Записи дедушки

Автобиография

Я, Адабашян Сергей Рубенович, родился 15 июня 1922 года в селе Тубы Апшеронского района Краснодарского края в семье крестьян. До октябрьской революции и после отец мой занимался сельским хозяйством.
С начала коллективизации он поступил в колхоз и работал там до конца жизни. Сам я окончил семь классов средней школы, после чего начал работать в колхозе «Новая жизнь» села Тубы. В 1940 году переехал на новое место жительства, в станицу Нижегородскую, Тульского района. Работал в Колхозе 18 партийного съезда.
В 1941 году по мобилизации работал на оборонных работах на Кубани (Ванновская). В 1942 году в феврале  был мобилизован в Советскую армию. В декабре 1946 года демобилизовался, возвратился в Нижегородскую, продолжал работать в Колхозе имени Буденного трактористом. 
Имею награды, медаль «За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг.». 
Был в плену с 12 мая 1942 года по  март 1944 в Крыму. 

Плен…
 9 мая 1942 года вызвали нас: 10 человек отличников - и направили на учебу на катера. Сопровождающий собрал нас, и мы двинулись в тыл, к горе Адлер. Шли целый день, а когда добрались до озера Севаш, попали под сильную бомбежку.
10 мая сопровождающий нас предал. 
Недалеко находилась какая-то учебная рота. Ночью одиннадцать бойцов заняли оборону, а утром 11 мая на нас напали немецкие танки. Нас разбили, остались в живых только двое: я и мой товарищ. Мы пролежали вдвоем на открытой поляне до прихода ночи, чтобы потом добраться к своим, но этого сделать нам не удалось. 12-го утром нас подобрали немцы, отправили в Феодосию, в лагеря, а оттуда в город Белая Церковь (Украина).
Удалось сбежать зимой 1943-1944 с помощью партизан. Но, спустя три дня, мы вновь попали в лапы немцев. Нас посадили в тюрьмы Полиции и Гестапо. Это было в январе 1944 года. Два месяца мы просидели в городе Первомайск.
По болезни (тиф) нас направили в село, в больницу для военнопленных, откуда нас освободила наша армия в марте 1944 года. Отправили в санбат. После лечения выписали и оставили на месте: Сафиевский с/с Николаевской области. Потом мне дали отпуск на месяц для выздоровления, а оттуда 10 мая я был мобилизован в Советскую армию.  

Воспоминания

Дата записи:                               4 февраля 1974 г.  

Меня мобилизовали в армию. Службу начал в Майкопе, в лагере за городом. Служил один месяц в телефонно-кабельной роте. Потом отправили в третий батальон нашего полка, в город Новороссийск, где я познакомился с новыми товарищами и новыми командирами. В Новороссийске стояли один месяц. Нас посадили на пароход и отправили в Керч, но на рассвете, не доходя до Керчи, нас высадили на Камыш-Гуруне. 
А в Новороссийске в день отправки прям на улице наши командиры собрали всех своих подчиненных, чтобы объяснить положение и обстановку. Именно в это время появился вражеский самолет и сбросил бомбы в наше расположение. Бомба со свистом и жутким грохотом упала прямо в группу офицеров, недалеко от меня, в метрах 30-ти. Наш командир полка со своими офицерами-подчиненными погибли. Мы их похоронили тут же недалеко в братской могиле. И в тот же вечер уехали в Крым на передовую. 

Дата записи:                20 октября 1982 г. Среда.

Оборону заняли вблизи озера Севаш. Это был месяц март. Холодно, но без снега. Мы шли на передовую пешком. Дойдя, окопались, кто как сумел. А укрыть окопы от дождя и снега было нечем. Но, опять же, выходили из положения: находили палки, железки, жестянки, накрывали и сверху накидывали землей, чтобы было хоть немного теплей.

Дата записи:                 23 января 1986. Четверг. 

