Записи прохождения путей жизни.

1941-1945 гг.

Колесниченко Владлен Михайлович (19.07.1926-28.07.1998)

"1941 год:

Лето – отдыхаю не меньше двух раз в день, купаюсь на море. Вечером хожу в кино.

22 июня – прихожу с моря, плачет мать – говорит немец напал на нашу страну – это война. Вся страна готовится к отпору.

1 сентября – поступаю учиться в 8 класс.

16 сентября – закрываются классы с 8 по 10. Ученики с 1925 года рождения и старше идут рыть под Мариуполем окопы. Остальные -помогают колхозам.

7 октября – в 10 часов немец вошёл в Мариуполь.

8 октября – в 4 часа выезжаем из Будёновки на ферму в совхоз.

9 октября–ночью, вместе с совхозом эвакуируемся.

12 октября – 3 дня преследует нас враг. Всё поголовье отстало. Наконец под Таганрогом нам удалось оторваться. 5 часть тракторов уцелела.

18 октября – стоим трое суток в очереди, у переправы через Дон. Без конца льёт дождь. Все промокли до нитки.

20 октября – небольшая переправа. Вдруг – немецкие самолёты. Дважды летят бомбы. Много жертв, но у нас все целы.

30 октября – приезжаем в совхоз «Красный чабан», где стоим 3 дня.

Ноябрь – едем дальше. Наступают холода. Поутру появляется иней.

20 декабря – приезжаем в совхоз «Юркин». Застают беспрерывные дожди, большая грязь. Вынуждены прекратить свой маршрут.

1942 год:

2 января – отец поступает в совхоз на должность бухгалтера.

9 января – я иду учиться на курсы трактористов.

13 января – отец уходит в армию.

20 января – мать работает секретарем-машинисткой.

26 января – продолжаю учиться. Питаюсь в столовой. Питание очень плохое.

18 февраля – кончаю курсы трактористов.

22 февраля – работаю в совхозной мастерской по ремонту тракторов.

Апрель – иду работать на поле прицепщиком. Через 2 недели работаю трактористом. Работа очень тяжёлая, сгребаем сено тракторной волокушей. Питание плохое, частенько и того нет, так как нас только двое трактористов работает отдельно от всей бригады, и питание нам доставляют нерегулярно. Часто мой прицепщик бьёт штырём куропаток, которых мы варим в радиаторе и съедаем. Так проходит несколько месяцев, со степи нас никуда не отпускают, одёжа наша изрывается в куски, мы становимся похожими на дикарей. Тем временем немцы ближе подходят к нам. Чутка эта доходит и до нас. Каждую ночь наблюдаем ужасное зрелище. Над Сталинградом беспрерывно вьются немецкие самолёты, освещённые десятками прожекторов, бьют без конца зенитки, страшными блесками рвутся немецкие бомбы. Мой напарник бросает трактор и сбегает домой. Меня переводят в хлебоуборочную бригаду. Несколько дней таскаю трактором комбайн, затем меня направляют с трактором на центральную усадьбу за тракторной площадкой. Приезжая туда, делаю мелкий ремонт (площадку не дают, да и мать не отпускает меня в бригаду). Проходит несколько дней, мой трактор ставят на мельницу, там я его бросаю, доверяя мельнику, чтобы тот смотрел за ним, сам еду в бригаду за одёжой. На другой день, утром, появляется перед нами 18 мессеров, которые, разворачиваясь, пикируют, и бомбы летят на станцию, находящуюся в 1,5 километрах от нас. Над станцией поднимаются тучи дыма, она загорается, горят нефтесклады, воинские пилоны с боеприпасами, льётся бесконечная трескотня и взрывы, от которых встряхивает нас с ног. Только к вечеру удаётся проникнуть на станцию и вывезти оттуда некоторое количество раненых. Ночью мать, чувствуя опасность быть захваченными немцами, уходит на почту к телефонистке. В 1-ом часу передают с Ворошилова (в 25 км от нас) о том, что туда вошли немецкие танки. В 3 часа передали с села Абганерово о том, что туда вошла немецкая разведка. Услышав это, мама бросает почту и сообщает об этом директору совхоза. Директор выдаёт нам лошадей, садится на машину и уезжает, мы остаёмся одни средь массы кишащих войск. Поспешно выезжаем из совхоза. Едем вдоль железной дороги, так как другой дороги мы не знаем, по которой медленно отходят сбитые в длинную ленту эшелоны. По другую сторону от нас, дожидая противника, лежит пехота. Вдруг налетает стая мессеров. Сыпятся бомбы, льётся горячей свинцовой струёй дождь пулемётов. С большим трудом вырываемся мы с этого пекла и к полудню приезжаем на оконечную ферму, где встречаем часть своих людей, а также трактора, комбайны.

Август – продолжаем свой путь дальше. У небольшого ручейка застряём в песке, но нас скоро выручают подошедшие трактора, и мы продолжаем свой путь. Вдруг сзади раздаётся шум моторов, и мы наблюдаем прекрасное зрелище: из-под земли появляется несколько мессеров-стервятников, но их своевременно ублаготворяют, стоявшие в скрытом месте, наши зенитчики. Один фриц, напившись вдоволь калённого железа, окутывается ярким пламенем. В дальнейшем фрицу, видимо, подогревают, и он, решив, что, что чем выше в атмосфере, тем должно быть холодней, и, задравши нос, волоча пылающий хвост, он полетел вверх. Но почему-то там ещё больше распалило фрица и даже стало припекать, и он вынужден был покинуть своего союзника в зверстве и получить уж давно заслуженные 3 метра русской земли, рядом со сгоревшими обломками своего мессера.

