Незадолго до войны его, учителя сельской школы, направили в военное училище, а в 41-ом памятном году он, выпускник по полному курсу училища, лейтенант, получив под своё командование взвод, в составе резервной Армии Западного фронта в октябре был переброшен под Москву на один из самых в то время сложных участков - Можайское направление. Весь октябрь полк был почти в непрерывных боях и всё отступал, и отступал, неся большие потери. Батальоны сводили в роты, роты во взводы. Как-то к концу дня, когда немного атаки поутихли, комбат вызвал его - командира взвода - к себе.

"Слушайте, лейтенант, сведите остатки роты в один взвод. Наберётся человек тридцать. Примите командование этой группой на себя. Перекройте вот эту дорогу, ведущую на восток через наши оборонительные линии. Умри, но завтрашний день продержись. К ночи должны подойти резервы. Вас заменят". И сумрачно добавил: "Если, конечно, будет кого заменять". И Дмитрий остался со своим взводом, усиленным оставшимся пулемётом и двумя ружьями ПТР, без артиллерийской поддержки.

После полудня ноябрьское небо заволокло тучами - Северный ветер гнал ещё не успевший залежаться снег, прикрывая почерневшие от недавнего боя поля, затягивал воронки, покрывал бруствер вырытых в неполный профиль траншей. Здесь же по ходу неглубоких окопов был оборудован командирский блиндаж с перекрытием в два наката хлипких брёвен. Вернувшись к себе, Дмитрий оглядел ещё раз свою позицию. Траншеи после вчерашнего боя были во многих местах разрушены. Бойцы лихорадочно поправляли свои ячейки. Лейтенант оглядел свои позиции, прикинул огневую возможность взвода.

"Да, коротковата кольчужка", с грустью подумал словами киногероя. " Ну что ж, судьбу не выбирают. Назад все равно пути нет".

Следующий день начался с сильнейшего арт-огня. Снаряды и мины рвали бруствер, разбрызгивая осколки вместе с подмёрзшей землёй, превращая всю линию обороны в сплошной грохот, дым и пламя. Показались танки, за ними атакующие цепи пехоты. "Надо бы усилить фланг ПТРами" - подумал Дмитрий. И в это время раздался отчаянный крик: "...немцы с тыла". Лейтенант резко обернулся. Успела промелькнуть мысль: "где они могли прорваться?" И в это мгновение сверкнула ослепительная, яркая вспышка и... долгий провал в темноту.

Очнулся он в тёмном холодном амбаре, куда дотащили его бойцы, и сразу не мог понять -  где он и что с ним. И только спустя время сознание ожгла догадка - плен.

К утру немцы согнали в пустой амбар большую партию пленных.

Было ещё темно и жутко холодно. Слушай, командир - горячее дыхание и шёпот - ты не лейтенант, ты сержант Черемных. Ты слышишь меня? Так надо. Иначе конец. А нам надо выжить. Надо, понимаешь. Не для себя, для своих. Немцы утром будут сортировать.

Так вот, ты - сержант.

И только сейчас стало проясняться сознание. Дмитрий застонал от вмиг охватившего его отчаяния. И постепенно стала возвращаться картина прошедшего дня. Не верилось в то, что случилось. Сдавила сердце тоска, хотелось кричать от жестокой действительности. Что делать? Что делать? Теперь и умереть с пользой нельзя. Единственный выход - выжить. А там подвернётся случай, а он обязательно должен быть, уйти к своим. А рядом голос нашёптывал: "сержант Черемных убит, а красноармейскую книжку я положил Вам в вещмешок, и шапка тоже его. Разламывало от боли разбитую голову, но смысл совета всё же до него доходил. А дальше? А дальше, поддерживаемый другими, шагал в колонне таких же военнопленных по разбитой осенней дороге, а затем были холодные товарные вагоны с закрытыми наглухо дверями и решётками из колючей проволоки на окнах. Лагеря, каменоломни, шахты, тяжёлые ремонтные работы дорог. Мысли о свободе не раз владели Дмитрием. Но бежать практически было невозможно. На Восток или Юг через всю Германию не пройдёшь. Север замыкало море, по которому не было никакой возможности уплыть, Запад оккупирован. Вступить в РОА, как это делали многие с надеждой затем перебежать своим. Но это значит поднять оружие против своих. Нет, даже саму эту мысль он отвергал. Надежда - свобода придёт с Востока. Надо только уметь ждать. И надежда не умирала все эти годы.

