ДЕВЧОНКА - ФРОНТОВИЧКА

А где же та красавица девчушка,

Что на броне врывалась в города?!

Что медсестрою всю войну прошла,

Привыкнув к табаку и к автомату.

Она в душе у каждого солдата,

Кого тогда от смерти сберегла.

    Из воспоминаний моей бабушки, Батмановой Екатерины Александровны, ветерана Великой отечественной войны, прошедшей санитаркой, а позже мед. сестрой на санитарном поезде войну. Была награждена орденом красной звезды.

ТРОФЕИ

         Она только что расписалась на Бранденбургских воротах (Е. А. Утюпина), на рейхстаг слазила по головам подружек – чистого места нет. Девчонки смеялись: - Ты короче пиши  - не Утюпина, а Утю. – Или вообще крестик поставь, а то нам места не хватит.

        Девчонки… Смешные. Несчастные. Маша Вавилова, племянница знаменитого академика,  тоже рейхстаг «расписывает и гордится», а, случалось, вздохнет в ночь: - Ах, встретить бы героя…

       Катя Пименова, незаконнорожденная дочь Клима Ворошилова, бывало, письмо отца читает и плачет: - Папа снова две тысячи прислал и спрашивает: как ты там? Береги себя…

      Люда Павлова – внучка не менее знаменитого академика, того, что собак испытывал, тоже нос пудрит:  - Смотрите какие танкисты…  Один из таких танкистов звал Катерину в дальние дали с собой, но она отказалась…

     Берлин замер и молчит. Трофеи, кажется, все выбраны. Несколько дней назад их поезд остановился во Франкфурте. Дома, и из окон дымы. Санитарки засуетились: - Ну, что, девчонки айда за трофеями? Зашли в три дома, от железной дороги три шага, - двери закрыты. На втором этаже – однокомнатка, никого нет. Слева, в прихожке, шкаф, чуть поодаль – комод. На стенах – картины и фото: семья – отец, мать, дети. Все, как у нас. Кто-то из девчат схватил перину:

 - У нас такие же были… Сгорели…

     Под Харьковом , где был дом подруги, действительно всё выжгли. Санитарные поезда по конвенции нельзя было бомбить, но били за милую душу. А уж деревушки горели, как свечи... Подружка перину трясет:

- Наверное, возьму.

     Палеринки, салфетки, кружева. И маленький наперсточек в серебре. Катя подкинула его к потолку:

 - А мне этого хватит. Возьму наперсток, и баста!

     Санитаркой она стала случайно (потом медсестрой), думала быть рукодельницей. Мама, Феона Антипьевна, умерла, когда Кате было десять. Мама умела шить. Когда б не война, новосибирские модницы узнали б и Катины руки. На серебряную свадьбу сама себе подвенечное платье сошьет и сделает шикарную прическу. Всю округу шапками обеспечит – «наперсток» до дыр сносится, И Александр Иванович  залудит его. Но это будет потом, в 70-х, а тогда пришлось на заводе взрыватели делать, а , как закончила курсы сандружинниц, взяли на фронт.

ВАЛЕНТИНА СЕРОВА

       Из служебной характеристики Е. А. Урюпиной (Батмановой): «За время нахождения на службе в ВСП №338 вполне оправдала доверие… Вагон с тяжелоранеными, обслуживаемый ею, всегда находился в образцовом порядке.  Отличалась исключительно чутким, умелым подходом к раненым.  За отличную работу девять раз отмечалась благодарностью в приказе… Имела тяжелую контузию и легкое ранение.

