Амрина Аклима Алпамышевна

ПЕРВОЕ «ЗНАКОМСТВО» С ВОЙНОЙ

Эшелон неуклонно движется на восток. В последних боях на западном направлении войска ІІ Украинского фронта сильно поредели. И теперь представители 30-ой Гвардейской минометной бригады направлялись за далекий Урал в Челябинскую область, чтобы пополнить свой состав не нюхавшими порох новичками. Вагоны медленно один за другим переваливались за Урал, здесь бойцов встречала совсем другая зима. Гораздо холоднее и снежнее, чем в западной части. Эшелон прибыл в Шубаркуль ранним утром. Еще по-зимнему темно. Резкие порывы ветра пронизывают насквозь. Бойцам, прибывшим с фронта, предстоит две недели здесь пробыть, чтобы отобрать пополнение, проверить их боевые навыки.
Иван на фронте с самого начала войны, так что многое повидал, поэтому на своем веку разных новобранцев встречать приходилось. Сам он коренной москвич. Родился и вырос в столице. Родителей, правда, своих не помнит – детдомовец. Поэтому выживать приспособлен. Жизнь заставила.
Стоит прапорщик Иван Подобедов перед шеренгой, вытянувшихся по команде «Смирно!», новичков. С любопытством разглядывает молодняк. По списку, полученному в учебном центре, выкрикивает фамилии бойцов.
- Я! – звонко слышится в ответ, бойцы делают шаг вперед. Да, большинству едва исполнилось по 18.
-Акулов!
- Я! – отвечает высокий широкоплечий солдат постарше.
- Специальность?- спрашивает он вышедшего вперед Виктора Акулова.
- Водитель, - четко отвечает он.
- Довоенная специальность? – уточняет Иван.
- Рабочий, работал токарем на военном заводе,- слушая ответ, «этот бывалый, - мелькает в голове Ивана, - толк будет».
- Амрин!
- Я! – выкрикивает тот, делая шаг вперед.
- Откуда прибыл? – спрашивает Иван.
- Кустанайский, Демьяновский районный военкомат! – чисто, почти без акцента отвечает статный боец.
- Образование?
- 7 классов!
Перекличка закончена. Теперь Ивану предстояло проверить боевое мастерство артиллеристов-ракетчиков. «Катюши» - грозное оружие, которого немцы боялись как огня. Они начали использоваться только с начала войны и считались секретным оружием. Потому что враг прикладывал всяческие силы, чтобы заполучить себе такую машину. Поэтому во время боевых действий, если возникала угроза попадания в плен или захвата противником боевого орудия, ракетчики должны были уничтожить своими руками машину, ни «Катюша», ни они не должны были попасть в руки врага. Расчеты четко выполняли задания, которые давал им прапорщик. Довольный пополнением, Иван проходил по траншее, останавливаясь то у одного солдата, то у другого, стараясь получше узнать, чем живет и дышит тот или иной из них. Его взгляд снова привлек молодой казах. С ним рядом сидит еще один солдат азиатской наружности, коренастый, крепко сбитый, смуглый на лицо.
- Смотрю, вас в одно время призвали. Земляки, что ли? – спросил он, остановившись возле них.
- Братья мы, - ответил коренастый, - я – Молдаш, он – Алпамыш, он ровно на год младше меня будет, - добавил он.
- Как же братья, у вас же фамилии разные? – принялся уточнять Иван.
- Ну, да, - вступил в разговор второй, - так мы ж двоюродные. Наши отцы – родные братья. Мой отец умер мне и семи лет не было, вот они нас с матерью взяли к себе. Закон у нас такой. Поэтому, мы хоть и двоюродные, но ближе, чем родные. Вот и на фронт вместе попросились, и в учебку нас вместе проходили.
Первый – Сулейменов Молдаш – неугомонный, выдумщик, у него постоянно в запасе какие-то шутки-прибаутки, шустрый, в батальоне почти со всеми перезнакомился, все его друзья. Даже штабные офицеры порой отправляют его со своими поручениями. Второй же, Амрин Алпамыш, спокойный, немного стеснительный, молчаливый, редко говорит, в основном, улыбается в ответ. Ровный в общении со всеми, полная противоположность брату: тот – огонь, этот – вода, а надо ж, дружные меж собой. Ивану, сироте с рождения, привыкшему с детства полагаться лишь на себя, почему-то эти братья сразу пришлись по душе.