Однажды вечером, я пошел на ужин, взяв котелок своего товарища. Получил еду и направился в свое расположение. Резко потемнело, я потерял тропу направления в мое расположение, пошел совсем в другую сторону. Меня остановили артиллеристы, минометчики, офицеры и дежурные других батальонов. Мне показалось, что я попал на разведчиков, потому что их было человек десять.  Они останавливали меня: «Стой, кто идет?». Я им объяснил случившееся со мной, но они мне ничего не ответили. И  соответственно, не указали, где мой батальон. 
Я бродил долго. Решил заночевать тут же, а утром по свету добраться в свое расположение. Нашел какой-то окоп и расположился на ночевку. Наши солдаты, которые шли откуда-то, разбудили меня, спросили, кто я такой и откуда. Наконец, я дождался утра и нашел свое расположение, где уже считали меня пропавшим. 
В другой раз мне нужно было пойти на речку, где солдаты берут воду для питья и заправляются кухни.  Выглядело это противно: ров, в нем чистая пресная вода, но беда в том, что в воде много трупов лошадей. Переступали по трупам и набирали воду. Так поступил и я: набрал флягу от противогазной коробки и пошел в окоп. Мы тогда стояли во втором эшелоне. Передовая линия была не так далеко. Меня как хорошего и грамотного послужного солдата поселили в штаб дивизии. Назначили связным для штаба своего полка. И вскоре отсюда решили послать на курсы мотористов. Нас было больше десяти человек. Сопровождал лейтенант. Вышли с расположения полка утром рано. Шли друг от друга на расстоянии не менее 100 метров. К вечеру  дошли до подвалов. Дорогу, где мы должны проходить, бомбили немецкие самолеты. Мы переждали налет самолетов и продолжили двигаться дальше. Не успели дойти до места,  налетела еще одна группа самолетов противника. Вдвоем с еще одним солдатом еле успели прыгнуть в окоп, который был вырыт для блиндажа, размером два на два метра. Пристали к одной стенке блиндажа. Винтовка солдата оказалась между нами. Осколок бомбы попал в прицельную раму этой винтовки – она была разбита. После бомбежки мы быстро выскочили из окопа, чтобы найти лучшее место и попали в подвальное помещение, где уже была безопасна любая бомбежка. Мы с солдатом удивились тому, что сами остались живы. В подвале уже было спокойно. 
Скоро лейтенант послал солдат за нами, и мы пошли к нему в другой подвал, который находился в 80 метрах за дорогой, где он сдал нас одному офицеру для дальнейшей службы. 
Вечерело, с кухни солдаты набирали ужин - рисовую кашу. Зашли в блиндаж, чтобы поужинать. Нас было четыре человека. Вдруг заходит старшина, вызывает нас на выход. После построения он объяснил нашу установку: мы должны занять оборону близ хутора и встретить противника.  Нас было одиннадцать солдат, в том числе и сам старшина. Мы окопались. Поздно вечером старшина подошел ко мне и говорит: «Ты иди, окопайся, как дозор для отделения». Я так и сделал, окопался и жду противника, чтобы сообщить первым о подходе немцев. Утром старшина снял меня оттуда и отправил на свое место. А потом меня и еще двоих солдат послали на разведку за хутор по дороге.
 День был туманный, мы расположились на расстоянии 10 метров друг от друга,  в шеренгу, и пошли вперед.  Один шел над дорогой, я - посередине, а другой - вдоль дороги. Видим, навстречу солдаты с танками. Когда мы с ними поравнялись – сразу присели, а того, кто шел над дорогой, немцы остановили и расстреляли в упор. Когда мы поняли, что это немцы, - быстро ушли к своим, заняли оборону и ждали их прибытия. 
Обходя хутор, немецкие танки с пехотой подошли слева от нашей обороны. А у нас кроме винтовок абсолютно ничего нет.  С первых окопов начали отходить. А немец бьет с пулеметов по отходящим солдатам. Вижу, отходит последний солдат, остаюсь я один в окопе. И думаю, подняться из окопа или остаться в нем. Все-таки решил встать и отходить со своими товарищами. А немец так усилил стрельбу, что земля вокруг летела в воздух от вражеской пули. Я наблюдал за товарищами - залегли все. Я тоже залег и слежу, кто поднимается, а кто нет. Смотрю, поднимаются они, и я за ними. Немец опять стреляет, мы опять залегли. Я снова наблюдаю: есть ли кто живой, поднимается ли кто.
Долго наблюдал – никто не поднимается. Справа от меня шли двое. Я слышал, как пули угодили им по спине, и они упали замертво. Я прилег к ним и стал опять наблюдать, жив ли кто. Слева, впереди от меня, один модой солдат оказался живым и показывает мне рукой, чтобы я не поднимался, а полз до первого попавшегося окопа или рва. Чтобы обезопасить себя, мы ползли до первого водоема. Влезли в эту яму с водой и залегли. Это оказалась воронка от снаряда. Там мы остались до вечера, пока не наступили сумерки. В обед к нам подошел немец, убедился, что мы «мертвы» и ушел. 