Продолжаем дальше свой путь. Вскоре настигаем часть своих подвод нашего совхоза (Р.л.) во главе с Нутрицовым, а затем настигаем и остальных. Впоследствии после этого перед нами открывается волжский простор. Перед нами Волга – прославленная во многих исторических битвах полноводная русская река.

Сентябрь - итак, мы в Солодниках. Волга покрыта сплошным слоем нефти, но мы всё же умудрились скупаться. Переправиться здесь нам не удалось. На другой день переезжаем в Каменный Яр (Большая государственная переправа). Здесь перед нами, вчера, побывали незваные гости. Много жертв принесли они. У берегов стоят затопленные баржи, но переправа работает беспрерывно. На переправе скопилось огромная масса народу, скотины, комбайнов, тракторов. На следующий день с большим трудом нам удалось переправиться на противоположный берег. Но ещё большие трудности ожидали нас за Волгой. Здесь, на расстоянии 3 километров, боролись мы с живучим песком 3 дня. Изорвали всю упряжь. Впереди простирались бесконечные болота, озёра. Выход был только один, который контролировался. У этого проезда у нас отобрали эвакуационные листы. Приказали сдать повозки, лошадей для оборонных работ, а самим поселиться в близлежащем городке, но мы решили ехать дальше, бросив документ. Выехав из озёр и болот, мы попали в Немецкое Поволжье, где жили до войны немцы, теперь они высланы далеко в Сибирь. Выезжаем в одну из их деревень, заходим в первый попавший нам дом, в доме выбелены чисто стены, покрашены окна, двери, пол, будто отсюда только что вышел хозяин. В сарае многочисленные отделения для различных животных, птиц. В таких обстоятельствах проезжаем на Немецкое Поволжье.

Октябрь – вскоре, выезжаем мы в совхоз, который указанный нам в путёвке, как оконечная станция нашего путешествия (здесь нам продлили эвакуационные листы и направили нас в Северо-Западный Казахстан). В этом совхозе мы пополнили свои продуктовые резервы, а также за весь прошедший сезон ублаготворяемся в периоде 2 недель, т.е. в течение всей стоянки, приятным ароматом сочных дынь и арбузов.

20 октября – итак, наш караван, состоявший из нескольких отар овец (около 6000 шт.) и двух гуртов рогатого скота в сопровождении подвод, начинает вливаться в Северо-Западные степи Казахстана. Всё больше и больше попадаются нам озерца, покрытые белизной соли, грязь у которых тверда от соли. Все чаще и чаще встречаются нам сёла, у которых привозная вода и для того, чтобы напиться воды, надо уплатить деньги. Все сильнее и сильнее разрастается торговля чаем. За пачку чая казахи с радостью отдают курицу. Расстояния между сёлами достигает 50-80 км. В конце концов преодолеваем все трудности и препятствия, добиваемся мы оконечной точки своей эвакуации. Это место находится в 9 километрах от железной дороги Саратов-Уральск и в 80 км от самого Уральска и является оно большим совхозом им. Шипова, площадью в 80 тыс. гектар. При нём же находится государственная школа механизации. В совхозе около половины населения преобладают эвакуированные, остальная часть большинство казахи. Нам (вдвоём с матерью) дают отдельную землянку с одной комнатой, коридорчиком и разрушенной пристройкой для коровы, где мы временно поселяемся.

Ноябрь – нашему совхозу (Юркину) отделяют от Шиповского совхоза 2 скотоводческих фермы;

2-юи 4-ю где помещают всё наше поголовье, а также и наш народ. Совхоз Юркин остаётся самостоятельным. Народ начинает готовиться ко встречи зимы. В том числе и я работаю на заготовке топлива (кошу бурьян). Затем работаю на конюшне – вожу сено. Это и даёт мне возможность запастись топливом и кормом для коровы.

Декабрь – приходит зима, кошары на фермах не оборудованы, в сене большая нехватка. Скотина не привыкшая к таким морозам, причём истощённая начинает падать. В результате от 6000 овец остаётся только 2000, тоже происходит и с крупным рогатым скотом. На скотомогильниках круглые сутки орудуют волки.

1943 год:

Январь – в результате гибели большой части скота в такой короткий срок совхоз «Юркин» 20 января прекращает свое существование. Я, не теряя времени, перехожу в школу механизации и поступаю на курсы трактористов-комбайнёров. Здесь мне выплачивают около 200 рублей в месяц, а также состою на питании в совхозной столовой. Из столовой с матерью получаем 1200 гр. хлеба, а также приварок. Так начинается моя учёба в Каменской школе механизации.

Февраль – зима вступила в свои права. С дровами приходится искать различные выходы. С сеном для коровы тоже в натруску. Наступают сильные морозы. Очень много людей замёрзших находят в степи. Моё учение идёт легко. Вскоре меня ставят на ремонт школьных тракторов.

Апрель – еду в поле обрабатывать школьные 31 га земли, затем – помогаю совхозу. Наконец мне чуть ли ни бегством удаётся вырваться со 2 фермы с трактором и возвратиться в школу. Здесь я оканчиваю курсы комбайнёров, т.е. сдаю испытания, и меня ставят на работу при школе инструктором по практической езде на тракторе.

Июнь – вместе со школой заготавливаю кизы для топлива на зиму в 40 км от совхоза. После кизов иду косить сено на лобогрейке. В совхозе заболевает комбайнёр, и меня ставят комбайнером.