       Санитарный поезд ходит, как маятник, - фронт-тыл, фронт-тыл. Три года на колесах. Как то под Киевом зашли в фотографию, смеясь, как все молодые. Только что «отснявшаяся» дама посмотрела на Катю, взяла за руку:

 - Возьми  мою кофточку – для фото…

      Катя плечами пожала, к гимнастерке привыкла, но в кофточке, наверное, лучше. У неё таких сроду не было – нить непряденая, так и светится, шелковится. Катя в кофточку запахнулась. «Дама» смеется:

- Дарю на память – носи, Мне твой голос понравился – что-то в нём есть…

     Пройдет несколько лет, и дома, в Сузуне (Новосибирская область), Катя зайдет в клуб вместе с Сашей, закрутят фильм, и она вздрогнет – по ступенькам в кино спускается та самая «дама» и пела почти её голосом: - Жди меня, и я вернусь, только очень жди…  - Саша, это её кофточка, она мне под Киевом подарила!

      Валентина Серова по бесконечным ступеням, не смеясь, не плача, все пела и пела с какой-то пронизывающей болью:  - Жди меня, и я вернусь, только очень жди, когда наводят грусть желтые дожди…

СИМОНОВ

      Вот ведь судьба – с Константином Симоновым, мужем Серовой, Катя тоже встретилась. Было это в прифронтовой зоне. Ночью Красновский, начальник начальник поезда, привел какого то мужика:

- Девчонки потеснитесь – корреспонденту нужно отдохнуть…

        Седой. Орлиный профиль, трубка в зубах. Девчата уступили свое купе.

 – Вообще то я писатель, - проворковал седой, - а вы заходите поговорим…

        За окном потемнели степи, девчонки постучали в свое купе:

 - Раненые спят – можно чаёвничать…

       Симонов зашуршал свертком:

- У меня сахар есть…

- А у нас чай – нет, не подумайте, не морковный, настоящий, под Ленинградом выдали…

        Незадолго до этой встречи, Екатерина схлопотала контузию. Тот самый шрам на лбу образовался от бочки. Снаряд разорвался в ста метрах от третьего вагона, но ударная волна докатилась к платформе, где она несла караул, - сорок пять килограммов её веса закатились под бочки с соляркой, и всё померкло. Голова всё ещё побаливала, но Симонова было интересно слушать. Рассказал своё детство, потом стал стихи читать…

- «Жди меня» - это вы написали?

 - Написал…

        Девчонки засмущались:

- неужто тот самый?

      Маша Вавилова Кате – на ухо:

 - Вот он мой герой – да не дотянешься…

      «Герой» всё смолил и смолил свою трубку, потом вытащил мундштук, продул:

- Эх, девчата, а вы знаете, война скоро закончится. Скоро в Берлине будем…

ЖДИ МЕНЯ…

          Шли порожняком. Опять бомбежка. Михайлова и две девчонки под березы встали, и бомба как раз в них. Ничего не осталось. Катя с подружками забежала в блиндаж.  Двое сели у амбразуры, трое в угол забились. «Мессер» прошел на бреющем полете – и нет девчонок, тех, что у амбразуры сидели.

           Та же история повторилась за Киевом, в Готне. Бомбили, в этот раз не поезд, а склады с горючим, находившиеся неподалеку от путей. Состав отогнали куда подальше, и санитарки с медсестрами кинулись носить раненых из каких-то утлых, прокопченных землянок. Десятки здоровенных, но увечных мужиков. Все грязные. Оттаскавшись, девчонки принялись умывать вояк. Тазик с теплой водой и губка. Одного терпи-терпи, а он не отмывается: оказалось, азиат загорелый. Да и остальные, как азиаты, - копоть въелась в кожу, как «мазут» в руки танкиста.

–Жди меня, и я вернусь, только очень жди, -вспомнила Катя. – Кто-то и этих бойцов ждет, и мы всё сделаем, чтобы их дождались…

           Её ещё не ждали. Ни Саша, ни Мишель. Только отец, Александр Михайлович, участник первой мировой, и многочисленная ребятня из родовы, для которой она была и нянькой, и мамкой, и всем на свете.