Дата записи:                               31 января 1986 г. 

В этой воронке мы пролежали до вечера. Договорились, что, когда стемнеет, уйдем в направлении на восток, к нашим.  Дождались вечера, и, взяв друг друга за руки, пошли. Но товарищ возражал, что ориентироваться в пути буду я. Твердил, что  он будет направлять, а я буду идти за ним. Я согласился, и мы пошли дальше. Не помню долго мы шли или нет. Увидели по звездам, что скоро рассвет, и что мы подошли опять к тому поселку, откуда начали движение. 
Когда шли ночью, мы часто наблюдали за горизонтом: нет ли препятствия или немцев по пути. Шли дальше и дальше, каждый раз замечая что-то неладное. Видимо, мы постоянно, незаметно для нас все время отклонялись влево. Поэтому сделали почти круг – попали туда, откуда выходили.  Тогда я прямо приказал ему: «Как только попадем в траншею, не будем отдыхать до следующего вечера, а будем двигаться по моему указанию». 
12 мая 1942 года. Мы дошли к траншеям и отдохнули до утра, приблизительно часа два. На рассвете я сказал товарищу, чтобы он не бегал и не маячил, дабы нас не обнаружили и не забрали по одному. Но он этого не сделал, бегал туда-сюда. Вечером вдруг прибежал ко мне и рассказал, что трое немцев делают обход, идут в нашу сторону. Я выглянул из окопа, вижу как трое немцев, вооруженные автоматами, обходят траншею с левой стороны.   Двое стоят на расстоянии сто метров от нас, а один направляется в нашу сторону. Подойдя к нам, он пробормотал по-немецки и показал рукой, чтобы мы поднялись из траншеи и шли в хутор. Мы поднялись. Мой товарищ сразу поднял руки и сдался в плен. Я рук не поднял и ругал товарища за его поступок. 
В общем, нас направили в хутор, где стояли немцы-артиллеристы.  Они направили нас дальше по хутору. Мы сидели между какими-то развалинами под охраной. К нам подошли немецкие солдаты и погнали на окраину хутора. Слева стояли немецкие танки, а справа по дороге стояли советские военнопленные в количестве пяти тысяч бойцов. Нас погнали в направлении к Феодосии. По дороге вечером нас расположили в лощине на ночлег. Вокруг была сильная охрана. Нам давали по сто граммов хлеба, а так как мы находились в самом хвосте отряда пленников, нам ничего не доставалось. 
Утром снова двинулись к Феодосии. Я опять оказался в хвосте с бойцом, которым попал в плен. Когда вошли в город, увидели человека в гражданском, на плечах которого была сумка черного цвета, сшитая в домашних условиях. Этого человека сопровождающий нас немец толкнул к нам в толпу пленных. Он объяснял немцам что-то, но ничего этим не добился и дошел с нами до места назначения. Это были проволочные колючие ограждения в центре города. 
На другой день к воротам ограды подошла девушка  лет двадцати, она плакала, когда видела его в ограде пленных. Дальнейшей судьбы этого человека я не знаю. 
В Феодосии держали недолго. Нас направили на железнодорожную станцию, посадили в вагоны для животных и повезли в Белую Церковь.
 Для получения пищи каждое утро нас строили и обязательно считали. Строй становился в ряды по пять человек. Однажды рядом, чуть впереди меня, на первой линии строя одного человека не хватило. Немец заставил заполнить пустое место, но пленный, который должен был сделать шаг вперед, стоял на месте. Я догадался, что рядом с ним стоял его товарищ для получения хлеба. Немец силой заставил заполнить пустое место, и все последующие быстро шагнули вперед. В это время позади меня, кто-то из наших товарищей, обратился ко мне. Я отвлекся и не заметил пустого места впереди. Мне нужно было сделать шаг вперед, а я в это время разговаривал с товарищем. Ко мне подошел фриц со штакетиной и  ударил по голове. Мою голову покрывала шапка-ушанка, поэтому удар был не очень сильный. Я только испугался и быстро заполнил пустое место. Когда подходили к помещению, где давали хлеб, становились в шеренгу по три человека. Нам давали одну булку на троих весом около 900 грамм.
Однажды мы с товарищем встали в шеренгу с незнакомым человеком, который был третьим. Товарищ получил булку хлеба и быстро подался вперед. Затем пошли получать баланду. Мой товарищ подошел, разделил булку пополам и дал мне, а половину взял сам - незнакомец остался без хлеба. После этого случая я отказался заниматься такими хитростями и не связывался с ним. В расположении пленные утраивали рынок-торговлю.  Кто продавал свою порцию хлеба на суп, а кто наоборот. Базар был шумный. Пленные из-за голода добавляли траву, дикий клевер мешали с укропом и потом сильно болели. Были большие проблемы с желудком, часто умирали от этого.   
Я начал курить после школы в 1939 году. И в плену было очень туго. Табак негде было доставать.  С нами было двое стариков, у них было по пол мешка махорки. Они  ее где-то достали, когда  только попали в плен. Я подходил к ним, когда они курили, просил докурить - так и выходил из положения. Однажды, возвращаясь обратно в расположение после получения пищи, заметил вязку шелухи лука. Она лежала на земле в метрах пяти, в стороне. Я посмотрел вокруг, нет ли охранников, смогу ли я подбежать и забрать ее. Все-таки рискнул и побежал. Схватив, быстро вернулся обратно в строй. Пробовал курить, но было очень горько. Один раз пробовал курить сосновую кору, которую соскребал с досок на нарах, на которых ночевали. Такой «табак» тоже был не хороший.
В лагере было очень тяжело: бани не было, поэтому негде было мыться. Грязь страшная - развелись вши. 
Однажды я надумал постирать бельё под краном на водосточном колодце. Только размочил бельё, откуда не возьмись полицай. Подкрался сзади и ударил по спине. Я испугался и сразу не понял, в чём дело, что случилось. Когда оглянулся, стоит фашист, «нерусская собака», и намеревается ещё раз ударить. Я пришёл в себя, понял, в чём дело, собрал своё бельё и сходу оттуда бежать. Повесил бельё, не достирав, чтобы высохло. Этот фашист с того временем исчез из лагеря, куда делся, никто не знал. 

