«До войны, я, со своей семьей жила в Оредеже – узловой станции Ленинградской области, в самом удаленном населенном пункте от г. Ленинграда (121 км).
Отца вырастили в детском доме в г. Санкт- Петербурге. После революции, в 1917 году, он был направлен работать на почту в поселке Вырица, потом в почтовое отделение на ст. Оредеж. Мать с 16 лет (с 1895 года), жила в г. Санкт - Петербурге, который в 1914г. был переименован в г. Петроград. Поженились мои родители в 1903 году в г. Санкт-Петербурге. В 1918 году, спасая своих детей, дочь Екатерину 1905 г.р. и сына Александра 1910 г.р., от голода, который свирепствовал с 1916г. по 1921г. в г. Петрограде, мать увозит их на свою малую Родину в д. Отводница Вологодской области, где после очередного приезда моего отца, родилась я, в 1923 году. В то время, самой грамотной в деревне была моя мать. В нашем 2х этажном доме была организована школа по борьбе с неграмотностью, собирались и старые, и малые, учились читать и писать. В 1928 году умирает от дифтерии мой 18-летний брат, которого я очень любила. И в конце 1929 года, моя мать, наконец, соглашается на уговоры моего отца, жившего в Оредеже, переехать к нему с детьми, на постоянное место жительства, в Ленинградскую область. С января 1930 года мы в Оредеже. С 1931г. училась в Оредежской средней школе, которую закончила в 1941 году.

Война.
22 июня 1941 года, в 11 часов по радио объявили, что в 4 часа утра немецкие самолеты бомбили Киев, Севастополь, Каунас, Житомир. Германия без объявления войны напала на Советский Союз. Это был гром среди ясного неба. Я только что закончила 10-й класс, впереди было много задуманного... В конце июня 1941 года в Оредеже, в небольшом населенном пункте, где почти все друг друга знают, неизвестно откуда появилась группа человек - 20 милиционеров одетых в новенькое обмундирование. Как потом выяснилось, это были немецкие диверсанты. На следующий день после того как они исчезли, узловую станцию Оредеж, по наводке, ежедневно днем и ночью начали бомбить, немецкие самолеты. Раненых было очень много. В эти же дни, под руководством секретаря Оредежского райкома партии, стали организовываться сандружины, отряды самообороны, в лес стали завозить продукты, рыть землянки, строились оборонительные рубежи. Была объявлена мобилизация добровольцев для защиты г. Ленинграда. Мне, выпускнице 1941 года, Оредежской средней школы, только что, перед началом войны, устроившейся на работу в районо, поручили регистрировать и оформлять, добровольцев в отряды. Желающих защищать Родину - очень много, идут непрерывным потоком, только успеваю записывать добровольцев на фронт. Также посылают в колхозы следить за подготовкой и уборкой урожая, рыть окопы. Под непрерывными бомбежками мы рыли окопы на правом берегу реки Оредеж, раненых и убитых было огромное количество.
Сформированный в первые дни войны в г. Луга госпиталь ХППГ 2236, передислоцированный в июле 1941 года в деревню Сокольники в районе станции Оредеж, очень нуждался в пополнении. По инициативе Оредежского Райвоенкомата, в этот период времени были созданы санитарные дружины для пополнения госпиталя, в одну из которых, вопреки воли моих родителей, записалась и я. Итак, я в госпитале 2236 вначале дружинница, затем санитарка. При моем росте 1м.55см., мне было выдано обмундирование: гимнастерка до колен, сапоги 38 размера, вместо 35 размера, портянки фланелевые, брюки пузырем, шинель на два размера больше, да еще фуражка на голове. Звали меня в таком обмундировании: "Яшка - приписник". Через неделю в лес пришел мой отец, просит вернуться домой. Обещаю через неделю вернуться. Выполнила обещание в мае 1947 года.

Когда немцы захватили Оредеж, эстонцы, жившие на хуторе, привели их к моим родным. "Где дочь?" Выручила переводчица - немка. Она жила недалеко от нас и знала, что я в армии. Об этом она и сказала немцам. Отца и мать отправили в Эстонию в батраки, где они и батрачили до 1943 года.

В госпиталь к нам непрерывно поступают раненые, работавшие на строительстве оборонных укреплений. Раненых очень много, а медиков - специалистов крайне мало. Поэтому, несмотря на все усилия медиков, несмотря на то, что помощь раненым оказывалась круглосуточно, смертность была колоссальная. Навсегда остался в памяти первый раненый, который умер у меня на руках...
Вместе с Кировской дивизией госпиталь спешно меняет дислокацию по направлению к Ленинграду. Отступаем... По дорогам в полях стада не доеных коров, жалобно мычат. Мы пытаемся их облегчить, доим в котелки на ходу и дальше вперед. Вот и поселок Вырица, остановились в лесу. Не успели перекусить сухим пайком, бомбежка. Прямо под ноги мне упал убитый майор, наш комендант, а рядом еще, еще… Передышки нет… Гражданское население, вместе с отступающими войсками также покидает населенные пункты. При отступлении, нередко на ходу, госпиталь развертывается, и медики оказывают помощь раненым. Раненых несут и везут. Палатки заполняются быстро. Одновременно идет отгрузка раненых. В госпитале, медсестры в основном среднего возраста, хирурги постарше. Санитары все не строевики или старики, на одном месте не больше недели, санитаркам от 18 лет. Нам девчонкам санитаркам, вчерашним школьницам, достается очень тяжелая работа: таскать раненых, развертывать и устанавливать палатки, рыть землянки, ухаживать за ранеными, спать на ходу, стоя. Во время бомбежки раненые без рук и ног, откуда только берутся силы, скатываются с носилок на пол. Их потом нужно положить на носилки и нести в перевязочную. Понадобилась срочно кровь раненым, у меня универсальная первая группа крови. Спасая жизнь людям, становлюсь донором, переливаем мою кровь из вены в вену…
В августе мы уже в Ленинграде, госпиталь расположился на Приютской улице, в школе. Почти из за каждого угла взлетают ракеты диверсантов. Бесконечно круглосуточно продолжаются обстрелы, воздушные тревоги. Город немцы непрерывно бомбят с удивительной точностью. Для ликвидации зажигательных бомб ленинградцы дежурят на крышах. В первый день, запомнилась очередная бомбежка - раненый подскакивает к окну, высовывает голову - голова летит прочь. Во время бомбежек, врачи, медсестры, санитары, с верхних этажей тяжелораненых переносили в бомбоубежище, а потом обратно, т.к. бомбоубежище оказалось маленьким, и в нем нельзя было оказывать квалифицированную медицинскую помощь.
Вскоре развернулись бои на Невском «пятачке» и нас 15 сентября 1941 года перебросили в Мельничный ручей. Госпиталь развернули в школе и в палатках и тут же начали принимать очень тяжелых раненых. Каждый день все явственнее ощущается блокада Ленинграда. Хлеб по карточкам. До половины октября хлеба дают 700 гр., а там уже раненым – 300 гр., а нам 200 гр. В конце октября нам выдали сухой паек (по 170 гр. сухарей на 10 дней) и мы двинулись к Ладожскому озеру. Голодаем. Сухой паек давно съеден. Есть нечего… Сдохла лошадь. Развели костер, варим дохлую лошадь. Зловоние на всю округу… Морщимся, отворачиваемся, говорим: « Ни за что на свете не будем есть». Лошадь варится уже около 8 часов. Мясо от костей отстало. Режут на мелкие кусочки - едим… Хочется добавки, а её нет. Мужики и кости грызут. В дальнейшем, чтобы выжить, значительную часть наших лошадей, которые уже не могли стоять на ногах, стали пристреливать снимать с них шкуру и солить мясо. Тощее конское мясо нам выдавали по 100 гр. в сутки пока мы в начале ноября добрались до Осиновца.