Наконец пришел приказ Верховного главнокомандования об отправке бригады на фронт. Снова застучали колеса, теперь уже в обратную сторону, увозя их на запад, все ближе и ближе к фронтовой полосе. Был конец зимы 1944-го. Им предстояло принять участие в операциях на подступах к Крыму по прорыву укрепленной обороны противника на Перекопском перешейке и озерных дефиле на южном побережье Сиваша. Эшелоны еще только подходили к станции, когда от вагона к вагону разнеслось: враг прорвал оборону и им предстоит на станции, сразу после выгрузки, вступить в рукопашный бой.
Это была самая первая рукопашная атака юнцов, еще не нюхавших пороха, не познавших страх смерти, не видевших как гибнут друзья, в глаза не видевших лица немецких солдат, ходивших с винтовкой наперевес лишь на тренировках в учебке. Они еще даже не могли бояться. Потому что еще не представляли себе до конца, насколько это страшно – оказаться лицом к лицу с врагом. Поэтому реагировали на приказ спокойно, ожидая остановки эшелона. Иван уже почти на подъезде подошел в Алпамышу: в бою держись подле меня, между мной и Михаилом (бывалый солдат– тоже москвич).
Эшелон резко затормозил. Первыми выпрыгивали из вагонов офицеры, находу строя спрыгивающих следом солдат в шеренги.
- В атаку! – по цепи эхом разнеслась команда, и молодые солдаты, еще не понявшие, что представляет из себя война, единым строем шагнули вперед ... Для кого-то этот бой станет самым первым и самым последним боем на пути к Победе, к Славе, к Немеркнущей Памяти.
Для Ивана это не первая рукопашная. Поэтому он мог видеть боковым зрением обстановку вокруг себя, мог трезво рассуждать, анализировать и оценивать ситуацию, развернувшуюся на поле боя. Юнцы рассыпались по всему пространству площади. Глаза некоторых и зних были как в гипнозе. Они, перевесив винтовку через плечо, твердым шагом двигались вперед. Казалось, не было силы, что сможет их остановить. Только там и тут, вдруг спотыкаясь, падал то один, то другой. Иван отметил, что слева от него находится Алпамыш. Поодаль от него двигались Михаил и Молдаш, еще дальше особняком шел Виктор Акулов. Навстречу шла немецкая пехота. Уже была слышна резкая гортанная немецкая речь. Иван пригляделся к идущим навстречу. Лицом к лицу, прямо на Алпамыша, надвигался большой рыжий немец в длинной шинели. Иван ясно видел его крупное мясистое лицо, крупный, картошкой, нос - казалось, еще чуть-чуть и можно будет разглядеть рыжие веснушки на щеках арийца. Иван почувствовал, как напрягся Алпамыш. Шаг. Еще шаг. И еще. Взмах штыком...
Бой окончен. Остатки немцев ретировались. Все затихло. Лишь по всему периметру поля битвы лежали вперемешку распластанные тела наших солдат и немцев. Иван собрал подразделение, однако среди них Алпамыша нет было. «Неужели немец все же успел его зацепить?» - промелькнула мысль. На обратном пути солдаты подбирали раненых, на носилках уносили тех, для кого этот бой стал последним. Наконец дошли до того места, где лежал, распластавшись, тот самый рыжий немец, которого Иван пырнул штыком по пути. Рядышком притулился и Алпамыш: он плашмя лежал голова в голову рядом с тем самым рыжим пруссаком, что шел ему навстречу.
- Зацепил что ли немчура? – нагнулся к нему Иван. Алпамыш открыл глаза и лихорадочно начал себя ощупывать...
- Вроде цел, - растерянно ответил он.
- Да, - смеется Иван, - крепкий ты, однако, вояка, немец еще не размахнулся, а ты уж на землю брякнулся. Ну, так мы его с Михаилом пырнули штыком, и пошли дальше.
- Да не переживай, с нами в первой рукопашной и не такое случалось! – заступился за молодого бойца «видавший виды» Михаил, смягчая смущение и без того расстроенного бойца.
Вот такое первое «боевое крещение» получилось у новобранцев.
P.S. 24 апреля 1944 года за отличие в боях при прорыве сильно укрепленного противника на Перекопском перешейке 4 Гвардейской минометной дивизии была объявлена благодарность, а самой дивизии присвоено наименование «Сивашской».

ДЕНЬ СТРАШНЕЕ НОЧИ

- Темень вокруг. Почему так темно? Я сплю? Нет, я же не сплю? Сейчас ночь? Черным-черно. Что за устрашающая темнота, - эти и похожие мысли роем вились в голове Эдуарда, будоража и одновременно пугая его. Темнота давила как прессом, безжалостно перекрывая кислород так, что порой он задыхался, сердце бешенно билось словно маленькая пташка о стены клетки. – Может я умер и это ад?