На исходе третьего года плена ему повезло. Что приглянулось знатному бюргеру в этом исхудалом, смуглом с тёмными глазами русском парне, трудно сказать. Может быть, беглое знание немецкого языка, работоспособность или образованность, о которых не могло не знать лагерное начальство, и предопределило его дальнейшую судьбу. В лагере Дмитрий сдружился с военнопленным французом. Роже имел какие-то дальние родственные связи с одним из чиновников бывшего Французского правительства. И поэтому к нему были послабления в лагерном режиме. Он получал регулярно посылки через красный крест и иногда делился содержимым с Дмитрием. По утрам небольшую группу пленных, куда с недавнего времени стал входить и Дмитрий, вывозили из лагеря и вели в небольшие мастерские расположенного недалеко "Фольварка". Там под руководством богатого бюргера и под охраной двух пожилых немцев они занимались ремонтом техники или другими работами. Иногда хозяин кормил пленных обедами: супом из брюквы и кусочком эрзац-хлеба. Но это всё равно было легче, чем на дорожных работах или в каменоломнях. Вечером под конвоем этих непреклонных старых солдат группа возвращалась в лагерь на свои деревянные нары. Небольшой портативный приёмник у француза позволял отслеживать события. Они ловили Лондон, Париж, Берлин. И изо всей разноречивой информации умели выделить главное. Советская армия наступает успешно. Шли бои уже в Польше и Восточной Пруссии. Судьба Третьего Рейха практически была предрешена. Немцы лихорадочно ликвидировали лагеря. Дошла очередь и до лагеря, где находился Дмитрий. К этому времени всё чаще и чаще созревал план побега. Куда? Только на Запад к Союзникам. Другого пути просто не было, а оттуда к своим. А вскоре подвернулся случай. В конце марта 45-го немцы лихорадочно заметались. С Востока грозным валом накатывалась Советская Армия, а с Запада нажимали Американцы. Всякие выходы из лагеря прекратились. Как-то в один из таких дней в барак забежал Роже и, уединившись с Дмитрием, горячо заговорил: "Завтра часть лагеря будут отправлять", куда - он не знает, но в сторону Эльбы -  это точно. "Вот это и будет нашим спасением" - с радостной надежной на избавление подумал Дмитрий. При первой же возможности надо бежать, а там переправиться через Эльбу к Союзникам - продолжал француз - а он, Роже, друг России и Дмитрий на него может положиться. Роже постарается, чтобы Дмитрия скорее отправили на свою Родину, он подключит свои старые связи.

На следующее утро первая партия военнопленных, куда вошли и Дмитрий с Роже, под не очень-то сильным конвоем вышла за пределы лагеря и потянулась на Запад. Мучил один вопрос - что хотят немцы сделать с пленными, зачем им надо куда-то их перегонять. И ответ напрашивался сам собой. В определённом месте ликвидировать свою группу. Где этот конечный пункт не знал даже Роже. День был нехороший, промозглый. Дул сырой ветер. Солнце никак не могло пробиться из-за туч. Арестантские робы не грели, продувались насквозь, намокали от влажного воздуха. Дмитрий шагал с краю колонны, рядом знакомые лица – сокамерники. Тихо переговаривались. При первом случае всем вдруг в разные стороны, благо кругом была лесистая местность. И бывает же такое чудо. Будто их услышал всевышний. Из-за туч вывалились две пары самолетов, спикировали на колонну и полоснули пулеметной очередью. Колонна вместе с конвоирами бросилась врассыпную. Дмитрий бежал вместе с Роже и напарником по бараку. Сзади раздались автоматные очереди. Пули щелкнули по веткам, не задев беглецов. Но канвой не решился на погоню, чтобы не разбежались остальные. Остаток дня и всю ночь беглецы пробирались лесом, стараясь держаться на Запад. На следующий день обессиленные, голодные и мокрые, забившись в густой кустарник, прижавшись, и согревая друг друга своим теплом, в полудрёме провели весь день. Шли вою следующую ночь, избегая деревни, фольварков и проезжих дорог. К утру вышли к реке. Эльба. Места эти к счастью оказались пустынными. От воды тянуло свежестью. Над рекой повис густой туман, заволакивающий своей пеленой и реку, и всё прибрежье. Беглецы не чувствовали холода, хотя их одежда была влажной и практически не держала тепло. Река была их заветной целью, границей их свободы. Берег был замусорен разным прибойным хламом. Война сказывалась и здесь. Некому, да и теперь незачем было очищать его. После недолгих поисков была, наконец, найдена лодка-плоскодонка, затянутая песком с обломанной верхней обшивкой. "Ну что, рискнем"- предложил Дмитрий.

