсем незаслуженный, этот...»
А мне надо было остаться. А я не захотел оставаться.
При мне эта операция, которая была, она обязательно должна разбираться.
А тут отак: шалам-балам, шалам-балам. День и ночью, куды там разбирать эту операцию!
Вот, а тут Ворошилов дал, понимаешь, приказ: «Отпустить из Туркменистана, это, седьмой год.»
Мне надо было остаться. А я не захотел оставаться! А я не захотел остаться.
Отак вот уже это наело!
Вот; а если б я остался, то при мине должна б эта операция разобраться; вот.
Ну, писал, что... я написал Ворошилову, понимаешь ли, письмо; вот.
А Ворошилов написал... Я всё описал; а Ворошилов написал: «Вам надо немедленно выехать на место происшествия».
А я подумал, понимаешь ли, пьяный... напился, пока вот: «Нать, вот кто я!..» Тот, другой...
А она напечатана на папиросной бумаге; вот. И так, покамесь это всё, покамесь я её порвал.
А потом я подумал же ж: «Куда ехать — одиннадцать тысяч километров! За что и как?»
Когда я порвал, начал ребятам говорить, они: «Дурак ты, дурак! Ты б с этой бумагой...» А там было, значить, это, а подпись была Ворошилова. Да. «Если б ты с этой бумагой пошёл бы в военкомат, то тебе б и билет, и накладные и-и-и всего тебе, всё бы дали тебе.»

[Случай на войне]
И один высокий парень, молодой: «Браток», говорить, «не бросай мине.» Да...
А его, значить, отак сюда, как пуля ударила, и вот тут вылетела.
«Я», говорит, «буду об тебя опираться.»
Ну, я говорю, «давай, опирайся.»
Ну... а он высокий. Я низкий, а он высокий. Ну, вот он опирается на меня.
Я ж его вывел ис этого, окружения. И он доложил это всё. А какая цена?..
Рази мало этих?.. А!..

[Бой на границе]
[Мангруппа] значить, по пескам ездить, учиться на младших командиров; на младших командиров, и в то же время, значить, какие где... операция, она, значить, это...
Я всю ночь ездил по пескам. Да.
Ездил по пескам и наутро приехал. Не нашли мы банды.
Наутро приехал, это всё, лошадь поставил, спать.
Когда, значить, это, ты знаешь ли... на границе какой сон!
Ну, слышу выстрел, понимаешь. Я схватился.
А начальника не было; начальник поехал в Ашхабад жениться. Заместитель его был.
Другой; вот.
Ну, я приехал, да. Я оделся.
Я говорю, шо такое?
А он, «идёт», говорить, «банда»; говорить, «сильная банда».
Ну, я говорю, «я уезжаю.»
Хм, ну, а он говорит, «я тебя не пустю».
Я говорю, «ты кто такой? А я кто такой? Я», говорю, «старший по званию здесь тебя.
Так шо сиди и смотри здесь, на заставе.»
«Так на заставе остаётся всего три человека. А то нема никого.»
Я говорю, «а там?»
«Как там?»
Ну выехали мы. Выехали. Да.
И километров от заставы восемь. Это; банда идёть; и всё.
Значить, как тебе сказать?
Тут, значить, переправа, по которой... идёть. А здесь мангруппа стоить. Да...
А я когда выехал по пограничной дороге, смотрю, значить, эти — мужики и девки. Я остановился.
А я выехал с Алтуновым и Зараевым, два татарина.
Я говорю, «что?»
Он бежить, говорит «я... вам... вернись!»
А он нападать хотел, понимаешь; нападать. Да. Ну куда тебе?
Та што! Нападать, - если нападать, то...
Я поставил пулемёт, как дал их, понимаешь; разбил. Да.
Только я подъехал, понимаешь, - здесь вот идёть на границу дорога, а тут вот мы выехали.
Когда, значить, выбегають, это, ни... а! да; выбегают до нас шесть человек пограничник... наших, с заставы.
Я не знаю, до какого можно докатиться! Без шапок, винтовки волочать, понимаешь, это, раскрытые; бежать.
Только они вылетели, понимаешь, это, с балки, и, значить, это...э... за ними, эти, банда.
Если б не я, они б забрали их. И винтовки их забрали.
Я сразу как установил пулемёт, как дал по них, понимаешь ли.
Потом шо ж, бросить их? Их надо отвести в сторонку.
Когда лезет ещё один... одна, этот, бандит. И за ним баба; тоже лезуть, понимаешь ли, шоб через переправу перейти.
Я и этих побил. Перевёл на их, понимаешь ли; вот, у этот... от... дальше от боя, понимаешь ли, этих вот, которые бежали... От боя их отвёл; потом обратно вернулся.
