Прошу извинить меня за мое настойчивое предложение прочесть мои воспоминания. В них нет ничего выдуманного, ничего приукрашенного. На этих страницах в самом сжатом виде изложена вся моя жизнь, начиная от того часа, когда я уже понимал, что такое жизнь, что такое окружающее общество, что оно делает, что делает народ и к чему стремится.

Все, что мне запомнилось, захотелось изложить на бумаге. Может быть кто-то прочтет это, и в его голове отложится что-то хорошее.

Все изложенные события, герои и их имена не выдуманы. Все они в свое время жили, многие и сейчас живут, а которых нет – то остались их потомки, продолжающие их традиции. Таков уж наш удел.

Заранее Вам благодарен.

Моей жене, Екатерине Степановне, лучшему другу и соратнику, посвящается

Если в моих воспоминаниях будут фигурировать прозвища или клички – не удивляйтесь. С незапамятных времен людям присваивали прозвища, исходя из местных примет или обычаев. Потом люди стали получать фамилии. Многие приметы и обычаи дошли и до наших дней.
_________

Вспоминая прошедшую войну 1941-1945 годов, или какой-либо эпизод из своей жизни, нельзя не вспомнить о своем детстве. Детство – это самое счастливая пора твоей жизни. Хотя это не всегда так. Мое детство прошло в обычной крестьянской семье.

У отца и матери нас было трое. Я – самый старший, брат Петро на четыре года младше меня и, самая маленькая, еще на два года младше – Аня (мы ее звали Нюрой).

До прихода Советской власти в нашу деревню (а она пришла к нам значительно позже, чем ее завоевали), по нашим округам ходило много разных мелких банд. То появится какая-нибудь атаманша Маруська с небольшим отрядом кулацких сынков и пробует установить свои порядки. То нагрянут Петлюровцы, и Маруськина шайка еле успевала ноги унести. Или засылал к нам в округу своих посланцев Батько Махно, чтобы поменять своих лошадей на более отдохнувших, да пополнить запасы кормов.

Только весной 1921 года наша деревня, да и вся округа, как у нас говорят, вздохнула, почувствовала свободу. Начали возвращаться с очень долгой войны односельчане. Первым пришел дядько Кузьма, который жил от нас наискосок. Правый рукав его поношенной шинельки был полупустой. Через несколько дней пришли еще двое – Трофим Павлович и Евдоким Семенович. Встречали их всей деревней, с почестями. Евдокиму Семеновичу вся деревня помогала поставить новую хату, так как старая совсем пришла в негодность.
Весна запаздывала. Всюду лежало очень много снега. Его было много не только в лесу, который был рядом с деревней, а и в поле, на огородах, в лощинах. Только бугорки обнажали свои верхушки, где стаями садились грачи.

Чувствовался скорый приход весны. Перед самой пасхой, а она в тот год была ранняя, в село приехал дядя Митя – сын деда плотника. Потом я узнал, что он и дядя Ваня были коммунистами. Дядя Ваня был мужем тети Нюси – сестры моего отца. Я его очень редко видел. Слыхал, что он живет в городе и учится какому-то ремеслу. А тетя Нюся жила с бабушкой в пристройке к нашему дому.

На второй день после приезда Дмитрий Дьячковский провел в селе сход, на котором председателем сельсовета выбрали Трофима Павловича. Дьячковский дал очень много напутственный наставлений. Он рассказал сельчанам, что такое Советская власть, что надо делать, с чего надо начинать. Не всем его рассказ нравился. Не всем нравились новые порядки. Но с этого дня село начало жить по-новому, бороться за счастливое будущее.

Народ у нас жил разный, испытавший все, что ему было положено.

Рядом с деревней до революции была «экономия» какого-то немца. Жители нашей деревни, да и всей округи, за всю жизнь его так и не видели. Управляющим в «экономии» был Павел Митрофанов. Жестокий был человек. Жил в свое удовольствие.

В его саду и огороде чего только не было. Большие кусты малины и смородины, грядки клубники, красивыми аккуратными рядами росли яблони и груши самых разных сортов. В нашей деревне даже не знали всех их названий. По вечерам в саду, по липовой аллее разгуливала чета управляющего. А сам он включал радио, да так громко, что вся деревня могла его слушать.

Деревню и главную усадьбу «экономии» разделяла небольшая речушка Бурлучанка, которая кормила рыбой и раками все село. Правда, это стало только при Советской власти. До революции хозяином всему был управляющий.

Старики рассказывали: когда пришла весть, что скинули царя, управляющий «экономии» перевез свою семью в город. Там он купил большой дом. А сам он до последнего дня жил в «экономии». Хозяйство превращал в деньги, а деньги в золото.

Осенью 1920 года в «экономию» пришли два вооруженных моряка. Управляющего застали сидящим в своем кабинете. Предъявив свои документы, ему предложили ехать с ними в уездный городок. Он, конечно, отказался. Спокойно открыв ящик своего письменного стола, он достал оружие и первым же выстрелом убил одного моряка. Второй моряк в ответ четырежды выстрелил в управляющего из маузера и убил его. За трупом управляющего приехали ночью из города, так. что никто из сельчан даже не знал. А вот моряка все село хоронило с большими почестями.

После этих событий в главной усадьбе «экономии» всю зиму хозяйничали сельчане, хотя и с большой опаской. Они, каждый себе, растаскивали оставшийся инвентарь – бороны, плуги, сеялки, веялки, конскую сбрую, повозки и сани. В общем, что близко лежало, то и брали. Но брали так, чтобы никто другой не видел, видимо, побаивались. Руководство села и само не знало, как поступать в таких случаях.

Не забыли сельчане и про Иваницкий сад. Он находился в двух верстах от села. На все село разделили урожай фруктов и овощей, собранных прислугой управляющего в саду. В тот год как раз был хороший урожай яблок и груш. Управляющий, вероятно, про сад и забыл. Так говорил сторож того сада Василь-журко.

В погребах дома, что стоял в саду, много было заготовлено красного столового бурака. Он также был разделен поровну между сельчанами.

Во всей дележке хозяйства «экономии» не принимали участия только братья Черныхи. Это были самые зажиточные люди в селе. У каждого были свои ветряные мельницы, а у старшего и крупорушка. Хотя семьи у них были большие, но хозяйства хорошие, вероятно поэтому им эта дележка была не нужна.

Братья Пилипенко были грамотными. Николай Иванович получал газету. Чтобы узнать какую-нибудь новость, шли ко двору Николая Ивановича, он только изредка давал газету кому-нибудь из сельчан. Только мой отец, да дядя Ваня, когда бывал дома, могли чаще просматривать свежую газету. Николай Иванович Пилипенко – наш сосед.