Август – меня, т.е. весь 1926 год рождения призывают в военкомат и берут на учёт. Продолжаю работать на комбайне. Много испытываю трудностей, так как нахожусь на комбайне впервые, да и заместо бензина для работы выдают керосин. Вскоре приходит телеграмма из наркомсовхозов им. «Роза Люксембург» и возвращении служащих раннее в нём бывших.

20 сентября - итак, мы покидаем Казахстан и едем на место прежнего своего жительства в Сталинскую область в Будёновку. Нам дают отдельный вагон для 6 семей, и мы движемся через Саратов, где проезжаем поездом Волгу. В Саратове стоим 2 дня и трогаемся по направлению к Сталинграду. Отъезжая от Саратова, перед нами открывается панорама исторических боёв за Сталинград. Нет ни единой пяди земли, которая бы не была покрыта каким-либо предметом, служащим орудием войны. Вся земля, насколько хватает глаз, покрыта траншеями, окопами, различного рода вооружения: танки, орудия, полуразбившие самолёты, винтовки, каски, всевозможных величин осколки, куски тряпья от шинелей. Из мелких окопов виднелись полузасыпанные трупы солдат. Вскоре нам сообщают о приближении станции. Мы устремляем взор вперёд и видим горы разбитой и брошенной врагами техники, какого-либо же здания нет. Станция помещается в наспех вырытой землянке, чем ближе подъезжаем к Сталинграду, тем ужасней открывается картина недавнего побоища, не одна здесь фрицевская винтовка загната штыком в землю. Не доезжая 12 км Сталинграда, мы поворачиваем в правую сторону и вскоре выезжаем в освобождённую территорию Украины. По обе стороны железной дороги все больше попадаются торчащие колёсами немецкие эшелоны. Вскоре выезжаем в центр Донбасса – гор. Сталино. Из Сталино едем на крупную и когда-то очень красивуюузловую станцию Волноваха. Здесь нет ни единого живого места, чтобы не было воронки от бомбы.

22 октября - приезжаем в Мариуполь, здесь мы выгружаемся и направляемся в уже организовавшуюся совхозную экспедицию, где мы временно располагаемся. На другой день делаем прогулку по Мариуполю и что же мы видим: здания, превышающие 2-3 этажа все сожжены и разбиты! От крупнейших и знаменитейших заводов «Азов Сталь» и «Им. Ильича» остались только трубы. Ещё выделяются своими чёрными трубами районы города, спалённые немцами.

29 октября – покидаем город и на трёх повозках в составе двух семей движемся к своей родной станции – Будёновке. Поздней ночью на своей передней повозке приблизился к разрушенному немцами, когда-то украшавшему устье реки красавцу-мосту. Вижу поворотный знак налево на новую, сделанную во время прохождения наших войск временную переправу. Гремя колёсами, моя телега вникает в пределы Будёновки. Тревожной радостью проникает моё сердце при виде родных знакомых улиц. Я причаливаю к одним из наших старых знакомых (Зиненко), где мы и поселяемся.

Утро – не дождусь завтрака – хочу поскорее пойти посмотреть на свой прежний дом, на Будёновку, на животворное море. Прогуливаясь, с болью на сердце, я замечаю: взорванную электростанцию, поликлинику и больницу; до единого разрушены крупные магазины, здание госбанка. А вот и мой дом стоит гол с опустевшим двором. Сарая будто не было, пахучие акации как будто и не существовали. В доме сейчас находится больница. Захожу к прежнему своему товарищу, с которым и направляюсь на свою отраду жизни – море. Но, увы, к нему невозможно подойти. Немецкая сволочь, укрепляясь здесь, минировала все его берега. Удовольствуюсь взором с 15 м обрыва. Море тихо плещет. У берегов его чернеют остатки погибших кораблей. Везде успел фриц оставить своё зловещее клеймо. У обрыва моря, где стоял внедрящий всей отдыхающей здесь публике благородные, радостные чувства жизни, вырос густой бурьян. Исчезла также красавица школа-десятилетка. Весь день брожу по разрушенной и разорённой, когда-то бывшей красавицей-станице Будёновке. Как сильно изменился её людской состав! Очень мало я встречаю своих прежних друзей – товарищей по школе. Многие из них уже успели сложить свою голову за свою честь, многие уже вернулись ранеными с фронта. Очень много появилось развратниц – девушек, которые потеряли свою честь и свой стыд во время немецкого хозяйничества.

Вернувшись с Западного Казахстана в Будёновку, ищу старых друзей, одноклассников. Их нет. Ураган войны разметал кого по белу свету, кого успел уже завести на тот свет. Встречаю Андрея Гудзя, он уже успел получить под Мелитополем разрывную пулю, осколки которой засели в груди. Андрей попал в бой «чернорубашечником». Его даже без обучения не обмундировывали, а прямо в огонь. По его словам, таких было много, и почти все они погибли.

Неделю спустя, знакомлюсь с товарищем и договариваемся с ним идти добровольцами в сухопутные морские части. Но нашим планам не суждено было сбыться. Моя мать откуда-то узнала о них и задала мне «горькую трапезу». Вскоре я пошёл в военкомат, и мне дали 4 часа на сборы для отправки в армию. Мать была застигнута врасплох, а я чувствовал себя на месте. С продуктами мне повезло, мне успели собрать 2 булки хлеба и 4 чебака.

19 октября 1943 года – мой уход в армию.