Вернулся я обратно, ну, и говорю ... эта дорога; вот... отетот вот... ты здесь находишься, это, мангруппа, а эта дорога идёть на эту, на границу; вот.
А я здесь уже нахожусь. Возьму отак вот дорогу перекрою им, этой банды, и всё.
Так какого ж ты чёрта, мангруп, дурачок, б..., какого ты чёрта здесь торчишь!
Возьми, понимаешь ли, пусти вправо-влево! Обкружи их, понимаешь ли, и уничтожь.
А он сидить, а когда только это я, понимаешь, начал это, действия, когда машина едеть... и едеть мало-помалу; да.
И я смотрю: наши. Когда этот, Евдокимов, как бегит: «Безкорсый, ты?» «Я», говорю...
И только мы это сделали; вот, начали обкружать, и тогда она уже, мангруппа, поднимается и начинает, понимаешь ли, лететь. А банда уже ушла, её уже нема, она вся уже за границей!
А ты, сатана, у тебе было шестьдесят человек, и ты с ней сидел, понимаешь ли; вот.
Да...
Всё неправильно...

[На фронт]
В Сибирь, это всё; да; ну, последний эшелон отходить от этого, от площадки, который там груз у него, всё погрузили, станки, всё; уже нема на заводе ничего. Повывозили всё.
Ну, а там Куч... Куценко, начальник отдела кадров; говорить, «Безкорсый! езжай», говорить, «чего ты!» Вот. «В Сибирь», говорит, «такой же это...»
Я говорю, «нет, я не поеду». «Я», говорю...
Да, ещё до этого, значить, я не эвакуировался; вот.
Мне говорили, «чего ты не эвакуируешься?»
Я говорю, «я в эвакуацию не поеду.»
Ну, присылають записку; да... «Явиться... НГБ». Я явился. Когда там человек тридцать; да.
Ну, начинаеть угрожать: то-то, то-то.
Посадили нас.
А это было так... у субботу под воскресенье. Да. Ну, меня, значить, утром, вызываеть.
Ну, шо он тем говорил, я не знаю.
Вызываеть мине.
«Почему не едешь в эвакуацию?»
«А я», говорю, «и не поеду. Я хочу идти на фронт.»
Выпучил глаза, говорить, «да ты что? Другие», говорить, «от этого... а ты», говорит, «на фронт.» Да. «Смотри», говорит, «это... а...»
«Ведь пойми», говорить, «ты только так. Вот; за три месяца тебя», говорит, «на токаря не научишь», говорить, «а на твое место», говорит, «могут десять человек», говорить, «быть».
Я вытаскиваю ему книжку, военную. «На», говорю, «читай».
Он прочитал: «Призван Харьковским военкоматом в сорок шестой погранотряд.»
«Пограничник?»
«Да», говорю, «с басмачеством воевал. А теперича хочу», говорит, «попробовать Гитлера.»
Он засмеялся, пожмал мине руку. «Езжай», говорит, «бей их, гадов!»
Вот; знаешь что; да.
Ну, значить, ну выпускают нас. Ну, повели... А, это не то! Это другое.
Ну, и я, это, пришёл, значить.
Вот; и только... только, значить, вечером не это... не поехал... до солнышка. Да.
А когда домой пришёл, ну пошли мы; усё, значить, кончили, пошли с ребятами выпили.
Пришёл я домой — уже повестка на следующий день явиться.
И ото я явился, понимаешь ли; и куда... на Пологи поехали. А в Пологах на этот... на Запорожье.
Приехали мы на Запорожье, и из Запорожья пешки на это... то есть из этого, из Полог, пешки на Запорожье. Ну, остановилися. А как раз луна была и в какой-то клуне мы остановились.
Когда среди ночи нас всех подняли на ноги, понимаешь... немец у Запорожье, где-то в камышах прорвался и уже идёть... и пошёл наступать, понимаешь ли; вот.
Ещё ни винтовок, неодетые, не успели ничего; вот.
И ото приходим в какое-нибудь село, а там два мотоцик... мотоциклиста, и говорить: «Товарищи, вот вам маршрут. По этому не идите. По этому маршруту; придёте туда, там вам дадуть указания.»
И вот так мы пошли до самого этого... этого... А! До Донбасса ишли всё время.
А в Донбассе уже в Красный Луч пришли.
Вот, а там собирается это... уже военкомат, всё; собирается эвакуировать.
Ну дайте нам направление, куда нам идти!
Они дали нам, я не знаю, от Красного Луча, дали нам направление; вот. Мы идём, значить. Ис другом, с этим, Петькой, он сейчас уже умер; да.
Идём по улице, я забыл уже, какое... ну, не село, а местечко большое.
От Красного Луча там; да.