В селе моего отца считали рабочим, так как до революции земли у нас не было, а работал он кузнецом в «экономии». Этому ремеслу его научил дед. На войну отца не взяли только потому, что из мужиков он остался, после деда, один. Семья была очень большая – семнадцать сестер, правда, к тому времени, когда умер дед (1914 г.), из семьи уже ушли пятеро. Повыходили замуж и поразъехались. На плечах моего отца остались остальные, хотя они тоже ходили работать в «экономию».

Вскоре после смерти деда отец женился, ему уже перевалило за двадцать лет. Начали появляться в семье дети, но они почему-то долго не жили. Первые двое не дожили и до года, но причин этого не знали и нам о них не рассказывали. Все это я узнал от бабушки.

Бабушка наша была, вероятно, самой здоровой. Она никогда не занималась тяжелой работой. И прожила в два раза больше деда, где-то за сто с лишним лет.

Все, что я передаю, запомнилось мне с детства и по рассказам старших.

Так закончилось мое детство. Счастливым его назвать нельзя. Тяжелое тогда было время. Крестьяне нашего села в то время жили очень скудно – не доедали, не допивали, плохо одевались.

В этой части своих воспоминаний я с полной уверенностью и достоинством изложу все то, что я выполнял, продолжая защищать свою Родину как Советский Офицер.
Госпиталь в городе Подольске, что под Москвой. Когда меня поместили в палату, первое, что я сделал, это написал домой письмо, сообщив, что я жив и здоров.
В Подольске меня вылечили быстро. Ранение оказалось легким – в мягкие ткани правой ноги, почти в то же место, что и в первый раз, только с обратной стороны, да еще и разрывной пулей. Но так как рана очень долгое время не имела чистой повязки, в ней завелись черви. Врач мне потом сказал: «Ничего, быстрее заживет». Так оно и вышло.
6 июля 1942 года меня комиссовали, признав годным к строевой службе. На следующий день я уже сидел в пригородном поезде Подольск-Москва.
Прибыв в Москву на Курский вокзал, меня задержала комендатура, потому что одет я был не по форме, как положено офицеру, и доставили в комендатуру. Проверив мои документы, комендант распорядился выдать мне положенное обмундирование. В складах комендатуры нашлось все новое, которое и выдали мне.
Сделав отметку у коменданта, я имел возможность еще сутки быть в Москве. В документах значилась дата прибытия в Фили, где размещался Офицерский резерв Главного командования.
В Филях я познакомился с двумя офицерами, которые находились там уже несколько дней.
Кормили нас не очень хорошо, а купить что-либо было негде.
Каждое утро мы выстраивались на площади перед комендатурой и ожидали назначения. Ежедневно получали назначения и отъезжали танкисты, летчики, связисты, саперы и телефонисты, а вот спрос на общевойсковых командиров был мал. Шутя говорили, вероятно, сейчас нет наступательных действий. После этой процедуры до следующего утра мы были свободны. Мы не знали, куда девать свободное время. В Филях был один единственный клуб, в котором показывали старые кинофильмы. Мы просмотрели их по несколько раз.
Прожили мы там еще три дня. Начали выходить из себя. Не хватало терпения.
И вот, по инициативе одного офицера, а мы жили вчетвером в одном доме, мы подсмотрели, что штабное начальство уходит на обед немного раньше и у нас есть возможность заполучить чистые бланки предписаний у писаря, который остается в штабе. Так и было сделано. Когда все офицеры покинули штаб, подошли к оставшемуся писарю. У него находились бланки предписаний и печать. Писарь безо всякого дал нам эти документы, поставил необходимые печати и сказал: «Вы – не первые, кто это делает, а поэтому дальше соображайте сами. Вы же знаете, что у нас регистрации прибывших не производится.
Через пять минут мы остановили грузовую машину, которая следовала в сторону Москвы. Водитель безо всяких пререканий показал на кузов. Сидя в кузове, мы начали хохотать и соображать, куда писать на себя предписания, в какую Армию, на какую должность.
Еще будучи в окружении, я познакомился с одним лейтенантом, и по прибытии в Москву случайно встретил его. Он предложил ехать вместе с ним в 33-ю Армию, где в штабе у него есть знакомые офицеры. Эта Армия действовала где-то на Западном фронте. Еще по дороге в Москву в своих документах мы написали такой срок прибытия, чтобы у нас осталось пару дней побывать в Москве. Но мы так и не воспользовались этим. Документы у нас проверили в комендатуре на Белорусском вокзале. Там мы узнавали, как и чем добраться до передовой. Нам ответили – через час в сторону фронта отправляется пустой санитарный поезд.
На второй день мы уже были в 10-12 километрах от переднего края нашей обороны.
Попрощавшись с ехавшими вместе с нами офицерами, мы с моим знакомым лейтенантом начали разыскивать штаб нужной нам Армии. К нашему удивлению, штаб 33-й Армии размещался в соседней деревне. До этой деревни было примерно 1,5 км ходу.
Когда я подал свои документы, меня сразу спросили, где воевал до этого, в какой должности и кем хочу быть у них. В это время к нам подошел майор, взял мои документы и написал: «42-я Гвардейская Краснознаменная Дивизия, Офицер связи». А отдавая их мне, внимательно посмотрел на меня и сказал: «А ведь мы с Вами знакомы еще с 208-го Запасного полка. Когда закончите свои дела, приходите ко мне в оперативный отдел штаба, расскажете, где были и как попали сюда».
Я очень долго и подробно рассказывал ему, как мы выполняли специальное задание, как и кто возвратился на «Большую землю». Он восхищался нами и очень сожалел о тех офицерах, которые не вернулись. После нашей беседы майор рассказал мне, как добраться до штаба дивизии, и просил заходить к нему, когда будет возможность.
Все это меня обрадовало и успокоило. Мой знакомый лейтенант был оставлен при штабе 33-й Армии.
До штаба дивизии меня подбросил на мотоцикле один офицер, выполнявший какое-то поручение начальника штаба Армии. Когда мы прибыли в штаб дивизии, капитан, указывая на меня, крикнул одному бойцу: «Отведи этого товарища к начальнику штаба».
Я представился начальнику штаба, который любезно меня принял. Уже немолодой полковник, начальник штаба дивизии, довольно долго со мной беседовал, задавая мне вопросы на различные темы. По окончании беседы, он вызвал начальника оперативного отдела и приказал – взять меня на все довольствия и подготовить необходимые документы для присвоения очередного воинского офицерского звания. Здесь же мне дали задание: завтра ехать в штаб Армии и побеспокоиться, чтобы нам были доставлены карты, необходимые для дальнейших действий. Для этого мне выдали соответствующий документ, разрешающий работать с секретными документами. Полковник сказал начальнику оперативного отдела, что я уже проверен соответствующими органами и могу выполнять эти поручения.
Не долго мне пришлось быть офицером связи. Через две недели на меня был получен приказ о присвоении очередного звания – лейтенант. По этому поводу мня вызвал начальник штаба, поздравил и сказал: «С этого дня Вы – работник оперативного отдела штаба дивизии». В мои обязанности входило держать связь со всеми полками и другими подразделениями, которые находились на переднем крае нашей обороны, вести карту с очертаниями обороны и по всем изменениям делать исправления. Докладывать ему ежедневно, а генералу – через день.
