Когда началась война, я была маленькой и более или менее запомнила в пятилетнем возрасте лишь день Победы в мае 1945 г…

Наша семья из шести человек проживала на Южном Урале в деревне Верхние Караси Чебаркульского района. Мой папа работал на прииске в золотодобывающей отрасли, мама была учительницей младших классов, но во время войны стала работать счетоводом в Непряхинском рудоуправлении – страна перешла на карточную систему оплаты труда, и моя мама распределяла талоны на продукты среди работников прииска. Я помню эти талончики – ведь карточная система была отменена после войны, кажется в 1947 году, когда я бегала уже в школу. Родители трудились и редко появлялись дома. А за нами, детьми, присматривала наша бабушка. Все домашнее хозяйство, огород вела она же. Вместе со мной подрастали мои старшие братцы 1936 и 1938 года рождения. После войны, в мае 1946 года, в семье появился младший, «послевоенный» мой братик.

Вначале войны, как и многие мужчины всех возрастов, мой папа явился в военкомат. Его зачислили телефонистом и отправили на учения. Папа делал краткие записи в своем дневнике, и вот одна из его записей: «(23ноября 1941 г. 11-30 вечером. Сегодня в выходной ходил впервые на военные занятия. Все это вызвано войной с немцами, напавшими на Россию 22 июня 1941 года в 4 часа утра с целью её захвата. Благодаря этому же я и в гражданской обстановке работаю за троих чуть ли не круглые сутки - это коллектор-геолог, начальник участком и взрывник, не считая конечно попутной обязанности зав. складом В.В. Программа октябрьская выполнена на 123%, все остальные показатели выполнены тоже с лихвой, красное знамя прииска в моих руках. Что же делать дальше? Учиться и работать. Начал изучать стенографию.(Подпись) А. Кузьмин». (Моё примечание: В.В.- это взрывчатые вещества для взрывных работ на горных предприятиях, заведовать которыми в мирное время доверяли лишь проверенным людям и обязательно с партбилетом в кармане, а мой отец был беспартийным).

На фронт его не взяли, выдали бронь, которую продлевали ежегодно, пока война не закончилась. Стране необходимо было золото, а под землей в шахтах могли работать лишь мужчины. Впрочем, женщины тоже работали, их использовали в наземных работах - завальщицами добываемой руды на бегунной фабрике, они же катали тяжелые вагонетки по рельсам, трудились в старательских артелях наравне с мужчинами и т д. И это был очень тяжелый физический труд, но что делать? Надо! Мужчин забирали на фронт, а надо было кормить семью, а на прииске талоны на продукты выдавали, и это не так, как в колхозах, где трудились «за палочки» и ничего не получали. Дети колхозников голодали, а я помню, что на нашем столе хоть изредка оказывалась американская сгущенка, галеты и в красивых и ярких жестяных банках чай, печенье, и эти банки с пальмами и негритянками служили маме шкатулками еще долгие годы для хранения ниток, дешевых брошек и другой женской мелочи. Эти продукты присылала Америка по лендлизу за поставляемое золото в качестве оплаты вооружения.

Мой 27-семилетний отец с семью классами образования, но имея большой уже опыт работы на уральских шахтах, приисках, карьерах в должности горного мастера, теперь был назначен начальником участка. Сутками не бывал дома, пропадал на объектах, спал урывками в каптёрках. Спустя годы рассказывал, как в вахтенном журнале ставил дату и время, писал: «Смену сдал», расписывался, а строчкой ниже снова ставил те же дату и время, писал: «Смену принял» и снова расписывался. Всю документацию надо было вести точно и аккуратно, ибо золотодобывающие предприятия находились под особым контролем.

Во время войны отец фактически жил на объектах прииска, а в нашей семье одна комната в доме называлась «маминой», потому что появление мамы в доме мы видели каждый день, а отец бывал очень редко. В «маминой комнате» находились стол и стулья, родительская кровать, кадка с фикусом, и в углу стояла швейная машинка. Прибегая с работы и, наскоро поев, мама еще долго что-то шила и перешивала и могла сшить и ватную телогрейку, и разную другую одежду на всю семью. Вообще она была швейной мастерицей и рукодельницей. Жительницы села порою приходили и просили её то юбку скроить, то кофточку сшить. Мама и вышивать могла всеми способами, но во время войны этим она не занималась.

Однажды днём, когда мама была на работе, я увидела на столике рядом со швейной машинкой кусок ярко-красной плотной материи и клубки золочёных толстых витых нитей. Увидела рядом ножницы и попыталась отстричь от клубка «красивые нитки». Мне было три с половиной года и со своей задачей, к счастью, я не справилась. К тому же подскочил мой старший шестилетний братик, закричал: «Люська! Не трогай! Это мамино знамя!», шлёпнул меня и оттащил от столика. Я ничего не поняла, но вечером, когда мама явилась с работы, слышала, как бабушка сердито выговаривала маме: «Шура! Убери ты это шитьё так, чтобы Люська ненароком не состригла нитки и материю не испортила». И я больше не видела это шитьё.

