Папку с рукописными листами воспоминаний моего отца, Антипенко Николая Михайловича, о Великой Отечественной я обнаружила уже после его ухода из жизни. Долгое время до них не доходили руки. Наконец, хочу отдать хотя бы малую толику дочернего долга.

КАК МЫ СПАСЛИ ПОЛКОВНИКА ЧУРСИНА.

Западный Буг наша дивизионная конная разведка форсировала, держась за гривы лошадей. И сразу же командир взвода приказал мне, сержанту Ермолаю Чупину и рядовому Александру Грачеву вести разведку в головном дозоре. Идя по полю скошенной ржи, видим: едет арба и возле нее человек пять-шесть. Расстояние приличное, бинокля нет, сразу не определишь, кто это - поляки или немцы. Мы остановились, стали наблюдать. Они нас не увидели, поехали в сторону леса. Тут-то и мы поняли: немцы.
На опушке леса стояло несколько армейских палаток, которые мы сначала не заметили, так как все наше внимание было обращено на повозку с людьми. Она въехала в лес, а на опушку вышло несколько немцев. Они смотрели на нас, мы на них. Вдруг Чупин снимает с головы пилотку и машет немцам: давай, мол, сюда. А те нам машут: давайте вы к нам. Я говорю Ермолаю: "Надо слезть с лошадей, неизвестно, с какой целью фрицы идут к нам". А он отвечает: "Что, не видишь, идут сдаваться". Немцы подходят ближе, я не выдержал, соскочил на землю, лег у ног лошади, намотав повод на руку. Изготовился к стрельбе.
Немцев уже можно различить. Посреди идет офицер в очках и с пистолетом в руке, по сторонам два солдата с винтовками. Я говорю Грачеву: "Саша, слезай с лошади, если жизнь дорога, а Чупин пусть как хочет".
Грачев меня послушал, соскочил с лошади и залег. А Чупин все кричит: "Фриц, сдавайся!" Тут офицер как крикнет на корявом русском: "Иван, сдавайся!", после чего Ермолая как ветром сдуло с лошади.
Неподалеку от нас стоял дом с хозяйственными постройками. Ну, думаю, если немцы туда заскочат, то нам не уйти живыми, перестреляют, как куропаток. Мы с Грачевым открыли огонь из автоматов. Двоих солдат убили сразу, а офицер упал и по земле покатился. Как мы ни стреляли, не попали в него, он так кубарем и укатился в лощину, встал и убежал. Прицеливать мы его не стали, так как немцы со стороны леса открыли по нам огонь, потом развернулись и начали отступать по жнивью. Из этого мы заключили, что они посчитали, что мы решили сдаться, раз махали им пилотками.
Через некоторое время к нам подъехали остальные разведчики во главе с командиром разведки, и с ним был зам. командира дивизии полковник Алексей Алексеевич Чурсин. Мы ему доложили обстановку, сказали, что где-то впереди отступает примерно рота немцев. Алексей Алексеевич внимательно выслушал, но мне показалось, что он не придал особого значения нашим словам, и они с коноводом рысью поскакали вперед.
Не прошло и часа, как нам навстречу выскочил на своей лошади коновод, ведя в поводу лошадь Чурсина, и сказал, что полковника взяли немцы в плен. Мы пришпорили лошадей, повод лошади полковника вырвали из рук коновода и на полном галопе поскакали вперед. И видим, что перед цепью немцев бежит полковник Чурсин, а те не спеша как бы гонят его перед собой, куда, мол, он денется. Но в плен, значит, еще не взяли.
Чурсина я знал хорошо со дня его прихода в 1320-й стрелковый полк командиром. С первого и до последнего дня его пребывания на этом посту я был его коноводом. Только с его назначением заместителем командира дивизии я ушел в конную дивизионную разведку. Алексей Алексеевич был человеком уравновешенным, высококультурным, воспитанным, мягким, ему больше подходила должность политработника, чем строевого командира, хотя как комполка показал себя довольно грамотным, знающим. С ним полк провел немало успешных боев. Лично для меня Чурсин был родным, близким человеком, ко мне он относился доброжелательно, без придирок, но и без панибратства.
И когда я увидел бегущего от немцев Алексея Алексеевича, то огрел плетью свою лошадь и поскакал по полю в обход. Немцы меня тут же обстреляли, но безуспешно. Полковник уже весь выдохся и не мог бежать. Когда я нагнал его, он лежал с пистолетом в руке за деревом в парке какого-то панского имения. Я помог Алексею Алексеевичу сесть на лошадь, и так же в обход мы приехали к своим. Тут подоспели остальные конники, полковник выхватил из моих рук плеть и начал стегать своего коновода.
Как потом рассказал сам Алексей Алексеевич, он решил размяться, слез с лошади, а повод отдал коноводу. Через некоторое время коновод оглянулся и увидел сзади немцев, растерялся, стеганул лошадь и ускакал. А полковника оставил.
Конечно же, Чурсин его прогнал и потом неоднократно предлагал мне снова быть его коноводом, но я уже познал вкус разведки и отказался.
Немного придя в себя, мы пришпорили лошадей, выхватили клинки и на полном аллюре пошли в атаку. Лично я настиг одного немца, занес над его головой клинок, но тот бросил винтовку и поднял руки. Не знаю, по какой причине, хотя и был я в полубезумном состоянии и мог рубануть фашиста, но не опустил клинка на его голову…
После скоротечного боя нам опять пришлось продолжить разведку. Немцев нигде не видно, тепло, мы и лошади смертельно устали, проголодались. Возле дороги стоит дом, мы с Чурсиным зашли, оставив с лошадьми Грачева. Смотрим, на столе лежит горящая сигарета, а мы-то курили махорку, и стоит кувшин с медом. Подозрительного ничего не заметили, взяли кувшин, сели на лошадей и поехали дальше. По пути поочередно запускали в кувшин руки и облизывали пальцы. Проехали опушку леса, въехали на поляну, поднялись на бугорок и увидели буквально рядом немца. Он понял, что это русские, закричал на весь лес и бросился бежать. Оглянувшись, мы заметили, что заехали в расположение немцев. Повернули лошадей обратно, а они устали, не идут. Побросали лошадей, понадеявшись на ноги. Не заметил, сколько немцы стреляли по нам, но главное, все остались живы и невредимы. А дивизия после нашей разведки здесь две недели вела тяжелые бои.
В течение только одного дня побывать в таких предрягах и остаться в живых - это ли не солдатское счастье? Это только один день фронтовой жизни. А сколько их было, не похожих один на другой?.