Наш госпиталь должен был дислоцироваться на восточном берегу Ладоги в поселке Кобона. В ночь на первое декабря 1941г. мы двинулись на восточный берег Ладожского озера, по ледяной дороге, испещренной трещинами, разводьями, зияющей воронками от вражеских снарядов и утонувших машин. Холод жгучий, ветер свистит, впереди блестит, то ли лёд, то ли вода, Ладога еще не стала, только начинает замерзать у берега, еще не окреп Ладожский лед, над которым носятся немецкие самолеты со свастикой. Пошли... У меня сапоги 38 размера, вместо 35, портянки фланелевые, шинель на два размера больше, под шинелью только гимнастерка. Ветер продувает насквозь. Меня посадили в повозку с госпитальным имуществом. Лошадь еле плетется. Мне не видно из-за палатки, что творится вокруг, но чувствую, что лошадь передними ногами проваливается. Сзади шли ребята, они то меня и вытащили. А лошадь с повозкой ушла под лёд. Навстречу везут на санках - прицепах мешки с мукой. Кабина с водителем в полынью, только санки на льду. Потом приказ: " Ехать с открытой дверцей, чтобы успеть выскочить". И так почти всю ночь... К утру заморозило по - настоящему. За нами двинулись эвакуированные истощенные раненые. Ледяная дорога с трудом различается. Все мы очень устали, голодны. На острове Зеленцы в лесу сделали привал. Ненадолго присели кто, где смог. Есть нечего. Отдышались, и пошли дальше.
К вечеру добрались до Кобоны. Госпиталь разместился в школе. Раненых и больных очень много, они идут непрерывным потоком, коек катастрофически не хватает. В начале декабре 1941 года морозы усилились до 40 градусов, кроме раненых стали поступать изможденные, обмороженные, осложненные дизентерией люди.
Кобона часто подвергалась налетам и бомбежкам вражеской авиации, в операционной работали без стекол (окна были перебиты), электричества не было – оперировали при свечах и керосиновой лампе, часто под бомбежкой. Никогда не забуду, как во время одной из таких бомбежек, во время операции, на операционном столе был убит раненый, чудом остался жив хирург, операционные медсестры, в том числе и я. Весной 1942 года, госпиталь ХППГ 2236 передислоцировался в лес, за деревней Низово, поток раненых не прекращался, было много тяжелораненых. Медики госпиталя делали все возможное, днем и ночью, чтобы спасти жизни этих людей.
В конце декабря 1942 года - в первых числах января 1943 года наш хирургический полевой подвижной госпиталь №2236 включается в состав 67 армии. Нас перевезли через Ладогу, в сосновый лес у истока Невы. Чтобы развернуть госпиталь, для выполнения им временной работы медсанбата на время боевой операции, медперсонал госпиталя, в основном женщины, спиливал и валил деревья, долбил мерзлую землю, чтобы вбить колья и установить палатки.
12 января 1943 года в санчасти 942-го стрелкового полка 268-й стрелковой дивизии 67 армии работали пять сандружинниц и медицинских сестер, в том числе и я, с первого дня боевых действий мы оказывали помощь раненым при форсировании Невы, при штурме плацдарма, при отступлении. Не всех тяжелораненых удалось вынести и спасти, погибших в том бою наших бойцов было много. В этом бою была тяжело ранена и оказалась в тылу врага сандружинница санчасти Шура Онуфриева, так как в период боевых действий вынести её не было возможности. После освобождения плацдарма, ее с трудом опознали среди убитых, фашисты всячески издевались над ней прежде чем убить, лицо Шуры было все исколото штыками.
18 января 1943 года блокада Ленинграда была прорвана. В конце января 1943 года наш госпиталь перебазировался через понтонный мост в Синявинские болота. Бои под Синявином не прекращались ни на один час, велись бои за деревню Синявино, на Синявинских высотах, над нами непрерывно летели снаряды, неоднократно снаряды падали прямо на территорию госпиталя, в ночное время зарево от взрывов на переднем крае освещало и территорию госпиталя. Раненые поступали непрерывно, было много тяжелораненых, за жизнь которых, врачи и медсестры боролись, не отходя от операционного стола часто по 24 часа в сутки, без перерыва на сон, так как других госпиталей в Синявинских болотах не было.
А когда потеплело и стал таять снег, на территории госпиталя, а также в палатках, в операционной, в перевязочной, где топились «буржуйки», обнажились груды снарядов и мины…

В апреле госпиталь ХППГ 2236 передислоцировался и развернулся в лесу, в районе Колтушей, в мае - июне 1943 года, в лесу у Пороховых. С 15 ноября 1943 года до 1945 года (до окончания войны), госпиталь ХППГ 2236 - в составе ПЭП 179, передовой госпитальной базы 1-го Украинского фронта".
___________________________________________________________________________________________________________________

Примечание:
Анастасия Иванова, в период обслуживания Ладоги, получила право считаться младшей медсестрой со званием младшего сержанта, затем стала операционной медсестрой второй руки (см. воспоминания начальника ХППГ 2236 Алиева Георгия Михайловича).
Завершила свой фронтовой путь, медсестра ХППГ 2236 А. Иванова, в звании старшего сержанта в 1945 году в г. Вена.

"С начала Великой Отечественной войны и до дня окончания её мне довелось быть начальником ХППГ 2236 , сформированного и действовавшего на Ленинградском фронте и закончившего походно – боевую деятельность по медобслуживанию войск в г. Вене в составе 1 го Украинского фронта. Из того, что мною вместе с моим коллективом медработников испытано в ходе всей войны, трудно выделить наиболее значительное и необычное. Каждый этап нашей работы на том или ином участке фронта имел свои особенности. В зависимости от боевой обстановки менялся объем работы и его назначение. Либо госпиталь выполнял и чаще всего хирургическую работу, либо становился многопрофильным лечебным учреждением, что имело место на Ладожском озере в период блокады Ленинграда.
Следует отметить и то, что медработники в своей подавляющей массе не имели опыта службы в Советской Армии и военной выучки. Из пяти врачей лишь один владел хирургическим скальпелем - ведущий хирург, остальные молодые врачи только начинали осмысливать активную и трудоёмкую хирургическую работу в полевых условиях. Впрочем, к ней они обратились в первый же день войны. Медсёстры со школьной скамьи, а некоторые из них окончившие краткосрочные курсы РОКК. Им было все непривычным: и развёртывание операционно - перевязочного блока в палатках, и устройство шалашей для размещения раненых, а потом стало необходимостью самим и неплохо строить землянки.
В начале июля 1941 г., часть медперсонала была выделена в состав так называемой оперативной группы для работы в прирельсовом приемнике, развернутом на вокзале в г. Луга. Работа их сводилась к оказанию первой помощи раненым, поступившим непосредственно с поля боя. Среди них были и в тяжелом шоковом состоянии, с обширными проникающими ранениями в живот.
После получения медпомощи они оставались на вокзале до прибытия «летучек» из Ленинграда. Во второй половине июля 1941 года госпиталь полностью развертывается в районе станции Оредеж. Врач находился у перевязочного стола до тех пор, пока не засыпал, и его изнемогающего выносили на носилках. Особенно тяжела была работа ночью при свете фонарей и нужны были лишние руки для освещения операционного поля и раны.
Под руководством ведущего хирурга Заранкина бессменно оказывали медпомощь всем пострадавшим больным и раненым молодые врачи ХППГ.
Постоянно угрожала опасность оказаться в тылу противника. Войсковые части, и народные ополчения отходили к Ленинграду. Связь с управлением, которому я подчинялся прервана. Вокруг занимались зловещие пожарища фашистских орд, гражданское население уходило. В этой напряженной боевой обстановке на станции Оредеж нами осуществлялся сбор раненых, следовавших своим ходом из различных частей, оказывалась им медпомощь с последующей погрузкой в товарный поезд и эвакуацией по назначению.