- Нет, я же жив! - он стал лихорадочно ощупывать себя, - Определенно жив, - сейчас главное, в чем уверен наверняка, это то, что он жив, значит, остальное тоже прояснится, и эта темнота сама по себе рассеется. Иначе и быть не может! – в нем заговорил юношеский максимализм. - Повязка на лице. Ясно. Он ранен. Просто на лице повязка, поэтому так темно».
- Вот видишь, - убеждал он себя, - объяснение есть всему. Ранен? Значит, ранение было в лицо, - и вдруг осенило - Насколько серьезно? – снова в голову полезли пугающие мысли. И тут совсем рядом Эдуард услышал звонкий женский голос:
- Доктор, раненый, кажется, пришел в себя! Он пошевелился.
- Я не только пошевелился. Я спрашиваю: «Что со мной?» - кричал он. Он кричал, но люди, толпившиеся подле него, почему-то не слышали его криков и продолжали свой разговор. Он кричал, ему казалось, он кричал что есть мочи, но на самом деле кричал изнутри, звуки не шли из горла, губы неподвижно застыли.
- Хорошо, что раненый пришел в себя. Внимательно следите, чтобы он не снял повязку сам. И потом, если боли усилятся, давайте ему обезболивающее, - указания давал, как догадывался Эдуард, скорее всего врач.
Дни смешались с ночью. Эдуард не помнил, сколько времени он так провалялся на границе между жизнью и смертью. Постепенно боль все же стала отступать. Теперь, в промежутках между болью, он пытался вспомнить, что же с ним произошло. Воспоминания были обрывочные, как осколки огромного зеркала, и Эдуард никак не мог собрать воедино эту страшную мозаику.
... Ночь с 3-го на 4-е мая 1944 года. Местность на подступах к Крыму была гористой, поэтому расчет с ракетной установкой выдвинулся намного вперед советских войск для проведения артобстрела. Это был один из методов ведения наступательного боя на немецкие войска советского военного командования. Заранее, до начала наступления советских войск, «Катюша» выдвигалась вперед за передовую, мощным огнем своих орудий покрывая немецкие позиции, затем, отстрелявшись, ракетная установка вновь загружалась на машину и возвращалась в расположение минометной дивизии. А советские части начинали свое наступление. Вот и теперь ракетная установка, выпустив все свои снаряды в стан противника, так сказать, исполнив свою миссию, возвращалась обратно. Да-да, Эдуард хорошо помнит эти моменты. Он сидел в кабине «Газона», за рулем, как всегда, находился Виктор Акулов, крепкий сибиряк, лет эдак на пять-семь старше самого Эдуарда, водило от бога – умудрялся увильнуть от погони немецких «юнкерсов», хотя машина под весом ракетной установки в кузове и четверых солдат, была довольно-таки неуклюжа на дорогах и уж никак не предназначалась для гонок на ралли. Эдуард вспоминал и солдат – номеров артиллерийской установки, всех четверых – одного за другим. Первый – был Ханин Василий, подвижный, веселый казачок. Эдуарду он всегда напоминал Григория Мелехова из «Тихого Дона», хотя Василий внешне был совсем на него не похож, скорее всего из-за того, что тоже был донским казаком а еще из-за чуба, который тоже лихо выглядывал из-под пилотки. Второй номер – Амрин. Да, у него еще имя какое-то такое серьезное, не по возрасту – Алпамыш. Он говорил, отец его в честь батыра так назвал. Интересно, вот с Ханиным они совсем разные, а друзья – не разлей вода. Третий – Егор Кожевников. Тоже откуда-то из Казахстана. Земляки с Амриным. Четвертый – Женька Серегин, ленинградец, немного мешковатый, порой неуклюжий, но страшно добродушный малый. Сильно переживал, как там семья в Ленинграде. В Питере у него остались мать с младшей сестренкой.
Он помнил, как все четверо солдат запрыгнули в кузов, и он, старший лейтенант Эдуард Асадов, помощник командира второго батальона 4-й Гвардейской минометной дивизии, лично пристегнув брезент на машине, запрыгнул в кабину грузовика.