Прошло много лет. Я жила со своей семьей в Москве, родители стали приезжать с Урала в гости, навещать подрастающих внуков. Однажды в свой приезд в Москву мама вдруг удивила меня просьбой отвезти её в Музей Советской Армии. «Зачем?» – последовал мой вопрос. Мама ответила: «Хочу поискать там знамя, которое я сшила в 1943 году. Мне выдали тогда материал, нитки… А недавно мне написали непряхинские школьники, они узнали где-то про сшитое мной во время войны знамя и спросили, не знаю ли я, в каких частях оно было на фронте. Знамя это отвозил в Челябинск наш папка». И наивно добавила: «Вот я и хочу узнать в Музее Советской Армии, не попало ли оно в музей или работники музея скажут мне, где его можно поискать…Должна же я что-то ответить непряхинским школьникам…» Я была очень загружена работой, семьей и очень не хотела идти в Музей Советской Армии, понимая, что никакого там «маминого знамени» мы не найдем. Военные архивы в советское время были ещё не доступны для широкого круга лиц. В общем – безнадёга. Но мама проявила настойчивость: «Хочу в музей. Если там есть мое знамя, то я его узнаю, хоть и прошло много лет». В выходной мой день мы собрались ехать в музей. Муж мой пытался убедить маму-тёщу в бесполезности наших поисков. Отворачиваясь от тёщи, улыбался её наивной уверенности.

И вот мы в музее. Мама почти не смотрела на те витрины, где были военные экспонаты типа гранат, телефонных аппаратов, оружия и надолго застывала там, где видела хоть какое-то знамя. Мимо шла сотрудница музея, остановилась, спросила: «Что вы ищете?» Выслушав маму, она не стала улыбаться, как дома мой муж, а вполне серьёзно объяснила, что для поиска знамени надо знать для начала номер войсковой части, в которую могло попасть знамя, и розыск надо начинать в Челябинском военном архиве. Надо сделать запрос туда. А здесь справки подобного рода могут выдать в Подольске, где хранятся сведения о наградах военной поры, знаменах, но никто розыск знамени проводить не будет без запроса челябинских организаций. Ну и я говорила маме о бесполезности наших с нею усилий, да и знамя её могло сгинуть вместе с бойцом-знаменосцем на огромных просторах военных действий. Такое тоже бывало. Убедила. Мама уехала к себе на Урал, история эта мною забылась.

После смерти родителей домик их был продан. Мы с братьями стали разбирать всё оставленное нехитрое имущество, обращая особое внимание на бумажный архив (архив – это громко сказано, но это были документы, записи отца, старые письма, фотографии и т п). Я стала перечитывать «Папкин дневник», который заканчивался записями 1943 года. Увидела запись: « 30 апреля я принимал на свой участок переходящее Красное знамя Непряхинского приискового управления. Программа выполнена на 140 процентов. 9 мая я был представителем от Непяхинского прииска в г. Челябинск на областном митинге при передаче наказа трудящихся Южного Урала танкистам особого добровольческого уральского танкового корпуса им. Сталина, которые едут на фронт. Несколько танков прошли по улице Кирова. В некоторых местах асфальт не выдержал тяжести этих грозных машин. Восхищение великое. А. Кузьмин.»

В моих руках оказалась зацепка – куда могло попасть «мамино знамя», однако никакими дальнейшими розысками я заниматься не стала. Живу давно в Москве, Челябинск далеко, родителей моих нет на свете, да и времени у меня нет, а надо делать запросы, писать и т д. Почти безнадёга.

Наступил 21-ый век – век Интернета, и я давно пользуюсь компьютером. Ради любопытства ввела в поисковую строку запись: «Особый добровольческий уральский танковый корпус» . И вот они – материалы государственного учреждения «Объединенный государственный архив Челябинской области», «Из истории особого уральского добровольческого танкового корпуса имени Сталина».

Я прочитала, что 27 февраля 1943 года состоялось собрание Челябинского городского партактива, на котором было принято решение о создании танковой бригады в составе Уральского добровольческого танкового корпуса, затем шла подготовительная работа, указаны различные документы – какая работа – и вот наконец запись за 9 мая 1943 года ( еще ничего не было известно, что эта дата будет в 1945 году днем Победы!) о том, что на улице Кирова в Челябинске состоялся парад 63-й Челябинской танковой бригады после принятия перед отправкой на фронт. И в «Папкином дневнике» эта же дата и эта же улица Кирова. В числе документов Челябинского архива представлен «Наказ» бойцам, командирам и политработникам от трудящихся Южного Урала, помеченный той же датой -9 мая 1943 г. И в июне 1943 года перечислены докладные записки секретарей районов Челябинской области, и указан Чебаркульский район, которому подчиняется Непряхинский прииск. И еще перечислено много, много документов и там же в архиве хранится карта боевого пути Особого Уральского добровольческого танкового корпуса с датами 27 июля 1943 – 9 мая 1945 г. И я узнала, что корпус этот прошел путь от Орла до Берлина. Можно, имея эти сведения, продолжить розыск, куда, в какую часть могло попасть «мамино знамя». Да так ли это уж важно? Знамя в боях могло и не сохраниться. Но важно, что Танковый корпус дошел до Берлина, а значит, «мамино знамя», как и тысячи знамён, сшитые руками женщин, символически стали знаменем Победы, поднятым над Рейхстагом. И этот день Победы миллионы бойцов и тружеников тыла, и мои родители «приближали как могли» И мама, сидя тёмными ночами после работы за шитьём знамени в 1943 году, когда до победы оставалось два года, и никто ведь ещё не знал конкретной даты, но верил, хотел верить, молился, чтобы день этот наступил. И он наступил! И никому из нынешних лже- и псевдо-историков, злопыхателей разного рода не отнять, не замолчать нашу Победу. Победу и моей мамы.

…Выросли непряхинские школьники, которые написали письмо-запрос маме. У этих школьников выросли дети и внуки, и я могу им ответить, что «мамино знамя» - это и есть знамя Великой Победы.

Л. Кузьмина