В последующем приказе Военного Совета СУЛФ ХППГ 2236 надлежало обеспечить медобслуживание ледяной дороги через Ладожское озеро. С этой целью нам предстоял марш своим ходом на восточный берег Ладожского озера в район деревни Кобона.
Последний день ноября 1941 года. Еще не окреп Ладожский лёд, над которым носились немецкие стервятники с паучьей свастикой. Нам военным медикам, первым довелось пройти более 34 км. путь по ледяной дороге, испещренной широкими трещинами, плещущей разводьями, зловеще зияющими воронками от вражеских снарядов. Полуистощённые кони медленно тянули сани с госпитальным имуществом. Впереди их, позади и по бокам, пронизанные колючим ветром, с мыслью о хлебе, но не ропщущие на военную судьбу, шли наши люди. Лошади падали, их поднимали врачи, медсестры, санитары. А когда коней проглатывали воронки, люди бросались к саням, чтобы предостеречь участи лошадей, сохранить госпитальное имущество.
Чувство локтя и взаимной выручки у них крепчало, когда навстречу пролегал санный путь, по которому тянулись розвальни с блокадной нормой драгоценного груза муки ленинградцам. «Дорогой жизни шёл к нам хлеб, дорогой дружбы многих к многим. Еще знают на земле страшней и радостней дороги». /Ольга Берггольц, Ленинградская поэма/.
В начале декабря 1941 года наш ХППГ 2236 развернулся в деревне Кобона. Госпиталь стоял на открытом берегу Ладожского канала, был видим со всех сторон и заманчив всем живым людским потокам, следовавшим волей войны с западного и восточного берегов Ладожского озера.
Госпиталю было дано назначение гарнизонного по лечебно – эвакуационному обслуживанию ледовой дороги. Вопреки его ограниченной штатной возможности и отсутствия потребного количества специалистов, он автоматически принял на себя функции многопрофильного лечебного учреждения. Кроме раненых в нем преобладали истощенные, осложненные дизентерией и немало было обмороженных. В первые - же сутки наш полевой госпиталь был переполнен. Но стучались в его дверь, и днем и ночью и те, которые нуждались только в тепле, горячей воде и хлебе. Раненых и больных размещали на 2х ярусных нарах в палатках в небольшой школе. Медперсонал, будучи сам истощенным, стойко и мужественно держался на ногах. Каждый их шаг, каждое слово были проникнуты любовью, отзывчивостью, горячим стремлением создать раненным и обмороженным больным воинам наилучшие условия скорейшего выздоровления в строй. Нередко приходилось врачам, медсестрам, санитарам и санитаркам заниматься поисками тех, кто следовали из Ленинграда и терялись в бескрайне ледяной пустыне. Сквозь свирепствующую вьюгу, под артиллерийским обстрелом врага, медицинские работники ХППГ 2236 обходили ледяное поле с санитарными сумками через плечо, с носилками, подбирая замерзающих путников. Много было спасено тех, что выглядели бездыханными и окоченевшими. Превратности войны грубо, жестоко и безжалостно лишали родительского крова тех, чьи руки еще тянулись к материнской груди. Помнится такой случай. Как – то вечером доставили в госпиталь закутанного в теплое, но мокрое и начавшее леденеть одеяло, годовалого ребенка. Его выловили в полынье озера. Медсестры дали ему имя Юрий, фамилию Ладожский. При переезде через Ладожское озеро машина потерпела аварию. Ребенок в темноте получил свое первое боевое крещение в ледяной воде Дороги жизни. Юрий действительно оказался по имени Юрием. Какое счастливое совпадение. Родители его остались в блокированном Ленинграде, а Юрий ускользнул в темноте из рук бабушки при переезде через Ладогу. Меня и поныне не может не интересовать судьба Юрия: где и кто он?
А вот 12- летний Лёня с интересной и завидной судьбой, сложившейся после Победы Великой Отечественной войны. Испытавший на себе немилосердие блокадного города, он попадает к нам в госпиталь истощенным в тяжелом состоянии. Медперсонал все предпринял, чтобы этого мальчика поставить на ноги и возвратить ему жизнь. Он обратил наше внимание на свои незаурядные способности говорить рассудительно, умно и просто о сложных вещах. Лёня увлекал больных чтением художественной литературы, активно участвовал в стенной печати госпиталя. А спустя много лет после Великой Отечественной войны Леня удивляет, радует и волнует меня подаренным мне его произведением «Эстетическое в действительности и в искусстве». Книга создана политическим издательством в г. Москва в 1959 г. Вскоре я узнаю, что Леонид Столович профессор в г. Тарту ЭССР. В 1972 г. он дарит мне вторую книгу,«Природа эстетической ценности». Книга издана в Москве в1972г.
Кобона, как жизненный нерв блокированного Ленинграда, была аппетитной приманкой вражеской авиации. Нередко кружились фашистские ассы и над районом дислокации госпиталя, сбрасывали бомбы в дни и ночи нашего труда и жизни. Так было в конце декабря 1942 г : с низкой высоты гитлеровский взрывчатый металл падал между палаток и зданий. Но ни один из наших медработников не покидал своего рабочего места. Так врач Протасевич Е.Г., операционная старшая медсестра Маслова в это время находились у перевязочного стола со скальпелем и пинцетом, а врачи Георге, Гошкина, Вашкевич и их помощники медсестры Прейман и Ильина продолжали делать обход больных, проверять и выполнять назначение, предписанное ведущим хирургом Заранкиным.
В феврале 1942г. приказом СУЛФ в оперативном подчинении, которого состоял наш ХППГ, развертывается инфекционное отделение. Отсутствие санитарной техники, специалиста инфекциониста ложилось тяжёлым бременем на медработников. Но всем находили выход: простую крестьянскую баню приспособили под дезкамеру, изыскали клиническую лабораторию, а специалистом – инфекционистом приказом по госпиталю назначили врача – ординатора хирургического отделения капитана медслужбы Вашкевич Л.М. В госпитале преобладающее большинство истощенные и терапевтические больные. Поступление их было многочисленным и круглосуточно. Тяжелые терапевтические больные выхаживались капитаном медслужбы Георге Е.В. и др. Не имея выучки специалиста – инфекциониста они с утра до глубокой ночи проводили часы ухода за больными дистрофиками. Много усилий приложили в этом направлении медсестры Прейман, Новак , Шишкина и др. Одна из квалифицированных медсестер , работавшая в ХППГ со дня его основания и до окончания войны была старшая медсестра Маслова К.И. . Она была по существу единственной помощницей ведущего хирурга в перевязочно – операционном блоке . Одна из лучших старших хирургических медсестер была лейтенант медслужбы Ильина. Её серьезность, перемешивавшаяся с необычным голосом веселья похожим на детский лепет, отлично спорится в работе. Она любила от чистого сердца ухаживать за ранеными и этого требовала от подчиненных.
В прошлом санитарки, работавшие в ХППГ со дня его формирования Плоткина Ч.З, Ася Иванова, получили в период обслуживания Ладоги и последующей работы в госпитале большой практический опыт и теоретическую подготовку в объеме курса медсестер и получили право считаться младшими медсестрами со званием младших сержантов. Плоткина была удостоена медали за «Боевые заслуги», Иванова награждена «Знаком отличник медслужбы». Будучи младшей медсестрой, Ася Иванова, получившая благодатную почву для своего творческого роста, стала операционной медсестрой второй руки. Во время прорыва блокады Ленинграда она впервые начала самостоятельно проводить переливание крови и овладела им в такой степени, что в период этой боевой операции произвела около ста переливаний крови раненым и больным. В период боевых действий отличные качества проявили медсестры Наумова, Гречуха, Шишкина и др., младшие медсестры Иванова Венера, Силина Саша, Новак Фаина.