- Виктор Иванович, давай, родимый, жми на газ, - крикнул он Акулову и они полетели. Машина неслась по дороге в направлении расположения наших войск. И тут из-за возвышенности, как громадные пчелы, жужжа и плюясь бомбами, вылетели два немецких «юнкерса». Они погнались вслед за ними. Виктор гнал что есть сил машину. Никак нельзя, чтобы «Катюша» попала в руки врага. Он начал вилять из стороны в сторону, ловко уворачиваясь от ухающих то тут, то там взрывов. Солдаты сидели, пригнув головы и крепко вцепившись в кузов. Машина неслась по склону и, казалось, еще немного и они начнут вылетать из нее, пробив укрывавший их брезент. Эдуард помнил, что все время приговаривал:
- Давай, Виктор Иванович! Давай, дорогой, жми, еще чуть-чуть, еще немного.
Оставалось рукой подать до передовой линии наших. Один «юнкерс» уже повернул обратно, а второй, не отставая, увязался за ними. Он летел так низко, что казалось, мало бомб, он хочет раздавить их своей тяжелой махиной. Эдуард даже мог разглядеть пилота в больших очках на развороте, когда «юнкерс», ухая бомбами снова, чуть не зацепив крылом, промчался над ними, махнул на прощанье хвостом и, напоследок, поодаль сбросив последнюю бомбу, отправился восвояси. Эдуард видел, как где-то впереди разорвалась бомба, взметнув вверх смертоносный фонтан из земли и камней. Огромная огненно-красная волна резко надвинулась на него, все окрасилось в багрянец, он почувствовал, как тысячи, нет, миллионы острых иголок враз впились ему прямо в лицо, адская боль поразила сознание... и все...
Темнота. Теперь со всех сторон его окружила беспощадная, всепоглощающая темнота. Больше он ничего не помнит. Где он. Кто его сюда доставил. Когда. Сколько он здесь находится. Что с остальными? Выжили ли они? Или все погибли, и лишь он остался жив? Только вопросы, вопросы, вопросы, на которые пока он не мог найти ответы. Одно знал наверняка: он – старший лейтенант Эдуард Асадов жив, ранен и сейчас находится в госпитале. Он коммунист, а потому не верил в бога, но в судьбу верил однозначно, верил в свою счастливую звезду.
Тянулись долгие дни. Он окреп. Повязка на лице с каждой перевязкой слой за слоем постепенно уменьшалась.
- Молодца-молодца, - приговаривал хирург, меняя повязку.
- Скоро и с глаз повязку снимете? - с надеждой спрашивал он.
- Само собой, само собой, придет время и снимем. Еще не время. Обожди чуток, а там и снимем, - каждый раз отвечал доктор.
Эдуард потихоньку расспрашивал сестричек, подходивших к нему, кто его привез, как долго лежит здесь, пытался выяснить, насколько серьезно он ранен. Так, Эдуард уже знал, что был ранен взрывной волной, которая вдребезги разбила лобовое стекло. В госпиталь его доставили на машине – Акулов Виктор и Амрин Алпамыш. Они оказали ему первую помощь и в бессознательном состоянии привезли сюда. Дождались конца операции и уехали, лишь узнав, что он будет жить. Акулов был постарше, а с Амриным, они были почти одногодки. Асадову ведь этой зимой исполнилось только 21. Поэтому он был глубоко благодарен этим людям, чужим, но по-братски позаботившимся о нем. Теперь Эдуард с нетерпением ждал дня, когда наконец снимут все повязки, и он сможет вернуться к своим бойцам, с которыми сдружился за это время и успел соскучиться.
Настал долгожданный день оперировавший его хирург сказал, что завтра утром попробуют снять повязку с глаз. Эдуард с волнением ждал новый день. Что его ждет? Рассеется ли тьма, окутавшая его сплошным покрывалом, или же, напротив, навечно сковает его в тисках недуга? Казалось, время совсем не движется, оно нехотя переваливало свои стрелки, с трудом складывая секунды в минуты, минуты в часы. Иногда, пугаясь смутного будущего, Эдуард наоборот хотел остановить время, боясь разочарования и боли. Но, потом, снова торопил часы, не в силах пережить неизвестность. Так, в муках ожидания, наступило долгожданное завтра.
С наступившим утром пришло неожиданное спокойствие. Наверное, сердце устало метаться в муках неизвестности. Пришел врач:
- Ну, что, милок, попробуем? – он начал медленно разворачивать бинты, стягивавшие глаза Асадову. Эдуард почти не дышал. И вот последний разворот. Сейчас солнце брызнет в глаза своим ярким светом... Там, под повязкой, он невольно зажмурил глаза в ожидании последнего витка ткани. Полоска бинта соскользнула с лица и ...