Вот я уже на бричке. На мне – ботинки, москвичка, фуражечка. Мать побежала за шапкой, но не успела. Наши 2 брички с новобранцами уже взяли курс на Мариуполь. В поезде на остановке уже под Сталино попросил у меня один из попутчиков фуражечку сходить к знакомым, а мне оставил взамен будёновку. Так я и остался в будёновке, впоследствии она меня крепко выручила, так как была удобна и тепла.

В Сталино нас хотели определить в какую-то учебную часть, но часть уже укомплектовали и нас повезли дальше. А вот Харьков. Начали нас сортировать как семечки. Доля моя пала на кавалериста. Самое что ни на есть для неподходящее. Мой малый опыт при эвакуации обращения с лошадьми рисовал мне не отрадную перспективу. Нам выдали сухой паёк, посадили в эшелон с курсом на Ворошиловград. Сразу не поехали, долго стояли на станции. Захотели есть, да и надо было заготовить варёной пищи в дорогу. Смотрю появились у ребят пустые консервные банки, удобные для варки концентрата. Пошёл и я искать банку. Нашёл банку, а поезд ушёл… Что делать? Стал искать попутный вдогонку поезд. Нашёл состав порожных платформ. Взобрался и с ветерком. А ветерок холодный, укрыться негде, пронизывает косточки. Нашёлся попутчик, тоже такой же «кавалерист», мужчина лет 30-ти, стало веселей. Станция «Красный Лиман» - порожняк дальше не идёт. Ищем на чём бы двинуться дальше в надежде догнать свой эшелон. Вот идёт пассажирский и, почти не сбавляя скорость, проходит мимо. Я делаю попытку подцепиться, но срываюсь, делаю вторую в отчаянии попытку, но меня отшвыривает под противостоящий поезд. Я начинаю соображать, что делаю безрассудное и могу крепко поплатиться.

Вокруг уже лежит снег. Мелькают полустанки, сёла. Где-то здесь, год тому назад, при втором взятии немцами Харькова, трагически погиб мой отец. И похоронен (по слухам) у развилки дорог села Весёлого (а сёл с названием Весёлое здесь не одно). У железнодорожника узнаём, что поездов в наше направлении до завтрашнего дня больше не будет. Уже поздний вечер, холодно. Где переночевать? В вокзал идти опасно без документов, патрули заберут. Но деваться некуда, не такие уж мы большие преступники – пошли. Вокзал – большой барак, набитый людьми с узлами. Забились в дальний угол, придремнули. На рассвете не успели выйти – на дверях стояли патрули. Проверка документов. Мы попались. Повели нас к военному коменданту. Начались допросы. Весь день, всю ночь и до полудня следующего дня через каждый час нас по очереди вызывали и всё допрашивали, допрашивали… Мы, голодные, в Харькове ничего не ели, изнурённые допросами, попав в такой оборот, уже ничего хорошего не ожидали. Но ничего компрометирующего от нас не добившись, нас под стражей отправили к этапному коменданту. Коменданта на месте не было. Мы ждали решения своей судьбы. Голодные, мы заметили, как двое солдат с комендатуры потащили штук по 15 хлебных коржиков величиной с блюдце. Один такой коржик стоил 10 рублей. Коменданта всё не было. Помощник коменданта распорядился запереть нас в подвале, где сидел пойманный немецкий диверсант. Нас втолкнули в подвал. Это была могила для живых. Задохшаяся плесневелая сырая яма. В 1,5 метрах от нас слышалось рваное дыхание человека с прогнившими лёгкими. В темноте мы ощущали этот живой труп. Я понял, что если здесь пробыть хотя бы час, то со мной будет то же, что с этим немцем. Умирать с такой славой в таком обществе я не хотел и стал яростно руками и ногами колотить в дверь. Подошёл часовой, пригрозил, чтоб не шумели, а то хуже будет. Но я не переставал барабанить, бояться больше было нечего. Снова подошёл часовой, сказал, что доложит караульному. Послышались шаги, дверь подвала приоткрылась на цепочку, и через щель мы увидели сержанта. Он поставил нам свои условия: наши деньги пополам – и нам справка для дальнейшего определения. Это было для нас счастьем, мы вырвались с того света, с адского погреба. Нам вернули наши документы, половину денег (мне – 200 рублей, напарнику – 400 рублей), дали справку для явки на пересыльный пункт в город Славянск и отпустили без стражи, предупредив, чтобы мы снова не попались патрульным. Но голодный желудок потянул нас на базар. Там мы благополучно запаслись скромными продуктами, и прощай наша кавалерия, двинулись в неизвестный, новый для нас, путь. На первом попавшемся поезде мы прибыли того же дня в Славянск. Отыскали пересыльный пункт и с опаской предъявили свои справки. Мы понимали, что эти справки не имеют законности (нас предупредили, какой личности надо их вручить). Мы не знали, как поступят с нами в дальнейшем. Но то, что мы явились сами, без конвоя, вселяло нам надежду на благополучный исход нашего приключения.

