С. Усачев

« Мои слова к живым, но об умерших,
О русских парнях к вам слова, народ.
В боях, геройски за Отчизну павших,
С последним возгласом: «За Родину! Вперёд!»...

ОБ ОТЦЕ

Алексей встрепенулся во сне и тут же понял, что разбудил его собственный стон. Видимо действие обезболивающих уколов, которые сделала ему вечером накануне медсестра концлагеря - веснушчатая, с телячьими глазами Магда, прошло и жгучая боль, разъедаю¬щая ступни Алексея уже много дней подряд, вновь затмила собой все другие ощущения. Не хотелось ни есть, ни пить, ни спать. Огонь огромным костром будто поджаривал его ноги, испытывая на прочность мозг и сердце.
Боль не давала сосредоточиться, он понимал, что, скорее всего, дни для него сочтены - ведь на его глазах сотни ослабевших от болезней, но ещё живых ребят уже отправили безвозвратно в крематорий, расположенный километрах в пяти от их концлагеря.
Густой чёрный дым с пеплом и неповторимым запахом валил постоянно из двух высоченных труб этого смертника, расползаясь, словно брови Демона, по всему небу. И это зрелище наводило ужас на истощённых от голода и валившихся от усталости и болезней пленных.
Концлагерь состоял из 12 огромных деревянных бараков, в каждом из которых находилось по 500-600 человек». Территория огорожена тремя рядами колючей проволоки четырехметровой высоты, через каждые полсотни шагов вдоль ограждений - вышки с часовыми, оборудованные ручными пулеметами.
На западной стороне лагеря находилась псарня, где полтора десятка матёрых овчарок с острыми, оттопыренными вверх ушами и постоянно оскаленными зубами готовы были в любую минуту размолоть кисть руки, либо впиться смертельной хваткой в горло упавшего на колени бойца.
Били. Офицеры били тростью, стараясь попасть в лицо, что доставляло им нескрыва¬емое удовольствие. Охранники обычно махали сапогами, нанося удары в живот и пах до тех пор, пока пленный продолжал подавать признаки жизни. После побоищ, полутрупы волокли за ноги к ближайшей бочке с водой и бросали на краю лужи. Тех, кто подни¬мался, заставляли бегом бежать в барак, а кто уже не мог самостоятельно передвигаться, забрасывали в кузов грузовой машины грязно- зеленого цвета три мордатых фашиста. Заживо везли сжигать.
Был конец 1944 года. Примерно в середине октября, т.е. месяца два назад, ботинки Алексея, работающего постоянно в карьере, окончательно развалились. Фельдфебель Крофф бросил ему тогда, вместо обуви, деревянные колодки, которые привязывались к ногам жгутами.
Умирать не хотелось в 23 года, так что Алексей накрутил веревки и поторопился за остальными работать.

Через месяц ходить стало невыносимо, а сейчас у него вся подошва на ногах, а также между пальцами посинела от огромных мозолей. Будто кованые гвозди впились в ноги и не было сил ни шагать, ни терпеть дальше эти адские муки.

