Я родилась в феврале 1939 года в г. Кондопоге, Карелия. Моя мама, Улитина Наталья Михайловна, родилась в 1916 году в большой крестьянской семье в д. Улитина Новинка Кондопожского района. Отец, Шарков Иван Иванович, был кадровым военным. В 1941 году его перевели на службу в Беларуссию, поэтому моя мама со мной, мне было 3 года, поехала к отцу по вызову. Жили в Минской области, Слуцкий район, д. Конюхи.
В первые же дни начала войны мы оказались на оккупированной немцами территории, отец сразу же ушел на фронт. Мама с июня 1941 по июнь 1943 гг. работала в качестве подсобной рабочей в колхозе на временно оккупированной территории. Ей в то время было 25 лет. Она была старательной и выносливой женщиной, умела управляться со всеми сельхозработами. Немцы подбирали именно таких женщин для вывоза на территорию Германии.
В июне 1943 года нас вместе с большой группой женщин с детьми вывезли в город Шнайдомюль. Привезли нас туда на товарняках, всех построили и гнали под присмотром немецкой вооруженной охраны. Я помню именно этот момент, когда нас гнали, а мама всё время кричала: «Риточка, доченька, крепко держись за маму, не отпускай своих рук. Иди вместе со мной». Видимо, руки мамы были заняты какими-то сумками или вещами. Так нас пригнали на территорию лагеря. И поместили в барак №2, по рассказам мамы. Помню хорошо, как мы все проходили дезинфекцию. Нас всех раздели догола, вещи, снятые со всех, поместили в тележки и вывезли в какие-то камеры. Когда нам потом их раздавали, мы заметили, что они были все рыжего цвета, видимо, от высокой температуры при обработке, а может, и еще что применили.
Все женщины со своими детьми (нас с родителями за все время пребывания в лагере не разлучали), стояли около рукомойников. Под присмотром вооруженных немцев заставляли тщательно мыть какой-то вонючей жидкостью тело и голову. Немцы всегда очень боялись любой инфекции, вшей, клопов. Поэтому заставляли соблюдать чистоту и порядок. Жили мы в только что построенных бараках, внутри были нары в 2 этажа. Родителей по утрам выгоняли на какие-то работы. Дети оставались одни в бараке, выходить запрещалось. Мама после этих работ, пряча в одежду, приносила картофельные очистки. И я их ела. В летний период всех вместе с детьми отправляли на работы в немецкие усадьбы. Мама их называла бауэры. Там косили траву, сушили и убирали сено в сараи. Это тоже хорошо помню, потому что мама страдала от солнечного перегрева и часто теряла сознание. А я сидела всегда рядом и спасала ее водой, плакала, так как боялась, что она умрет.
Самым памятным для меня был день освобождения. По ночам уже был слышен гул бомбардировщиков, взрывы снарядов. А мама часто говорила: «Вот летят наши, слышишь этот глухой, тяжелый звук. Это они полетели бомбить немцев». Однажды немец с переводчиком зашли в барак, всех построили и приказали быстро собираться. Предупредили, что нас погонят дальше, дали время на сборы и ушли. Двери в барак плотно закрыли. Но женщины уже сообразили, что наши войска наступают, поэтому немцы так нервничают. В этот день все, кто находился в бараке, договорились, что будут ждать прихода немцев на верхних нарах. Детей всех спрятали за свои спины, так нас было труднее увидеть. А на территории за бараком был слышен какой-то шум, суета, возня. И вдруг все смолкло. Мы ждали, что вот-вот за нами придут немцы. Но решили, что никто никуда не пойдет с ними. Пусть будет такая смерть — все вместе.
Вдруг открылись широко ворота, и барак весь наполнился солнечным светом. Вбежал небольшого роста военный (мама сказала, что это лейтенант) и громко крикнул : «Есть кто живой!». Так пришло наше освобождение. Это был февраль 1945 года. Женщины выскочили с нар и начали целовать нашего освободителя.
Нам разрешили вернуться в Кондопогу только в сентябре 1945 года. До этого мы проходили проверку в органах НКВД. Наше возвращение в родные места было радостным, и мы уже ничего не боялись. Но когда на поезде приехали в Кондопогу и шли по деревянным мостикам от вокзала до ГЭС, мама все время вздыхала и охала: «Где же Кондопога?». Город стоял в руинах, сохранилось только 5 зданий. Два дома, позднее их назвали «Севастополь» и «Сталинград», школа №1, больница и Дом культуры. Больше ничего не было.
Мама практически ничего не рассказывала о нашем пребывании в лагерях, и мне было категорически запрещено вспоминать и говорить. Она постоянно мне напоминала об этом : «Ты должна быть в жизни тише воды и ниже травы, никому ничего не говори. Мы были в страшных местах». Мне уже к этому времени было 6 лет. Я училась, окончила техникум и институт. Работала. Моя семья, как и другие, восстанавливали разрушенный город.
Мама получила статус бывшего совершеннолетнего узника, а я бывшего несовершеннолетнего узника немецких лагерей только в 1998 году.