На новом месте к нам отнеслись с не особым доверием, но пообещали дня через два поставить на довольствие. Через 3 дня собралась команда человек 25, назначили сержанта старшим и вручили ему на всех документы с направлением в часть в город Павлоград. Пошли организованно садиться на поезд. Тут то наша команда раскололась. Те, кто со Сталино, потребовали ехать окольным путём на Славянск через город Сталино. Мы поддержали старшего ехать прямо на. Старшой пригрозил пожаловаться начальнику вокзала, и донбасовцы сдались. Уже на ходу попрыгали на отходящий состав. Часть команды не успела сесть на поезд, остались. На одном из полустанков поезд остановился, последовала команда, – слазь!Все слезли. Поезд пошёл дальше, мы пошли пешком в близлежащую деревню. В деревне старшой предъявил председателю документы, и нас поставили на ночлег по квартирам. Так мы шли из деревни в деревню 2 недели. Я променял свою москвичку на драненький кожушок. Уже под Павлоградом в команде – происшествие: пропал старшой с документами и с ним двое морячков. Откуда-то пошли слухи, что часть, в которую мы направлялись уже выехала из Павлограда, а идти деревнями дальше искать свою часть. К этому времени к нам двум гражданским (остальные все бывалые солдаты) примкнул один солдат. Мы втроем откололись незаметно от команды и пошли в Павлоград. Поздно вечером в предместьях города нас еле пустили переночевать. Утром, голодные, мы поспешили на базар. На базаре наш солдат попался патрулям. Он показал на нас, и нас как миленьких повели в комендатуру. Снова допросы, снова гоняют по городу под конвоем с винтовкой со штыком наперевес. Солдата определили в штрафную. А нас и в штрафную не берут – не обмундированы, не обучены. Погнали нас в военкомат. Там тоже от нас отказались – мол, не с нашего района. Бросили нас без определения. Стали мы сами ходить в военкомат и просить, чтобы взяли нас снова в армию. Околачивались у военкомата пока таки нас не приняли и отправили в часть на обучение ст. Синельниково I-я. В Синельниково мы повстречали некоторых солдат из нашей команды и узнали, что нашего старшого подрезали морячки, за что их расстреляли. Начались муштры. Здесь все мы были в гражданском и с нетерпением ждали, когда нас обмундируют. Ботинки мои совершенно разбились. Я сильно простудился. Вскоре нас обмундировали. Я попал в учебный артиллерийский дивизион. Потекла обычная армейская жизнь. Простуда меня все больше и больше одолевала. Я харкал кровью, когда выходил из помещения на улицу, а особенно после еды из столовой меня забивал такой кашель, что вся незаурядная пища вылетала у меня из желудка. Ночью, когда я переворачивался на другой бок, я слышал, как во мне переваливаются лёгкие. В санчасти мне давали одни таблетки от кашля. Я написал рапорт с просьбой отправки на фронт. Меня вызвал командир части и сказал, что будет лечить.

Однако, когда я пришёл в следующий раз в санчасть, то на меня не обратили никакого внимания. Больше в санчасть я не пошёл. От занятий меня освободили, и я находился только в помещении.

Пришла весна, и свершилось чудо, мой организм сам поборол болезнь. Фронт ушёл дальше. Нас посадили в эшелон и повезли в г. Николаев. Ехали долго, с неделю. На остановках, перед обедом, все высыпали из вагонов, снимали рубашки и били вшей. Обедать не давали, если после этой процедуры старшина найдёт вошь. Как-то под ногами оказалась немецкая ручная граната (лимонка). Все дёргали её за цепочку, бросали, били об камни, но она не взрывалась, и её тут же под ногами оставили. Я взял и отшвырнул её в сторону, и она взорвалась. Но всё обошлось благополучно.

Приехали в Николаев, сказали, что будем стоять часа 3. Я рискнул сбегать к бабе Ганул. Мне показалось, что она где-то здесь близко живёт. Мотнулся туда-сюда. Ничего не получается, да и часть может раньше времени уйти. Ограничился открыткой, в которой сообщил о гибели отца.

Только вернулся – построение. И мы замаршировали пешком в Одессу. Железная дорога была разрушена. Шли в полном боевом снаряжении двое суток. Подсобных транспортных средств не было. На привалах задирали ноги кверху, чтобы отошла кровь, и они не были такими тяжёлыми.

Одесса нас встретила угрюмо – четырёхэтажными под одну крышу зданиями. Все улицы проходили под массивными каменными мостами перекрёстных улиц. Возвышенная окраина Одессы представлялась крепостью.

Поселились мы в казармах в западном районе Одессы у закрытого еврейского и русского кладбища. Еврейское кладбище было у нас за забором и представляло нагромождение каменных памятников без всякой растительности. Русское кладбище было своеобразным парком из старых акаций.

Начались учения. Это были настоящие муштры. С полной боевой выкладкой мы каждый день за окраину Одессы толкали на себе 45-ти мм пушки. Временами подавалась команда: «Одеть противогазы, расчёт с орудием вперёд бегом!». С продовольствием было плохо. Полк снабжало всего 6 автомашин, которые курсировали на Николаев.

В первую очередь выдавались продукты новобранцам, нам попадали остатки. Зачастую мы ели пшённый хлеб и щи с жучками в горохе. Кто попадал в наряд на кухню, тот был сыт и был на верху блаженства. Однажды и я попал на кухню. Варим щи с мучными клёцками. Я съел 2 котелка одних клёцок (4 литра) одним разом и не знаю, как у меня не получился заворот кишек. Дисциплина у нас стала резко падать. Мы таскали «сидоры» у новобранцев. Ходили по окраине города – попрошайничали хлеба. Пообрызгли с деревьев клей в посадках. Обрывали свежий лук в огородах. Выручали семечки, которые мы иногда покупали за 2 рубля стакан у старушек. К занятиям мы тоже приспособились.Забирались в чащу посадок, ложились спать, выставляя наблюдателя. Однажды нас всех построили. Объявили об отдаче под суд 2 человек. Остальным поставили условия – либо учиться, либо на фронт. Подалась команда: «Кто учиться – 3 шага вперёд!». Ни один человек из строя не вышел. Все хотели избавиться от этой дурной тыловой жизни, хотели быть полезными – бить врага. Правда, позже мы узнали, что 6 человек тайком подали заявление с просьбой остаться учиться. Но судьбу дальнейшую их мы не узнали. На следующий день мы выступили на фронт. Шли пешком километров примерно 120. Спали на ходу. Остаток пути силы нам подавал духовой оркестр, который беспрерывно заезжал в голову колонны и с музыкой пропускал всю колонну. Ног мы не чувствовали – они шли сами. У берега Днестра в штабе дивизии началось распределение. Я попал в отдельный истребительный противотанковый дивизион (ОИПТД). Нас на машинах по подводному мосту переправили на правый берег Днестра. Это был плацдарм 15 км по Днестру и 6 км в глубину противника. Наша часть занимала переднюю позицию в 80 метрах от немцев. Впереди нас поднималась гора, на которой была могила суворовских солдат. Сзади 5 линий окопов, проволочных заграждений с минными полями. Кругом цветущие сады – стоял конец мая 1944-го.

