Шумел ноябрь. Сорок четвертый. 
Бойцы измотаны войной. 
Но стяг Советов распростертый 
Висел над польскою стеной. 

Шли дни в кровавой суматохе, 
А ночи и того длинней. 
Когда слова в последнем вздохе 
Слетали с губ его друзей. 

Замерзли Степины ладошки, 
А снег топился от огня. 
«Еще чуть-чуть. Еще немножко» - 
- шептала польская земля. 

Стоял туман. Дымился хутор. 
Товарищ раненый стонал. 
Не сомневаясь ни минуты, 
Степан спасать его бежал. 

Взвалив на спину, что есть силы,
Он друга с поля уносил. 
Но пуля злая подкосила, 
И снег в глазах его застыл. 

Что было дальше, он не помнил.
Открыл глаза и темнота. 
А после были крики, стоны, 
В халате белом медсестра. 

Ее глаза пронзила мука. 
Совсем недавно на войне. 
Совсем юна, и боли звуки 
Еще пугали в тишине. 

Она потрогала ладошкой 
Его усталое лицо. 
- «Ты потерпи еще немножко, 
Солдат, уж утро, рассвело». 

«Терпи, родной», - она шептала, 
-И врач с минуты подойдет». 
И горькую слезу глотала, 
С его лица стирая пот. 

Тянулось в госпитале время. 
Менялись лица, лишь одно 
Здесь оставалось неизменным 
Ее красивое лицо. 

Она придет, возьмет в ладоши 
Его широкую ладонь. 
Постель поправит осторожно. 
В глаза заглянет – в них огонь. 

Ему украдкой улыбнется, 
Чтобы никто не замечал. 
Его щеки слегка коснется 
- на ней румянец заиграл. 

А он томится в ожиданье, 
В тоске, когда Катюши нет. 
И мимолетное свиданье 
Надежде оставляет свет. 

В то утро он хотел признаться, 
Как беззаветно полюбил, 
Как с нею он мечтал остаться. 
Как очень ею дорожил. 

Но вместо Кати он другую 
Увидел рядом медсестру. 
Приказом на передовую 
Ее забрали поутру. 

Бои еще ожесточенней 
Терпела польская земля. 
Враг отступал и разъяренней 
Крушил он все вокруг себя. 

Да как же милую Катюшу 
Он мог так просто отпустить, 
Такую трепетную душу, 
Чтоб в поле кровь свою пролить? 

Не ведал больше он покоя. 
Солдат врача стал донимать, 
Просил послать на поле боя. 
Он сможет, сможет воевать! 

Глотнув весенний свежий воздух, 
Степан отправился на фронт. 
Вдали уже сверкали грозы, 
И был кровавым горизонт. 

Вокруг спаленная чужбина, 
И зверь, что в логово бежал. 
А в мыслях только Катерина, 
О ней ночами он мечтал. 

«Жива ли милая, родная?», 
- он думал в редкой тишине. 
И шел вперед, преград не зная, 
Он шел вперед назло войне. 

И там, в развалинах Рейхстага 
Он смог на стенах написать: 
«Здесь был Степан. Добили гада. 
За Катю, Родину, за мать»… 

Девчонки юной милый образ 
Он часто видел в полусне. 
И будто слышал тихий возглас, 
Что там остался, на войне. 

Глаза – цвет нежно-васильковый, 
Ему мерещились порой, 
Среди девчат, чей взгляд суровый, 
Был той победною весной. 

И вдруг однажды зимней стужей 
Среди сибирской мерзлоты 
Увидел взгляд, до боли нужный, 
Знакомый, полный теплоты. 

Она стояла осторожно, 
Дыханье тихо затаив, 
Быть может думая: «Возможна ль 
Судьбою встреча на двоих»? 

А он не в силах оторваться 
От милых, нежных, добрых глаз, 
Оторопел, устав сражаться 
С тоскою. Вдруг опять мираж? 

И часто внучка вспоминала, 
Смотря альбом военных лет, 
Историю: судьба связала 
Двоих – в ней бабушка и дед.