Дата записи:                     Бегство. 6 марта 1994. 

Однажды утром проснулись, вышли из расположения корпуса (Белая Церковь) во двор. Увидели убитого пленного на колючей проволоке. Видимо он был убит часовым на вышке. Эти двое пытались перелезть через проволоку и скрыться в лес. Немцы устроили за ними погоню, бежали с собаками. Поймали беглецов неподалёку от лагеря, вернули обратно и начали бить плётками на лавке прямо на глазах у пленных, чтобы те знали, что им грозит за побег. Лагерь-корпус, где мы находились, был загорожен колючей проволокой высотой в 2,5 - 3 метра в два ряда, а посередине, между изгородью, была заложена распутанная колючая проволока в метр вышиной, так что переползти через проволоку было очень трудно, но пленники всё-таки рискнули. Попытка оказалась неудачной, их быстро догнали и привели обратно. Били долго, с перерывами, в голом виде. Выливали на них вёдра воды и опять били. Потом привели их в лагерь, поместили в отдельную комнату, где они и умерли. 
В лагере с нами был военнопленный в комиссарской шинели. Немцы его несколько раз вызывали и допрашивали, подозревая комиссара. Но он всё время отговаривался, что он не комиссар, что шинель обменял у армейца за хлеб. Насколько это правда, никто не знал, кроме него самого. Нам он тоже ничего не говорил. Немцы каждый день брали куда-то на работу пленных. Первые дни брали свободно, желающих. После работы им давали дополнительную пищу – баланду. После того, как о поблажке узнали многие, возле ворот стало появляться много желающих – пленных, но немцу надо было определённое количество людей.
Дата записи:                                          неизвестна