Вчера он, выбившись из последних сил, рухнул прямо под ноги надзирателя по имени Отто, который более менее благосклонно относился к пленным. Видимо на редкость повезло, Отто приказал позвать единственную на весь концлагерь медсестру Магду, затем двое пленных - Семен и Тихон затащили Алексея в барак, где и оставили с немкой, которая забинтовала кровоточащие ступни полуживого парня, да сделала укол.
... Алексей поймал себя на мысли, что он не спит, а находится в какой-то дрёме, как будто прощаясь с жизнью, старается вспомнить не только события последних полутора лет, проведённых в трех концлагерях Германии, но и ощутить, увидеть картины его реальной жизни - детство в хуторе Трухине, армейская служба в Бессарабии, бои с врагом в начале войны на его, теперь такой далекой - советской Родине. Он знал, что если сумеет преодолеть хоть ненадолго болевой шок, то сможет что-нибудь увидеть из той, прошлой жизни.
Ему, видимо, это удалось, так как совсем неожиданно, перед воспалённым сознанием, откуда-то из далёкого детства лёгким течением поплыли воспоминания одно за другим.
…Вот он, босоногий 9-ти летний Алёшка, пасёт на лугу возле речушки Берёзовой пару бычков и молодую кобылу Стрелку. Да тут же вспомнилось, как батя, Кирей Порфирьевич поймал его курящего с поличным, а он, попавшись, спрятал самокрутку в рукав, но не выдержал и заорал от боли, когда затлевшаяся рубашонка прижгла ему ладошку. Только батя тогда испугался наверно больше самого Алёшки. Ну, зато все домочадцы дня три смеялись, каждых раз вспоминая об этом, когда мамка смазывала ожоги гусиным жиром.
Деда своего, Порфирия он не знал, но сейчас в памяти вновь промелькнули рассказы о нём бабушки - Марии Макеевны. И особенно запомнился ему рассказ о том, как трагически погиб дед, когда ему исполнилось всего-то 43 года.
… Воскресным ноябрьским утром, мороз неожиданно сковал всю перемешанную грязью, единственную в хуторе Трухине улицу. Мария Макеевна уже несколько лет маялась с ногой, ходила прихрамывая. А дед Порфирий - молодцеватый коренастый казачок с пушистыми усами, приодевшись по-праздничному, направился к заутрене. И тут, как тому было случиться, обогнал его на двуколке соседский паренёк Никитка.
- Здорово ночевали, дядь Порфир!.
- Слава богу, сынок!.
- Куды бяжишь, Никитушка?
- Да к сватам батя послал, к Студеникиным - в гости позвать. -Праздник ить!
-А садись, дядь - подвязу с ветярком. Нябось в Кривовку, в церкву ишёл?
Порфирий одной рукой коснулся подводы и через секунду уже стоял в повозке, широко расставив ноги. И тут Никитка ударил лошадей так, что кони рванули сходу. ...
Порфирий пролежал, не поднимаясь с постели семь дней, а в воскресное утро «отошёл» - Упав навзничь на замёрзшую землю, он ударился затылком о комья грязи, потерял сознание, да так и не заговорил больше.

Хоронили деда Порфирия всем хутором. Казак он был весёлый, хоть и крутого нрава, до работы злой, а на гулянках пел казачьи, берущие за душу песни, в рюмке не гнушался, но никогда не пьянел.
Алексей на мгновение открыл глаза и тут же вновь провалился в какую-то бездну. Вот он с другом, красноармейцем Денисом Уваровым бредёт по пояс в леденящей воде озера Сиваш, выходя из окружения в октябре 1941 года. Тогда немцы наступали стремительно, бои были не равными.
Продвигаясь на машинах и мотоциклах, как исчадие смерти, фашисты секли шквальным огнём наши роты и батальоны.
…А вот любимая тётка Хретинья, наклонившись над Алексеем, подает кувшин с парным молоком. Алексей протянул руку, но вдруг лицо тётки сменилось на звериное выражение фельдфебеля Кроффа.
Алексей со всего размаха ударил в его ненавистную рожу, но рука провалилась в пенную, грязную воду Сиваша. В воде кто-то схватил Алексея за руку и стал трясти ладонь так, что брызги окатили всё лицо. Тьфу, чёрт! Да это же комбат Одинёв перед солдатским строем жмёт Алексею руку и цепляет на гимнастёрку медаль «За боевые заслуги», в тот день, когда он возвратился после ранения из госпиталя. Вражий осколок прошёл через грудь буквально в 3-х сантиметрах от сердца.
…Южный ветерок принёс чуть уловимый церковный звон, приглашающий к службе. Наверно это звонят в хуторе Кривове, расположенном километрах в трёх от его родного Трухина, подумал Алексей. Вдруг церковный звон усилился и в уши врезался воющий свист летящих с неба бомб, совсем рядом он услышал отчетливо автоматные очереди и взрывы, от которых содрогалась земля. Вскоре всё стихло...
- Алёшка! Алёшка! Наши! - Мы спасены.
Голос соседа по нарам - воронежского паренька Семёна радостно и возбуждённо будоражил сознание Алексея, он звучал с такой убедительностью, что Алексей открыл глаза.
Перед ним действительно стоял Семён.
- Алёшка, немцы то, гады, драпанули от первых выстрелов.
- Сволочи!
Видимо нервы у него тоже совсем измотались, что он затрясся всем телом и зарыдал навзрыд, повторяя: - Сволочи, сволочи. -
К закату дня советские войска полностью овладели ситуацией в районе концлагеря и Алексея, вместе с другими больными пленными рассредоточили по ближайшим фронтовым госпиталям на лечение.
Они заслужили жизнь!
... Много лет минуло с тех пор. Давно ушли из жизни Алексей и сотни тысяч, миллионы таких как он, бывших фронтовиков - участников той кровавой, Великой Отечественной войны.
Люди! Поклонимся же им, отдавая дань их бессмертному подвигу.
Вечная им память!