…И ЛЕТЕЛА В ГЕНЕРАЛА ТАРЕЛКА С БОРЩОМ.

Под Новый 1944 год наш 1320 стрелковый полк стоял в обороне под хутором Бовки. Я, находясь в роте автоматчиков, был назначен на пост у блиндажа командира полка полковника Прядько. Надо сказать, что человеком полковник был боевым, но своеобразным и со странностями. Любил выпить, притом изрядно. В обороне я часто ходил с ним по переднему краю, охранял. Когда мы попадали на открытой местности под артиллерийский огонь, моей первейшей обязанностью было прикрывать его сверху своим телом.
Перед выходом на передний край ординарец Прядько Петр, он же его личный повар, всегда давал мне для полковника фляжку со спиртом. Прядько выпивал ее всю, и назад мне приходилось тащить его на спине. При этом командир полка интересовался, хорошо ли я знаю местность - не дай Бог заблудиться и попасть в плен к немцам. Иногда, выбившись из сил, я находил линию связи и перерубал ее, зная, что связисты прибегут устранить разрыв. Так с их помощью я приносил полковника в расположение штаба.
На встречу Нового года к командиру полка приехал командир 413 го соединения генерал-майор Хохлов. Через некоторое время в блиндаж была вызвана старшина медицинской службы Татьяна (фамилию не помню). А у нее была любовь с адъютантом Прядько сержантом Колей Борисовым, и все мы радовались отношениям этой симпатичной пары.
Ближе к полуночи из землянки начали раздаваться смех, песни, громкий разговор. Праздник есть праздник даже на фронте. Вдруг все стихло и выбегает без шинели в одной гимнастерке Татьяна - и мимо меня прямо в лес в направлении санитарной роты. Вслед за ней выскакивает Прядько с маузером в руке.
- Где она?
- Кто, товарищ полковник?- -невинно спросил я.
- А ты для чего здесь стоишь? - рассвирепел он, размахнулся и ударил меня кулаком в левое ухо. От неожиданности и невероятно сильного удара я упал в снег.
Когда очнулся, то увидел, что Коля Борисов и ординарец Петр сидят на полковнике верхом, пытаясь отнять маузер. Наконец, разоружили, подняли на ноги и увели в землянку.
Тут подъехали сани, запряженные двумя лошадьми, генерал Хохлов сел в них и, даже не попрощавшись, уехал в штаб дивизии.
На следующий день Татьяна рассказала, что же произошло в землянке. Когда все выпили и были уже навеселе, генерал стал приставать к девушке. Вначале она пыталась отшутиться, потом пристыдить, но когда генеральская наглость вышла за все рамки, схватила тарелку с борщом и выплеснул в лицо Хохлову. Надо отдать должное ему и Прядько, что поступок старшины медицинской службы не имел для нее серьезных последствий, все обошлось.