Темно! Почему темно? Почему я не вижу солнце?!
- Доктор, что со мной? Почему я ничего не вижу?! Почему? Почему темнота?- он кричал, рвался из тисков, державших его за руки медсестер. Снова наложили повязку, чтобы Эдуард ненароком не повредил едва зажившие раны. Ему ввели успокоительное, тело постепенно размякло и он погрузился в сон.
«Не может быть. Этого просто не может быть! Он слишком молод, чтобы прожить всю оставшуюся жизнь в темноте. Нет, он не может с этим согласиться. Абсурд. Да нет, это вообще немыслимо! Скорее всего просто что-то пошло немного не так. Врач все исправит, и он снова сможет видеть, - тысячу раз на день Эдуард повторял эти слова. Он не мог смириться с реальностью жизни. – Невозможно. Это просто невозможно. Он спит. Он не может проснуться. Ему снится кошмар. Сейчас, сейчас он очнется от этого вязкого сна и все окажется в порядке». Однако наступал день, а с ним наступала угнетающая реальность, Эдуард снова начинал рвать и метать, снова укол, снова он впадал в полусонное состояние. Потянулись дни, заполненные темноты, безысходности и сводившей с ума определенности. Жить? Зачем жить? Разве это жизнь?! Ему всего 21 год. Он молод, полон сил. И всю жизнь прожить, полагаясь на чью-то помощь, чтобы тебя жалели, жить, не в состоянии самостоятельно сделать шаг? Быть обузой для всех? Кому нужна такая жизнь? – мысли, как адские пчелы жалили его и сводили с ума. - Дома его ждет мать. Как он может вернуться к ней таким? Это убъет ее. Нет, ни за что. Пусть лучше считает, что он погиб. Оплачет его один раз, чем будет плакать над ним каждый день. Отчаянные мысли, одна хлеще другой приходили ему в голову, когда сказали:
- Асадов, к Вам посетители.
- Никого не хочу видеть, - отвернулся он к стене.
- Здравия желаем, товарищ старший лейтенант, - услышал он знакомый голос Акулова. – Мы к Вам от ребят, привет их привезли. Он был вдвоем с Алпамышем. Они, не обращая внимание на его подавленное состояние, как ни в чем ни бывало начали рассказывать о бойцах, что у них там нового происходит, кого уж нет, кто также ранен и сейчас находится на лечении. По-тихоньку, Эдуард, незаметно для себя, втянулся в беседу, он слушал их, и, казалось, темнота постепенно отступает. От бойцов гости плавно перешли разговору о самом Эдуарде. Алпамыш рассказал, что недавно во фронтовой газете прочитал про летчика Алексея Маресьева, который потерял обе ноги, но нашел в себе силы снова сесть за самолет и снова начал летать. У вас ведь руки-ноги целы, Вы можете развить свой талант, Вы же пишете замечательные стихи. Никакой недуг не может помешать стать Вам прекрасным поэтом, своим творчеством радовать людей, стать полезным обществу как Николай Островский. Вспомните Бетховена, он же даже не мог слышать музыку, которую сам сочинял, зато какие шедевры написал! Вы тоже сможете! Мы, Ваши бойцы, верим в Вас. Даже если Вы не видите, зато Вы живы, и это главное.
Бойцы ушли. Им предстояло с фронтом двигаться дальше, поэтому они приехали попрощаться.
- Живы будем, после войны обязательно разыщем Вас, - твердо пообещали они, - а Вы пообещайте, что станете известным на всю страну поэтом, чтобы нам было проще Вас разыскать. Встретимся после Победы.
Они сдержали свое слово, выполнил обещание и он, Эдуард Асадов.
P.S. Из воспоминаний самого Э.А. Асадова: «И вот самое трудное — приговор врачей: «Впереди будет всё. Всё, кроме света». Это-то мне предстояло принять, выдержать и осмыслить, уже самому решать вопрос: «Быть или не быть?» А после многих бессонных ночей, взвесив все и ответив: «Да!» — поставить перед собой самую большую и самую важную для себя цель и идти к ней, уже не сдаваясь. Я вновь стал писать стихи. Писал и ночью и днем, и до и после операции, писал настойчиво и упорно» [из Википедии].

