Мой отец Степанов Кузьма Ксенофонтович родился в 1897 году в селе Агарак Юргинской волости, тогда еще Тобольской губернии. Окончил три класса церковно-приходской школы и по тем временам считался довольно грамотным человеком. В 1916 году был мобилизован на войну, которая в народе получила название германской, а в истории - Первой мировой, империалистической. Не успел вернуться с нее – попал на Гражданскую. Сначала на сторону белых, к Колчаку, куда забрали насильно и откуда вскоре удалось сбежать. Затем – на сторону красных. Служил в составе 55 полка «Красный гусар» рядовым бойцом-кавалеристом вплоть до 1921 года. Но вот затихла и эта братоубийственная распря и, кажется, можно пожить спокойно. Деревенскому люду заниматься привычным своим трудом – пахать землю да хлеб растить. А молодым парням – холостякам подумать о семье. Папу три года ждала невеста, девушка из соседней деревни Сосновки, Федора Яковлевна Южакова, с которой в двадцать первом году они заключили брак. И не только по гражданскому образцу, но обвенчались в церкви.

На веку, как на волоку, говорит народная мудрость. Немало всяческих испытаний и бед выпало и нашим родителям.

В 1930 году, когда началась сплошная коллективизация, большое семейство Степановых попало в черные списки. Причиной тому стало нежелание деда Ксенофонта идти в колхоз и «антисоветская» пропаганда его сына Кузьмы, который выступил в защиту агаракской церкви. Когда воинствующие атеисты стали сносить с нее кресты и колокола, выносить и рубить иконы.

Папу сначала арестовали и посадили в тюрьму, а потом отпустили «под надзор» и отправили в ссылку. Вместе во всеми домочадцами – старыми родителями, братьями, сестрами, женой и четырьмя детьми, мал мала меньше. Первой их дочке, Ане, было на тот момент семь лет, Коле – пять, Степе – четыре, Алеше два годика.

Из маминых рассказов запомнилось, как везли их в Тюмень. На четырех подводах, запряженных степановскими же лошадями. И когда ссадили на пристани, а обоз повернул назад, дед не выдержал и заплакал. Ведь все это теперь - кони, дом, все нажитое немалым трудом имущество - уходило в чужие руки. А им предстояла дорога в далекий северный край – Обдорск (ныне город Салехард). Плыли туда много дней на пароходе «Гусинский». Выгрузили их с такими же изгнанниками в голую тундру, где пришлось обитать поначалу в ненецких чумах. А затем, к зиме, перевели в барак, построенный в черте города. И в семьи вернули мужиков, угнанных поначалу куда-то на добычу рыбы.

Там, на севере, в нечеловеческих условиях люди мерли, как мухи, от простуд и цинги. Чуть не ушел на тот свет от тяжелейшего воспаления легких один из братьев отца, Иван. Ребятишки просили хлеба, но из еды была только рыба, да и то не досыта. Наших спасло в первую зиму то, что агаракская родня, кто не тронут был как «вредитель» и остался в родном селе, сумели отправить последним пароходом в Обдорск два мешка пшеничной муки, которая в целости и сохранности дошла до адресата, дедушки Ксенофонта. И какое-то время был в семье спасительный хлебушко или просто болтушка хлебная.

На третье же лето многих ссыльных, в том числе и нашу семью, перебросили на новое место поселения, в Вагайский район, где по указанию свыше стали строиться поселки для спецпереселенцев, людей разных национальностей – русских, украинцев, белорусов, немцев, молдаван.

Нашим для постоянного проживания был определен поселок Западный, где еще не стояло ни единого колышка. Жили зиму в Ушаково, на квартирах. Мужики работали в тайге, валили лес для будущего строительства. По весне стали выгонять на работу и женщин, на раскорчевку делян под пашню.

Папа с дедом поставили себе крепкий домик, небольшой, на две половины, но уютный и теплый. Сбили печи из глины. Выкопали на огороде колодец, куда за вкусной водой ходили соседи. Так вот потихоньку и обживались. Завели в хозяйстве скотину.