"Да выбирать-то больше нечего" - отозвался напарник - "толкнули". Они столкнули лодку на воду, вместо вёсел – доски, и это утлое, но удивительно устойчивое судёнышко закачалось на мелких волнах. "Поехали" - весело в полголоса проговорил француз. Что их ждёт на том берегу. Сквозь туман просматривался заросший ивняком, но такой же пустынный берег. Лодка ткнулась носом в песчаную отмель, пленники выпрыгнули и сразу же затаились в прибрежном кустарнике. Настороженно осмотрелись. "Бр-р-р - холодно - куда идти дальше". Впереди и немножко левее виднелся небольшой лесок. Решили переждать там. Но для этого надо было перейти открытое поле. А что дальше? Идем. Шли в след друг за другом. Они были уже у самого леса, когда прозвучало на незнакомом языке - "Стоять! Руки".

От неожиданности пленники замерли, вскинув руки вверх. Из леса, прикрытого кустарником, вышли в незнакомой форме солдаты. Роже, мешая французские, английские и немецкие слова горячо и взволновано стал объяснять кто они такие. О, кей - американцы обыскали и, ничего не найдя, разрешили опустить руки. В лесу, замаскированные, стояли несколько машин. Видно, это был передовой патруль.  Офицер ещё раз внимательно выслушал сбивчивый рассказ Роже.

Указывая на Дмитрия, тот повторил - Это русский офицер. "О, кей "- кивнул американец и распорядился пленных усадить в "Додж". Вскоре крытые тентом машины выехали вслед за командирским "Виллисом", и, набирая скорость, направились в сторону видневшейся невдалеке деревни. Перед въездом в деревню из крайнего дома ударил пулемёт. Очередь прошла по машине, кто-то вскрикнул. "Додж", вильнув, уткнулся в обочину. Солдаты, а вместе с ними и Дмитрий, выскочили из кузова и залегли за небольшую придорожную насыпь. Офицер по рации связался с командованием, и вскоре к месту событий, лязгая гусеницами, приползли два танка. Танки поворочали хоботами своих пушек и несколькими выстрелами превратили дом в развалины. Возмущённые таким неблагородным приёмом, американцы прочесали деревушку, а в отместку выволокли из сарая свинью, тут же во дворе закололи, разделали и приказали хозяйке готовить жаркое. За обеденным деревенским столом Дмитрии сидел рядом с офицером. Тот усиленно подливал ему виски, подкладывал жирные куски мяса и вообще выказывал подчеркнутое внимание к русскому офицеру. Их привезли на окраину небольшого городка, переодели в американскую армейскую одежду. Это был уже не плен, но ещё и не свобода. Кончился май. Мир отпраздновал победу. Лагерь интернированных русских союзников жил размеренной жизнью. Беседы, скорее похожие на допросы, случались довольно часто. Домой, на Родину. Что бы там ни было, но на Родину - настаивал Дмитрий. Это вскоре поняло лагерное начальство.

Наконец настал день, которого Дмитрий так ждал и ради которого пережил многое. Июньским, 45-го года, тёплым, солнечным утром небольшой группе русских приказали построиться на плацу с вещами. Капрал проверил по списку построившихся и повел группу к мосту. "Будут передавать своим" - прошелся тихий говор по рядам. У моста уже стояла группа американцев, на другой стороне такая же группа советских военных и машина. Офицеры с одной и другой стороны сошлись на середине моста, подбросили в приветствии руку к козырьку. Затем пожали друг другу руки.  О чём-то поговорили. Американцы передали списки.

Дмитрий смутно помнит, как переходил по мосту, эту незримую разделительную черту, черту новой жизни. На другой стороне радостной встречи не получилось. Представители Советского командования сдержанно поприветствовали, поздравили с благополучным возвращением. Проверили ещё раз по спискам, рассадили по машинам, и к полудню колонна на трёх грузовиков в сопровождении охраны была на маленькой станции. Там из армейских складов выдали всем прибывшим армейское обмундирование б/у. Это была неприятная процедура с переодеванием, да что поделаешь, ведь не поедешь же в Россию в форме американского военного.

"Сойдёт" - смирился Дмитрий,- лишь бы скорее домой". Их везли в товарных вагонах, в которых всю войну перевозили и военные грузы и людей.