В этот период шли бои местного значения, поэтому уточнять очертания передовой приходилось ежедневно и очень скрупулезно, так как наш генерал не любил неточностей.
Ведением этой работы в штабе дивизии занималось нас двое лейтенантов. Мы по очереди сами ездили на передовую, обходили штабы полков и других подразделений.
Однажды, после очередного небольшого боя, генерал так рассвирепел, что выгнал меня и начальника штаба на передовую, отобрав у нас предъявленную карту.
- Привезите мне свежую и как можно скорее.
Сели мы с начальником штаба в танк Т-34 и отправились по фронту передовой. Дивизия в это время занимала участок примерно 8-9 километров. Можете себе представить, что ощущал экипаж танка и мы с полковником. Буквально сзади нас рвались снаряды, но мы на большой скорости двигались почти по самым окопам наших пехотных полков.
Когда мы представили генералу новую карту, он сказал:
- Впредь это будет для Вас уроком.
В конце ноября 1942 года, при очередном докладе генералу, я попросил его послать меня на передовую, на любую должность, так как штабная работа не очень нравилась мне. Генерал засмеялся и сказал:
- При дивизии организовывается отдельный лыжный батальон, подчиненный непосредственно мне. Командир батальона там уде есть – это подполковник Жестков, иди к нему.
Жестков в этой должности пробыл не долго, позже его назначили заместителем командира 136-го Гвардейского Стрелкового полка. Его наместником стал Гвардии капитан И.М. Дудура.
Отдельный лыжный батальон сформировали очень быстро, но плохо учли его состав. Почти 60% бойцов были из тех, кто о лыжах не имел никакого понятия, - это казахи, туркмены и узбеки. Но деваться было некуда, лыжный батальон нужен. Участок фронта, который занимала дивизия, не для всего был проходим. Было место, где не было никаких дорог, а двигаться вперед надо было.
Дивизия истощалась. Необходим был отдых и пополнение. Но для того, чтобы разрешить отход дивизии на отдых и передать этот участок новой дивизии, нам еще потребуется занять высоту и представить сменщикам «языка».
Вышестоящее командование решило, что эту задачу смогут выполнить только лыжники. Кроме этого, нам дали еще семь танков с волокушами.
Взятие высоты мы готовили очень тщательно. Отрабатывали бросать гранаты по окопам, работать в тесных окопах со штыком и другие боевые приемы.
Я в батальоне лыжников командовал второй стрелковой ротой. В ней насчитывалось 136 бойцов и командиров, из них 48 нацменов, как мы их называли. Это были люди, не умевшие ходить на лыжах. Но деваться некуда. Что нам прислали, то мы и вынуждены были брать. Они тоже были бойцами нашей Армии.
Наступил момент, когда мы должны были выполнить поставленную задачу: взять высоту и пленного немца, а затем уйти на отдых.
Весь день и вечер мы занимались реконгрессировкой местности и изучением доклада разведчиков, уточняли все до мелочей. У генерала была надежда только на нас и танкистов. Пополнения мы уже не ожидали. Да и сроки замены нас другими приближались.
К исходу дня незаметно подошли танки с волокушами. Каждый боец знал, где он должен находиться к началу наступления. Моей роте предстояло выполнить самую трудную задачу – первыми пойти в атаку, ворваться в окопы немцев, завязать там бой. Другие две роты пойдут тогда, когда танки повернут обратно, оставив нас в первой линии немецкой обороны.
Когда мы разложили бойцов на исходной позиции, генерал разрешил дать каждому бойцу четвертушку водки, чтобы, как говориться, заправиться перед атакой. Эта процедура прошла удачно. И тут же мы увидели зеленую ракету – сигнал к началу атаки.
Завыли моторы танков, началась атака. Я сидел в танке, который двинулся первым. До переднего края немецкой обороны метров 500. Казалось бы, можно танками преодолеть это расстояние быстро. Но здесь было очень много снега, и танки двигались с трудом.
Только мы начали свою атаку, как последовал ожесточенный огонь противника. Они вели по нас огонь со всех видов оружия. Плотность огня была большая, но мои бойцы упорно двигались вперед. Когда мой танк начал утюжить немецкие окопы, я выскочил из него и дал красную ракету – сигнал того, что первые окопы немцев уже заняты нашими бойцами и танки повернули обратно. Наш бросок был настолько ошеломляющим, что немцы даже немного растерялись. Они этого не ожидали. Нам пришлось из каждого окопчика буквально выковыривать немца. Наши бойцы были к этому готовы.
Не прошло и нескольких минут, как соседние роты на флангах завязали бои уже во второй линии немецкой обороны. Она была в 60 метрах от первой.
Постепенно бой затихал. Мои бойцы заканчивали зачищать первую линию обороны немцев. Уничтожали всех, кто яростно сопротивлялся. Немецкая дальняя артиллерия стала чаще стрелять, теперь уже по нас. Но вероятность попадания в окоп была очень мала.
По линии фронта я передал приказ – окопаться, то есть переоборудовать немецкие окопы так, чтобы они были пригодны для нашей обороны. Бойцы это быстро поняли.
Когда затих бой, во второй линии мне сообщили, что немцев впереди нас нет, осталась только артиллерия, а за ней спешно окапывается оставшаяся в живых, бежавшая пехота.
В качестве «языка» был взят немецкий офицер. Его нам было достаточно, чтобы передать сменщикам.
Потери в моей роте были существенные. Только один танк привез на волокуше и на себе 14 моих бойцов. Это были узбеки и казахи, не спрыгнувшие и уничтоженные огнем немцев. Кроме этого, в других взводах – убитых шесть и раненых восемнадцать. Другие роты в потерях не обогнали меня.
В тот же день нас сменила свежая дивизия, а мы ушли за 12 километров от фронта на отдых. Отдых для нас был не долгим, оказывается, это всего-навсего передислокация войск 33-й Армии. Штабники говорят так: запутать неприятеля и его разведку.
После кратковременного отдыха наш лыжный батальон целиком влился в 132-й Гвардейский Стрелковый полк, где командовал майор Уставщиков. Полк получил приказ – перерезать Варшавское шоссе и совместно с бойцами 136-го Гвардейского Стрелкового Полка занять деревню, расположенную вдоль дороги.
Оказалось, что основной удар противнику нанес 136-й полк, но в этом же бою погиб заместитель командира полка подполковник Жестков, бывший наш командир лыжного батальона. Я узнал об этом, когда со своей ротой пересек Варшавку и ворвался в деревню, часть которой уже занимал 136-й полк. Немец оказывал нам очень яростное сопротивление, но мы выбили его из деревни. Это было необходимо для улучшения наших позиций. Для обороны занятой деревни остался 136 полк, а наш полк был снят отсюда и переброшен на самый правый фланг дивизии. На этом месте мы прочно окопались, заняв брошенную немцами, невыгодную для них, оборону.
За время перегруппировки войск и перехода на другое место, мы не пополнялись живой силой.
Так в то время проходили бои местного значения.