БРАТЬЯ

В январе 1943 года наконец пришла долгожданная повестка из военкомата и они начали готовиться к отъезду. На все про все у них было две недели. Они с волнением ждали дня отправки, хотя, правду сказать, неизвестность немного пугала и, вообще, по существу, они с Молдашем впервые уезжали от дома куда-то так далеко. Братья были рады, что их призвали одновременно, теперь и на фронте они будут вместе. Все же вдвоем будет легче.
Отец Алпамыша – Әмре – умер рано, он почти не помнил его внешне. После похорон они с матерью переехали к родичам, здесь он и вырос. С Молдашем у них была небольшая разница в возрасте – год - два, так и росли они вместе – вместе бегали в школу за несколько километров, вместе с соседскими мальчишками тайком ночью забирались в казачьи сады за сладкими, с медовым вкусом, ранетками и хрустящими, с колючей бугристой кожицей, огурцами, вместе играли в казаков-разбойников, вместе, купаясь на многичисленных Пресногорьковских озерах, прячась в камышах, подглядывали за купающимися сверстницами девчонками. Теперь, с десяток погодок-сверстников,они гурьбой уходили на фронт. Заводилой во всех делах бывал, само-собой, Молдаш. Выдумки ему было не занимать. Коренастый, крепко сбитый, он был очень подвижным, разговорчивым, легко сходился с людьми. Алпамыш же, напротив, был полной его противоположностью. Спокойный, иногда даже чересчур, стеснительный, стоило большого труда услышать от него хоть слово. При всем этом он был прямолинейным и по характеру очень ответственным, даже несколько педантичным. Тем поразительней была их близость. С Молдашем они были как день и ночь, лед и пламень, один был слово, другой – дело. Однако все они делали вдвоем. Вся станица знала, если ты прямо сейчас видишь Молдаша, значит, где-то неподалеку идет и Алпамыш.
После учебки они отправились на фронт в составе 38-ой Гвардейской минометной бригады. Алпамыш стал вторым номером артиллерийской установки «Катюша», а исполнительный и легкий на подъем Молдаш был назначен посыльным при штабе.
Однажды, это было на подступах к Крыму, им пришлось несколько суток к ряду сидеть в траншеях, ожидая начала всеобщей наступательной операции советских войск по освобождению Крыма от немецких захватчиков. Молдаш, принесший приказ из штаба, забежал к ним на батарею на минутку, поздороваться. И, буквально сразу после его ухода, на расположения советских войск немцы обрушили шквал артиллерийского огня. Земля тяжело ухала и вздыхала, вверх вздымались целые груды каменистой почвы. Обрушивавшиеся назад камни беспощадно прибивали своей массой все, что хоть как-то выделялось над землей, насыпая целые курганы, порой заживо хороня под собой не сумевших вырваться из каменного плена солдат.
Молдаш махнул рукой на прощанье, прищуренные улыбающиеся глаза его окинули взглядом бойцов, размещавшихся в траншее и, развернувшись, побежал дальше, к следующей батарее. Едва он отошел от них, раздался громкий взрыв, и буквально через мгновенье густая пелена пыли и грязи поглотила его торопливо уходящий силуэт. Пелена растаяла, а с ней исчезла и фигурка Молдаша. Напрасно Алпамыш пытался хоть что-нибудь разглядеть, лихорадочно смахивая с себя остатки земли и щепок. Одолеваемый тревогой за судьбу брата, он пошел по траншее в ту сторону, куда побежал Молдаш. На соседней батарее сказали, что посыльного пока еще не было. У Алпамыша внутри похолодело, отчаянные мысли одна страшнее другой полезли в голову, пугая молодого бойца своими возможными последствиями. Он направился дальше в медсанбат. Обошел ряды сидящих, стоящих стонущих, лежащих без сознания, раненых, но брата не было ни среди живых, ни среди погибших. Молдаш просто исчез, испарился, растаял. Страх обуял сердце Алпамыша. Отчаянье охватило солдата, ему казалось, что он навсегда потерял брата. Его лицо, прощальный торопливый взмах руки стояли перед глазами. Что делать? Как быть? Что, если Молдаш и вправду погиб?! Перед глазами снова всплыл силуэт брата. Он явственно увидел, как тот побежал по траншее и следом - взрыв, разверзший землю на части. Траншея! Надо еще раз пройти по траншее, может быть он там, где-то под завалом?! Алпамыш достал свою снайперскую лопатку и пошел повдоль окопа, осторожно разгребая, где ладонями, где лопаткой кучи перевернутой взрывом земли, боясь ненароком зацепить возможно лежавшего под рукотворным курганом брата.
