НОВОСТИ ДВИЖЕНИЯ

В народной летописи Бессмертного полка есть воспоминания сержанта Ивана Григорьевича Носова. Он попал на фронт 17-летним пареньком в 1943 году, участвовал в форсировании Вислы и Одера, в битве за Берлин. О войне он рассказывает очень просто и буднично, как о работе токаря на заводе или тракториста на колхозных полях. Он не говорит о подвиге, героизме, преодолении или мужестве. В его воспоминаниях вообще нет высоких слов. Но именно поэтому так очевидно, что будни войны – это смерть, страх, кровь, голод, страдания, жестокость – и тот самый героизм и мужество, о которых вроде бы ни слова. И что это они, рядовые войны, своим незаметным подвигом завоевали Победу.

Иван Григорьевич Носов родился 2 июля 1926 года. Семья обосновалась в поселке Власово Талдомского района Московской области. Отсюда ушли на фронт сначала два его старших брата, а в 1943-м и сам Иван. Братья не вернулись: один погиб на Курской дуге, второй умер в госпитале от ран. Когда подошло время призыва, Иван попал в школу снайперов, закончил ее с отличием и даже получил именную винтовку, но стрелять из нее ему не пришлось: водители и механики оказались нужнее. Так Иван Носов попал в автобатальон 37 бригады в составе 1-ого Белорусского фронта. 

"Сначала мне предлагали БТР, но я сразу сказал, что не смогу — о такой машине я вообще не имел никакого понятия. Автомобиль получал в городе Слуцке. Там было много иностранных машин («Студобекер», «Шевроле»), а также мотоциклов («Харлей Дэвидсон»), которые использовались в разведке. Мне достался новенький «Шевроле». Я, конечно, первый раз видел такую машину, сначала было непривычно на ней ездить. В один из первых дней я, когда выезжал со стоянки, слишком лихо тронулся и въехал в зад другой машины. Сразу прибежал начальник и давай орать, что вот, мол, сопляка прислали, трогаться-то не умеет. Спасибо ребятам, заступились за меня. Начальник сразу приутих и через некоторое время ушёл — ребята были старослужащие и с ними не больно-то покричишь. Они уже прошли на этой войне огонь и воду и вряд ли вообще чего-либо боялись, а уж кого-то вроде него тем более. Один подошёл ко мне, успокоил: 

- Ты посмелее, Ванюшка, поуверенней всё делай. Сейчас переправа будет — ты, главное, не бойся, всё будет хорошо. 

Солдаты 1-го Украинского фронта ведут бой за плацдарм на Висле.  Польша. 

Переправлялись мы через Вислу.  Переправа состояла из понтонов, которые качались на воде, как заведённые. Естественно, по такому мосту я ехал впервые и, чуть не свалился в воду. Интересно, если бы свалился и не утонул, что тогда мне сказал бы товарищ начальник? Слава Богу, всё обошлось, и я никогда этого не узнаю. 

Вислу мы форсировали дважды. После второго раза мы быстро продвинулись вперёд и уже фактически были на территории Германии, везде были указатели «На Берлин», «До Берлина ...км». Здесь немцы встречали нас на каждом шагу. Никогда не забуду, как мне пришлось ехать по полю, сплошь усеянным телами погибших. Я сначала пытался их объезжать, но командир, которого я вёз, как давай на меня орать: «Ну-ка езжай прямо! Будешь мне тут ещё вилять!». И я ехал прямо, по трупам.

Здесь же, около города Альтдом, я получил настоящее боевое крещение. Когда мы эшелоном шли на Берлин, командир, видимо, что-то напутал и на развилке дороги повернул не в ту сторону, в которую было нужно. Мы напоролись на открытую засаду. Я ехал предпоследним в колонне машин. Взрыва я не услышал, только коротенький звоночек. За мной машины не стало, а от моей оторвало кузов. Оглушенный, я свалился в канаву. Повернувшись на бок, увидел, что полем, по направлению к нам, идут немцы. До меня им оставалось метров пятнадцать. Один из них шёл прямо на меня, перезаряжая автомат. У меня с собой никакого оружия не было, как и не было шансов остаться в живых. Вдруг я увидел... свою мать. Она стояла передо мной как живая, казалось, я могу дотронуться до неё. В руках у мамы была иконка. Я повернулся на спину и приготовился умереть, молясь, чтобы фашист попал в спину или в голову и избавил меня от предсмертных мук. Я лежал так некоторое время, но никто в меня не стрелял. Я посмотрел в сторону и увидел, что все немцы лежат убитые, а со стороны наступают наши танки. Они-то меня и спасли. Я с трудом поднялся. 