В январе 1943 г. ХППГ 2236 срочно передислоцируется на западный берег Ладоги, включается в состав 67 Армии. До начала боевой операции оставалось 3-4 дня. В этот кратчайший срок личный состав госпиталя проделал большую работу по развертыванию оборудования госпиталя и выполнению им временной работы медсанбата. Одновременно велась переброска хозяйственного имущества, инвентаря и продовольствия с противоположного берега Ладожского озера. Я не буду говорить при каких обстоятельствах, не имея вне помощи, осуществлялось выполнение этого боевого задания, но медколлектив, наши работники интендантской службы и весь остальной личный состав сделал все возможное , чтобы в полной необходимой готовности встретить раненых с поля боя. Отмечу одно, что в этот период была четко и распорядительно организованна работа хозаппарата госпиталя в лице моего заместителя по материальному обеспечению госпиталя т. Суханова и его помощника Оснача. В сжатые сроки они перевезли с противоположного берега Ладожского озера необходимое хозоборудование, потребное количество овощей, тем самым госпиталь был обеспечен всеми видами довольствия, не только на период зимней кампании, но и на последующие дни деятельности ХППГ, который ни в чем не испытывал острой нужды, имел даже возможность оказать помощь в доставке продовольствия интендантству Действующей Армии".

Часть воспоминаний.
О прорыве блокады Ленинграда.

"К постоянным обстрелам и огневым налетам все не то чтобы привыкли - к этому привыкнуть трудно, - но как -то притерпелись. Ведь не проходило и нескольких часов , как Белевском или Троицких полях, на территории заводов Невской заставы снова начинали рваться вражеские снаряды. Нередко работники госпиталя выбегали на улицу и под обстрелом оказывали первую помощь пострадавшим ленинградцам. Когда же наступали активные действия войск в нашей или в соседней, 67-й армии, санитарный отдел формировал небольшие медицинские отряды и направлял их в медсанбаты, госпитали передовой линии. В эти дни дверь в комнату начальника и комиссара госпиталя то и дело открывалась: сестры и сандружинницы просились в часть. Несколько раз уходили в Колпино сандружинницы госпиталя Лидия Нефедова, Анастасия Кононова, Мария Гаврилова. Работали в передовых медпунктах. Вернулись весной 1942 года в госпиталь с обилием боевых впечатлений, с зарядом бодрости, с благодарностью командования 72-й дивизии за отличную работу. Во время прорыва блокады Ленинграда, в январе 1943г., в санчасти 942-го стрелкового полка 268-й стрелковой дивизии работали пять сандружинниц инфекционного госпиталя: Ася Иванова, Аня Синельникова, Тоня Зверева, Шура Онуфриева, Шура Кузнецова. Вместе с бойцами они форсировали Неву, взбирались по обледеневшему склону левого берега на отвоеванный, политый кровью плацдарм. В первый день наступления тяжело ранило санитарку Шуру Онуфриеву. Так сложилась боевая обстановка, что вынести ее сразу не смогли. Когда же закрепились на плацдарме, то Шуру едва опознали среди убитых: так было исколото штыками ее лицо. Все пережитое в эти дни сохранила тревожная память ..."

" P/S. Википедия. В конце 1942 года советское командование приняло решение провести операцию по прорыву блокады Ленинграда. В предстоящей операции под кодовым наименование «Искра», 67-й армии наряду со 2-й ударной армией Волховского фронта отводилась решающая роль — встречными ударами вдоль южного побережья Ладожского озера взломать немецкую оборону и тем самым прорвать блокаду Ленинграда. Перейдя в наступление 12 января 1943г. части и соединения 67-й армии форсировали Неву, преодолели упорное сопротивление противника и 18 января соединились со 2-й ударной армией. Блокада Ленинграда была прорвана. 268-я стрелковая дивизия с 12 по 19 января 1943 г. — в составе 67 армии — в первом эшелоне на участке 8 ГРЭС — Марьино форсирует Неву и участвует в прорыве блокады Ленинграда.

Часть воспоминаний.
Блокада Ленинграда.

"В 1940 году я закончила медицинский институт и после трехмесячной специализации по хирургии работала в поселке Торковичи Оредежского района Ленинградской области.
Утром 22 июня 1941 года вместе с друзьями я отправилась кататься на лодке по красивейшему озеру Торковичи. Высокие холмистые берега, почти всюду песчаное дно, купаться - одно удовольствие. Был великолепный солнечный день. Однако как никогда, в небе летало много самолетов, и мы спорили, будет война в этом году или нет. Я считала, что будет. Мой муж Александр Михайлович служил на действительной службе в Витебске, и я совсем недавно, в марте, побывала у него. Они там знали, что фашисты сконцентрировали на нашей западной границе большие силы, и понимали, что война вот - вот начнется. Помню как мы прощались, оба плакали, как будто чувствовали, что больше никогда не увидимся. Так оно и случилось. Александр Михайлович погиб смертью храбрых 22 декабря 1942 года под станцией Лозовая.
Только к шести часам вечера мы пристали к берегу и тут узнали, что гитлеровская Германия вероломно напала на нашу Родину. Каждый поспешил к себе на работу. Уже на второй день войны "мессершмитты" начали охотиться за железнодорожными составами и вскоре около Торковичи разбомбили воинский эшелон. В нашу больницу ( на 30 коек) поступило много раненых. Тогда- то я и получила первое боевое крещение, тем более, что из врачей в поселке была совершенно одна. Быстро вызвали из соседнего села Надбелье, расположенного от нас в семи километрах, пожилого доктора Александра Михайловича Лободу, которому тогда было 65 лет. У Александра Михайловича опыта по военно-полевой хирургии никакого, а у меня и тем более. Мы трудились почти сутки. Обрабатывали раны как в мирное время: тщательно иссекали некротические ткани и послойно зашивали. На следующий день пошли смотреть, как чувствуют себя наиболее тяжело раненые. Подошли к одному молодому человеку, у которого была рваная осколочная рана, захватывающая почти всю заднюю поверхность бедра и область ягодицы. Накануне мы произвели иссечение некротических тканей и наложили швы на кожу. Когда отвернули одеяло, то увидели, что выше повязки в боковых отделах брюшной стенки и в поясничной кожа была сине багрового цвета, отчетливо определялась кожная крепитация. Газовая инфекция не вызывала сомнения. Через сутки больной погиб. Этот случай научил не только нас. В послевоенные годы, когда я преподавала в институте, об этом случае непременно рассказывала студентам, наставляла их, как нужно поступать с огнестрельными ранами, как опасно накладывать на них швы.