Когда фронт приближался к нашим лагерям, нас перебросили дальше в тыл, ближе к Германии. Последние остановились в районе Головановки в расположении школы. Это была зима 1944 года. Там мы с Артёмом (товарищем) разузнали, что в соседском хуторе, который от нашего находится в двух километрах, поселился партизанских отряд, командовал им кабардинец. Я и Артём пошли на квартиру, где он жил. Мы с ним познакомились и договорились соединиться с его отрядом. Условились, что первым поедет с ним Артём, а потом он приедет за мной. Но, не дождавшись его приезда, я пошел ночевать в расположение школы. Лёг спать. Спал мало или много - не знаю. Проснулся от трескотни автоматов по школе. 
Утром запрягли лошадей в сани, для эвакуации. Мы с Артёмом задерживались. Увидев, что немцы с пленниками быстро уехали, мы распрягли лошадь и остались в хуторе.
На следующий день нас вызвал старший хутора и сообщил, что не может держать нас там без разрешения района. Сказал, что мы должны поехать в район и взять разрешение на прописку в хуторе. Посоветовал поехать в райцентр до главного. Мы так и сделали, потому что другого выхода не было. Поехали в Головановку. 
На другой день, утром, отправились в путь на санях. Доехав до первых домов, попросили хозяина оставить лошадь. Пошли до главного, он принял нас хорошо, сообщил, что сам не может решать этот вопрос и дать разрешение оставаться в хуторе. Сказал, что позвонит кому-то. Так и сделал. Через 15 минут подъехал начальник полиции. Мы собирались зайти к главе района, но нас культурно попросили выйти. Когда мы вышли на улицу, они приказали убрать руки назад и повели в полицию для обыска, после чего посадили в разные камеры. В камере был холодный бетонный пол. В ней было уже двое: старик и молодой парень лет семнадцати. Утром этого паренька увезли и расстреляли. 
Меня повели на допрос по длинному коридору за здание. Я стал по стойке смирно. Комната была длинная, слева стояли двое полицаев, занимались своими делами. Один полицай подошел ко мне, подал руку и говорит: «Ну, что, дай руку, я тебе жизнь спасу!». Я подал руку, а он своим огромным кулаком ударил меня по голове и ушёл опять заниматься своими делами. Подходит второй полицай – еще удар. Пошла кровь. Он развернулся и тоже ушел заниматься своими делами. За столом сидел офицер, справа сидела женщина-переводчица. Очередь дошла ударить и немцу (у него в руках была резиновая плётка, по концам которой были шарики), он встал, подошел ко мне и кулаком ударил мне по лбу. Я ударился головой об стенку так, что посыпалась извёстка. Немец показал пальцем на стенку, я обернулся, и в это время он ударил меня плёткой по затылку. В этот момент переводчица сказала: «Хватит с него!». Меня допросили и повели во другую камеру. Артема тоже допрашивали.
Нас в Головановке держали один месяц. Оттуда пешком повели в Первомайск, потом передали в Гестапо. Тут мы узнали у тюремщиков, что из тюрьмы Гестапо никто живым не выйдет, но мы об этом не думали и духом не падали. Через 20 дней задним ходом к нашей камере подъехала машина. Двери тюрьмы открыли, отсчитали по списку 47 человек, отгрузили в машину на расстрел. В камере осталось 7 человек – новичков.  В тот день тюремщики со второй камеры переместились в нашу. После этого я 20 дней болел тифом, и кто-то доложил, что в камере есть тифозники. Я чувствовал себя очень плохо, ослаб. К вечеру зашли врачи, чтобы проверить, кто болеет тифом. В камере с нами были один москвич и один ленинградец. Последний толкнул меня вперед до дверей к врачам. Они попросили поднять рубашку, обследовали и сказали, что завтра отправят в больницу. Потом проверили остальных – оказалось, что все болеют тифом. Ночью мы не спали, думали о том, что нас утром отвезут не в больницу, а на расстрел.
Утром услышали цокот подков, а охраны во дворе нет. Мы вышли во двор, нас посадили на подводы (6 человек) и везли 7 километров к нам в тыл. К выходу от Первомайска, проезжая мимо домов, увидели женщину. Она стояла у своего дома. Увидев, что везут пленных, схватила булку хлеба и принесла нам, но полицай не разрешил дать хлеб. Она ещё долго смотрела нам в след. Привезли нас в хутор, в школу – больницу для военнопленных. Кроме нас там были другие пленные, которые занимались хозяйственными делами. Помню, что двое пилили дрова. Нас завели в баню, побрили, постригли после двух месяцев, одежду продезинфицировали. Я зашёл в комнату, мне показали койку, где я должен был лежать. Я встал возле койки и ждал ботинки от дезинфекции. Принесли ботинки, обулся и лёг. Была высокая температура, я заснул. Проспал четыре дня. Болезнь действовала на слух. Проснулся - ничего не слышу. Артём что-то говорит, рассказывает, но я не понимаю. Артём очень нервничал и даже ругал меня. Но потом он понял моё положение и начал рассказывать громче о том, что произошло в хуторе и школе, пока я спал, а именно о том, что этой ночью немцы спалили хутор. 
Утром, на другой день, когда немцы эвакуировались, к нам в школу пришла женщина, рассказала, как немцы издевались над ними, как спалили хутор, сказала, что была наша разведка, и что завтра они уже будут у нас. 
На другой день пришли наши, и нас определили в санбат на выздоровление, а когда санбат поехал к фронту, нас, ещё больных, оставили местному населению. Это длилось до 10 мая 1944 года. Потом мы вновь отправились служить Родине.