После артобстрела прошло уже часа четыре. Он прикинул, если брат остался под завалом, то сколько примерно сможет еще продержаться при недостатке кислорода. За час прошел порядком - метров 15-20, однако пока не было никаких признаков, что там есть человек. Он спешил, ведь у погребенного заживо брата уже наверняка заканчивался воздух. Алпамыш принялся за новый завал. И тут лопатка наткнулась на что-то твердое. Отбросив лопатку в сторону, Алпамыш стал ладонями разгребать землю. Рука наткнулась на носок сапога.
- Быстрей, еще быстрей, - торопил себя солдат. И вот уже он добрался до голенища сапога. Да, это, безусловно был сапог Молдаша.
- Задохнется, если не успею – задохнется, - приговаривал он себе. Эта мысль не давала ему возможности устать. Он работал как часы. Ни до, ни после этого, он не помнил, когда еще с такой скоростью копал землю.
Наконец меж кучами земли показалось тело Молдаша. Он был без сознания. Там, где лежала левая рука, впиталась в землю и расползлась большим кровавым пятном лужа крови. Рука была раздроблена в нескольких местах, осколки сломанной кости торчали прямо из раны. Алая кровь текла без остановки.
- Молдаш, Молдаш, - принялся было тормошить его Алпамыш. Потом решил, что сначала надо бы остановить обильное кровотечение и перевязать рану. Он скинул шинель, задрал подол гимнастерки, оторвал от нижней рубахи широкую полосу ткани. Перетянул покрепче самодельным жгутом выше раны, кровотечение остановилось, осторожно перевязал рану, чтобы в нее не попадала пыль и не сдвинуть кости, пока будет нести брата на себе в медсанбат. Молдаш застонал, приходя в себя.
- Молдаш, браток, держись, сейчас я отнесу тебя в медсанбат, - приговаривал Алпамыш, пытаясь поднять его на спину. От тряски и большой потери крови тот снова потерял сознание. Алпамыш сдал его санитарам и, не дожидаясь пока его приведут в сознание, побежал обратно в свою часть, где, вероятно, уже его хватились.
Молдашу сделали операцию, рука из-за сложного перелома срослась криво. У него невероятно болела голова от шума, постоянно стоявшего в ушах, порой Молдаш катался по земле корчась клубком, не в силах превзмочь эту боль. Врач сказал, что это у него от тяжелой контузии. Поэтому в скором времени его комиссовали и он отправился домой. Для него война закончилась здесь, в Крыму, в 1944-ом, а Алпамышу еще предстояло идти дальше до Берлина, до конца пройти такой неблизкий и нелегкий путь к Великой Победе.

Этих дней не смолкнет слава
Мой отец, Амрин Алпамыш Малдыбайұлы, был призван на фронт в 1943 году в семнадцатилетнем возрасте Пресногорьковским военкоматом вместе со своим двоюродным братом Сулейменовым Молдашем, который был немногим старше его. Они начали воинскую службу вместе, так как их не разделили, учитывая родство. Отец в это время только закончил семилетку, а Молдаш едва начал работать. Сразу после призыва они попали в подготовочный лагерь, который располагался под Челябинском, в Чебаркуле. Отец вспоминал, что довольно-таки тяжело приходилось им в первое время. Правда, молодые ребята, волею судьбы, оторванные от дома, довольно быстро сблизились между собой. Причем, эта дружба, закалившаяся в огне войны, продолжалась и во все последующие годы. Как бы там ни было, через полгода их распределили по разным воинским частям и уже в начале 1944 года, братья, в составе ракетно-минометных войск на ракетных установках, которые по-простому называли «Катюши», вступили в свои первые бои. Отец вспоминал про свой самый первый рукопашный бой, когда их привезли в эшелонах на передовую, молодых, не нюхавших пороха юнцов разгрузили с вагонов и сразу бросили в штыковую атаку против немецкой пехоты. Свое первое «крещение» в бою он описывал немного в шутку, немного всерьез (сейчас, по прошествии времени, думаю, наверное, так ему было легче вновь переживать ужас первой атаки). - Идем с винтовкой наперерез. С другой стороны нам навстречу идут немецкие солдаты. Со мной рядом оказались два друга-москвича, они, бывалые солдаты, уже не раз побывали в таких передрягах, поэтому меня, худенького паренька, они, естественно, взяли под свое «крыло», то есть поставили между собой и сказали: не отставай. Так и шагал я вперед и вперед, не отставая от своих русских братьев (одного звали Михаил, другой – Иван). Прямо навстречу мне аршинными шагами идет огромный рыжий немец. Ну все, конец мне пришел, мелькнула мысль. Открыл глаза – лежу на земле, ощупал руки, ноги – цел, повернул вправо голову, рядом со мной примостился тот самый рыжий немец. Лежит, не шевелится. Когда подходит Иван со словами, вставай, возвращаемся. На обратном пути они смеясь говорят: рыжий немец только замахнулся, а ты уж на земле распластался, ну, так мы его пырнули штыком, и пошли дальше. Вот такое первое «крещение» получилось.