Тяжело было смотреть на разрушенную землю Белоруссии и России. А эшелон, как нарочно, тащился медленно. И хотя они были наслышаны о последствиях войны, но то, что они видели сейчас, можно было представить только в кошмарном сне. И чувство неопределённой вины перед истерзанной землёй не покидало. В это же время возвращались демобилизованные фронтовики. Их принимали на первый путь, победителей встречали цветами и слезами, слезами радости и несбыточных надежд. Состав с бывшими пленными в это время ставился на запасные пути. Не разрешалось выходить из вагонов, и они оставались всеми забытые, никому не нужные. И только когда пути были свободными от других эшелонов, к ним подходили люди. Одни с любопытством, другие с жалостью, третьи с тщетной, робкой, затаённой надеждой хоть что-нибудь узнать о своих не вернувшихся с войны родных. Невыносимо было глядеть в эти тоскливые, полные горечи и упрёка глаза. Вот вы из плена, униженные, но возвращайтесь живыми, а наших нет. Лежат они в сырой земле и никогда уже не вернуться. Даже так, как вы. Что можно было ответить на их немой укор. Порой хотелось кричать: "Не виноваты мы, не виноваты", и Дмитрий уходил вглубь вагона, садился на скрипучие нары и жадно курил. Подходил к нему его товарищ, ещё по лагерю, Славка Закорин, садился рядом и, обняв за плечи, говорил: "Ну что же, Митя, каждый должен нести свой крест. Нам досталось этот. Не казни себя и запомни: мы за них были в ответе". И он кивал в сторону открытых дверей. "Их можно понять. И поэтому не жди от них оваций". А за нас должны ответить другие.

"Ты знаешь, Слава, мне кажется, что мы из одного плена едем в другой, - подавленно отвечал Дмитрий, - поймут ли нас люди". "Поймут, Митя. Когда-нибудь поймут, - и он сжимал Дмитрию руку, - Всё образуется".

В Уфу, город, знаменитый своей давней историей, состав втащился ночью. Прибывших разместили в бараках, некогда принадлежавших какому-то ДОКу. И жизнь потекла как в лагере, без права увольнений, с забором и часовыми. Работали на пристани, на реке Белая. Помогали вылавливать и сплавлять лес, или на пилораме комбината.

Дмитрия вызвали на допрос через несколько дней. Следователь, уже не молодой капитан, раскрыл папку, видно с делом, прожег своим тяжелым взглядом Дмитрия, спросил: "Ну так рассказывайте, только попрошу обстоятельно, как Вы, лейтенант Красной Армии, сдались в плен?"

И Дмитрий, стараясь не упустить чего-либо важного, подробно и довольно долго рассказывал всё, что с ним произошло с того самого трагического для него момента.

" Хорошо - задав несколько вопросов, проговорил следователь - Проверим".

"Проверяйте".

"А где Ваш комсомольский билет?"

"Не знаю. Я на самом деле не знаю"

Его вызвали только через месяц, и снова те же вопросы, и снова те же ответы. Дмитрий боялся одного, как бы факт ареста отца как врага народа не повлиял на его дальнейшую судьбу. Вскоре капитана заменил новый следователь. Ещё довольно молодой, но самонадеянный лейтенант. Лейтенант имел свои приёмы допроса, старался производить эффект не только на подследственного, но в большее степени, наверное, для себя. Он вынимал пистолет, не торопясь ложил на стол, и начинал выматывать из собеседника душу.

"Ну так расскажите, куда дели Ваш комсомольский билет". И дался им этот комсомольский билет! Дмитрий сдержанно отвечал: "Я Вам сто раз уже повторял, не знаю. Понимаете, не знаю".

"Хорошо, узнаем" - заключал беседу лейтенант. И, многозначительно заглядывая в дело, разрешал идти.

Дмитрий со Славкой размещались в одном бараке. Как-то после работы показался рассыльный и крикнул: "Закорин, на выход!" Это значит опять на допрос. "Вот зануда" - в сердцах бросил Славка. А через полчаса вернулся бледный. Трясущимися руками свернул цигарку, жадно затянулся и вместе с дымом выдохнул: "Всё, Митя, червонец мне обеспечен". И после небольшой паузы добавил: " Сдали нервы".

"А в чем дело?" - встревожено спросил Дмитрий. И Славка рассказал: Допрос начался как обычно. Следователь, для пущей важности, прежде чем начать разговор, вытащил пистолет, положил его на стол и, многозначительна глядя на Славку, задал снова один и тот же вопрос: "Как вы, командир Красной Армии, могли сдаться в плен".

"Я уже Вам рассказывал" - накалялся от злости Славка.