До 12 июля 1941 года в больницу непрерывно поступали раненые, пострадавшие от бомбежек, - это были люди, которые работали на строительстве укреплений. К этому времени стало ясно, что Оредеж придется оставить, так как фашисты подходили к Луге и наступали по Витебской дороге. 13 июля я получила предписание и прибыла в полевой подвижной госпиталь первой линии № 2236, который дислоцировался в лесу за Оредежем. Отступали. На ходу развертывались, оказывали помощь раненым воинам и гражданскому населению. Так дошли до станции Новинка по Витебской дороге. Здесь группа войск Ленинградского фронта под командованием бригадного комиссара Носкова решила остановить превосходящего противника. Ни одного медицинского учреждения, кроме нашего госпиталя, тут не оказалось. Наш госпиталь на 200 коек имел один автобус и 60 лошадей-был по существу на конной тяге. Он должен был обслуживать обороняющихся. Однако , чтобы не растерять подводы и лошадей, приняли решение оставить на рубеже обороны только 15 человек команды и автобус. В числе 15 человек были два врача - Елена Георгиевна Протасевич и я. Оставлены были также медсестра Катя Антонова и помощник замполита Никифоров. Остальные были сандружинники и санитары. Автобус стоял в лесу, это был наш дом. Операционную развернули в школе, в деревянном одноэтажном здании, работали почти круглые сутки. Поначалу раненых грузили в товарные вагоны в совершенной темноте и отправляли в Ленинград. Нашу школу "мессершмитты" многократно обстреливали из пулеметов на бреющем полете. Фашистские стервятники уничтожали всё живое: людей, лошадей, коров и даже собак. Стекла окон были сразу перебиты. Помню, оперирую руку раненому, а ему тут же изрешетило пулями ноги... Здесь я снова встретилась с Александром Михайловичем Лободой. Он присоединился к нам. В нашем полку прибыло: теперь у нас было три хирурга. Александр Михайлович Лобода проработал сельским врачом около пятидесяти лет, а потому умел все делать - он был и хирургом, и акушером-гинекологом, и терапевтом. По сути дела, он был и моим первым учителем, когда я приехала после института на работу. В десятых числах августа стало ясно, что удержать численно превосходящего противника теми силами, какими располагала группа, нельзя. Было принято решение отступить. Тяжелораненых удалось эвакуировать на грузовых машинах, а раненые в верхние конечности и легкораненые пошли пешком лесными тропами. А нам все еще не хотелось расставаться с нашей "коломбиной". У нас в группе было три коммуниста: Протасевич, Никифоров, Антонова и я кандидат в члены партии. Мы тут же в лесу собрали партгруппу и единогласно проголосовали за то, чтобы машину не бросать. На рассвете оказались на развилке дорог. Одна дорога шла на Тосно, вторая - на Сиверскую. Нам сказали, что Сиверская занята врагом, и мы решили следовать на Тосно. Проехали совсем немного, как вдруг встречные мотоциклисты огорошили нас новостью: фашисты высадили большой десант, и дорога на Тосно перерезана. Все отступавшие пешком, в том числе и раненые, которые могли ходить, решили пробираться в Ленинград лесом. Но куда же ехать: на Сиверскую или на Тосно? Решили - на Сиверскую, так как в любой момент сможем бросить машину и укрыться в лесу. Выехали на шоссе и, не доезжая до Сиверской, повернули на Новолисино. Таким образом добрались до Павловска.
Рано утром выяснилось, что наш госпиталь развернулся в Ленинграде на Приютской улице, в школе. Туда мы сразу и поехали на "коломбине", которая нам еще долго служила. В Ленинграде нас ждала большая работа. С 15 августа до середины сентября мы трудились день и ночь. В это время эвакуировался наш флот из Таллина, прибыло немало раненых. Многие из них были в крайне тяжелом состоянии. Мне вспоминается один командир, у которого был перелом обоих бедер. После операции была наложена гипсовая повязка от кончиков пальцев до подмышечных впадин. Он находился в воде семь суток да еще дополнительно получил ожог при взрыве вражеской бомбы. Мы вывели его из тяжелого состояния, залечили ожог, сменили гипс. Потом он был отправлен в глубокий тыл, поправился, стал крупным конструктором. Работа в школе на Приютской затруднялась, тем, что бесконечно, круглосуточно, продолжались обстрелы, воздушные тревоги, бомбежки. По нескольку раз в сутки мы перетаскивали раненых в бомбоубежище и обратно, лифта не было, но, к счастью , были широкие лестницы. Если раненые оставались в палатах, то некоторые из них при обстрелах получали дополнительные ранения или были убиты. Активные бои на Невском пятачке шли днем и ночью. 15 сентября 1941 года госпиталь передислоцировался в Мельничный ручей. Начали поступать очень тяжелые раненые, с различными осложнениями Больше всего было с газовой инфекцией. Бои шли днем и ночью, эвакуировать раненых можно было только ночью. Раненые по многу часов лежали в окопах, раны инфицировались. При переправе через Неву на лодках многие из них получали повторные ранения, а в случае прямого попадания в лодку они вынуждены были плыть к берегу, и тогда к ранениям присоединялись другие заболевания и отморожения в октябре-ноябре. Мы работали у операционного стола по нескольку суток без отдыха. С питанием становилось все труднее. Мы получали чечевичный суп и 170 грамм хлеба. Обычно сначала съедали жижу, а гущу оставляли на второе. Это был один из самых тяжелых периодов войны.
Среди раненых с газовой гангреной и переломом костей голени оказался врач Анатолий Анатольевич Зыков, которого удалось вывести из критического состояния и эвакуировать в Ленинград. После войны на протяжении 26 лет мы работали с ним вместе на кафедре общей хирургии 1-го Ленинградского медицинского института. Он был очень хорошим человеком и хирургом. Мы с ним часто вспоминали Мельничный ручей...
Каждый день все явственнее ощущалась блокада Ленинграда, нагрузка на нас, трех хирургов и одного терапевта росла, а силы убывали. Так продолжалось до 23 - 25 ноября. К 27 ноября мы перебазировались в Осиновец. Значительная часть наших лошадей уже не могла стоять на ногах . Тех которые падали и не могли подняться, пристреливали, снимали с них шкуру и солили мясо. Когда мы добрались до Осиновца, от сухарей не осталось и следа, вот тогда пригодились нам эти заготовки. Погода была плохая, оттепель, и нам не разрешали переход. Наконец 1 декабря, мы двинулись своим ходом на восточный берег Ладожского озера. Была лунная ночь, в воздухе летали немецкие стервятники, их отгоняли наши истребители. Встречались разводья от не замерзшей воды, полыньи от вражеских снарядов и утонувших машин. Изнуренные лошади медленно тащили сани с госпитальным имуществом по еще тонкому льду, который трещал под ногами. Иногда они падали, и медики, в основном женщины (врачи, медсестры, санитарки), поднимали их , толкали сани и шли дальше. Луна ушла за горизонт, стало темно, шел снег, ледяная дорога с трудом различалась. Уставшие, голодные, наконец, добрались до острова Зеленцы. В лесу сделали привал. Расселись кто на снегу, кто на пнях. Стало очень холодно, сухой паек давно съеден. Отдохнули и пошли дальше. Вскоре стало светло, но шел снег и висел туман. Однако мы могли уже рассмотреть дорожные указатели. Лед был покрыт снегом и больше не трещал. Как докладывала разведка, ближе к восточному берегу он оказался значительно толще. К кирзовым сапогам прилипал снег, мешали длинные шинели. Но, в конце концов, к вечеру мы добрались до Кобоны. Нас, врачей, с трудом устроили в одну избу. Хозяйка сварила картошку в мундире , сделала холодный свекольник и дала хлеба. С каким удовольствием мы ели и как же были бесконечно благодарны нашей хозяйке! В избе было очень тепло. Мы легли на собственные шинели на пол и тут же уснули.
В школе, которая стояла на высоком берегу Ладоги, мы прямо с утра начали разворачивать госпиталь. По своему назначению он был гарнизонным по лечебно - эвакуационному обслуживанию Ледовой дороги. Однако вопреки ограниченной штатной возможности ( штат полевого хирургического госпиталя - четыре врача и ведущий хирург) ему автоматически пришлось принять на себя функцию многопрофильного учреждения. Кроме раненых поступали изможденные, осложненные дизентерией люди, много обмороженных и больных с общим замерзанием. С данной патологией нам, врачам, пришлось встретиться впервые, и мы часто не знали , как поступить, когда в приемный покой приносили человека, похожего на труп в период трупного окоченения. При тщательном обследовании определялись какие-то признаки жизни. Мы делали искусственное дыхание, массаж сердца, вводили подкожно эфедрин. Через 20-30 минут человек открывал глаза, начинал говорить, наступало состояние эйфории. К сожалению все это быстро проходило и наступали необратимые изменения. Теперь в борьбе с этой патологией достигнуты значительные успехи. На 200 штатных коек в первые дни работы приходилось принимать 500-600 человек, так как эвакуировать их было некуда. К этому времени фашисты захватили Тихвин, Ленинград лишился последней железной дороги. Сжималось второе кольцо блокадного Ленинграда свободным оставался участок в 60 км. Нашему госпиталю предстояло эвакуировать раненых по проселочным дорогам до Вологды (400 с лишним км.) Для выполнения этой задачи госпиталю была придана авторота. К счастью для ленинградцев, наши войска 9 декабря 1941 года освободили Тихвин, а следовательно и Северную железную дорогу, остановили наступление фашистских полчищ. Какая это была радость! К тому времени на Ладоге образовался крепкий лед . Быстро провели провели железнодорожную ветку от Войбокала до Кобоны и ленинградцы стали понемногу оживать.