Потом отец принимал участие в составе Первого Украинского фронта в таких крупных операциях, как форсирование Днепра, освобождение Крыма, штурме Берлина, освобождении Праги. Особенно тяжелые бои развернулись за Турецкий вал в Крыму. Отец воевал на «Катюшах». Эти ракетные установки в то время считались секретным оружием. Нельзя было, чтобы оно попало в руки врага. Если возникала угроза попадания в плен, все ракетчики, вместе с установкой должны были самоуничтожиться. Расчет, обслуживавший «Катюши», должен был тайно выдвинуться вперед, чтобы подготовить платформы под установку. Здесь, под Турецким валом, противник регулярно, каждые полчаса простреливал подступы к нему, поэтому пробираться было очень сложно. Ракетчики выжидали артобстрел и могли двигаться только в затишье. Зато потом, рывок машины и «Катюши» смели вражеские силы, дав возможность советским войскам пройти Турецкий вал. За эти действия, все рядовые расчета, в составе которого был и Амрин Алпамыш, были награждены медалью «За отвагу», а бригада, получила почетное звание «Гвардейской». Трудно пришлось нашим войскам и под Севастополем. Там враг сильно потрепал наши силы. В один из таких дней миниметная установка должна была сменить место дислокации. И тут над ними начали, жужжа и временами, взрывая минами то там, то тут огромные воронки, летать немецкие «юнкерсы». Один увязался прямо за их машиной, почти наступая на пятки. Машина, за баранкой которой сидел барнаулец Виктор Иванович Акулов, виляла, ловко увертываясь от взрывов. «Юнкерс» напоследок ухнул взрывом и «с чувством исполненного долга» отправился домой. Этой, последней взрывной волной рассыпало лобовое стекло. Шофер едва успел пригнуться. Машина резко затормозила. Когда солдаты, выпрыгнувшие из кузова, открыли дверцу кабины, им на руки сползло тело старшего лейтенанта Эдуарда Асадова (впоследствии ставшего известным поэтом). Вместо лица было сплошное месиво. Акулов поспешил в госпиталь, чтобы доставить раненного офицера. Это было, пожалуй, самое трагическое событие в жизни 22-хлетнего лейтенанта. Много лет спустя Виктор Иванович Акулов разыскал моего отца. Они регулярно переписывались, ездили друг к другу в гости, часто перезванивались. Их фронтовая дружба продолжалась все последующие годы, пока первым не остановилось сердце моего папы.
В составе Первого Украинского фронта, под руководством маршала Ивана Степановича Конева, отец принимал участие в Берлинской операции. Это были их «Катюши», с которых начался артобстрел, возвещавший о начале широкомасштабного штурма фашистского логова – Берлина. За упорство и отвагу, проявленные в ходе Берлинской операции, отец был награжден второй медалью «За отвагу».
Потом было освобождение от власовцев Праги, Венгрия. Домой отец вернулся лишь в 1949 году. Война – одно из самых великих и трагичных событий, которое оставляет неизгладимый след в душах тех, кого она опалила своим огненным крылом. Поэтому, наверное, так ценили и берегли бойцы свою фронтовую дружбу, всеми силами стремились поддержать друг-друга. Помню встречу ветеранов 38-ой гвардейской, ордена Богдана Хмельницкого артиллерийской бригады, проходившую в городе-герое Москве в мае 1980 года. Мне, ученице 9 класса тогда довелось побывать вместе с отцом на этой встрече. Удивительное событие открылось моим глазам. Через 35 лет впервые встретились многие из них, но безошибочно узнавали один другого, обнимались, плакали, не могли наговориться. И дружба эта, замешанная на их крови и поте, не знала ни границ, ни наций, ни цвета кожи. Они просто были солдатами, которые не жалея жизни защитил то, что принято называть Родиной.
И сколько бы не прошло с тех пор лет, и как бы не пытались порой переиначить историю «некоторые знатоки», истина в том, что мы должны помнить и чтить память тех, кто защитил нашу Родину и сохранил для нас светлое будущее.