Поселок этот стал своего рода «центральной усадьбой». Здесь была комендатура, с очень строгим и жестким комендантом Пенежиным, который всем заправлял. Наряжал людей на работу, наводил порядок по всем поднадзорным поселкам, что стояли вокруг. Это Миньга, Шангинск, Стена, Чубариха.

В Западном была организована сельхозартель. Со временем стал действовать кожевенный завод. Открылась школа-семилетка, куда шли в пятый класс даже дети из Ушаково.

Здесь родилась я, пятая по счету в ребячьей лесенке. 

В 38-м папу перевели в Вагай, где должны были пустить первую электростанцию и требовались специалисты. А он, талантливый самоучка, всегда тянулся к механизмам.

Здесь, на вагайской электростанции, как значится в его трудовой, стал механиком – электриком.

В 40-м году, в марте, перевез к себе нас. Жить мы стали в избушке, бывшей сторожке, что стояла в дальнем углу на территории нынешнего церковного сада. Оттуда папа уходил на свою вторую войну – Великую Отечественную. 

Было это 6 июня 1944 года. Моя детская память запечатлела эти проводы. Шли мы с ним до спуска с горы, там где стоит больница. Он обнял на прощание маму, поцеловал нас с младшей сестренкой Кларой и пошел по дороге вниз. Шел и все оглядывался, махал нам рукой, а мы махали вослед ему. Помню, как мама ночами молилась. Проснешься, бывало, а она стоит на коленях перед божницей, что-то шепчет и бьет поклоны. Наверно, эти горячие молитвы и спасли солдатиков наших – папу и старшего из братьев, Николая, что был направлен на фронт в 43-м. А Степан, которому повестка пришла вслед за отцом, пока учился в пехотном училище, где-то под Новосибирском, война и окончилась. Так же и третий из братьев, Алексей, не поспевший для фронта.

У папы, кстати, до лета 44-го была бронь, которую накладывали в тылу на самых необходимых специалистов. И когда не стало его, не стало в Вагае электричества. Все перешли на керосиновые лампы. Свет загорелся лишь в августе 45-го, когда наш Кузьма Ксенофонтович вернулся с войны и приступил к своим трудовым обязанностям. Помню папино возвращение. Как прямо с дороги, с парохода, их, солдат – победителей, повели сначала в столовую (где теперь магазин «Тюменец»), на торжественный обед. И домой он пришел лишь в глубоких потёмках. Мама кормила его ужином. А я сидела на отцовских коленях и угощалась вместе с ним. Сестренка маленькая спала. А из взрослых детей никого дома не было. Николай лежал в госпитале, где-то в Белоруссии. Другие братья учились. Анна, старшая сестра, окончив Тобольский педтехникум в 41-м году, учила детей в деревне Крюки. (это Птицкая сторона). Дата папиного возвращения – 26 июля 45 года.

А вот о том, как воевал отец, я почти ничего не знаю. Немного его рассказов записала Клара. Папа служил в 35 запасном полку резерва Главного командования. Их 16-ю пушечную батарею обслуживало 25 человек. А перевозило с места на линию пять тягачей. Отцова специальность называлась – досыльный. Вставленный снаряд он досылал до места. Весили эти снаряды от 136 до 154 килограммов. 24 апреля, когда началась «Берлинская операция», 16 батарея посылала свои первые снаряды по врагу с крупной надписью «На Берлин!»

А еще остался в памяти папин рассказ, как его контузило. При авианалете. Когда он со своими товарищами следовал куда-то на грузовике. Он успел из кузова выпрыгнуть и остался живым, хотя и его задело взрывной волной, а машину с людьми разнесло по частям.

Как я горько жалею, что, занятая своими проблемами, не выбрала нужной минуты поговорить с отцом о его фронтовом пути. И вообще – о жизни родителей. Остались от них только немногочисленные фотографии да кой-какие документы. Сохранился отцов военный билет, три сталинские благодарности – «За прорыв на реке Одер», «За взятие Берлина», «За честную службу на благо Родины». И медали: «За освобождение Варшавы», «За взятие Берлина», «За победу над Германией». И еще – «За доблестный труд в Великой Отечественной войне 1941-1945гг.» И несколько юбилейных.

Эти драгоценные реликвии перейдут после нас, детей, внукам. А от них - правнукам. Чтобы не померкла наша родовая память.