ХЕНДЕ ХОХ, ФАКЕЛЬЩИК.

При освобождении Кировского района Могилевской области особенно запомнилось радушие населения. Я в то время был в конной разведке, при отступлении немцев мы первыми входили в населенные пункты. Везде нас встречали с восторгом, слезами радости, девчата забрасывали цветами. Почти в каждом селе посреди улицы ставился стол, застеленный белой скатертью, с бутылью самогона и немудреной закуской. Пока не выпьешь рюмки, не отпустят, не помогали никакие отговорки, что тебе надо дальше вести разведку, что за тобой идут полки дивизии...
Отступая, немцы оставляли "факельщиков" - дожигать то, что не успело сгореть. Вначале мы даже не поняли, что это за люди бегают с факелами по улице. Когда же дошло, что у нас на глазах они поджигают деревню, охватила такая ярость, что мы как один побросали лошадей и ринулись на фашистов с автоматами.
Они от нашего огня бросились бежать врассыпную,. Я за одним из них: он во двор - я туда же, он в огород - я за ним. Там немец нырнул в землянку, в которой местные жители прятались от бомбежки. Ну, теперь попался!
Тут наши разведчики подоспели, окружили землянку, кричим: "Хенде хох!", "Ком!". Думаю, этого было достаточно, чтобы фриц понял, чего от него хотят.
Наконец, он появился в проходе, в руках пистолет. Мы стоим с взведенными автоматами, ждем. Немец посмотрел на нас, потом на свой пистолет, приставил себе к виску и выстрелил. Обыкновенный молодой немец, лет 19-20, даже не в сапогах, а в крагах, зачуханный, грязный...

ДНЕВНАЯ ВЫЛАЗКА.

Бои за Данциг (Гданьск) были тяжелыми и изнурительными. Противник сопротивлялся с отчаянностью обреченных, отступать ему было некуда: впереди мы, сзади море. Тогда как никогда командованию дивизии нужен был "язык". Ночные поиски результатов не давали, противник в это время был особенно бдителен. А что если взять "языка" днем? Авось враг притупит бдительность, а еще надеялись мы на внезапность и свое солдатское счастье. Ведь мы были молоды и дерзки и не верили, что с нами что-то может случиться, тем более не думали о смерти, хотя она всегда ходила рядом. Кроме того, в разведку подбирались ребята смелые и отчаянные и только добровольно, по приказу туда не назначали.
Я был командиром взвода разведчиков, в который входили ребята четырех национальностей: русский парень Романов, грузин Печхадзе, казах Елюсизов и я, белорус. Вооружившись автоматами и гранатами, мы поползли к немцам. За нами наблюдала вся наша оборона и, думаю, страшно переживала. После операции солдаты говорили, что это была потрясающая картина - четверо ребят средь бела дня бесстрашно ползли прямо в пасть к фашистам. В их глазах мы были какими-то сверхгероями, хотя сами мы ни о чем таком не думали.
Ползли по-пластунски, вот уже до противника не более 30-40 метров, оставалось сделать последний рывок в траншеи врага…Оставив Романова и Печхадзе прикрывать наш отход, мы с Елюсизовым, которого называли по-русски Костей, вскочили на ноги, размахнулись и бросили по две гранаты. И следом прыгнули в окопы немцев. Там их было, к счастью, мало, два в моем и один в Костином, немцы растерялись и тут же подняли руки вверх.
Только начали выбираться из окопа, как по нам ударил немецкий пулемет. Немцы попадали, я сверху на них. Только подниму голову - пулемет бьет все яростней. Но выбираться надо. Толкнув пленных дулом автомата и прокричав "шнель", выгнал их из окопа, и мы побежали в нашу сторону.
Вдруг чувствую - будто толчок в левую ногу. Ранило, но не тяжело, пуля пробила мякоть навылет. Тут же Печхадзе, наш санинструктор, перевязал рану, и мы, довольные выполненной задачей, пошли в свою разведроту, по пути сдав трех "языков" в штаб дивизии.