Кормят хорошо, хлеба вдоволь, с жадностью смотрю, как выливают из бидонов остатки пищи. Одно плохо – кухня от нас около 2 километров. По траншеям ходить с продуктами неудобно. Отойдя от своей позиции метров 300-400, вылазим из траншеи и, айда, поверху. Чуть что – прыгаем в траншею. Немцы это знали – им хорошо видно с горы. В обед они обстреливают нас из миномётов. Однажды попали прямо в кухню. За завтраком ходим редко. Раздобываем ягоды, варим в блиндаже компот. Как-то послали меня по воду. Колодец находился на нейтралке. Объяснили, куда идти, сказали, что это колодец – «журавель». Вылез я из окопа, пошёл. Иду - вижу палку журавельного колодца. Пошёл прямо на него. Опять окопы. Прыгнул, иду по окопам. Подхожу к колодцу - глядь шинель немецкая лежит, пища в окопе – таких наши не роют. Кошки заскребли у меня на душе. Что делать? Возвращаться с пустым ведром неудобно – засрамят. Рискнул – подскочил к колодцу, подцепил ведро, потянул за «журавель» - есть вода. За ведро – и хода. Приношу воду, а на меня все глаза таращат: где ты был? Я рассказываю. А они мне говорят: «Ты у немцев воду брал. Мы тебя искали, ходили к колодцу, посчитали, что тебя немцы утащили». Больше меня по воду не посылали.

Вечером на передовой пейзаж бесподобный: немцы стреляют трассирующими пулями, пускают без конца разноцветные ракеты. Особенно красивые ракеты с парашютиком. Я подобрал несколько штук – получились хорошенькие шёлковые платочки. А вот несчастье: нёс солдат ужин, шёл сверху по брустверу, а тут пуля – прямо в лоб, так и сел между своими вёдрами. Видим в сумерках сидит солдат на бруствере. Оттащили его в санбат - говорят будет жить. Пуля, хоть и дура, но мозги не затронула – прошла верхом черепа. Чуть не попало и мне однажды. Получил я задание от ребят – насобирать ягод для компота. Пошёл – собираю клубнику, голубику, даже нашёл грядки молодой картошки. Вылез на поляну – вижу большой подсолнух. Ползу по бурьяну к нему. Встать нельзя – немцы увидят. Подполз, обеими руками уцепился за ствол, а выдернуть не могу. А он такой солнечный, большой и красивый. Не вытерпел я, скручиваю головку – и кубарем качусь в сторону. А пули только – тюк, тюк, тюк, - да мимо. В другой раз залез в минное поле, - еле оттуда выбрался. Так, мы и жили – не тужили, подоспели груши, яблоки, как в раю, но на фронте. Тяжёлый снаряд угодил в оружейный расчёт наших соседей – всех побил, покалечил. У одного оторвало обе ноги выше колен. Бледного, как стена, повезли его на санках, запряжённых собаками.

Вечерами я забавляюсь немецкими пулемётчиками. Беру карабин, пачку патронов и удаляюсь в одиночную бойницу. С позиции «старики» гонят, не разрешают стрелять. Смотрю, откуда пулемётчик пускает трассу пуль – и давай по мне ответный огонь. Я сматываю удочки. Прихожу, а у нас гость. Пришёл младший лейтенант. Оказывается – на нашем участке сегодня разведка с боем. Пришли разведчики. Началась дальняя артподготовка. Я стою у орудия на посту. Началась общая трескотня. Нам вести огонь запрещено, но тут спросонья тявкнула невдалеке от нас стоявшаясорокопятка. Немцы вмиг её засекли. Открыли огонь тяжёлыми орудиями да не по ней, а по нас. Оглушил удар, мои коленки моментально сделали приседание. Гарь пороха забила дыхание. Сверху свалилось, как подкошенное большое дерево, и упало на блиндаж. Из блиндажа угорелые выскочили хлопцы и во главе с младшим лейтенантом промчались мимо меня. Я хотел их остановить, но безуспешно. Дым разошёлся, и я увидел своё орудие, лежащим на боку.