"Дорогой жизни шел к нам хлеб, Дорогой дружбы многих к многим. Еще не знали на земле Страшней и радостней дороги".
Врачи и весь медперсонал госпиталя были истощены. Помню отечные ноги, с которых никак не снять сапоги. После 18=20 -часовой работы очень хотелось уснуть, но мешал голод. Вспоминаю добрым словом нашего ветеринарного фельдшера Яковенко, который сохранил конину, медперсоналу стали давать дополнительно по одной котлетке. Это очень помогло нам восстановить силы. А какие были изголодавшиеся раненые и больные! Помню одного инженера, у которого были ожоги голеней 2-ой - 4-ой степени и истощение 3-ей степени. Ожоги не заживали, и на одной из перевязок при иссечении некротических тканей он внезапно скончался. После смерти в его тумбочке нашли мешочек с сахаром, хлебом и другими продуктами. Соседи по койке рассказывали, что он недоедал и думал эти продукты послать маме, которая осталась в блокированном Ленинграде... Я всю жизнь с благодарностью вспоминаю нашу авиацию. Не проходило дня в течение года, чтобы фашисты не пытались бомбить Дорогу жизни, особенно Кобону, где была перевалочная база, куда подходили эшелоны с продуктами, людьми. Ежедневно нами завязывался воздушный бой. И только один раз было прямое попадание бомбы в наше общежитие, когда погибли шесть человек. Помню, во время одного боя был сбит наш истребитель. Мы отправились на его поиски сразу же, но шел сильный снег, и быстро темнело. Найти самолет не удалось. На следующее утро вновь стали искать, и только во второй половине дня удалось обнаружить сбитый самолет и летчика Большакова, у которого оказалось тяжелое необратимое отморожение (4 степень) кистей обеих рук. Мы приняли все меры, но, к сожалению, отморожение было слишком глубоким, и наступила мумификация. С болью в сердце пришлось решиться на ампутацию предплечий. Большаков говорил: " Лучше бы ноги, а не руки, я мог бы вернуться в авиацию". Из-за частых бомбежек весной мы переехали и развернулись в лесу за деревней Низово, примерно в двух километрах от Кобоны. В первые же дни нашего пребывания в лесу фашистские стервятники нанесли бомбовый удар по пристани и к нам привезли более трехсот раненых. Это были командиры , только что окончившие Военно-политическую академию им. В.И. Ленина. Среди них было много тяжелораненых. Мы трое суток работали непрерывно, днем и ночью.
Вспоминаю одного раненого, у которого была оторвана правая рука, раздроблены лопатка и ключица, сосуды и нервы висели на волоске. Была острая кровопотеря, раненый был в глубоком шоке, пульс и сердцебиение почти не определялись. Рана оказалась размером 50 на 40 сантиметров, выступала головка плечевой кости ( удержал связочный аппарат плечевого сустава). В течение трех месяцев мы не могли и думать о его эвакуации. Он постепенно начал поправляться, хотя рана (гранулирующая) оставалась еще большой. Врачи и сестры не отходили от него в течение полутора месяцев. После эвакуации он еще полгода лежал в госпитале, а после выписки получил назначение замполитом большого госпиталя. Он писал нам ( довольно хорошо научился писать левой рукой) почти всю войну. Мы в тот период выполняли и функции стационарного госпиталя, поэтому дежурили каждые четвертые сутки.
В июне 1942 года в моей жизни произошло большое событие: меня приняли в члены Коммунистической партии. Принимал политотдел Дороги жизни. Длительный кандидатский срок объясняется тем, что в 1941 году меня не успели принять по месту работы в поселке Торковичи. Одной из самых квалифицированных операционных сестер у нас была Клавдия Ивановна Маслова. Она была настоящей правой рукой хирургов: не только организовывала работу операционного блока, обеспечивала его всем необходимым, но и ассистировала на трудных особенно полостных операциях. Не могу не вспомнить Татьяну Ильину, Клаву Леонову, которые без устали, с материнской любовью выхаживали раненых, а в моменты большого поступления также работали в операционной, научились переливать кровь. Чера Захаровна Плоткина и Ася Иванова пришли к нам в госпиталь санитарками, а выросли до медицинских сестер.
До декабря 1942 года мы так и оставались в лесу под Низово. Больные находились в палатках и персонал тоже. Почти круглосуточно приходилось добывать дрова, топить печки.
На вечере, посвященном 63-й годовщине наших Вооруженных сил, мне посчастливилось увидеть и услышать человека - легенду, Героя Советского Союза Белоусова, который перенес 41 операцию. После ампутации ног он вернулся в авиацию, продолжал гнать фашистов. Он оказывается командовал авиаполком истребителей, который охранял Дорогу жизни. Мы тогда восхищались, как наша авиация быстро поднимается в воздух и вступает в бой с фашистами. Сколько этот полк спас людей от бомбежек, скольких ленинградцев - от голодной смерти! Вот такие настоящие герои отстояли нашу землю от фашистского ига.
В конце декабря 1942 года наш госпиталь уже на машинах перевезли через Ладогу под Петрокрепость. Ледовая дорога спасла жизнь многим ленинградцам и бойцам Ленинградского фронта, дала возможность не допустить гитлеровские полчища к Ленинграду, сохранить исторические ценности города. Однако Дорога жизни была только временной мерой. Прорвать кольцо блокады вокруг Ленинграда - такова была теперь наиглавнейшая задача Ленинградского фронта. Наш госпиталь стал дислоцироваться в сосновом лесу у истока Невы, напротив Петрокрепости. Чувствовалась подготовка к боевой операции. На отведенном для нас участке мы сразу всем составом включились в работу - расчищали снег , пилили деревья на месте будущих палаток, особенно для палаток дивизионного медицинского пункта (ДМП), вбивали колья. Надо сказать , что это нелегкая работа вбить кол в замерзшую землю. Иногда веревки привязывали к деревьям, к пням и таким образом ставили палатки. Основная тяжесть работы по оборудованию госпиталя на новом месте легла на женщин (врачей, сестер и сандружинниц), так как мужчин в госпитале было совсем немного. Выздоравливающие бойцы ушли на фронт. Большинству медицинских сестер и сандружинниц было по 16-17 лет, они прибыли в госпиталь после окончания курсов, организованных Красным Крестом. Это были еще совсем девочки, а как замечательно они работали!
Наш госпиталь первой линии №2236 (хирургический полевой подвижной госпиталь) был передан 67 армии. Если на Дороге жизни мы обслуживали не только любых раненых, но и терапевтических и инфекционных больных, то теперь наш госпиталь в основном должен был принимать больных с проникающими ранениями грудной и брюшной полости и сочетанными повреждениями. Стало ясно, что к нам будет поступать очень тяжелый контингент. Предстояло оборудовать операционный блок в едином комплексе, то есть увеличить его пропускную способность. Одна операционная была развернута в палатке ПМП (пост медицинской помощи) на два стола - здесь оперировали тех, у кого были проникающие ранения брюшной полости. В палатке ДМП развернулась операционная на шесть столов, куда поступали больные с проникающими ранениями грудной полости и конечностей. Перпендикулярно ко второй операционной была поставлена палатка ПМП для шоковых больных.