Когда красноармеец: «В школу?»
«Да.»
Мы подошли.
«Давайте.»
Пришли, там оперативник сидить: «Откуда? У немцев были?»
Петька ему даёт, это, прочитать, это, записку. А военкомат пишеть, «ввиду того, шо мы эвакуируемся, шлём этих товарищей до вас.» Вот.
Он тогда и замолчал.
И мы осталися в двести двадцатом полку. Какая дивизия, всё, не знаю; в двести двадцатом полку.
Мы осталися здесь на Донбассе.
Здесь и воевал, пока не ранили меня.

[Странный случай]
А когда приехал с этого... из... в тридцать втором году приехал из границы, то я, значить,
на «Серп и Молоте» работал, а потом на... электромеханический, это, цех.
Это Харьковский электромеханический завод. ХЭМЗ. Знаешь, нет? Это за «Серп и Молотом». Да.
Ну, там я стал работать. Ну, как работать, понимаешь ли, с чего; вот. Точней, чем «Серп и Молот», понимаешь ли; вот. И я как учеником стал там. Начал работать.
Когда так под воскресенье приходить милиционер. Приходит с начальником цеха.
«Вы такой-то?»
Я говорю, «да.»
«Пойдёмте.»
Ничего не знаю. «Пойдём.»
Приходим на Питерскую. Плехановская улица.
Приходим на Питерскую, это, в милицейское, это... отделение.
Ну, там уже человек тридцать механиков.
И вот один старшина, такой дурак, не знаю, - «ты, ты, ты», никому ничего не говорит. «Ты дуралей, ты идиот, ты негодяй...»
Что такое, б...?
И так посадили нас, переночевали, а утром этот, один начальник милиции говорит: «Отведите их в этот, у харьковский военный округ.»
Ото знаешь, по этому, ну, Харьковский военный округ. Был. Тогда ещё был... Украина. Это, Харьков был столица Украины; да.
Ну, пришли мы туда, привёл нас. И что-то сказал милиционер ему, это.
А он был дежурный, это, в воскресенье был дежурный.
Что он; кажется, шпала у него, или две, была; да.
Засмеялся, говорить: «Товарищи, идите все по домам, не беспокойтесь, и никому ничего не говорите.»
Вот так.
И мы пошли.
А что, зачем, - никто не знаеть; видал! Хм! Как. Ей-Богу, правда, до сих пор никто не знаеть, как, зачем, что. Хм.
А тогда ж было так: если анонимку на кого написать, то всё, и пропал.
Анонимку написал: «Такой-то такой-то с тех то-то...» Анонимке верили.
Сразу тебя забрали и в это... и след пропал тебя.
Это сталинское было время.

[Возвращение с войны]
Я ж тебе говорю, что когда на Донбассе меня ранили, тогда... это, повезли меня в Сочи. На лечение у госпиталь.
Ну, в Сочи вылечился, я ж тебе сказал. И в Сочи, значить, это; вот.
Из Сочи остался на Северо... это, Северо-Кавказском фронте... и там ещё попроливал-попроливал, покамесь опять попал уже воевать в госпиталь, и там попал в Эривань.
Там мине уже операцию делали; в Эривани.
А с Эривани уже мне дали отпуск, вот, и я приехал, куда наша... наша область была занята, и я... Ира Федотьевна [сестра], это, была в этом... Да! на этом... та на Волге, где... Ставрополь! Ставрополь-на-Волге. Ставрополь есть, а это Ставрополь-на-Волге.
Ну, я туда приехал; вот.
Ну, там побыл, когда, значить, как подбегает… там педучилище было и это, и детдом…
Когда с педучилища директор прибегает... А Ирка была у педучилище этим, кладовщиком.
Как прибегает: «Ирина Федотьевна! Только шо передали, шо ваш город освобождён. Город Бердянск; и город, и порт Бердянск освобождены, от этих...»
Ну, я тут начал уже...
Вот; и побыл я, наверное, ещё месяца два и начал собираться, и приехал сюда ранней весной... В Бердянск приехал. По Волге ещё...
Тут приехал ещё... уже тёпло, ничего, а по Волге шёл же ж пешки на санках; вот.
Пешки по Волге; Волга была вся у этом... во льду ж.
Ну, приехал у этот, у Куйбышев. А ишёл, ой Боже... Не хочу даже рассказывать. Ну, приехал на Галактионовскую.
Мне Курбатиха дала адрес, её дочка была на этом, на Галактионовской улице... наверно, на станции. Ну, я поехал, там побыл...
Ну, прихожу до этого... до коменданта города Москвы... города Москвы! Города Куйбышева! Вот, это, полковника.
Я объяснил ему, как, всё. Я говорю, «хочу домой попасть. Такое-такое дело, в госпитале был; вот. Ранение, вот все у меня документы.»