Утром солнечные лучи светят в глаза противнику, и он плохо видит, что делается на нашей стороне. К нам прибыл ездовой с лошадьми увозить наше разбитое 76-ти мм орудие. Подцепили, потащили, а оно – скрип да скрип. Утро тихое – немцы и услышали. Один снаряд – недолёт, другой – перелёт. Вилка – следующий снаряд будет наш. Ездовой по лошадям – мы бегом к окопам. Только успели прыгнуть – бах! Точно, взрыв там, где мы были. Ездовой, хоть и успел отъехать, но осколок всё-таки угодил ему в спину. Нас переставили на другой участок. Здесь почти не было деревьев, и позиция хорошо просматривалась немцами. Огневую рыли при темноте, пули мешали. Пришлось бросить это место и перейти на новое. Орудийные расчёты стояли через 200-300 метров. Место было заболоченное, а после дождя в траншеях было по пояс воды. Ночью спать не разрешали – соседний расчёт немцы утащили полностью.Днём дремали в орудийных карманах (нишах). Начались заболевания малярией. Фрукты у себя уже все пообрывали.

Утром, когда все хлопцы дремали, я полез на нейтралку за грушами. Преодолевая страх, я шёл всё дальше, от одного дерева к другому. На одном дереве – хорошие груши, на другом – казались ещё лучше. Услышал топот, огляделся – и тут же замер. В 8-10 метрах от меня – немецкий окоп. Немцы меняли смену. Я – хватил бежать что есть силы. Немцы, очевидно, тоже перетрусили – подняли бесшабашную стрельбу. Заговорил пулемёт. Мне пришлось залечь и потом, когда все успокоились, я убрался восвояси. Приходилось несколько раз ходить в тыл на собрания. На пути был Днестр и, чтоб далеко не обходить, мы мерялись с ним силой – переплывали его. Течение очень быстрое, и нас далеко заносило в сторону.

На одном из собраний я произнёс пламенную речь, все были под впечатлением. Я поклялся отплатить фашистским зверюгам за отца, за страдания советских людей. Вскоре меня приняли в комсомол.

А вот ещё радостное событие. Нашему дивизиону вручено гвардейское знамя. Я первым стоял у знамени в почётном карауле.

Подходил август. Заметно стало оживление на наших позициях. Чувствовалось пополнение.

Как-то нам троим поручили проводить командование на передний наблюдательный пункт. Возвращаясь оттуда, перед нами мина попала прямо в траншею.Четырёх солдат вывела из строя: двух – навечно, двух – на длительный срок. Наконец донёсся слух о предстоящем наступлении. Нас переместили в левый угол плацдарма. Техники было много. Орудия стояли друг от друга на 40-50 метров по бокам, впереди и сзади. Нам дали координаты.

Артподготовка началась в 4 часа утра. Часов в 6 и мы открыли огонь. Били методично без передышки до 11 часов дня. Снаряды попадались с цинковыми гильзами. Они, как правило, лопались при выстреле и заклинивались. Приходилось эти гильзы выбивать шомполом из ствола. Объяснялись на пантомимах, все оглохли. После артподготовки прицепили орудия к автомашинам, сели и поехали вперёд. Оказывать сопротивление нам было некому. Немецкая оборона вся была перепахана снарядами. Не было ничего живого. Машины у нас были хорошие (Додж ¾), и мы сразу углубились в территорию противника. Это была холмистая местность, пересечённая большими глубокими балками. По склонам рос виноград, паслись овцы. Мы так увлеклись наступлением, что далеко оторвались от своих тылов.

«Брали» деревню за деревней, в которых не было ни одного солдата противника. Ели мясо с мясом, без хлеба и соли. Население относилось к нам дружелюбно. Иногда угощали молоком с кукурузным хлебом – мамалыгой. Это была Бессарабия.

В одной деревне нам подсказали, что неподалёку в балке прячутся много немцев. Мы разделились на 2 группы и на большой скорости подскочили к балке, развернув орудия в упор на немцев. Немцы, застигнутые врасплох, сдались без боя. Их оказалось около 200. Обезоружив, отправили их под конвоем. А сами дальше в тыл к крупным силам противника. И вот мы у цели. Рядом с нами столбом стоит пыль на дороге, движутся колонны немецких войск. Сзади нас в 9 км узловая ж/д, забитая немецкими войсками.