Палатка дивизионного пункта медпомощи служила предоперационной. Все четыре палатки объединялись единым тамбуром, поэтому хирургам не надо было выходить на улицу: можно было посмотреть раненных перед операцией в предоперационной или противошоковой палатке.
Нельзя не отметить колоссальную работу Ленинградского института переливания крови. Уже к началу боевой операции по прорыву блокады мы были обеспечены нулевой группой крови, готовыми противошоковыми растворами №28 и 43, разработанными профессором А.Н. Филатовым. Противошоковый №3, предложенный профессором И.Р. Петровым, выпускался в таблетках, из которых быстро можно было приготовить противошоковый раствор. Все это дало возможность широко проводить инфузионную терапию в лечении шока, острой кровопотери и интоксикации. Благодаря колоссальным усилиям этих ученых, которые работали в блокированном Ленинграде, в холоде и в голоде, под обстрелом и бомбежками, удалось спасти очень много раненых. Не случайно после Великой Отечественной войны они стали действительными членами Академии медицинских наук, заслуженными деятелями науки, а Антонин Николаевич Филатов еще и дважды лауреатом Государственной премии.
В то утро 12 января 1943 года началась артиллерийская подготовка, которая продолжалась в течение двух часов. Сейчас даже трудно представить какой был грохот : одновременно стреляли из многих сотен орудий. Разведка донесла до начала операции, что фашисты в течение нескольких дней заливали водой западный берег Невы, чтобы задержать наступление наших войск. Но им это не удалось: саперы заблаговременно взрывали лед и таким образом открывали путь пехоте, танкам и артиллерии. Около 12 часов мы получили первых раненых, пострадавших при переходе через Неву. Не одна, а несколько дивизий пехоты должны были пройти по льду реки, которая в том месте достигала ширины около пятисот метров. Здесь на открытом месте были большие потери. Госпиталь к вечеру был переполнен, приняли более шестисот человек, а раненые непрерывно продолжали поступать. Сразу началась и эвакуация в Ленинград. В палатках приемного отделения сплошь стояли носилки, и ходить можно было только по их кромке. Мне необходимо было отобрать наиболее тяжелых раненых , нуждающихся в экстренной помощи. Заполнив предоперационную и противошоковую палаты, я вновь становилась к операционному столу. К концу вторых суток боевой операции две дэпээмовские палатки ( по 24 человека в каждой ) были заполнены послеоперационными больными. Одна - ранеными с проникающими ранениями в брюшную полость, а вторая - в грудную клетку. За эти палатки отвечала я, но одновременно почти круглосуточно работала в операционной: могла заглянуть к своим подопечным только на несколько минут (пока перекладывали больных), чтобы посмотреть тяжелораненых и дать назначения. Вспоминаю больного Дмитриева, у которого было 23 раны тонкого кишечника. Мне на операции помогала Елена Георгиевна Протасевич. Мы все раны ушили в поперечном направлении, и больной поправился. Ушивание ран является менее травматической операцией, чем резекция. На третьи - четвертые сутки боев стали поступать еще более тяжелые раненые, которые часами лежали на поле боя в лесу, пока их не находили санитары. Состояние этих раненых усугублялось еще и тем, что они по несколько суток не спали, при кровопотере наступало переохлаждение организма. Возникали тяжелые осложнения ран - перитонит, интоксикация, газовая гангрена и реже столбняк. Весь персонал госпиталя работал в течение восьми суток без перерыва на сон.
18 января 1943 года Совинформбюро сообщило, что блокада Ленинграда прорвана. Какая это была радость для всех. Однако поступление раненых не прекратилось, а лишь несколько уменьшилось, так как наши войска вели активную оборону: немцы пытались вновь восстановить свои позиции. Раненые поступали из Синявинских болот , где продолжалась активная оборона занятых позиций. Бои под Синявином не прекращались ни на один час. В конце января в госпиталь стали поступать тяжелые раненые. Бойцы были измождены бессонными ночами, лишены каких бы то ни было гигиенических условий. Поэтому стало больше поступать больных с газовой гангреной и столбняком. Для них были выделены отдельные палатки. Эта группа раненых требовала большого внимания, повторных операций, часто - в течение суток. Помню раненого, который поступил в госпиталь на третьи сутки после ранения левого бедра, осложненного газовой инфекцией. Состояние его было крайне тяжелым: землистый цвет лица, сухой язык, пульс на лучевых артериях и артериальное давление не определялись. От попытки веносекции, чтобы наладить переливание крови, его состояние еще больше ухудшилось. После введения адреналина в сердечную мышцу появились пульс и артериальное давление, стало возможным наладить переливание крови и сверх всяких ожиданий удалось восстановить и стабилизировать гемодинамику и произвести операцию. Раненый стал выздоравливать. Мы все радовались за него. В конце января поздно вечером привезли раненого в крайне тяжелом состоянии с огнестрельным осколочным переломом стопы. Которого обнаружили в лесу через сутки после ранения. В течение двух-трех часов проводились противошоковые мероприятия. Наконец гемодинамика стабилизировалась, и мы произвели ампутацию в средней трети голени, так как стопа была раздроблена и нежизнеспособна. К утру следующего дня состояние больного оставалось крайне тяжелым, а при перевязке раны появилась сардоническая улыбка (один из ведущих признаков столбняка). Больного поместили в отдельную затемненную палатку, организовали соответствующий уход, и он постепенно начал выходить из этого состояния. Окончательного результата не знаю, так как наш госпиталь 2236 перебазировался через понтонный мост на западный берег Невы, точнее в Синявинские болота.
Как-то на одной из встреч, посвященных Дню Победы, спросили одного ветерана - хирурга, которая работала в госпитале на Карельском перешейке: можно ли оперировать под обстрелом? Она ответила:" Нельзя"! Я ей возразила: все зависит от обстановки. При данной дислокации мы по двадцать часов стояли за операционным столом под непрерывный свист и грохот снарядов. Так работали (точно не помню) два или два с половиной месяца, так как группы усиления и вообще госпиталей здесь не было.
Неоднократно снаряды падали прямо на территорию госпиталя. Помню: зашла в палатку, чтобы осмотреть больного перед операцией, присела к нему на край носилок, и вдруг - взрыв. Осколком в голову убит лежащий рядом раненый. Вот это и называется война: каждую минуту тебя подстерегает смерть...
В апреле 1943 года мы вновь переправились на восточный берег Невы и развернулись в районе Колтушей в лесу, откуда госпиталь направили в распоряжение 1-го Украинского фронта. Я перешла работать в ГОПЭП-92 (головное отделение полевого эвакуационного пункта), который дислоцировался в Морозовке, около железной дороги. Раненые поступали из Синявинских болот. Нас изматывали круглосуточные обстрелы. Как -то мы работали в одну смену с хирургом из группы усиления - Николаем Павловичем Панковым. Он оперировал на трех столах и я на - на трех. Пока медсестры перевязывали, а санитары возили оперированных больных, укладывали и готовили к операции новых, мы с Николаем Павловичем заполняли карточки. Шел сильный обстрел. Вдруг вбегает санитар из приемного покоя и вызывает меня (в тот день я была дежурной). Я встала и едва обошла стол, как рядом разорвался снаряд и Панков упал мне под ноги: ему оторвало левое бедро в нижней трети. Нога держалась только на кожном лоскуте. Началось сильно кровотечение. Я постаралась встать спиной к Николаю Павловичу, чтобы он не видел оторванной ноги, наложила жгут, на рану - большую повязку и шину на всю ногу. А он все спрашивал: "Большая рана или нет"? Я его успокаивала, что, мол ничего, заживет ( скажи я ему правду - обязательно был бы дополнительно к травматическому психический шок). Если бы не вызвали в приемный покой, лежать бы мне с ним рядом... В такой обстановке мы продолжали работать до сентября 1943 года. Шел третий год войны.