ЛЕТЧИЦА

          Раненые на подвесных койках стонут, корчатся. Под Киевом, Дарницу не проехали ещё, шесть «Мессершмидтов» налетели. Хочется бежать, но куда – раненых не бросишь, с ними погибай – таков закон. Бомбы словно в ушах взрываются, выкинули «зажигалки» - иголки собирай, светло, как в аду. Паровоз потянул куда-то на запасные пути. Полковник – взяли под Киевом – с полки ноги свесил и что-то орет. Катя, Маша и санитар (пятидесятилетний мужик) ухватили его под ручки – хоть привязывай. У полковника полчерепа нет, ближе к темени – пластиглазовая вставка, видно как мозг шевелится, и «водичка» бежит по нему. В обычное время полковник спокойный, но нет-нет накатит.

         В 13-м вагоне – это её вагон – лежит Нина – летчица. Без ног. Отец у неё генерал, мама – полковник медицинской службы, но Нинка домой не хочет:  - Зачем? Разве я встречу парня? Катя ночью проснулась – летчицы нет. Побежала в тамбур. Нинка уже дверь открыла и вот-вот выбросится в степь. Катя ее схватила:

- Дура, что ты делаешь!.. И парня, может, найдешь, и дети будут. Знаешь, сколько таких, - полфронта…

         Нинка схватилась за ноги, которых нет:

-Ах мама, куда они делись?

МИШЕЛЬ

         Как-то под Харьковом Катя была в карауле. С винтовочкой, как на прогулке, в последнем вагоне – зенитка торчит, и звезды светят, замечталась. Вспомнила детство: отец за конями ушел, мама кашу варит. И вдруг – змея. Ползет по ограде – всё ближе и ближе к ней.  – Мама, змея!   - То не змея, девочка, ужик. Дай ему молока… Поцелуй ужа до сих пор на её губах: ползет по руке, под рубахой, ожег холодом шею и в губы поцеловал.  За молоко. Мишель тоже просит:  Ну, хоть разок поцелуй…   - Да ну вас французов, вы все больные… Мишель голову обхватил и в тамбур: 

-Катя, Катя, беда моя и счастье, побойся бога…

       Как его звали, этого переводчика? Одноногий, ещё в 14-м году пострадал, русский эмигрант. Сидел в плену, теперь в Париж едет. В поезде кого только нет, - французы, бельгийцы, немцы, евреи. Всех из концлагерей везут по домам. Одноногому переводчику жалко Ромео:

 -Катя, он в вас души не чает. Не пожалеешь: отец у него фабрикант, под Парижем – поместье,  будешь сыром лимбургским…

       Мишель всю дорогу от неё не отходил. По-русски слегка научился, руки сжимает и молит:

 -Катя, все для тебя, все…

      Он ей немножко нравится, но ещё больше жалко. В Польше экскурсовод повел девчонок по лагерю, и они ужаснулись: пыточные, лаборатории, тиры, газовые камеры. И как только Мишель это всё выдержал? Не зря такой тощий. Но во Францию она ни за что не поедет: она комсомолка, а он буржуй…

      Мишель – художник. Рисует её – она рвет. Потом посмотрела – сердечко, какие-то голубки:

 -Вот это мне нравится… Подари.

СВАДЕБНАЯ КАРТОШКА

      В 51-ом на родине, в Сузуне, она пройдет мимо дома Саши – картошку копали:

- Бог в помощь…

      Саша только что из Монголии – Квантунскую армию громил…

-Картошку не подсобишь унести?

      Екатерина – аршин с небольшим – плечо подставила:

-Нагружай

- не унесешь…

- Можешь сверху сесть. Не таких мужиков таскала…

      Этим вечером Александр Иванович предложение сделал:

- Я уже и маме сказал – пусть свадьбу готовит…

-Ещё подумаю…

      В кармане гимнастерки – не расстаться с ней – лежит медальён – «привет» от Мишеля: черный кристалл в виде сердечка, внутри богородица и белая прядь из макушки. Тогда в Берлине, поезд уже отходил, Мишель, как ребенок, плакал:

-Кати, помни меня

     Одноногий тоже слезу пустил:

- Беги за ним…

-не побегу…

      У сердца – «сердечко» и браслет, шелковая нить с бисерным набором:

-Кати, это мамина вещь… Она говорила: кого полюбишь – дари, чтоб дети рождались.