"Не убедительно" - и лейтенант полез в ящик стола за какими-то бумажками. Как все случилось, Славка не мог отдать себе отчета. Пистолет притягивал как магнит. Доли секунды, и, схватив пистолет, Славка вскинул его на лейтенанта. Лейтенант от неожиданности вскочил, растерянно глядя на Славку.

"Руки, сволочь, руки или..." По всему было видно, что Славка не задумываясь исполнит это "или...". И лейтенант, бледнея, стал поднимать руки.

"Вот так сдался и я. Теперь убедительно?", и положил пистолет на стол. И уходя, уже в дверях, обернувшись, со злой усмешкой бросил: "А я, между прочим, не вскакивал, когда меня брали в плен". Лейтенант Закорин был взят в плен в мае 42-го года во время так бездарно проведённой Харьковской операции. Армии Юго-Западного фронта под командованием Тимошенко попали под контрудар немецких дивизий, были разгромлены, и тысячи рядовых и командиров погибли или были пленены. И нечем было противостоять этой мощной бронированной лавине.

Был, помнится, теплый майский день. Немцы начали атаку с бомбёжки. Ю-87-пикировщики, сваливаясь на крыло, раз за разом заходили над окопами, ныряли вниз, нещадно воя моторами, сбрасывали бомбы. Затем без передышки стала бить артиллерия, и вскоре показались танки. Танки били из пушек с коротких остановок, и снова появились самолеты. Одна из бомб разорвалась недалеко от Славкиного окопа. Его швырнуло горячей взрывной волной, ударило в голову чем-то тяжелым. Он помнит, что успел подумать: "Всё, конец". Танки с грохотом проутюжили окопы, один из них крутнулся, засыпал Славку и пошел, урча, дальше. Славка очнулся от невыносимой тяжести. Словно на него была надвинута чугунная плита. Плохо соображая, он пошевелился, сбрасывая с себя землю. Затем, опершись на руки, пошатываясь, стал подниматься и вдруг услышал отрывистый "Хендэ хох". Над ним, вскинув автоматы, стояли немецкие солдаты. Вот так он сдался.

Славку увели, и Дмитрий больше с ним не встречался. По слухам его выручил какой-то чин в генеральском звании. То ли родственник, то ли сослуживец, но это только по слухам. А место следователя занял спокойный, уравновешенный и рассудительный майор. Прошло больше двух месяцев пребывания Дмитрия в лагере. Наступил осенний месяц. Ночи стали прохладными, а дни дождливыми. Притупилось чувство радости от возвращения на Родину. Каждый прошедший день уменьшал надежду. Но надежда, как известно, умирает последней. И она у него не умирала.

В один из дней, который Дмитрий запомнит на всю жизнь, его вызвали как обычно. Подумалось: "Опять допрос. Скорее бы какой-нибудь конец". Уже знакомый майор пригласил Дмитрия сесть, вежливо переспросил: "Лейтенант Чуйкин?"

"Был лейтенант" - насторожившись от совсем несвойственного для официальных лиц обращения, буркнул Дмитрий. "Почему был?" - удивился майор. "Вы и есть лейтенант, вот приказ. Вам восстановлено воинское звание. Завтра зайдете в штаб. Получите необходимые документы. В отделах ОВС и ПФС Вам выдадут аттестат. Не забыли, что это такое? И на месяц в отпуск, домой. И затем явитесь в распоряжение штаба Н-ской части Дальневосточного Военного округа. Вас направляют в инспекционную группу НКВД по контролю над лагерями с японскими военнопленными". Дмитрий вскинул от удивления брови. Как, его, бывшего пленного и инспектором над пленными? Ирония судьбы.

"Ничего, привыкнешь" - понимающе проговорил майор и, кивнув на прощание, разрешил идти. И вот он, лейтенант, в непривычной форме, с погонами. С чего начал в 41-ом, тем и закончил в 45-ом.

"Спит деревушка, где-то старушка

Ждёт не дождётся сынка

Старой не спится... "

С глубокой теплотой, словами песни, подумал Дмитрий о матери. Вздохнул, достал папироску и пошел за вещами.

записал его приятель 5.12.1996 г. В. ПУЗИКОВ.

Чуйкин Дмитрий Григорьевич, 1918 г.р., 2 Гв. СК 8 Гв. СД 1075 Гв. СП

лейтенант   1941 год. 16 ноября  Петелино — Ширяево  11 шт. ПТР бой 10 танков уничт.

C 16.11.41 по 28.04.45 плен. Репатриирован и находился в 12 запасной стрелковой дивизии. Статья 62 приказа ГУФ КА №01311 -1942г.