__________________

Приближался новый 1943 год. Мы стояли в обороне, очень неудобной для нас. Но командование полком решило исправить это в новом году.
Из штаба полка мне позвонили, чтобы я выслал подводу и встретил посланцев из Москвы, которые привезли много новогодних подарков для бойцов и командиров. Потом я спросил командира батальона, можно ил отвезти москвичей на передовую, если они этого пожелают. Мне разрешили. Комбат еще напомнил, чтобы я послал за москвичами кого-нибудь из расторопных офицеров. Командиры взводов у меня были все хорошие ребята, все из училищ и уже обстреляны на войне.
Поехал за москвичами и подарками лейтенант Семенов – начальник связи в моей роте. Он хорошо знал дорогу к штабу полка и выглядел опрятнее других.
Поздно вечером 30 декабря 1942 года к моей землянке подъехала, груженая подарками, санная упряжка. С нее сошли две женщины. Семенов показал им, куда надо идти.
В землянку вошли две женщины, посланцы московского завода Динамо. Землянка была у меня чистая и просторная. Она была выстроена и оборудована еще немецкими солдатами для своих офицеров, но три дня тому назад мы выбили немцев с этого места.
Подарков хватило на всех бойцов и командиров. Мы разделили их из расчета 1 подарок на два бойца, а для командиров – каждому. Женщины изъявили желание вручить подарки бойцам прямо в их окопах. Это было так здорово! В эти дни на фронте было спокойно, вероятно и немцы праздновали Новый год. Только изредка постреливали из пушек или ракетниц, хорошо освещая передовую.
В знак благодарности за подарки я приказал старшине – обуть и одеть по-зимнему гостей из Москвы. Они остались очень довольны, а наши бойцы еще больше.
Не успели мы отпраздновать Новый год, как немцы начали нас беспокоить, а мы были в весьма неудобной для нас обороне. Это было на моем участке. Мы предприняли контратаку, поставив цель – захватить господствующую высоту. Нам это не удалось. Я и 14 моих бойцов остались в одной большой бомбовой воронке, отрезанные от остальных.
Попытка исправить ошибку не увенчалась успехом. Но очень хорошо, что за мной шла связь, и в моем распоряжении был телефон. Связались с комбатом. Он посоветовал мне не проявлять себя, а хорошо замаскироваться и окопаться.
И вот я с четырнадцатью бойцами сделал себе хорошее укрытие в виде ниши, и целый день мы не высовывались из воронки. Земля в воронке была еще не мерзлая. Комбат обещал также ночью доставить нам пищу, так как днем это сделать не удавалось.
Мы соблюдали полную тишину и хорошо слышали немецкую речь. Окопы немцев располагались в 40-50 метрах от нас.
На вторую ночь немцы нас обнаружили и пытались захватить, но потерпели провал. Это было в тот момент, когда нам доставлял пищу боец. На его спине был укреплен термос с густой горячей кашей с мясом. Когда он полз, немцы заметили его и открыли огонь. Термос был пробит в нескольких местах, и на его спину выбегала горячая каша. Когда он свалился в нашу воронку и пытался сбросить с себя термос, бойцы начали шутить: - куда ты торопишься. Он ответил: «А что бы ты делал, если бы тебе за шиворот лилась горячая каша». Все затихли и быстро помогли ему освободиться от термоса. Каша оказалась настолько вкусной, что бойцы благодарили не только солдата, который доставил ее, а и повара, который приготовил.
Теперь мы у немцев были, как бельмо на глазу. Мы хорошо просматривали их оборону и точнее координировали огонь нашей дальней артиллерии.
Так я с 14 бойцами просидел в этой воронке семь суток и, вероятно, очень надоел немцам. Они предприняли попытку окружить нас. Но при поддержке наших основных сил мы благополучно отошли на свои позиции. После этого долго вспоминали меня дивизионные артиллеристы, которым я корректировал огонь.
Так как ниш батальон оказался самым малочисленным, оставшихся своих бойцов мы передали соседнему, а нас всех офицеров отозвали в резерв штаба дивизии. Там мы узнали, что дивизия готовится уйти на отдых. Для сменщиков необходимы хорошие разведданные о противнике, который стоит перед нами, а для их подтверждения и «язык».
В дивизии из разведчиков уже никого не осталось, даже начальника разведки забрали в Армейскую. В штабе уже появились сменщики, которые осматривали нашу оборону и требовали «языка».
В тот же день офицеров резерва вызвал к себе генерал. Нас оказалось 15 офицеров. Старший из всех – наш комбат Гвардии капитан И.М. Дудура. Когда мы вошли в блиндаж генерала, то увидели его, сидящим на патронном ящике и забинтованную ногу, лежащую на мягкой подушке. Поприветствовав нас, генерал сразу приступил к деловому разговору. Нужен «язык», а разведчиков нет.
Я Вас прошу, сможете ли Вы взять где-нибудь «языка» перед нашей обороной, и сколько надо для этого времени.
За всех нас ответил капитан. Раз это необходимо, конечно, сможем. Гвардейцы все могут. Генерал улыбнулся и произнес:
- Вот это по-нашему, по-гвардейски. Что Вам необходимо для выполнения этой задачи?
- Во-первых, сказал капитан, нам необходимы маскировочные белые халаты.
- Во-вторых, для поднятия бодрости духа, на каждого по две фляги спиртного, а также, офицерские пайки.