Из дальнейшего помню только, что я куда-то и зачем-то бегал, почти ничего не соображая, а за мной бегал солдатик с распоротыми и вываливающимися наружу кишками и умолял его пристрелить. Слышать я ничего не слышал — оглох, а через некоторое время и почти ослеп. Потом я потерял сознание, и целый месяц пролежал в госпитале, ничего не видя, не слыша и не помня. Мне врезалась в память солома, которая была моей подстилкой в каком-то каменном сарае – мест в палатах не хватало. Уже потом меня перевели в помещение и выделили койку. Доктора думали, что у меня лопнули барабанные перепонки, но я стал отходить. Потихоньку появилось зрение и слух, стал что-то вспоминать. Мне принесли письменную благодарность от Сталина, которая до сих пор лежит у меня вместе со свидетельствами о других наградах...

...Из госпиталя я убежал, так как боялся отстать от своих. Ребята принесли мне брюки и гимнастёрку, и я через окно перелез к ним. Я так спешил, что даже не взял справку о том, что у меня контузия, из-за чего впоследствии долго не мог получить инвалидность. Я нашёл свою машину. Пошли суровые военные будни. Моя работа была возить в кузове артиллерию, боеприпасы, солдат. Почему-то до случая под Альтдомом я почти ничего не возил, ездил пустой. Зато после я наверстал упущенное. Ездил почти всегда ночью, потому что практически все манёвры на любой войне осуществляются именно в это время суток — разведка врага не дремлет. Так что ездил я в полной темноте, из-за чего несколько раз сваливался в кювет, а один раз чуть не приехал к немцам. Когда я услышал позади крики своих и понял, в чём дело, то так испугался, что развернулся почти на месте, как на тракторе, и, что есть сил, надавил на газ. Хорошо, что немцы сразу не сообразили, что к чему, а то вряд ли быть мне живому... 

Сутками я не вылезал из машины, спал в ней. То одно задание, то другое. С едой было туго. В военное время наш автобатальон приписывался к артиллерийским частям, и кухня была у них. За всю войну лично я ни разу на кухне не был, потому что, когда я выполнял задания, мой маршрут не пролегал через места их дислокации. Питались же мы в основном тем, что было в оставленных домах. Когда мы уже были в Германии, было так: заходишь в дом, а там стол накрыт, все ещё тёплое стоит, немцы только-только убежали. Наешься до такого, что потом так плохо становиться!.. Едешь на машине, проклинаешь себя за слабость, а что толку — когда кушать хочется, меры не чувствуешь.

Советские саперы наводят понтонную переправу через реку Одер. Германия. 1945 год

...Весной 45-ого форсировали Одер. Во время форсирования ничего примечательного не происходило, рассказывать не о чем. Я занимался тем же, чем и все последние полгода — развозил, куда чего надо. Потом был венец всей войны — штурм Берлина. Когда начался штурм, боеприпасы подвозил вплотную к линии огня, за что и был награжден медалью «За взятие Берлина». Весь город тогда пылал, поэтому я хорошо видел дорогу, что бывало нечасто, но, вместе с этим, возрастал риск быть подбитым. Когда начало рассветать, наш автобатальон отвели в лес за ненадобностью. В самом городе уже штурмовые отряды (танки и пехота) добивали противника. Там же, в лесу, мы встречали победный салют. Кстати, даже после него совсем расслабляться было ещё рановато — везде бродили эсээсовцы, которые не знали об окончании войны или не хотели сдаваться. Несколько наших ребят убили.

Ночь начала штурма Берлина была последней ночью моего участия в непосредственных боевых действиях, которое продолжалось 9 месяцев. Свой боевой путь, начавшийся, как я уже сказал, в Бобруйске, я прошёл через: Варшаву (вернее, через окраины Варшавы, взятие Варшавы осуществлял 2-ой Украинский фронт), Гданьск, Щецин, Альтдом, Люблин, Вроцлав, Берлин.