      В 70-х дома, в Гидростроителе, она затеет ремонт, и все фронтовые реликвии временно перенесет в сарай, в том числе и безделушки Мишели. Сарай сгорит, а вместе с ним будто и память о тощем французе. Может, зря не поехала с ним? Гуляла бы сейчас по Елисейским полям…          Нет, Саша ей много дороже.

     Характер е неё – ого-го: в 56-ом, когда она с Александром Ивановичем, его сестрой и мамой, только только приехала в Братск, как-то в мороз пьяного милиционера из магазина гирькой вытурила, а ему, своему Саше, слова худого не скажет. Так разве иногда пугнет, если повод серьезный…

НОВЫЕ ЗНАМЕНИТОСТИ

      60-е – светлые, шумные годы. В Братске уже гудят турбины, до Ангары – с парашютом лететь: Братская ГЭС, что эйфелева башня. Стройка потихоньку сворачивается, закрылась торговая палатка на берегу ангары, но Катерина, как всегда, при деле – «горелый» магазин, где она работает продавцом,  кормит чуть ли не весь правый берег. Снабжение отменное, работы хватает, но она успевает и на рыбалку с мужем съездить. Два ведра карасей – обычное дело. Как-то в Братск приехал артист Василий Меркурьев (друг одной из местных семей), на Дубынинской тоне состязалась с ним в ловле «таймешат» и победила. Меркурьев, отменный рыбак, чуть ли не плакал…

     С какими знаменитостями только не сводила ее жизнь. В магазине и столовой обслужила целую плеяду актеров, частенько приезжавших в те годы в Братск: Самойлов, Глебов – всех сейчас да не упомнишь. Да что там актеры, в войну с самим Сталиным довелось обменяться приветствием…

ВСТРЕЧА В ПУТИ

      В начале 45-го – плохо спалось – поезд шел на Кавказ. В краснодарском крае, рассвет чуть забрезжил, Екатерина вышла на какой-то станице. Пахло весной, пели птицы. Раненые спят, как «убитые»-  тяжелых нет. Катя вздохнула полной грудью – неужели где-то война? Мир и благодать. Тишина…

-Внимание, граждане и военные! Всем, кто находится на перроне, срочно зайти в вокзал!

      Катя заскочила в вагон: наверное, бомбежка? Но ничего тишину не нарушало, кроме скрипа буферов. На соседний путь подошел поезд. Катя отдернула шторку. В поезде, напротив, у окна стоял мужчина. В белом исподнем, как все солдаты. Нога на трубе отопления, и трубку курит. Как Симонов, подумала Катя и тут же ахнула: да это же Сталин! Иосиф Виссарионович! Главнокомандующий смотрел на неё и улыбался. Спустя годы она узнает: Сталин ехал на конференцию в Ялту. Решался вопрос вопрос о послевоенной Германии. Поезд тронулся. Разминаясь с санитарным составом, Сталин поднял вдруг руку и помахал ей. - До свиданья, - крикнула она и тоже помахала рукой.

ПОБЕДА

      Война, как и обещал Симонов, закончилась. 8 мая их поезд прибыл в Баку. Громкоговоритель голосом Левитана сорвался: Победа!.. Раненые выскочили на перрон, в воздух полетели пилотки, костыли. Одноногие пустились в пляс. Творилось немыслимо что. Громкоговоритель захрипел, заглох – и снова: - Победа!.. Текли слезы. Потому Победа! Потому что ради этого жили. Победа!    

    Увы, сейчас Батмановой Екатерины Александровны уже нет с нами, но в наших сердцах, в нашей памяти навсегда останется этот светлый человек, совершивший настоящий подвиг ради мира на земле, ради детей, внуков, ради всех…