- В третьих, постараемся по времени вложиться в двое суток.
Генерал не возразил ни единому слову, вызвал зампотеха и , указав на нас, сказал:
- Обеспечить всем, что они попросят.
Это было перед самым заходом солнца. Морозы крепчали. Было уже 20-25 градусов.
Разбившись на четыре группы, мы тотчас пошли обследовать передовую. Всю ночь ползали почти по всей передовой дивизии, выбирали самое удобное место для взятия немецкого «языка». К исходу ночи, уставшие, возвратились в ближайшие землянки нашей обороны, чтобы в течение дня хорошо отдохнуть.
Я и еще два лейтенанта попали в группу захвата. Кроме этого, было две группы прикрытия и одна отвлекающая группа. Во вторую ночь мы решили брать «языка».
Когда хорошо стемнело, моя группа (я был старший), захватив с собой одного сапера, пошла к тому месту, где мы наметили брать пленного.
Другие группы заняли свои места, которые наметил капитан. За прошлую ночь мы уже хорошо изучили поведение немцев и укрепление обороны. Нами разработано внезапное взятие в плен немецкого часового.
Часовой подходил к проволочному заграждению, а потом уходил в тыл к подбитому танку. Этот путь только в одну сторону он покрывал за 10-11 минут, чего было вполне достаточно, чтобы разрезать нижний ряд проволоки и переползти за нее к тому месту, где часовой делал остановку. Мы подползли так близко, что могли даже рассмотреть его лицо, но он резко повернулся и стал уходить в тыл. За это время наш сапер разрезал нижний ряд проволочного заграждения, чего часовой не заметил. Следующее появление немецкого часового у проволочного заграждения было для него роковым. Взяли мы его без особых трудов. Для него это было так внезапно, что он не сумел оказать нам сопротивления. Первый из нашей группы его свалил, другой лейтенант выбил из его рук оружие и вставил в его рот кляп, а я накинул на него мешок. Все это мы проделали так искусно и молниеносно, что он не успел даже пикнуть.
Когда мы протащили его метров 200, немцы начали интенсивный обстрел нашей обороны. Но мы были уже в безопасности. Пройдя еще метров 400, мы остановились, сняли с немца мешок и вынули изо рта кляп, боясь, чтобы он не задохнулся. Сопротивления он не оказывал и не собирался этого делать. Спокойно доставили пленного в штаб дивизии.
Генерал поблагодарил нас и сказал:
- Дивизия сегодня же уходит на отдых и переформирование.
Так оно и случилось. Передав свою оборону другой части, наша дивизия отошла от передовой километров на 15 и остановилась в лесу.
Но отдых был кратковременным. Мы успели только хорошо помыться, поменять обмундирование и выспаться. Буквально через несколько дней мы начали получать пополнение и формировать свои подразделения. Командование полком и батальоном оставалось прежним. Роты укомплектовывались в полном объеме военного времени. Появился у меня в роте очень хозяйственный, расторопный старшина, который быстро обзавелся всем необходимым хозяйством.
Дивизия переходила на другой участок фронта. Когда мы двигались к указанному месту, то высланная нами вперед разведка донесла, что в г. Сычевке расположен немецкий гарнизон. Наш батальон развернул свои подразделения в боевой порядок и сходу занял окраину Сычевки. Когда мы входили в дома, их жители нас предупреждали: ничего в домах не трогать, немцы все минировали. В доме, куда я зашел, даже зеркало, что стояло на комоде, было заминировано.
Немец нас не ожидал в такое время и вынужден был бежать прямо по снегу босиком, в одном нательном белье. Видя это, наши бойцы хохотали, посылая им пули вдогонку.
Заняв Сычевку и закрепившись в ней, мы, быстро двигаясь, подошли к месту, где должны сменить занимавшую оборону часть. Оставленная в Сычевке одна стрелковая рота и взвод минеров, осмотрели весь город, разминировали его и только на четвертый день догнали нас.
Смена на новом месте прошла быстро. Наши разведчики прибыли сюда раньше нас и успели осмотреть оборону как положено.
В этой обороне мы простояли до самой весны. Бои были местного значения и мало эффективны. То мы занимали новые места, но они оказывались неудобными для нас и мы их оставляли. То проводили разведку с боем и отходили на свои позиции. В общем, война есть война.
В начале марта 1943 года ко мне на передовую прибыло большое полковое, дивизионное и армейское начальство. В моей землянке прошло партийное собрание, на котором и меня приняли в партию. Третью рекомендацию мне давал начальник политотдела дивизии, который хорошо знал меня еще с того времени, когда я прибыл в дивизию офицером связи, а потом работал в оперативном отделе штаба дивизии. Мне часто приходилось встречаться с ним и выполнять его поручения.
Через несколько дней меня вызвали в штаб дивизии, где в землянке политотдела вручили партийный билет. После вручения партийных билетов начальник политотдела пожелал всем нам доброго здоровья и напутствовал нас на ратные подвиги.
Не долго нам осталось стоять в обороне на центральном фронте. Чувствовалось, что идет какая-то большая подготовка к большим событиям.