Вот. Теперича у меня вот, данные, что я инвалид Отечественной войны. Шо воевал, всё.
Ну, а он говорить: «Я это понимаю. А откуда Вы? Куда Вы хотите?»
Я говорю, «город Бердянск.»
Он так как сидел, карта, закрытая. Открыл карту, этот... занавес.
«Куда Вы сказали?»
Я говорю, «Бердянск.»
«Нет; я Вас не пустю. И не дам Вам разрешения на город поехать, в город Бердянск. Потому шо вот город Бердянск, а вот Керчь. Керчь ещё занята этим, немцем. И Мелитополь ещё занятый. Немцем. Я Вас», говорит, «не могу пустить. А что если что случиться?» Говорить, «я буду отвечать за Вас? Как Вы?»
А я ж на костылях.
«Как Вы будете выбираться?»
Думаю, ну шо делать.
Вышел я от него.
А так в город вглубь дворами резиденция этого полковника, вот. Города Мос... этого... да. И иду.
Отошёл я, наверно, метров двадцать пять. Когда кричить: «Солдат! Солдат!»
Я обернулся.
«Подожди.»
Подходит до меня; высокий, этот... эээ... капитан.
«Я», говорить, «весь слышал твой разговор», говорить, «с этим, с полковником», говорить.
Комендантом города Москвы; и вот даю тебе совет: ты ведь», говорит, «дурак, ты не знаешь?»
Я говорю, «не знаю я ничего.»
Вот, а там как раз здание [вокзала] Куйбышева; за зданием; вот. «Вот иди», говорить, «у здание. Там есть», говорить, «дом, этот, комната ранбольных.» Вот. «И жди», говорить.
«А третий и четвёртый вагон», говорит, «приезжають, это», говорит, «для ранбольных. Приходи», говорит, «поезд придёт, садись», говорит, «и езжай», говорить, «себе. Тебе», говорит, «ещё помогут».
Ну, я поблагодарил его. Пришёл я на комнату для ранбольных; зашёл, там ранбольные, вот, кто с перевязкой с рукой, кто на костылях, кто без ноги.
И я, значить, это всё...
Подходит поезд. Третий, четвёртый вагон. Я подхожу, мне эти, проводники ещё помогають слезть в вагон.
И я приезжаю в Харьков.
Приезжаю в Харьков. На какую он... На Южный не пошёл. А всегда до этого...
Ну шо делать? Я до Павки пришёл. На этот, на Семиградскую улицу. Там побыл, а потом, значить, уже ж у курсе дела Павка и Фрося, провожають мине, и прямо...
Харьков разрушенный, то ж по улицам надо идти, а так напрямик через эти, дома разрушены, прямо через дворы.
Пришли, ничего не ходить, ни трамвай, ничего. Пришли на Южный.
А там тоже деревянный буерак. И тоже такие самые, вот, больные, как я. Я зашёл. Когда объявляють, - а Южный вот такими кусочками весь разбитый; да, - и там объявляють, значит, что, вот, поезд идёть это, Бердянск-Днепропетровск. Вот.
Ну, выходим мы. Так же самое; садимся, вот, едем в Днепропетровск; вот.
В Днепропетровск приехал я. Тоже такая самая лавочка.
Стоит барак, сбитый из досток. И толем накрытый.
И я как забился под этот, - там сидели лейтенанты, - и я как забился под нару, и через две недели только очухался.
Без сознания меня забрали в госпитале в Днепропетровске. Когда пришёл я в себя, из Днепропетровска на Бердянск, это, поезд. Сел, на Бердянск.
Через Днепр ехали.
Так ты знаешь, я удивился: всё наши чётко работали, тылы. Очень чётко работали.
Ведь мост через эту... через Днепр был взорванный. Совсем взорванный был.
Так его, значить, вбили сваи. Сваи били, отак вот сваи, били, и на эти сваи доски, это всё, положили, а потом рельсы, понимаешь, в воде.
И сели в него, только-только чуть-чуть чуть-чуть идёть этот поезд, понимаешь, покамесь переехал Днепр.
А на Днепре там стоит специальная бригада, которая лёд, ледокол идёть, лёд рвуть, шоб не сорвал этот мост, понимаешь ли.
И только бух-бух, шоб рвать этот лёд, понимаешь ли.
Мы когда переехали Днепр, то уже пошёл самостоятельно; вот.
Да...
Мы через мост видали, сколько их набили, понимаешь ли, этих; вот. Сваи эти, понимаешь ли.
Сели, мост ходил-ходил, поезд.
Так скоро, понимаешь, наладить!
А там же ж был красивый мост! Взорвали его уже, куды там уже...