Моя мама не воевала  на фронте с оружием в руках. Когда началась война, моей маме,  Хасановой Газизе Губайдулловне, было всего 13 лет. Но ей, и моему дяде Гайзулле-агаю*, которому было тогда одиннадцать, сполна достались все тяготы военных лет. Детство их закончилось сразу, как только началась война. Работа в колхозе от зари до зари, впроголодь, без нормальной одежды... Мама рассказывала, что они носили штаны из грубого  домотканого холста из конопли, ткани, которая  сейчас используется как мешковина. Пахали на коровах, потому что всех лошадей забрали для Красной Армии, а жали вручную - серпом. Сама полуголодная, мама прятала на поле немного колосков, а ночью за ними возвращалась. И ту горсть зерна, что удавалось тайком принести домой, моя мама молола ночью на домашней каменной мельнице, и бабушка варила похлёбку на всех- в том числе и на малолетних тружеников тыла. А дома было еще двое малышей. Дедушка мой, воевавший ещё в Первую мировую войну, и повредивший ногу при постройке дома, был хромым- какой из него работник? Потом в семье родились еще дети, но не суждено было им вырасти - все они умерли малышами в голодные годы войны…Военные зимы были особенно суровыми, будто сама природа мстила врагу. Но и наши бойцы страдали от холода на полях войны, и в  деревнях женщины, бабушки, девочки вязали из теплой шерсти носки, варежки и отправляли на фронт. И мама моя вязала, отработав свою смену. Варежки особые- указательный палец  вывязывали отдельно, что бы солдату удобно было стрелять.  А еще мама рассказывала, что когда шли бои за Сталинград, и днём и ночью стояло огромное  - в полнеба  кровавое зарево…

        Когда закончилась Великая Отечественная война, моей маме исполнилось семнадцать лет. В стране, понесшей огромные материальные и людские потери, катастрофически не хватало рабочих рук. Молодёжь, начиная с 16-ти летних девочек и мальчиков, отправили на восстановление народного хозяйства, промышленности страны, истерзанной и обескровленной жестокой войной. Вместе с тысячами  других юношей и девушек в 1946 году моя мама отправилась в Сибирь, на Кузбасс. Надо было восстанавливать  угледобывающую промышленность Советского Союза. И застучали  по стране колёса поездов…Целые эшелоны молодой рабочей силы шли на восток, в Сибирь. Мама моя говорила: «Оҙон-оҙон-  «шалон»**.... Ехали в теплушках, на станциях подолгу стояли, и дежурных по теплушке отправляли за кипятком. На очередной стоянке в Новосибирске отправили дежурную - Газизу Хасанову, 18-летнюю девушку с длинными черными косами и зелеными глазами, мою маму. Представляю, совсем юная девчонка из глухой уральской деревни, не знающая ни одного слова по-русски,  и  огромный вокзал, полный разного послевоенного люда. Шум, гам, стук колёс, свистки паровозов...И мама заблудилась вместе с чайником. Всё время попадала  в детский сад, который был расположен на первом этаже. Наверное,   это был садик для детей железнодорожников, а может - что бы приезжие могли оставить на время своих малолетних детей. Когда мама, поплутав по вокзалу, в пятый раз очутилась в садике, на неё обратила внимание одна из  воспитательниц, и отвела её к поезду. Я потом много раз бывала в Новосибирском вокзале. Всё то же здание, несколько выходов, множество переходов, лестницы. Я тоже пару раз перепутала этажи. Конечно, никакого садика там уже нет, но та особая вокзальная атмосфера, людской муравейник, протяжные гудки поездов, громко-хриплые объявления, грохот колёс, от которого сотрясается мраморный пол и подрагивают огромные люстры  под куполом. Ничего почти не изменилось. Так и кажется, что рядом стоит и смотрит на всё это маленькая башкирская  девочка с одновременно восторженными и испуганными глазами...

      Маме пришлось поработать и на стройках и на шахтах далекого сибирского города Кемерово...Опять нищета, голод и холод…Эти юноши и девочки копали картошку местным жителям, не за деньги, а за разрешение еще раз перекопать картофельное поле, что бы собрать полведёрка оставшейся мелочи. А также после наступления холодов собирали на полях остатки мерзлой свеклы, капусты, того же картофеля, варили баланду и ели...Это уже потом маму взяли на шахту, она стала неплохо зарабатывать и питаться и даже справила себе одежду, обувь. А еще через несколько лет мама щеголяла в крепдешиновых и креп-жоржетовых платьях, в костюмах из джерси, туфельках на каблучке и посылала деньги родителям в деревню. А в 1956 году поехала в гости в родные края. Путь лежал через Новосибирск - опять. Мама набрала индийского чая со слоном на пачке, гостинцы для всех родственников в деревне, подарки братьям и сестренке, а моим бабушке и дедушке купила пузатый сверкающий  никелированный самовар. В  Новосибирске была пересадка, и в свободное время мама гуляла по огромным залам вокзала, любуясь высокими потолками, лепниной, громадными люстрами, свисающими с потолка на цепях, лестницами с полированными перилами, зеркалами. Обошла один зал, прошла в другой, поднялась на следующий этаж, снова обошла зал, вышла в следующий, дошла до его, как ей казалось, конца. Но нет!...Там был широченный проем с пола до потолка, а за ним еще один огромный зал, а в нем множество людей! Мама, удивляясь величине вокзала, подошла ближе. Навстречу ей шла красивая девушка в модном шелковом платье и несла в руках самовар, как две капли похожий на тот, что был у неё в руках...Кажется она кого-то искала, шла медленно и всё озиралась по сторонам. Мама уже хотела было войти в зал, шагнула, и та девушка тоже шагнула, и тут они столкнулись...и оба самовара  тоже столкнулись. Потому что это был не проход в следующий зал. Это было огромное зеркало - от пола до потолка. Однако самовар не пострадал, и зеркало тоже. А мама, деревенская девушка,  хотя и в модных городских нарядах, опять удивилась и восхитилась. Ведь у них  в общежитии было только небольшое зеркало, и себя в полный рост да еще с самоваром в руках,  она никогда не видела...

_______________________________________________________________

*Агай - уважительное обращение к старшему родственнику.

** Оҙон-оҙон –длинные-длинные.