Курская Дуга. О ней сейчас много известно по книгам, кинофильмам, газетным строкам. Но для меня это незабываемые страницы. В этой части я хочу изложить все то, что глубоко сидит в моей памяти, все то, что из головы не выбросишь.

Весной, когда началась распутицы, поползли слухи, что нас будут перебрасывать на другой фронт. Эти разговоры стали реальностью. В середине апреля 1943 года наша дивизия была снята с этого участка фронта и двинулась в направлении города Вязьмы. Двигались мы не спеша, показывая немцу, что у нас якобы в этом районе большое скопление войск.
Когда мы достигли Варшавку, мы увидели, что все наши склады и обозы находились именно в этих местах.
Те места, где мы занимали оборону, были мало проходимы, болотисты, очень неудобны для действий танков и передвижения обозов.
За Варшавкой, в четырех километрах, виднелась Вязьма. Если на этот город посмотреть со стороны, то кроме десяти церквей, там не осталось целым ни одного большого строения. Вязьма переходила из рук в руки несколько раз. Вокзала в городе совершенно не было. Его начальство ютилось в вагончике без колес, который стоял вблизи перрона.
Наш полк прибыл на вокзал первым, поэтому мы и погрузились в поданные вагоны первыми. Вагоны переоборудовали сами. Строительного материала было достаточно невдалеке от станции.
Так как в ротах людей осталось очень мало, по 10-15 человек, командир полка приказал передать бойцов и младших командиров в 3-ю роту, а 3-ю роту в третий батальон. Когда мы все это проделали, то оказалось – в полку насчитывается один, и тот не полный, батальон.
Всех офицеров резерва погрузили в один вагон. Старшим назначили заместителя командира дивизии подполковника Шеремета. Он оказался настолько хозяйственным, что мы даже офицерские пятидневные пайки сумели получить, что было для нас крайне необходимо. Правда, обмундирование обновить не удалось, хотя оно у нас было изрядно потрепано. Пообещали выдать новое на другом фронте.
Ехали мы очень быстро, но на остановках простаивали подолгу, пропуская эшелоны в сторону фронта. Когда мы миновали сортировочную Москвы, эшелон пошел быстрей. На 12-сутки мы прибыли на станцию Бобров, где нам приказали быстро покинуть вагоны и двигаться в направлении Старого и Нового Оскола Белгородской области. От места нашего сбора нас отделяло расстояние 400 километров. Это расстояние мы должны преодолеть за пять суток
Шли только по ночам. Днем отдыхали там, где заставал нас рассвет. Нас торопили, говоря, что к нашим местам подошли свежие бойцы, а командиры еще отсутствуют. Идти было жарко, кормили неважно, часто только один раз в сутки и то всухомятку. Обувь на нас так износилась, что из сапог видны были пальцы. Заниматься починкой не было времени. А тут еще почти каждый день нас бомбили. Особенно, по утрам, когда мы не прошли намеченного пути. В дороге купить что-нибудь покушать не представлялось возможным. Мы старались как можно быстрее добраться до намеченного места сбора.
Праздник 1 мая 1943 года нас застал в пути. Особых торжеств не было Номы, офицеры, в своем узком кругу отметили его как могли. Капитан Романовский где-то раздобыл две фляги самогона, а старший лейтенант Семенов принес в подоле горячих лепешек, помазанных творогом, так называемые, шанечки.
Теперь мы так спешили, что последние сутки двигались и днем, делая чаще привалы. К вечеру прибыли в большую деревню, где-то между Старым и Новым Осколом. В деревне расположился штаб нашего полка, они добирались на машинах. К нашему приходу нас расписали и наметили нам места дислокации. Я был зачислен во 2-й батальон, которым командовал Гвардии капитан Романовский. Я его очень хорошо знал. Гвардии капитан Дудура назначен командиром 1-го батальона.
Там же, в штабе полка, мне сообщили, что мне присвоено очередное воинское офицерское звание – старший лейтенант. Капитан Романовский разрешил мне подобрать к себе в роту командиров взводов и старшину, что я и сделал.
В первом и втором взводе у меня командовали братья лейтенанты, только что прибывшие из пехотного училища. Третьим взводом командовал уже бывалый лейтенант, только что прибывший из госпиталя. Взвод пулеметчиков, мне сказали, пришлют полностью укомплектованный. Рядовых бойцов и сержантский состав мы понемногу получали ежедневно.
Моя рота располагалась в лесу, в километре от деревни Ольшаны, растянувшейся по берегу реки Оскол.
Деревня располагалась в удобном для обороны месте, поэтому мне было приказано рыть окопы прямо по деревне, привлекая для работы и местных жителей.
Хотя до передовой было отсюда километров 25-30, рыть оборону обязали спешно. Немец на этом участке концентрировал большие силы и, вероятно, готовился к большому наступлению.
Шла нормальная служба военного времени. Ежедневные занятия с бойцами, освоение новых видов оружия и приемов борьбы с противником, знакомство с младшими командирами.
В конце мая 1943 года, когда рота была полностью укомплектована, меня и других офицеров и солдат вызвали в штаб дивизии, где Генерал вручил нам правительственные награды. Мне была вручена медаль «За отвагу». Там же мы узнали, что наша 42-я Гвардейская Краснознаменная Стрелковая Дивизия влита в состав 5-й Гвардейской Армии, которой командует Генерал-полковник Жадов. Оказывается, здесь формируется новый Степной Фронт под командованием Маршала Советского Союза И.С. Конева. Этот Фронт должен вступить в дело, когда будет необходимо развивать наступление Центрального и Южного Фронтов.
В начале июня 1943 года я и все остальные были вызваны на Армейские 3-дневные сборы командиров рот. Занятия проводил с нами непосредственно Генерал-полковник Жадов. Его воля чувствовалась, так как в мирное время он был начальником высшего военного училища в Г. Москве.
Генерал Жадов проинформировал нас, что немцы готовятся к большому наступлению, и поэтому наша разведка тщательно занимается разгадыванием его маневров.
В конце июня, а точнее, 30-го числа, мы снялись с насиженных нами мест и начали понемногу двигаться к линии фронта.
5-го или 6-го июля немцы начали наступление и понемногу теснили наши войска. Мы, вернее, наша дивизия, остановились и окопались на линии Обоянь-Прохоровка. Рядом с нами заняли свои позиции танкисты 5-й Гвардейской Танковой Армии Генерала Ротмистрова.
Моя рота занимала оборону на окраине Прохоровки. В самой деревне размещались танкисты. Они делали это очень просто – подъезжали танком к дому и просили жителей, если они там были, покинуть свои дома, а сами въезжали в сараи, а кое-где и в дома и так маскировались.
Ко мне прибыл командир полка и передал приказ командования – дальше этого рубежа немцы не должны пройти. Впереди нас было еще несколько километров до передовой. Там шли ожесточенные бои. На второй день немец нас очень сильно бомбил. Это повторялась почти непрерывно. Одни самолеты заканчивали бомбежку, на смену им сразу же заходили другие. С самолетов сбрасывали не только бомбы, а все, что им попадалось под руки: куски рельс, консервные банки, железные бочки, в которых они делали много отверстий, при падении они издавали невероятный вой, действующий на нервы.
12 июля мы вступили в бой. Первыми приняли бой танкисты, мы только расстреливали пехоту немцев, которая следовала за танками. Сражение все набирало и набирало силу и достигло невиданных размеров.
Танки горели, лезли друг на друга, а мы, пехотинцы, по несколько раз подымались из своих окопов и шли в контратаки. Повторять команду –«в атаку, за мной!» - не было надобности. Солдаты сами хорошо ориентировались, когда и что им надо предпринимать. Это повторялось не только в первый, но и в последующие дни. Были и рукопашные схватки, повторяющиеся за день по несколько раз.