Дата записи:                                                      неизвестна

Это было в 1945 году на территории Германии. Служил я в 47 полку, пятой дивизии полковой артиллерии химинструктором полка и был всё время с командиром батареи. Потом командир батареи поставил меня наводчиком пушки. В одном направлении немец сильно сопротивлялся, стрелял прямой наводкой из пушки. Командир батареи тоже приказал поставить пушку на прямую наводку и ударить по вражескому орудию. Когда пушку поставили на прямую наводку, немец выстрелил в меня прямо в расчёт, и четверо наших солдат полегло. После выстрела я прибежал забрать сумку, раздался взрыв, и я упал вниз головой в окоп. Подошел командир второго орудия, поднял меня из окопа. Пушку запрягли лошадьми и вывезли, так как расчёт вышел из строя, а меня отправили в санбат. Я был контужен. 

Письмо с фронта от 30 марта 1944 года родителям (перевод).
 Уважаемые родители, брат Комунар и жена Искуги, прежде чем начать письмо, разрешите спросить о вашем положении. Уже два года, как прекратилась с вами переписка, но теперь вновь будете получать от меня письма.
Уважаемые родители, у меня всё нормально: жив, здоров - чего и вам желаю. Скоро немцев выгоним за пределы нашей Родины, и вернусь домой.
Уважаемые родители, много писать мне нечего. Шлю свои большие приветы всем Вам. Передайте привет крёстному отцу и матери, дяде и его жене, Самсону.
Целую, ваш Сергей.

Сегодня 5 декабря 1999 года. Хутор Урмия Курганинского района. Начну писать отрывки из моей памяти. 

Из детства…

    Мы жили у дедушки, когда в 30-м году его пришли раскулачивать. Пришли, сделали переписку домашнего «богатства», быстро закончили и вышли. Но через несколько минут почему-то вернулись - забыли записать самую дорогую и важную вещь: швейную машинку, которая стояла в комнате дедушки. Мать догадалась, зачем они вернулись и быстро начала переносить машинку в нашу комнату. Но это было уже бесполезно. Они все равно нашли и описали её. Машинку было очень жалко.

Забирать имущество приехали на пяти подводах, а брать то и нечего, кроме машинки да инструмента. Дедушку забрали, посадили в тюрьму в г. Майкопе. Забирали с милицией, ночью. Они стучали в дверь и стреляли на улице, а мы лежали дома на полу. Не помню: то ли от того, что у дедушки не было коек для нас, то ли от того, что их уже забрали. 

Вскоре дедушку выпустили. Все, что забрали у кулаков, продали. Швейную машинку продали нашей родственнице, которая обещала её потом вернуть. Так и сделала. Эта швейная машинка до сих пор со мной.

    Я хорошо помню первый день моего посещения школы: первый класс, учитель дал мне тетрадку и карандаш, и я чертил палочки. Это было в старом здании школы.

А второй класс уже был в новом здании. Однажды на перемене к нам в школу пришел чужой человек, возможно, какой-то инспектор. Подошел к нам и спрашивает стоящего рядом со мной ученика: «В каком ты классе учишься?». Мальчик ответил, что в первом, а я сказал, что во втором. Тогда он спросил у меня: «Сколько будет дважды два?». Я испугался и ничего не ответил, хотя знал, что четыре.