Вот появились наши самолёты, стали бомбить отступающего противника. Последняя вражеская артерия была нарушена. Немцы двинулись в нашу сторону. Нам было приказано рыть окопчики. Позиция у нас была крайне неудобной. Мы стояли на окраине зарослей высокого кустарника, откуда надвигался противник. Видимости у нас никакой не было. Прибыли «Катюши». Дали залп и удалились. Немцы дали ответный огонь, который пришёлся по нам. Били из тяжёлой артиллерии. Воронки от снарядов были глубиной по грудь. Пошёл обильный дождь. Воронки наполнились водой. Куда деваться? Полезли под автомашину. Наступили сумерки, и всё утихло. Только зловещая тёмная сила двигалась к нам. Ночью пришли наши разведчики. Мы что знали показали и рассказали им. Они ушли обратно. Под утро прибежал связной. Принёс приказ: немедленно переменить позицию, отойти к берёзовой рощице. Оказывается –пуля пронзила мне правую сторону таза насквозь. Спереди вошла и сзади вышла, почему я и почувствовал удар сзади, когда она вырывала ткань. Подошли ещё двое солдат из второй батареи. Сказали, что ждать больше некого. Мы на двух доджах двинулись по деревне дальше. А тут глубокий ров, заполненный водой. Шофёр повернул в проулок. А тут немцы. Он назад и с разгону хотел переехать ров, но машина застряла. Задний додж хотел вытащить тросом, а тут немцы бегут. Хотели нас живьём взять! Хлопцы с машин попрыгали через ров - и хода. Я тоже слез с машины и не обращал внимания на немцев пешком «дыбал» за ребятами. За рвом была небольшая поляна и за ней поднимался крутой склон горы. Шкандыбать было тяжело, на пизах была шинель, но скинуть её не было времени. Сзади слышался топот немцев. Быть бы мне в их лапах. Но, как раз в то время, когда я находился у самого подножья горы, затарахтел пулемёт. Пули свистели у меня над головой. С горы били по немцам. Эти пули остановили немцев, отбили у них меня, но скосили часть наших ребят, которые уже взобрались на гору. Использовав этот момент, я заметил спускавшуюся по горе промоину – рывчак от дождя и стал по ней карабкаться на гору. Промоина закончилась, и я полез по открытой горе. За меня снова взялись немцы. Они стали расстреливать меня из винтовок, пули впивались у самых моих ног. Я замер от такого «приятного» ощущения в ожидании своей порции свинца. Я не шевелился, и немцы прекратили стрелять, посчитав своё дело сделанным. С новым рвением я стал карабкаться наверх. С левой стороны от себя я видел, как наш командир орудия, стоя на четвереньках, мотал головой. Видно, ему крепко досталось. Но вот сверху раздались грозные окрики. Я понял, что там пулемётное гнездо и чтоб не выдать их, полез в сторону. Теперь за меня взялись немецкие миномётчики. У самой вершины горы им было хорошо видно меня. Я представлял собой живую мишень. Мины рвались вокруг, но я лез. Потом упал, на минуту потерял сознание. На лице кровь, осколок угодил мне чуть ниже правого виска. Ещё несколько усилий – и я уже за бугром. Рвутся кругом мины, но я уже не на виду – и это совсем другое дело. Шкандыляю по мягкому полю вдоль кукурузы вниз под гору. Смотрю: стоит группа людей, человек восемнадцать. Подхожу ближе, узнаю командира своего дивизиона, высокого кавказца с горячей душой. С ним остатки нашего дивизиона. Ни одного орудия, один только доджик уцелел со знаменем. Подскочили ребята, помогли мне подняться на пригорок. Командир дивизиона, подполковник, спросил меня, где командир орудия. Я ответил, что он остался там… Все ожидали подкрепления, чтобы отбить потерянные орудия. Где-то подходили наши самоходки. Молодая санитарка (а брюки то пришлось снимать) поверх промокшей повязки перебинтовала меня, и мы вдвоём с раненым наводчиком двинулись в близлежащую деревню, за которой должен был быть медсанбат. Ухватив его через шею рукой за плечо, я еле плёлся. Штанина пропиталась кровью, противно прилипла к ноге. Губы пошерхли – хотелось пить. Шли километра три. Напали на зелёную бахчу. Посмоктали зелень, пошли дальше. А вот и деревня. Увидели мужика, попросили воды. Он напоил нас и дал мне палку, чтоб я мог на неё опираться. Мы поблагодарили его, но идти с палкой мне было неудобно, и я её бросил. Благо, проезжала армейская бричка, на которой мы добрались до медсанбата. В медсанбате мы встретили товарища из своего расчёта. Он не мог говорить, был весь синий. Его контузило. Мне дали сто граммов водки от столбняка и хлеба с маслом. Ночевать пришлось в палатке без постели, так что шинель пригодилась. На другой день двигаться стало больно - рана распухла. Перед операционной – душевые, обмылся немного, захожу в операционную, сажусь на лавку, жду своей очереди. В длинной комнате – четыре стола, на них, как просят, врачи разделывают раненых. Подходит ко мне врач-майор, осведомляется. Я раздеваюсь. Он помогает мне взобраться на стол. Осматривает, мотает головой и говорит: «Счастливчик!». Пуля прошла в 1-1,5 см от мочевого пузыря. Задела бы капут. Делает мне глубокую рассечку на ягодице, объясняя, что это нужно для выхода гноя. После операции мне подносят носилки. Я отказываюсь от них и с помощью двух сестёр добираюсь до палаты. Кроватей нет – общие нары. Всю ночь – стоны. Утром выносят двоих -скончались. К вечеру погрузили нас на грузовик. Меня, как тяжёло раненого, положили на дно кузова головой к кабине. Когда стемнело, усилилась качка и толчки машины. Шофёр, соблюдая маскировку, ехал без света. Усилились стоны и ругань раненых. Шофёр не выдержал, ехать дальше отказался. Остаток ночи ночевали в машине. Утром снова тряская дорога. Так прибыли мы в эвакогоспиталь № 575, что стоял в г. Тирасполе на берегу Днестра. С потерей крови ко мне вернулась малярия, которой я болел ещё 6-летним мальчишкой. Я почти ничего не ел, меня крепко приковало к постели. Было у меня два костыля, на которых я с трудом передвигался. От слабости два раза терял сознание. Но, как всё проходит, прошла и болезнь, рана продолжала кровоточить. Однажды в городе произошёл переполох. Остатки бендеровских банд демонстративно колонной прошли по городу. В городе войск не было, одни – госпиталя. Их никто не тронул, и они никого не тронули. На следующий день у комендатуры установились пулемёты. В госпиталь перестали поступать раненые. Вместо них пригнали пленных больных немцев. Нам, как выздоравливающим, пришлось их караулить. Один здоровенный немец напал на сестру. Мне поручили пустить его в расход. Я с тремя ребятами повели его к леску. По дороге он спросил, куда его ведут. Я ответил: «На вечный квартира». Он замолчал"

Оторваться от этих строк невозможно. Осталась также поэма собственного сочинения Владлена Михайловича о своем дальнейшем фронтовом пути вплоть до взятия Берлина.