К исходу первого дня на большом участке Прохоровской битвы уже стояло без действия и горело невероятно большое количество военной техники, особенно. танков, как немецких, так и наших. Сосчитать их было немыслимо. А тут еще ежечасные непрерывные налеты немецкой авиации, бомбежка и обстрел из различных видов оружия.
Но, невзирая ни на что, мы, Гвардейцы, выстояли такой натиск немцев и уже ночью начали теснить немецкие войска. Понемногу продвигались вперед. Правда, продвижение было мизерным, однако, наступление немцев мы приостановили. К 15 июля мы продвинулись всего на 5 километров, непрерывно отбивая немецкие атаки.
21 июля я со своей ротой подошел к шоссе Москва-Белгород. Подбив два танка, быстро перескочил через него и закрепился на этом рубеже. Уже туда мне позвонил комбат и попросил немного подождать своих соседей слева. Моя рота оказалась самой правой в полку, поэтому я должен ожидать связи с правой стороны, а сам установить связь с левым соседом. Капитан уточнил мне дальнейшее наступление и сказал, где можно передохнуть. Он будет находиться у Дормидонтова. Как раз моим левым соседом и оказалась рота Старшего лейтенанта Дормидонтова. Это был командир «оторви голова».Он не мог долго засиживаться на одном месте. Через моего связного он попросил моих правых соседей, то есть танкистов, дать несколько залпов по указанному им месту. Танкисты, конечно, это выполнили, но оно оказалось неэффективным. Только когда мы пошли в наступление, танкисты нам хорошо помогли.
Через несколько минут мы увидели две зеленые ракеты – сигнал к началу наступления на нашем участке. Я быстро разослал по взводам своих связных. Начались короткие перебежки с продвижением вперед. Каждый раз немцы накрывали своим огнем мои тылы и меня в том числе. Чтобы избежать частого артиллерийского обстрела, я со своими связными быстро ушел в первые ряды своей роты. Немецкие снаряды и мины теперь падали туда, где нас уже не было. Пройдя метров 200-300, я скомандовал: резко повернуть вправо, то есть лицом к высоте. Этой высотой мы должны овладеть. По высокому бурьяну, который был у подножия высоты, двигаться стало легче. Немец стал нас хуже видеть. Проделав еще несколько перебежек, я дал команду: приготовиться к атаке. До немецких окопов оставалось менее 100 метров.
В небе взвилась красная ракета, и с криком «Ура!» мы бросились на немецкие окопы. Я не пробежал и 50 метров, как передо мной оказался немецкий окоп, из которого целился в меня немецкий офицер. Но я опередил его, выстрелив в него почти в упор. Когда он падал, я увидел у него на груди железный крест, который потом снял с него мой ординарец.
Когда мы достигли обороны немцев, они спешно начали отступать, не выдержав нашего натиска. В окопах мы обнаружили наших женщин и подростков, которые рыли эти окопы. Там их было около 400 человек. На самой высоте, во второй линии окопов, меня легко ранило в левую руку (осколок попал прямо в часы, от которых не осталось и следа), и царапнуло осколком в правую ногу. Оказавшийся рядом со мной солдат, остановил меня и сказал:
- Вы ранены, товарищ командир. Давайте я наложу повязку.
Закончив делать перевязку, он полез к себе в карман, достал из него карманные часы и подал их мне.
- Тебе, командир, без часов нельзя.
Я их взял, поблагодарив за это солдата.
Бой затих. Немцев мы уже не преследовали. Сколько было радости у женщин и подростков, которых мы освободили. Они рассказывали, что в последние дни немцы настолько обнаглели, что не выразить словами. На все работы выгоняли нас, не взирая ни на что.
Я собирался сходить в тыл, как ко мне прибыли связные всех четырех взводов с докладами. Выслушав их, я тут же составил полную сводку. В роте осталось немногим более 50 бойцов и младших командиров. Командиры 1-го и 2-го взводов, братья лейтенанты, оба ранены во время атаки. Эта сводка была мне необходима для доклада комбату. Я позвонил ему, доложил обстановку и потери, рассказал, что сейчас переделываю оборону, которую оставил нам немец, на свой лад. Тут же попросился сходить в медсанбат, чтобы сделать перевязку, ибо та, которую мне сделали во время боя, пришла в негодность. Получив добро и оставив за себя командира 3-го взвода, я ушел в медсанбат, который находился в овраге. Там же был и штаб полка. Это было в 400 метрах от моих окопов.
Когда мне в медсанбате делали перевязку, я услышал разговор:
- Кто действовал на правом фланге? Это напоминало учение, а не бой. Все наступление и атака проведены очень хорошо.
Кто-то из штабников нашего полка ответил:
- Там действовала рота Старшего лейтенанта Белецкого из батальона Капитана Романовского.
За участие в боях на Курской дуге я был удостоен правительственной награды – Ордена Отечественной войны 2-й степени.
Через несколько дней я узнал, почему был такой разговор о моей роте и о бое за высоту. Оказывается, наблюдательный пункт дивизии находился сзади меня, и им было хорошо видно все наступление и атака.
Когда я собирался уходить на передовую, меня позвали к командиру полка, от которого я узнал, что оставшиеся впереди нас немцы бросили свою технику и бежали. Мне на передовую идти не было надобности. Уже всем разослан приказ – сниматься с занятых позиций и преследовать противника. Так шли мы два дня. Заходим в населенный пункт, а нам говорят:
- Час тому назад немцы ушли.
Когда я ранним утром зашел в одну деревню с ротой и выстроил ее вдоль улицы, то с огородов по строю бойцов было произведено две короткие автоматные очереди. 2 солдата были ранены. Тогда я приказал автоматчикам прочесать огороды. А там была посеяна кукуруза. Там же бойцы обнаружили 2-х девушек с немецкими автоматами. Мои бойцы, конечно, им этого не простили.
К районному центру Харьковской области г. Золочеву мы приближались со стороны северо-востока и остановились по линии железной дороги. Наша задача – после прорыва нашими танками линии немецкой обороны, развивать наступление через огороды.
Ночью танки прорвали обороны немцев, и к утру мы заняли первые четыре дома, но выбить противника из города так и не смогли до следующей ночи. На следующую ночь танкисты заняли вокзал, и к утру Золочев был полностью нами освобожден. В этом бою наши потери были ощутимы. Был убит заместитель командира батальона Капитан Ушастин и несколько бойцов моей роты. Ушло из роты много раненых. По приказу командира полка, остатки бойцов и младших командиров я передал в роту Дормидонтова. Самого меня оставили в Золочеве до вечера, чтобы я нашел свой обоз, направил его по новому маршруту и принял участие в похоронах погибших бойцов и офицеров.
Выполнив порученное мне задание, я только на железнодорожной станции Фески догнал свой батальон, который двигался вдоль железной дороги. Когда я доложил Капитану Романовскому о своем прибытии, он обрадовался и сообщил мне:
- Тебя назначили моим заместителем. Остатки со всех батальонов полка передали в наше распоряжение. Теперь в батальоне, которым мы будем командовать, насчитывается около тысячи человек. Офицеров с избытком. Действующий батальон в полку один.
Поговорив, мы сделали вывод, что, вероятно. скоро нас выведут на отдых, но пока нам надо выполнить поставленную задачу. Наш 132-й полк преследовал противника по левому берегу реки Уды. По правому берегу, следуя параллельным курсом, ту же задачу выполнял 136-й полк нашей дивизии.
26 августа 1943 года до нас дошли слухи, что нашими войсками Степного Фронта освобожден наш родной город Харьков. Эту новость мы узнали от женщины, которая шла из Харькова в направлении села Довжик. Перед нами теперь стояла задача: занять станцию Пересечное и, развивая наступление, освободить населенный пункт Ольшаны. Задача была не из простых, так как впереди нам следовало пересечь реку Уды. В этих местах она была мелководна и на большой площади по лугу превращалась в топкое болотистое место.