После войны меня оставили в Германии для дальнейшего прохождения службы. Работал на тягаче той же марки «Шевроле». Три месяца возил зерно с полей в счёт репарации (это вроде платы за ущерб от войны). Потом ненадолго попал в штаб контрразведки, где возил, то есть был личным шофёром, начальника контрразведки. ...В одно время я работал в автошколе и был командиром взвода (хотя и в звании сержанта — офицеров в армии не хватало)... затем меня перекинули в отдельную автороту, в которой я прослужил вплоть до демобилизации. Я очень не хотел менять место, но пришлось. Возил сначала генерала Соколова, а потом генерал-лейтенанта Свиридова, героя Советского Союза. Последнего — около двух лет. Он служил в штабе 2-ой танковой армии в городе Фюрсенберге, и меня поселили километрах в четырёх оттуда, на территории бывшего женского концлагеря Равенсбрюк, где в годы войны погибло 95000 женщин. Концлагерь представлял собой хорошо укрепленную крепость. Внутри него стояли крематории, в которых фашисты сжигали мёртвых (а иногда полуживых). Ужасное впечатление производили также стена расстрела, возле которой до сих пор лежали женские волосы и лаборатория, в которой до сих пор стояли ампулы с кровью на «нужды фронта». Жил я в комнате двухэтажного кирпичного дома, в котором когда-то жили эсесовцы, охранявшие концлагерь. Постоянно находиться рядом со всем этим было, конечно, мягко говоря, не по себе, но со временем я привык.

Демобилизовали меня весной 1950 года. Причём, когда уже уезжал, прибежал один друг из моей роты и сказал, что мне пришло звание старшины. Это означало, что нужно было служить ещё целый год. А домой-то хочется! Ну, я ему подмигнул (мол, я уже уехал), и он всё понял. Так закончилась моя служба в армии. 

...Вы, может быть, спросите: «Неужели на войне была только война? Наверняка ведь были какие-нибудь перерывы, отдыхи…» Да, были, но я практически все свободное время проводил в машине, обычно спя. С товарищами по отделению, по взводу нам не удавалось собираться вместе и, например, петь песни под гитару, как в фильмах. А вообще, свободного времени на войне мало было, не знаю, конечно, как у других, но у меня так.

Однажды стояли мы с танкистами, по-моему, на дозаправке. Вижу, ведут они пленного. Пленный оказался совсем мальчишкой, лет пятнадцать, не больше. Сам весь худой, лицо испуганное. Посмотрел я на него, и такая во мне жалость проснулась, что подошёл я к ребятам и давай их упрашивать: «Ребята, пожалейте, пацана-то. Он же, небось, и стрелять-то не умеет». Но они лишь только разозлились и стали кричать, что он немец и его взяли с оружием в руках. И вообще, говорят, не знаешь что ли, что они с нашими в плену делают? Сейчас покажем! Я отвернулся и быстро оттуда ушёл. Не знаю, что там было дальше, но если паренька просто расстреляли, то ему очень повезло — на войне люди как звери становятся.

 А ещё как-то привели пленного власовца. Он оказался с Курска, как раз с тех мест, откуда я родом. Я к нему подсел, стал расспрашивать, как же это его угораздило попасть в предательский полк. Он рассказал, что до последнего момента не знал о сдаче армии, а потом уже поздно было — на нашей стороне он уже числился как предатель и пощады бы не получил. Я, конечно, переживал потом. Ведь понятно же, что он ни в чём не виноват, и что на его месте мог оказаться любой другой солдат, но кому это было интересно? Расстреляли его. Даже после войны узники фашистских концлагерей объявлялись предателями, так что уж говорить об этом случае...

Что же касается курьезных и смешных случаев, то их на войне, в общем-то, хватало, только воспринимались они, конечно, не так, как в мирное время. Много чего я уже забыл, но один такой случай могу рассказать. Дело было в Германии. Остановился наш взвод на ночлег в одном из брошенных домов. Расположились, заснули. А когда начало рассветать, одному из наших захотелось в туалет. Стал выходить, видит — сапог из-под лавки торчит, пнул его ногой, а тот — ни с места. Стал тогда он его руками вытаскивать и вдруг увидел, что сапог-то на ноге! Оказалось, что вместе с нами в доме ночевали немцы. Правда, в самом доме их было только пять, остальные (около двадцати) спали на сеновале. В общем, наш солдат поднял тревогу, и мы их всех взяли в плен. А могло бы быть совсем наоборот, не проснись он так рано! 

А ещё один случай — так он совсем не смешной. По-крайней мере мне было не смешно, когда под Берлином, когда мы стояли в лесу, нас чуть было не забомбил наш же самолёт. Очевидно, ему доложили квадрат бомбардировки, а про нас ничего не сказали. Бежали мы тогда оттуда со всех ног. Да и как не бежать, жить-то хочется!

Войну вспоминать тяжело, в старости многое забылось, но есть, конечно, моменты, которые нельзя стереть из памяти. Война до сих пор снится мне по ночам, хотя прошло уже больше века. Хоть бы никогда больше ни один человек в мире не знал войны!"

Прочесть полностью воспоминания можно странице Ивана Григорьевича Носова.