ЗА ВИСЛОЙ И ОДЕРОМ.

Брали мы с Костей Елюсизовым, моим лучшим фронтовым другом, "языков" и в Данциге - трех немецких жандармов, которых Гитлер посадил в оборону, и двенадцать власовцев. Здесь трудность была в том, что город разделялся на две части водной преградой, так называемой "мертвой Вислой", которая была существенной преградой при выполнении боевого задания.
Почти в самом конце войны, 26 апреля 1945 года, 71-я стрелковая дивизия с боями подошла к Рандовому каналу за Одером. Мосты были взорваны, противник занял оборону на противоположной стороне и вел сильный огонь, и командование поставило перед разведротой задачу форсировать канал незаметно с наступлением темноты, прорвать оборону и ворваться в деревню, находившуюся в четырех километрах
Ночью бесшумно, как только умеют ходить разведчики, мы спустились в воду и цепью пошли в сторону противника. Мы умели хорошо сливаться с местностью и, благополучно форсировав канал, по-пластунски проползли по заболоченному лугу и вплотную приблизились к немецким траншеям.
Сняв одним выстрелом наблюдателя, ворвались в траншею. Немцы спали в землянках, оружие их стояло в пирамидах. Беспечность дорого обошлась им.
Как ни старались мы действовать бесшумно, но все же подняли на ноги вторую линию обороны противника. Бой был скоротечным и жестоким, вплоть до рукопашной.
Выбив немцев из деревни, мы начали укрепляться, понимая, что противник не примирится с потерей плацдарма и постарается столкнуть нас в воду. Действительно, вскоре он пошел в контратаку, потом вторую, третью и так, нам казалось, до бесконечности. У нас уже были на исходе боеприпасы, на пределе моральные и физические силы, а противник все атаковал…
Фронтовики знают, что такое ночной бой. Видимость ограничена, какими силами наступает враг, не знаешь и своих бойцов не видишь. Только огонь, разрывы гранат и выкрики.
В одной из очередных немецких атак я вскочил на брусвер и побежал вдоль траншеи на свой левый фланг, который атаковали немцы, на ходу подбадривая солдат: "Держись, ребята, бей гадов, не отступать!". Вдруг заметил, что навстречу бегут два человека, Я, грешным делом, подумал, что это убегают с поля боя мои солдаты. Но, столкнувшись с одним из них, увидел, что это немец, и от неожиданности растерялся. Он, недолго думая, схватил меня за левую руку и стал тянуть за собой. Я упирался, хотя в другой руке у меня был взведенный пистолет и на шее висел автомат.
Наконец я выдернул руку, немец в это время поднял карабин и хотел ударить меня по голове, я попытался прикрыться, и весь удар пришелся по руке. Тут я пришел в себя от боли и разрядил в фашиста всю обойму. Елюсизов из автомата убил второго немца.
Мы прыгнули в траншею и продолжали бой, который длился до рассвета, потом нас сменили переправившиеся стрелковые батальоны. Мы взяли с собой своих убитых и раненых (разведчики возвращались в том составе, в котором уходили на задание) и направились в расположение разведроты. За этот бой мы все были награждены орденами и медалями. И совсем недолго оставалось до Победы…