Рассмотрев местность, мы пришли к выводу: чтобы не идти по болотистому месту, следует внезапно атаковать гарнизон станции, где, по донесению разведки, стоял бронепоезд немцев. А затем, под мостом, через речушку, пропустить основные силы батальона. Станцию Пересечное занимала рота Дормидонтова, с которой шел и я. Бронепоезд немцев успел уйти в направлении станции Залютино. Закрепившись на станции, свой наблюдательный пункт мы поместили в погребе, который находился отдельно от основного здания.
Сообщив капитану, что мы уже закрепились на станции, он с основными силами батальона пошел по намеченному пути под мостиком, резко повернув затем вправо в направлении деревни Ольшаны. Она находилась в 3-х километрах от станции. Бойцы роты Дормидонтова прикрывали слева их продвижение. Наблюдая за ходом событий, я увидел, что немцы стали поспешно отступать в сторону станции Залютино, бросая свою технику. Убедившись в том, что уехавший бронепоезд не причинит нам какого-либо вреда, я с остатками бойцов двинулся в направлении Ольшан. Здесь немец не оказывал большого сопротивления, вплоть до выхода из Ольшан.
Со штабом батальона мы дошли до последних домов Ольшан. Немец встретил нас сильным минометным огнем и заставил остановиться. Мы вынуждены были залезать под сараи, которые стояли на стояках небольшой высоты. Начали окапываться по огородам. Немцы оказывали яростное сопротивление. Весь день не давал возможности нам даже головы поднять. Непрерывно вел огонь из артиллерии и минометов. В погреб, где мы организовали штаб батальона, сбежалось много женщин с детьми. Это было единственное хорошее укрытие. В нем скопилось более 40 женщин и детей. Во всех домах этого района были выбиты окна и двери, стали гореть сараи, из которых выскакивали куры и свиньи. Только ночью обстрел стал реже, вероятно, тяжелая артиллерия меняла позиции. Как выяснила наша разведка, немцы стояли от нас очень близко, примерно в 150 метрах, но мы их плохо видели.
На 16 часов следующего дня была назначена общая дивизионная атака. Перед этим я прополз по всей передовой батальона.
У бойцов было хорошее бодрое настроение. Командиры рот и взводов чувствовали уверенность в своих бойцах. «Ведь мы же гвардейцы», - говорили они.
За 15 минут до атаки к нам на КП прибыл командир полка с комиссаром. Романовский в это время находился на правом фланге нашего батальона в огородах на лугу.
За пять минут до атаки по нашему участку немцы произвели несколько выстрелов из тяжелой артиллерии. Один из снарядов попал в проход погреба, на пороге которого находились мы с командиром полка. Нас обоих ранило. Комиссар находился в глубине погреба и беседовал с женщинами. Среди женщин и детей оказалась ранена только одна, и то легко. В атаке мы с командиром полка уже не участвовали, там был комиссар.
Это было 29 августа 1943 года – последний день моего участия в Великой Отечественной войне. Мое ранение оказалось тяжелым, оно вывело меня из строя на очень долгое время. Очнулся я, когда почувствовал, что мне накручивают что-то на голову. Кроме ранения в голову, по мне текла кровь из шеи и живота. Нормальную перевязку мне сделали только в полевом госпитале в какой-то деревне Белгородской области.
Потом – переезды с одного места на другое. Для меня это были очень неприятные ощущения. Сам ходить не мог – падал. Всегда в этих случаях меня кто-то поддерживал и помогал передвигаться.
И вот город Мичуринск. Госпиталь. Я попросил соседа по кровати написать под мою диктовку письмо домой. Это письмо всполошило моих родителей и жену. Об этом случае я рассказывать не буду. Моя жена, если понадобится, расскажет об этом лучше меня.
Когда дошла очередь до меня делать операцию, врачи, тщательно меня осмотрев, пришли к выводу, что меня необходимо направить в глубокий тыл. Это и было сделано.
Через несколько дней погрузили в эшелон, который отбыл в глубокий тыл. Конечным пунктом намечено – Верхняя Салда, где кончается железная дорога на север. Это далеко севернее Нижнего Тагила. Когда мы его проезжали, я сообразил, что мы миновали Свердловск, и если будем возвращаться, то только через него. Ведь моя семья находилась именно там.
Так как я был один из самых тяжело раненых, меня должны были выносить первым из вагона, но этого не произошло. Госпиталь был переполнен, и нас не приняли – почти целый вагон раненых.
Высадили нас в городе Свердловске. Я попал в офицерский госпиталь. На второй же день ко мне пришла мать с моей дочерью Ларочкой. Когда я спросил ее, где же мой отец и моя жена, она мне сказала: «Они поехали в Мичуринск».
В Свердловском госпитале мне сделали операцию и я пролежал в нем до 28 февраля 1944 года.
После излечения госпиталь предоставил мне месячный отпуск, по истечении которого я был направлен в гарнизонную комиссию. Комиссия сочла возможным использовать меня для работы в тыловых воинских учреждениях. До конца войны военкомат использовал меня на различных должностях – военруком в ремесленном училище, начальником военно-учебного пункта на номерном заводе, а также, начальником 4-й части райвоенкомата.
Война уже закончилась, когда мы узнали, что есть такой приказ Главного Командования, по которому офицеры имеют право выбора места жительства.
Почти в один день все офицеры райвоенкомата подали рапорта о своем выезде из города Свердловска в разные места. Я выбрал город Харьков.
Так закончилась моя служба в Армии. По прибытии в г. Харьков я снова пошел работать на Турбинный завод, на котором работал до войны. Я считал его своим родным заводом, где приобрел хорошую специальность, где был хороший сплоченный коллектив.
Я считаю, что дальше повествовать нет необходимости. Для меня началась мирная жизнь.
В настоящем повествовании охвачены далеко не все воспоминания об участии в Великой Отечественной войне. Я не мог описать даже некоторые отдельные эпизоды рукопашных боев с врагом. Об этом просто невозможно вспоминать. Я также не смог выразить словами те переживания, которые охватывали меня при выполнении поставленных задач в тылу у немцев. Многие моменты были упущены из того времени, когда я находился в запасном полку. По заданию командования я тогда неоднократно посещал передний край нашей обороны. Всего не расскажешь. Но и этого должно быть достаточно, чтобы правильно оценить прошедшее.
Значительно позже, когда война стала потихоньку забываться, мне в Харьковском облвоенкомате вручили Орден Отечественной войны 2- степени, а позже – Орден Красного Знамени, к которому меня представили, когда я, выполнив задание, вышел из окружения.
Кроме того, за храбрость, стойкость и мужество, проявленные в борьбе с немецко-фашистскими захватчиками и в ознаменование 40-летия Победы Советского народа в Великой Отечественной войне 1941-1945 г.г. Указом Президиума Верховного Совета СССР от 14 марта 1985 года я награжден Орденом Отечественной войны 1-й степени.
Я думаю что молодежь, которая, может быть, когда-то прочитает мое повествование, оставит что-то в своей памяти и сделает для себя какие-то выводы.
Когда я участвовал в Великой Отечественной войне, я был еще очень молод. Мне было только 23 года, когда я впервые взял в руки оружие и добровольно пошел защищать нашу Родину. А когда возвратился с войны, стал многое понимать лучше.
К дальнейшей военной службе я стремления не проявил.
Не один десяток лет я еще трудился на «трудовом фронте», пока не пришло время уйти на заслуженный отдых. О мирном труде также можно написать целую книгу.