Два с половиной года находился в осаде Ораниенбаумский плацдарм. Устье залива и Морской канал обстреливались вражескими батареями, установленными в Стрельне и в Новом Петергофе. Финский залив фашистами был заминирован. Несмотря на это плацдарм бесперебойно снабжался продовольствием, эвакуировались раненые и больные, доставлялись боеприпасы. Верховным Главнокомандованием был разработан оперативный план нанесения двойного удара по противнику - с Ораниенбаумского плацдарма и Пулковских высот. Для этих целей было необходимо перебросить на приморский плацдарм 2-ю ударную армию. Наши госпитали были переданы 2-ой ударной армии. Вспоминаю, как несколько наших госпиталей приехали в Ленинград на набережную. Машины замаскировали. Сказали, что грузиться на баржи будем только ночью. Мне разрешили съездить домой, дали увольнительную на четыре часа. Самых близких, самых дорогих мне людей в живых уже не было. Квартира от этого показалась мне еще более пустой и нежилой. С болью и горечью возвратилась я в свою часть. Как только стемнело, мы стали грузиться на баржу, а затем и сами разместились на госпитальном имуществе. Конечно было страшно: всю ночь баржа шла совсем близко от противника. Но мы благополучно пришвартовались в Ораниенбаумском порту. Когда рассвело, мы уже были в Малой Ижоре. Недели через две - три передислоцировались в Таменгонтский лес, вблизи от линии фронта, куда сразу же начали поступать раненые. Над нами без конца летала немецкая авиация. Помню, днем пролетал вражеский разведчик и, очевидно, засек нас, а вечером, в 19.00, когда я возвращалась в свою палатку, где мы жили со старшей медсестрой Смородинцевой, фашистский самолет начал бросать бомбы. Что делать? Добежать до палатки или лечь под стол, покрытый листом железа, где работал наш жестянщик. Решила - под стол. Только легла, как раздался близкий взрыв и осколки запрыгали по железу. Когда бомбежка кончилась, я увидела на месте нашей палатки большую воронку. Хорошо, что у солдата все при себе: гимнастерка, шинель, сапоги. Несколько человек из нашей команды были ранены. Декабрь 1943 года был морозный и снежный. Всю войну жили в лесу, умывались как правило снегом. Полом служили, как и вначале войны, хвойные ветки, кроватями носилки. 13 января 1944 года поступил приказ: в связи с боевой задачей выделяется хирургическая группа, которая должна выехать на передний край. Старшим хирургом назначается капитан медицинской службы Гошкина, начальником группы начмед майор Пашковский. С нами отправлялись также два хирурга из ОРМУ (отдельная рота медицинского усиления) - Бережной и Лебедева. В 09:30, 14 января 1944 года, земля сотряслась от грохота многих артиллерийских орудий и разрывов бомб. Раненые поступать начали через полтора - два часа. Мы работали несколько суток, тут же эвакуируя раненых в Большую Ижору. Через несколько дней, к вечеру получили приказ передислоцироваться. Приехали в Ропшу. Развернулись во дворце, и началась очень большая работа. Мне было поручено проводить сортировку раненых в машинах, которые непрерывно приходили из 20 медсанбатов, и отвечать за отделение нетранспортабельных, которое находилось на первом этаже дворца. Здесь же были развернуты операционные и противошоковая палаты. В течение недели я не могла оставить свой пост ни на час. Толком поспать за те семь суток так и не пришлось. Наши войска продолжали развивать наступление, и мы получили приказ передислоцироваться в Гостилицы. Вскоре освободили Кингисепп ( это были последние дни января 1944 года). Наше подразделение получило приказ срочно свернуться и выехать туда вслед за 2-ой ударной армией..."

Из рассказа "Военное отрочество", опубликованного в журнале Нева в 2010 году.
Автор - Леонид Наумович Столович, тот самый двенадцатилетний Лёня Столович, о котором в своих воспоминаниях упоминает начальник ХППГ 2236 Алиев Георгий Михайлович.

"Блокада глазами подростка.

... Война стала рубежом моего детства. Наступало военное отрочество. ... Наступили длинные блокадные дни и страшные ночи. Я как и другие мальчики с нашего двора, обученные тушить зажигательные бомбы (зажигалки), иногда дежурил на чердаке и на крыше нашего семиэтажного дома. С начала учебного года я пару раз сходил в школу. Нам дали дрожжевой суп. Школа больше не работала. Я был представлен сам себе, и основным моим занятием было писание стихов. Точнее сказать, я их не писал, а записывал. Все время я сочинял про себя, где бы я ни находился. И это спасало, хоть на время снижало чувство голода и умеряло чувство страха. Я одиннадцатилетний мальчик, чувствовал себя причастным к историческим событиям, в которых оказался невольно вовлеченным... Вокруг себя я видел ужасное: голодные люди, трупы валявшиеся на улице, страшный голод в нашей семье, смерть от голода своей бабушки и соседей по квартире. Отец и я уже слегли от дистрофии. Целый месяц в феврале 1942 года в нашей обезлюдевшей коммунальной квартире находились трое еще живых - мама, папа и я - и три покойника в том числе моя бабушка... Нашу семью спас счастливый случай. В феврале 42-го, когда умирала моя бабушка, к нам неожиданно с мешком картошки пришел дядя Жора - Георгий Михайлович Алиев, друг нашей семьи. Дядя Жора был человеком близким мне еще и потому, что он единственный из хорошо знакомых мне людей сам писал стихи и искренне поощрял моё литературное творчество. И он оказался нашим спасителем. Военврач второго ранга Георгий Михайлович был начальником военно-полевого госпиталя (как сейчас помню его номер: ППГ - полевой подвижной госпиталь - 2236), стоявшего на другой стороне Ладожского озера, по ту сторону блокады, и обслуживавшего единственный путь в Ленинград через это озеро, Дорогу жизни, как ее по праву называли. 24 марта 1942 года две медицинские сестры взяли меня на грузовик, шедший из Ленинграда во фронтовой госпиталь дяди Жоры. Ехали по таявшему льду Ладоги, так что полколеса было в воде, и прибыли в прибрежную деревню Кобона, с которой начиналась Дорога жизни и где размещался тот ППГ -2236. Так я стал "сыном полка", а мои родители смогли выжить, имея дополнительную детскую карточку. В военном госпитале, размещенном в прибрежной деревне Кобона, меня приняли как нельзя лучше. Накормили ( правда, я после первой сытной еды заболел, и меня лечила милая Лидия Михайловна Вашкевич, детский врач до войны, ставшая затем женой дяди Жоры. Сшили для меня военную форму. Это была "действующая армия", линия фронта находилась всего в девяти километрах. Но там было гораздо спокойнее, чем в блокированном городе, хотя несколько раз и на нас совершались авиационные налеты. Летом госпиталь перебрался в лес (примечание: за деревней Низово, примерно в двух километрах от Кобоны) и разместился в палатках и землянках. Я старался помогать взрослым, чем мог. Читал раненым газеты и журналы, писал им письма домой. Были интересные встречи и знакомства. Один раненый был профессором географии и много занимался со мной. Наш главный врач доктор Заранкин любил играть на скрипке, которую возил с собой..." Завод, на котором работал мой отец, должны были эвакуировать через Ладожское озеро. По воспоминаниям моей мамы, она получила письмо из госпиталя, что мальчика надо забрать, так как госпиталь будут перебрасывать в другое место и военная обстановка усложнилась. Она позвонила Георгию Михайловичу и попросила привести сына к пристани в Кобоне. Нас переправили через озеро. Я с мамой в теплушке отправился в Казань на место расположения папиного завода..."